Текст книги "Стихотворения и поэмы"
Автор книги: Перец Маркиш
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Пойми: мне дальше так идти нельзя.
Здесь воздух утренний – бальзам сиреневый.
Вон в челноке плывет по речке день...
На серебро цветы скорей обменивай,
Давай мне, девушка, твою сирень.
Вот в третий раз свистит труба высокая,
Рождая гам кругом и суету...
Бегу по берегу через осоку я,
Сирени веточку держу во рту.
1919
Перевод Д. Маркиша
«Я не петляю, не кружу…»
* * *
Я не петляю, не кружу.
Я в мир прямым путем вхожу.
К далеким, легким берегам
Заказан путь моим ногам.
Вот гребни гор. Об их бока
Облокотились облака...
Я гору взял, как скалолаз!
Но далей не объемлет глаз.
Согнулся день, упал на грудь.
Но бездорожье тянет в путь:
Скала —для головы моей,
Для ног – сухой ковыль степей.
Иду. Лечу. Помилуй бог!
Откуда взялся здесь порог?
Как нож в пирог, я в мир вхожу.
Я не петляю, не кружу!
Мой день пришел, мой день уйдет.
Но знаю я наверняка:
Мой путь к вершинам гор ведет —
И не нужны мне берега!
1919
Перевод Д. Маркиша
«К колючим головам остриженных полей…»
* * *
К колючим головам остриженных полей
Припали головы стреноженных коней.
И пастухи кричат печально и протяжно
Через леса и ширь лугов зелено-влажных.
Речушку ветерок линует день и ночь:
Вот стер, вот начертил, опять метнулся прочь,
На камень бросился, сидящий словно жаба, —
На нем вчера белье с утра стирала баба.
Тот камень белый весь, с намыленной спиной.
А вдалеке весло всё борется с волной...
1919
Перевод Д. Маркиша
«Хлыст солнца полоснул меня …»
* * *
Хлыст солнца полоснул меня —
И волдыри избороздили тело.
Багровая колючая стерня...
Никчемный сор семян зеленоватых...
Коричневатых веток нагота...
Сойди с креста,
Невызревшая песня,
Клубком свернувшаяся в сердце!
Ступай по телу дня.
По язвам дня
Шагай напропалую —
И свежей ветвью стань,
Несущей весть живую...
1919
Перевод Д. Маркиша
ГОСТЬ
ГОСТЬ
Просит ветер меня: «Дай мне на ночь приют!» —
И трепещущий лист предлагает в награду.
Где мой дом? Где тепло в мое сердце прольют,
О мой гость, мне ночную принесший прохладу?
Ляг в ладони мои – чем постель не мягка? —
И скажи, не видал ли ты, ветер бездомный,
Улетевшего с легким листком голубка,
С тем, что мне адресован вселенной огромной?
Ветер! Рощу с тобой мы в мечтах создадим —
Будут там зеленеть молодые побеги!
Голубок мой не стал ли тобою самим,
Чтоб, листа не доставив, просить о ночлеге?
1919
Перевод М. Тарловского
ПРЕЛЮДИЯ
ПРЕЛЮДИЯ
Набат с моей высокой гулкой башни —
К тебе, скиталец златоглавый, солнце!
Ты слышишь: растрезвонился на бурю
Седой звонарь, неугомонный ветер.
Ко мне, ко мне, скитальцы сфер небесных,
Все странники просторов запредельных,
Пока ворот своих не запахнул закат!
В пучины красные, в пожары солнц рассветных,
Как утлую ладью, свое бросаю сердце.
О страж ревнивый прадедовских склепов!
Я не вернусь к полночным черным пляскам,
К немым раденьям у могильных плит.
Заласканный неистовой весною,
Швыряю голову ей под ноги я слепо,
Ей отдаюсь я навсегда и весь.
Твой молот, солнце,—
Громовой удар —
Принять готова грудь, как наковальня,
Жар накаленных топоров твоих
Скорей обрушь
На первобытный лес моей души.
Круши!
На правой стороне дороги – черный,
На паука похожий, катафалк
Докряхтывает свой унылый путь.
Вой, вой над трупом ковыляющим,
Печальный
Звон погребальный!
Сегодня радости моей ты не ограбишь,
Тут, слева – солнце!
Не карауль меня сегодня, город!
Не ставь рогаток мне на перекрестках,
Капканы переулков убери!
Я никуда и сам
Не убегу с твоих асфальтов звонких.
Твой шум, твой гул, твой каменный прибой
Я всасываю жадно каждой порой —
И эту радость никуда теперь
Не унесу, не расплещу ни капли...
Сюда, прохожие!
Сегодня с вами
Я в радости весенней захлебнусь!
Набат с моей высокой гулкой башни
К тебе, скиталец златоглавый, солнце!
Ты слышишь: растрезвонился на бурю
Седой звонарь, неугомонный ветер.
1919
Перевод Л. Пеньковского
БЕЛЫЕ КОЗЫ
БЕЛЫЕ КОЗЫ
«Я только до ворот...
Я только до двери...
Я и ключа в двери не буду трогать!..»
В слепую ткань, под розовый мой ноготь,
В бездонный мой зрачок с его кромешной тьмой,
В сетчатку глаза, налитую полднем,
И в сердце мне внедрясь и переполнив
Незримым ядом каждый атом мой,
Тончайший волосок и крапинку под кожей,
Ты, цепью ласк своих заполоня,
Как исступленная любовница, меня
Заманиваешь, смерть, к себе на ложе...
О, пощади меня, смерть, до поры...
Страшной над сердцем не висни угрозой!
Ждут меня, кличут со склона горы
Белые, белые козы...
Юноше ль в круг твой замкнуться велишь,
Мальчика ль цепью удушишь зловещей?
В срок свой и сам возвращусь к тебе, лишь
Черным крылом своим, смерть, протрепещешь...
Рвусь я, и мчусь, и лечу от нее,
Дальше и дальше... и через ворота...
Слева – ветра,
А направо – пустоты...
Прямо, лишь прямо – спасенье мое.
Смерть, не гонись за мной, смерть, по пятам!
Взмах лишь крыла – и вернусь к тебе сам...
Смерть! Не гаси быстролетного дня.
Смертной над сердцем не висни угрозой...
Белые козы кличут меня,
Белые козы...
1919
Перевод Л. Руст
«Какой сегодня день! Какой огромный!..»
* * *
Какой сегодня день! Какой огромный!..
И брызжет песня из клубка тугого,
И звонок день, и даль ясна,
Коснулась губ моих весна.
Я только-только вышел из ковчега!
Мне снится мир —
Дитя,
С большущими печальными глазами,
С коленями открытыми...
Во мне поет заря большого утра.
1919
Перевод Д. Маркиша
«Радио – в мир, радиовесть!..»
* * *
Радио – в мир, радиовесть!
Московской царь-пушки радиорёв!..
От порога к порогу, из веси в весь,
От моря к морю.
Над морем крови, без звона бронзы, —
Камнем из кратера – громом грозным, —
Алая телеграмма, своды рушь!
Лети, радиорык!
Сверкайте, десять заповедей душ!
«На небо – алого шелка заплаты,
И провода – рвать,
И залепить бумагой циферблаты!»
От моря к морю,
От порога к порогу, из веси в весь, —
Московской царь-пушки радиорёв:
Радио – в мир, радиовесть.
1920
Перевод Д. Маркиша
ПУТНИКИ
ПУТНИКИ
Проносится краса лесов и сёл прибрежных.
Чьих поножовщин звон ты слышал издали?
Прошло ли? Кончилось ли в далях безмятежных?
Чьи в поле черепа преданьем заросли?
Всё заросло давно не кошенной, вихрастой,
Высокой зеленью, кладбищенской травой.
... Житомир, Киевщина, Знаменка и Фастов,
Прощай! И только свист ответит верстовой.
И поезда кричат в скудеющую осень,
И старики в глазах, заплаканных навек,
Лицо пылающей Украины уносят
На север, к берегам больших сибирских рек.
Ветрами всех широт обуглены их лица,
Им сотни тысяч верст знакомы позади.
Всмотрись же в путников, червонная столица,
Дай, Киев, руку им и песней проводи!
1920
Перевод П. Антокольского
БЕРЛИН
БЕРЛИН
Как мерзлый картофель, торчит сквозь истлевшие тряпки
Исчахшая грудь с голубыми кореньями жил.
«Что? Что здесь меняют?.. А детской рубашки и шапки
Не надо ли?.. Нет?.. Белокурый... Вчера еще жил...»
Чесоточный пес, как на патоку, падок на падаль,
И треснувший череп седыми червями пророс...
«Что? Что здесь меняют? Хлеб? Сахар?.. А шапки
не надо ль?..»
Пять псиных оскалов вонзились в заржавленный мозг...
Меняют. Торгуют. Выносят из дома охапки...
Хохочут! Рыдают! Безумье и смех – пополам!..
И кружатся птицы, как черные детские шапки,
И льнут они к ветру, к его золотым волосам...
1920
Перевод О. Колычева
«Бог дал тебе детей и руки золотые…»
* * *
Бог дал тебе детей и руки золотые.
Вот лупу черную подносишь ты к глазам
И, на жену взглянув, как на часы стенные,
Заводишь снова счет секундам и годам.
О старый часовщик! Заплата на заплате!
Как стрелки ржавые, усы твои торчат
На выцветшем лице, на сером циферблате...
Но освещает всё живой, искристый взгляд.
И квохчет ласково твоя «она» средь хлама,
И тихо, не спеша освобождает грудь:
Ребенок на полу зовет протяжно: «Мама!»
Он девять месяцев прокладывал дорогу
В горячем животе... Ни вскрикнуть,
ни вздохнуть!
А нынче, «как часы, он ходит», слава богу...
1920
Перевод Д. Маркиша
«Солдат, как жито, как колосья, косят…»
* * *
Солдат, как жито, как колосья, косят,
Их много, как бурьяна на задворках.
Сюда, солдатки! Кто-нибудь да бросит
На пропитанье вам сухую корку.
Витрина жиром заплыла, намокла.
Худые дети рядом на панели.
Зубами пуль дробите эти стекла,
Сердца, ликуйте гимнами шрапнели.
Святые в тюрьмах, голь в ночлежках темных,
Стегайте жен несчастных и бездомных,
Пускай свои шарманки крутят бойко.
Куда загонит ночевать вас голод?
Днем нищенство, а ночью мрак да холод.
Днем – родина, а по ночам – помойка.
1920
Перевод Р. Сефа
ЛУЖАЙКА
ЛУЖАЙКА
В глубины осени глядит рогатый скот,
Сухие стебли трав перетирая вяло.
Он влажность выдохов лужайке отдает,
Где звонкая коса недавно погуляла.
Ленивый ветерок лужайку посетит,
Отыщет жухлый лист и вежливо подкинет,
Круженьем над землей соломинку почтит
И дальше двинет...
Цепочкой лужицы округлые легли,
Как серебро монет, соединенных нитью.
Над ними в сумерках курлычут журавли —
Ватага странников, готовая к отбытью.
Напутствует детей перед дорогой мать,
Тропами даль исчерчена глухая.
Переползает воз груженый через гать,
А встречный порожнем несется, громыхая.
Я листья желтые опять начну считать,
Домой шагая...
1920
Перевод М. Тарловского
«От моря Черного до Вислы, по равнинам…»
* * *
От моря Черного до Вислы, по равнинам,
Прочерченная мной, чернеет борозда.
Вам нужен паспорт мой, – вот он – в груди
рубином
Горящая звезда!
Вы, в гипс одетые охранники! Мятежный,
Шагаю мимо вас я с гордой головой.
Нет, сердцу моему не нужен галстук нежный,
На нем победно бант багреет огневой!
Во всех краях мой лик блуждает, полыхая,
И вызов головы, и сердца гневный зов.
Ну, обыщи меня, плешивых стражей стая, —
Мрак Вавилонии[2] на дне моих зрачков!
Россия! На горе зеленой свет нетленный!
Готова жребий ты, назначенный судьбой,
В свой судный день принять во имя всей
вселенной, —
Поэт-скиталец, я неразлучим с тобой!
1920
Перевод Д. Бродского
«Строем призрачным деревья высятся по берегам…
* * *
Строем призрачным деревья высятся по берегам.
Словно тихая молитва, льнет земля к моим ногам.
Моего благословенья просят близи, жаждут дали.
Ветерок прохладу сеет, а пожнет ее – едва ли.
Выси пенятся, как поле, урожай бураны жнут...
И во всех краях под солнцем мою песню люди ждут.
1921
Перевод Д. Маркиша
«Бросайте меня от сиянья к сиянью!..»
* * *
Бросайте меня от сиянья к сиянью!
Вот вспенилось небо пшеницею дня...
К рожденью от радостной тайны слиянья
И выше, о бури, несите меня!
Разлито мое босоногое солнце —
Багровый язык в голубом бубенце...
Какой своевольной сегодня проснется
Заря в синестенном отцовском дворце!
Зовет меня солнце. Так сердце – губам
Зари своевольной, а губы отдам
Сердцам опаляющих звезд и планетам.
Лечу я вослед за слепительным светом...
Не хмурься, отец! Отпусти меня, мать!
Я к солнцу лечу. Не хочу опоздать!
1921
Перевод Д. Маркиша
НА ЗАКАТЕ
НА ЗАКАТЕ
Как паруса, истаяли желанья,
И к ветлам на ночлег стучится ветерок.
Подняв серебряного месяца рожок,
Колдуют сумерки молчаньем.
Вот он, причал. Уткнусь, подобно утлому челну,
Сложу, как весла, легких рук тростинки
И золотым пескам шепну:
«Подвиньтесь для еще одной песчинки!..»
1921
Перевод Н. Вольпин
«Дайте мне напиться, камни древней славы!..»
* * *
Дайте мне напиться, камни древней славы!
Вот моя рука вам, гибкая, как плеть.
Я не потревожу вас, камни. Сквозь века вам
Песни бессловесные телом буду петь.
Принимай, безмолвье, молодого гостя!
За порогом времени мир притих во мгле…
Я найду Адамовы обветренные кости,
Я их разбросаю по живой земле.
Пересохло горло, в глазах туман кровавый,
Жарко бредят губы ледяной водой...
Дайте мне напиться, камни древней славы!
Я вернусь к вам, камни, с песней молодой.
1922
Перевод Д. Маркиша
«Мне кажется, что я в пылающем лесу…»
* * *
Мне кажется, что я в пылающем лесу.
Летят деревья в едкой дымной горечи...
Горе мне!
Простая колыбель моя -
Язык в багровом зеве выси знойной.
Летят деревья – дерево-огни...
Мама!
Свое лицо ко мне ты наклони.
О, мама!
Сделай так, чтоб не было мне больно!..
За мной крадутся все деревья следом.
Летят их листья – рой гудящих ос.
А лес – горит! Покой ему неведом.
Один, один иду я, наг и бос...
Взбесившийся огонь не трогает меня.
Трещат, пузырятся лишь ноги от огня.
О, мама!
Сделай так, чтоб не было мне больно!..
Я на руках твоих. Так пусть клубится чад!
Ты колыбель моя, нас нет родней на свете...
Но лопаются пальцы и трещат,
И тащит, тащит за волосы ветер.
1922
Перевод Д. Маркиша
«...И ночью ветреной…»
* * *
Л. Резнику [3]
...И ночью ветреной,
Себе совсем чужой,
Я встану на горбатой мостовой —
Бездомный гость,
Обломок бурелома —
И заблудившемуся
Ветвью укажу
Дорогу к дому...
1922
Перевод Д. Маркиша
«Что делать сердцу в изъязвленном доме…»
* * *
Что делать сердцу в изъязвленном доме,
Где тишь да гладь, где дымный каганец
Коптит в углу да мышь скребется, – кроме
Как мерить скуку из конца в конец?
Гей, деды крепкие! Всем вашим поколеньем
Вставайте из могил! Не испросив судьбы,
Мы по векам сбежим, как по ступеням,
В далекий мир отваги и борьбы.
Что делать сердцу в глиняном квадрате,
Как не таскать тоску от шкафа до кровати,
Ложиться спать, за стол садиться с ней,
Нести ее за пазухой до гроба?..
Один мой глаз как камень мертв, а оба —
Рек Вавилонских горше и страшней.
1922
Перевод Д. Маркиша
«Жалок трон попугая, обтянутый в бархат линялый…»
* * *
Жалок трон попугая, обтянутый в бархат линялый,
На плече у шарманщика... В горле не песня, а ком...
Выклюй, выклюй конвертик, зеленый, сиреневый, алый,
С мандрагоровым корнем или с жестяным
перстеньком!..
Что ты вытянешь мне? Путешествие? Каторгу? Счастье?
Я пленен и заранее предугадать не могу...
Деревянный корабль снаряжается в плаванье, снасти
Убираются, сердце безумствует на берегу...
Ночь меня обнимает, и вещая птица пророчит...
Ночь меня обнимает... Но что же, но что ж из того,
Что объятиям женским подобны объятия ночи,
Что по-женски бескрайно и жадно ее торжество!
С головы и до пят охлестнув меня пламенем летним,
Ты оставишь меня в ту минуту, когда я горю...
Но поверь! – я, как прежде, проснусь
восемнадцатилетним!
Восемнадцатилетним, как прежде, я встречу зарю!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Жалок трон попугая, обтянутый в бархат линялый,
На плече у шарманщика... В горле не песня, а ком...
Выклюй, выклюй конвертик, зеленый, сиреневый, алый,
С мандрагоровым корнем или с жестяным
перстеньком!..
1922
Перевод О. Колычева
«Да, есть еще страна бурливого покоя…»
* * *
Да, есть еще страна бурливого покоя.
Там ждут меня в горах поющие суда.
Решительно войду я в судно головное
И прикажу: «В поход! На рифы! Все сюда!»
Дней – как речных мостов. Я сыт по горло днями.
А ночи? Сколько их еще осталось мне?
Я их перешагну и, разветвясь корнями,
Исчезну, растворюсь в бездонной глубине.
Каюта – сердце. Ключ я пропил, не жалея.
Чтоб ночь моя прошла, я пел в чужих сердцах.
Избит, истерзан я. Смотрите же скорее —
Всё тело в ссадинах, подтеках и рубцах.
1922
Перевод Р. Сефа
«Как вдовьи выплаканные глаза…»
* * *
Как вдовьи выплаканные глаза,
Краснеющие окна поездов.
В них – тень моей печальной головы...
А на слепом белке заснеженного поля —
Нерезкий отблеск поезда печного,
Промчавшегося...
Гудок случайный, словно долг бесспорный,
Я взыскиваю властно с тишины.
Жду свечек хуторов... В глухих пещерах сердца
Подтаивает грусти сладкий снег.
Вон там – столбов кресты, а вот село,
И снова белизна без четких меток —
Белым-бело.
И всякий раз по-новому светло.
Спасибо, день, спасибо, ночь,
За угол в поезде, за место на скамье,
За всё, что взыскиваю с тишины!
Как вдовьи выплаканные глаза,
Краснеющие окна поездов.
1922
Перевод Р. Морана
«Как по команде, в ряд построены вагоны…»
* * *
Как по команде, в ряд построены вагоны
В немецких кителях. Закрыты глухо окна.
Мигают фонари в печальной мгле перрона.
Я вышибить хочу блистающие стекла!
Полпятого. Озноб. И ужас безобразный…
И паровик жует немой простор в затишье.
Вагоны сытые, раскройтесь – вот приказ мой!
А вы, людишки, – вон, на крашеные крыши!
Пойду к тебе пешком, о русская граница!
Вот стая голубей летит ко мне с Востока.
Вернитесь, голуби, – на крышах пламя злится,
Я вышиб головой блистающие стекла...
1922
Перевод Р. Морана
«Горб на твоей душе, горб на спине…»
* * *
Горб на твоей душе, горб на спине, —
О часовщик, да ты четырехплечий!
Ты пылью времени изъеден, искалечен,
Замшелым камнем кажешься ты мне.
Далек от торжища и суеты,
Сквозь трещины винтов и шестеренок
Секунды и века вдыхаешь ты!
Вникая в тайны чисел и времен,
Над черной лупою, остер и тонок,
Твой глаз судьбой людей заворожен...
Мои часы – о как точны они...
О, словно зубы, дни мои крошатся!
Часы идут. Горбун, их не чини!
1922
Перевод Н. Банникова
НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ
НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ
1
В светильниках дрожит огонь. Венки и блеск регалий...
И судьбы. Лотереи войн их вывели в тираж.
Оставь могилы темный склеп! Ты слышишь – прозвучали
Призывы труб – и конь твой ждет, когда ты шпоры
дашь.
С мундира пыль скорей стряхни, надвинь на лоб
фуражку.
Винтовку в руки – и скачи, гость на чужом пиру!
Нет ног? – Какой пустяк! Нет рук? – Пожму
и деревяшку.
Всё в этом ярком мире – прах. Играй свою игру!
Судьба людская, ты – зеро иль проигрыш в рулетку.
В припадках бьются города, и жадность их трясет.
И реют люстры над толпой, себе немилой...
Победа! – «Марсельезы» гром, взлетают вверх каскетки.
Победа! – Ленты и венки. Вокруг шумит народ.
Победа! – Что же ты, солдат, рыдаешь из могилы?
2
Знамена, рейте. Вот она, расплата, —
Шальные ветры катят наугад
Фуражку неизвестного солдата,
И швы земли гноятся и зудят.
Отечество тебе последней ложью
И надруганьем отдает салют.
Гремит «ура!». Легли цветы к подножью...
И монументы пышные встают.
Но площадей шершавые ладони
Целует сапогами новый взвод,
Танцуя, топчут бронзовые кони
Детей и взбунтовавшийся народ.
И смерть – суббота палачей на троне —
По площади Согласия течет...
3
Встал над могилой брата дуб огромный,
В дупле гнездится древняя сова,
Она не хочет старости бездомной,
Ей нужен мир. Она еще жива.
Тяжелая, как дьякон на амвоне,
Она тоскует ночи напролет.
Рыдай, сова. Ты слышишь? Ветер стонет.
И скука, словно шерсть овцы, растет.
О руки, что убийство освятило,
Воздеть вас к небу не хватает силы.
Как мне послать вас за покоем в сад?
Ночами вас зовут к ответу тени,
То голос крови, голос поколений:
«О Каин, Каин, где твой старший брат?..»
4
О руки, терпеливейшие руки,
Протянутые через даль времен,
Как сломанные ветви. Вам за муки
Дарят шелка изодранных знамен.
Забудем же военные науки,
Пускай гниет величие корон
И жир господ, тучнеющих от скуки.
О, жажда пашен, будней мирный сон...
Как серафимов лысины, над нами
Соборы в небо светят куполами,
И за кресты цепляет синева.
Вон бурлаки, в отрепьях и заплатах,
С натугой тащат тяжесть барж брюхатых,
Едва плетутся, – в чем душа жива...
5
Кварталы проститутками набиты.
Больных и нищих – что в подполье крыс.
И бродит ненависть, как вековой напиток,
И кулаки, как вопли, рвутся ввысь.
О вы, кто в рабстве с самой колыбели,
О вы, кого сжигали на кострах, —
Звоните в колокол, дни мщения приспели.
Громите всё, громите в пыль и прах.
Кто усмирит безумье урагана?
Кто успокоит ярость океана?
Кто смерть пригонит на последний суд?..
И поколенья пьют, как водку, пламя,
А на закуску пушки с крейсерами,
От жадности захлебываясь, жрут.
1922
Перевод Р. Сефа
МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА
МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА
Ты крепко спишь, солдат. И ромб огней танцует.
Проигран в грохоте военных лотерей,
Ты спишь на площади. И кажется, к лицу ей
Венки, и черный креп, и свечи матерей.
Ты крепко спишь, никто, обрубок бранной славы,
Спишь, безымянный труп с полей Шарлеруа,
И снится площадям: безрукий и безглавый,
Ты вылезешь на свет, чтобы сказать: «Пора!»
Судьба запряжена в неведомые бури,
Несутся города за нею в дождь и мрак,
Исполосованы ее бичом, в сумбуре
Соборов и витрин, асфальтов и клоак.
Встань, безымянный! В путь! Мильоны безработных
Колоннами прошли и сдвоили ряды.
Команда – по гробам! В карьер! И вскачь!
И вот в них
Труба врезается, как дикий вой нужды.
Пусть башни выбегут с пожарами во ртах,
С гербами городов на рухнувших оплечьях.
Гни их, огонь, качай, – и, пепел обрыдав,
Взвиваясь лентами, развалины калечь их!
То «Марсельеза»! Встань! В пустоты костных впадин,
В истлевшие глаза, чтобы не мог ты спать,
Весь разноцветный мир, тревожен и наряден,
Заплещется опять, заплещется опять.
Ты крепко спишь, солдат, обрубок бранной славы,
Спишь, безымянный труп с полей Шарлеруа,
И снится площадям: безрукий и безглавый,
Ты вылезешь на свет, чтобы сказать: «Пора!»
1922
Перевод П. Антокольского
«Радость птицы – свобода, радость крыльев – полет…»
* * *
Радость птицы – свобода, радость крыльев – полет,
Кто ответит, зачем и куда он зовет?..
С криком боли и гнева, с криком близкой беды
Чайка села на камень у бурливой воды.
А над морем – восхода разноцветный наряд,
Чайки, словно крылатые рыбы, парят.
Море пеной покрыто; миг рожденья велик;
Радость утра, как знамя, красит солнечный лик.
А верблюды идут. Берег шерстью пропах,
Дни хлеб-солью лежат на мохнатых горбах.
Чайка камушки греет, чайка хочет птенца,
Заклинает и плачет она без конца!
Поднимайтесь же, камни. Улетим навсегда!
Кто мне скажет, зачем? Кто ответит, куда?..
1922
Перевод Р. Сефа
КАНТАРА
КАНТАРА
Поколений ушедших труха в сизой плесени спит,
Словно время в глухих письменах, непрочтенных доныне.
Сфинкс – незрячий гигант – на коленях, в бесплодной
пустыне
Охраняет, как страж, золотые горбы пирамид.
Древний медленный Нил в полусон, в полубред погружен.
Лязг мечей ему чудится, хрипло о крови кричащих,
И шаги запоздалые в шепчущих пальмовых чащах...
Кто же, кто же, о Нил, разгадает твой призрачный сон?
Корабли у причалов качает прилив,
В криках труб корабельных – сверкающий красный
призыв,
И свобода сквозь плиты травой молодой прорастает.
Снятся рыжие горы мне, петли кремнистых дорог,
Обдувающий сильных верблюдов сухой ветерок...
Кто же, кто же мне сон мой, о мир молодой, разгадает?
1922
Перевод Д. Маркиша
«Слезливый зябкий дождь на катафалк косится…»
* * *
Слезливый зябкий дождь на катафалк косится,
А катафалк пустой печальной мглой одет.
Мертвы гробовщиков бесчувственные лица,
Глаза глядят в листы зачитанных газет.
Свисают корни ног, как в черный зев могилы.
Могильщики молчат, понуры, как всегда,
Незваны в этот мир, непрошены сюда.
И лошади бредут, понуры и унылы.
Навстречу – юноши. У них, как быть должно,
На утренних устах – улыбка молодая.
Кому куда идти – не всё ли им равно?
Крадется катафалк, в тени свой стыд скрывая.
Цилиндры черные как черные клыки...
В газеты сумерек глядят гробовщики.
1922
Перевод А. Корчагина
ЭЙФЕЛЕВА БАШНЯ
ЭЙФЕЛЕВА БАШНЯ
1
А ты? Ничья? Ни с теми? Ни с другими?
Кто сможет выстонать такую одинокость?
И катятся псалмы, куплетики и гимны
К тебе, в заоблачье взметающийся остов!..
Посланцы гроз тебя не покорили,
Покой облек в сырой туманный мох;
Повиснуть на тебе хочу, как мельничные крылья,
О башня Эйфеля, оговоренный бог!
Кто, тучи разметав, тропу к тебе проложит?
Огрызком солнечным заря, качаясь, стынет...
Где голова твоя, печальный великан?
Мильон шагов спешит с дорог и бездорожий —
Но нету им путей к заоблачным пустыням...
Так утешай себя, вонзаясь в ураган!..
2
Я в голове твоей застрял угрюмой мыслью,
Четвероплеч, как ты, горбатая неясыть;
Плечистый мир внизу! И кто, скажи, осмыслит
Случайность всех начал и всех концов неясность?
Вот так, закутавшись в туманные перкали,
В овечьей шерсти туч торча над морем кровель,
Ты дни свои влачишь в унынье и в печали,
Заблудший, сумрачный, плененный Мефистофель!
Вот город – ткач-паук, а вот – скопленья мух,
Вот мухи мрут, жужжа, в мушиной катастрофе;
Кто пойман? Кто ловец? И кем улов исчислен?..
О вознесенный одинокий дух,
О сумрачный заблудший Мефистофель,
Лишь я в мозгу твоем застрял угрюмой мыслью!..
1922
Перевод А. Эппеля
К ПРОСТЫМ ГРУЗЧИКАМ
К ПРОСТЫМ ГРУЗЧИКАМ
1
Прекрасны грузчики с затылками из меди,
С мускулатурою из бронзы голубой, —
Они сжигают рты огнем пахучей снеди
И вместе с лошадьми бредут на водопой.
О вас, изъеденных могучей солью моря
И стянутых кольцом канатов и пружин,
Изнемогающих под тяжким грузом горя,
Распятых на крестах взбесившихся машин,
О вас – моя мечта! Над городом больные
Клубятся сумерки, качаясь и дрожа, —
И вот туда, в моря, в просторы голубые
Летит моя мечта с шестого этажа.
О, вьющаяся медь кудрей и бород пылких,
О, мамонтовых спин невиданный размах!
Вы солнце нянчите на каменных затылках,
Вы землю держите на бронзовых плечах.
1922
Перевод О. Колычева
2
Последний скрип телег, последний вздох коней,
И – до зари базар охвачен тишиною;
Пустая темнота, как судно без огней,
Всплывает в улицы, уставшие от зноя.
Шагает грузчик там – веревки за спиной…
На лбу горячий пот прохлада осушила,
Он мышцы щупает, он дышит каждой жилой;
«Хороший был денек!..» Ложится мрак ночной,
И никнет тишина… Приятно на прохладе,
Под рваным картузом – всклокоченные пряди,
Как черная печать, картуз на голове;
Он щиплет теплые куски ржаного хлеба,
Жует и пристально глядит в ночное небо,
Где пыль субботних звезд в глубокой синеве.
1922
Перевод Д. Бродского
ГАЛИЛЕЯ
ГАЛИЛЕЯ
Гора горе взбирается на спину,
Спуская сверху день паломникам и нищим,
Дороге, что ведет меня в долину
К арабским лавкам и простым жилищам.
О солнечные призраки! Куда-то
Дорога скрылась и неразличима...
Ночами в вашу гавань, скалы Цфата,
Приходит ветер из Ерусалима.
Лазурна грусть. Глазами даль окинув,
Вверяюсь дню. Вдвоем по изумрудным склонам,
Не мешкая, уверенно ступаем,
Примкнув к повозкам диких бедуинов,
К верблюдам опечаленно-влюбленным,
Шагающим к тебе, Ерушолаим!..
1922, Цфат
Перевод В. Слуцкого
ИЕРУСАЛИМ
ИЕРУСАЛИМ
Обращены к твоим камням и кущам,
В рубцах и ранах выпятив горбы,
Расселись горы и кричат идущим:
“Ерушолаим!” – скрежетом арбы.
И тьмы сожженных дней сползаются к горам
Давиться плотью их истерзанно-бескровной,
Скрежещущую боль их мертвой родословной
Швырнув боготорговцам и ворам.
Твоя земля, святой Ерушолаим,
Годится, чтоб святить лишь тех, кто распинаем –
Налоги, бурдюки, рабы, загоны, грязь...
Но из пещер спускаются к предгорьям
Босые пастухи и бодрствуют, склонясь
В мольбе о буре перед Мертвым морем...
1922, Иерусалим
Перевод В. Слуцкого
«Благослови меня на бездорожья…»
* * *
Благослови меня на бездорожья,
На солнечное бытие и на страданья,
Неясен полдень мой, и всё же
Как четок мир и как светлы желанья!
Запели волны, штормом налетели,
Эх, стать бы мне таким, как песня, —
Моим желаньям тесно в теле,
Как в побережьях океану тесно.
А волны всё проходят мимо,
Секунды вслед летят неумолимо,
И ничего еще не сделал я.
Огромен мир. На новые рожденья,
На бездорожья и на восхожденья
Благослови, о полдень бытия.
1923
Перевод Р. Сефа
«Кого, тоскуя, крылья мельниц ждут?..»
* * *
Кого, тоскуя, крылья мельниц ждут?
К кому простерты житные ладони?
Скучают руки, пестуя нужду.
Как радость молотить тому, кто обездолен?
Кто гонит нищих звезды собирать,
Упавшие, как спелые колосья?
Идет под красным небом молодая рать
С ее напором, жадностью и злостью...
Бунтующая глина!.. Дремлет даль дорог.
Протягиваются ладони в нетерпенье.
Спешат – один, другой, – путь каждого суров...
О, радости снопы! Цветущие мгновенья!
Ждут зерен жернова... И, строя в Завтра мост,
Хлеб ныне будем молотить из звезд!
Пусть путь не прост!
Из тела рвутся мышцы, кости —
Неудержим желаний рост.
1923
Перевод А. Корчагина
«Передайте ваш день облакам, как привет с кораблей…»
* * *
Передайте ваш день облакам, как привет с кораблей
потонувших.
Догорает закат. В золотую линейку бегут провода.
Голова – словно глобус, с морями, с рельефами суши,
Только сердце – как гавань, в которую не заплывают
суда.
С воплем ужаса мчатся столицы, к своей устремясь
катастрофе,
И скользят по начищенным кровью и золотом в лоск
плоскостям.
Вы – гроба, начиненные тленом семидесяти философий,
Вы – скелеты во фраках, но плотью уже не облечься
костям.
Озираясь, бежит человек, и во взгляде безумие блещет, —
Так собака с куском требухи от мясных убегает ларей.
Где же ты, попугай, экзотический, косноязыкий, но вещий?
По конвертику счастья загробного всем им раздай
поскорей!
Передайте ваш день облакам, как привет с кораблей
потонувших.
Догорает закат. В золотую линейку бегут провода.
Голова – словно глобус, с морями, с рельефами суши,
Только сердце – как гавань, в которую не заплывают
суда.
1923
Перевод Л. Пеньковского
«Дороги на ноги надеты, словно лыжи…»
* * *
Дороги на ноги надеты, словно лыжи,
По взгорьям и лугам они легко скользят,
А над землею – звезд янтарный виноград,
К расширенным зрачкам он ближе, ближе, ближе!
Кто снимет с ног моих дорог созревших тяжесть,
Когда, закончив путь, я отдохнуть отважусь?
Немало верст прошел я от начала дней,
Но нет конца пути, и дали всё длинней!
Вот мой родимый дом, годов голодных повесть,
Вот улица моя, как с рельс сошедший поезд,
Халупы жалкие, осевшие плетни!
Задумчивая мгла, шум тополей тоскливых.
Но тает ночь души, живу в иных призывах,
Пусть плачут обо мне утраченные дни!
1923
Перевод А. Голембы
ГОЛОДНЫЙ ПОХОД
ГОЛОДНЫЙ ПОХОД
1
Как шапки, на улицы крыши надеты.
«Хлеба, хлеба!» – знамена кричат.
Горящие буквы срывая, ветры
Швыряют их, городу ими грозят.
Шагов не сдержать... Лошади встречные
Встают на дыбы... Путь на углах
Ломается, новой тревогой отмечен.
И грозны шаги! Как приказ, каждый шаг.
Им лавки внимают, дрожа. Тревога
Одни закрыла уже на засов,
Другие прикрылись именем бога —
В шагах им слышится скрежет зубов...
Из улицы в улицу! Грозная лава
Клокочет. Никто не прячет лица.
Врываются в оружейные лавки:
«Клянитесь! Клянитесь идти до конца!»
2
Ломаются, стонут стекла... Нужен
Хлеб!.. И уж кто-то сраженный лежит...
И каждый кулак окован оружием,
И всадник сраженного сторожит.
Улица кашляет пулями, оловом,
И припадают люди к земле.
Бегут от погони. Прячут головы.
А сабли, сверкая, свищут всё злей.
Красное с черным, черное с красным:
Знамя упало,
Знамя в грязи!
Кто-то зовет, презирая опасность,
Кто-то хрипит,
Кто-то грозит.
Смерть изо ртов!
Со лбов кровь!
А над мятежом бесстрастное небо.
И в каждом взгляде тревожная дробь:
«Мы хлеба хотим! Мы хотим хлеба!»
1923
Перевод А. Корчагина
«Сегодня ночью…»
* * *
Сегодня ночью,
Сегодня ночью
За радостной песней
Вдаль, в никуда
Ушли поезда,
Ушли поезда...
В кровавое поле
Уводит шлях.
Косят, молотят
Хлеб на полях.
Чистят скребницей
Мир молодой.
