Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Перец Маркиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Коза ушла... И горевала мать...

И дом ушел, с чуланом и с кладовкой...

Была коза... Безрогая коза...

Ей миндаля хотелось и изюма...

Ушла коза за долы, за леса,

Подальше от хлопот людских и шума...

Осталась сказка – больше ничего!

А детства нет... В моих скитаньях долгих

Ищу его и нахожу его,

И вновь теряю на ночных проселках.

5

Сказанье о козе, что вдруг ушла,

И о ветле, из коей вяжут метлы...

А впрочем, где коза и где ветла?

На пустырях не зеленеют ветлы.

Сказанье о несаженной ветле,

Но выметнувшей вверх в цвету и в силе:

Ее всегда срубали на земле,

Срубали много раз, и не срубили.

Сказанье о железном топоре,

Что занесен над гордой головою...

Вот – хлеб и кров! Не стой же во дворе,

Войди, моя любовь, в мой дом со мною.

Сказание о четырех углах,

Которые под палкой не покину:

Я сам стоял с отвесом на лесах

И светом звезд поил сырую глину!

6

Был свет уже погашен. В темноте

Светились только белые колени.

Ты появилась в призрачной фате,

И боль твоя рванулась на ступени.

И я подумал: «Так в ночных горах

Кочует неприкаянная птица...»

Тебя шаги пугают?.. Это – страх.

Он заставляет сердце громче биться...

В начале ночи отворилась дверь,

Гляжу – покой с котомкой у порога.

«Прощай! – сказал. – Один живи теперь.

Я ухожу. Меня зовет дорога».

И я спросил, как будто сам не знал:

«Что у тебя в котомке, за спиною?»

Не глядя на меня, покой сказал:

«Я сердце уношу твое с собою...»

7

Червонный жар волос, как суховей,

Сжигает обнаженные колени,

И ты еще нежней, еще стройней,

На наготе ни облачка, ни тени.

Заткать себя в лучистый твой клубок?

Но где потом найду его начало...

Твой рот открытый сладок, но далек,

Ищу его, ловлю, и – всё мне мало!

Я слышу грохот валунов и скал.

В горах разбушевались камнепады.

Поток сегодня до утра искал

Дорогу к морю и крушил преграды.

Поток устал, но отдохнет потом.

Его так долго море ожидало...

Беда – никак с твоим не слажу ртом!

Ищу его, ловлю, и – всё мне мало!

8

День наступил. Сиянье пролилось.

А месяц светит, тонкий, но заметный.

Наверно, это жар твоих волос

Мне лег на губы золотом рассветным,

День будет славный, но зачем он мне?

Мне разве без него не хватит света?

Блуждающие руки, как в огне,

Идут к тебе, не ведая запрета.

Доверчивость вокруг летящих птиц!

Они меня приветствуют, как сестры.

Зачем же в чистом небе без границ,

Как гнутый нож, сверкает месяц острый?

Он ждет. Он недалёко. У земли.

Кто у него сегодня на примете?

Ну что же, если хочешь – заколи!

Я всё равно счастливей всех на свете!

9

Кто вспомнит – сеял ли в такую рань,

Косил ли я? – Не вспомню, как нарочно.

А тени требуют: «Плати нам дань!

Мы будем появляться еженощно!»

Они, как дыма серые столбы,

Бредут и шарят жадными руками.

Они встают, как кони, на дыбы

И мнут меня тяжелыми боками.

Стяжатели – канючат над душой;

Ростовщики – берут с меня расписку.

За радость жить, за этот день большой

Я семикратно заплачу по иску.

Я заплачу, а ты, мой друг, не плачь!

Я не торгуюсь. Я на всё согласен.

Пусть – семикратно! Получай, палач!

Лишь был бы миг один высок и ясен.

10

Они и на тебя кладут оброк.

Расчет один – мы платим семикратно.

Утверждено! Я рассчитаюсь в срок.

Готов на всё и не пойду обратно.

Где в сердце грань меж смехом и слезой?

Мы выплатим! Была бы ты со мною!

Пойду босой с лопатой и косой,

Подставлю спину холоду и зною.

Не солонеет черный хлеб от слез,

И молния не меркнет от зигзагов...

У ног твоих провалы и хаос,

Над головою – кипень черных флагов...

А вот – родник, дитя крутых вершин.

Он настоялся на росе и ветрах,

Но, вытекая из земных глубин,

Напоминает об опасных недрах...

11

Я с ветром говорю, взойдя на мол:

– Я ждал тебя, ты не напрасно прибыл.

Благодарю, куда бы ты ни шел!

Благодарю, откуда бы ты ни был!

Простерло солнце два своих крыла,

И молодость явилась на подмогу.

– Спасибо, ветер! Бросим все дела

И налегке отправимся в дорогу.

Надуй мой парус и лети, лети.

Я нынче миру сердце поверяю.

Пространства измеряются в пути,

А новым далям ни конца, ни краю.

Но не вели слезам катиться с гор!

Глаза утрите, клены и березы!

Моя любовь восходит на костер —

Она сама за всех роняет слезы.

12

Не пей, мой друг, до дна, не пей до дна:

Вино темнит и будоражит чувства.

Вот гроздья звезд в лиловой мгле окна

Созрели и висят светло и густо.

Мы их сорвем и, перейдя черту,

Услышим, как за нею, запрещенной,

Твою божественную наготу

Поет в стихах мой голос обнаженный.

Здесь всех миров начало и конец.

Здесь меры нет – горим и не сгораем.

Пусть льют в постель расплавленный свинец,

Мы ни на что ее не променяем!

Твои колени светятся. Твой рот —

Порог открытый в беспредельность чуда!

Нас снова юность за руки ведет.

Куда же? – Никуда и ниоткуда.

13

Искать друг друга и встречать весну!

Земля мала для нашего кочевья.

Нас занесло в такую сторону,

Где плачут птицы и поют деревья.

Искать друг друга в поле и в лесах.

И быть вдвоем. И не терять друг друга.

Так звездам суждено на небесах.

И что с того, что разгулялась вьюга?

Снег почернеет. Прилетят грачи.

Листва в нагие рощи возвратится.

Находят море реки и ручьи.

Далеких гнезд не забывают птицы.

Подстегивают память соловьи.

Я помню, помню всё, что есть и было.

На струны арфы – волосы твои —

Душа не все слова переложила!

14

Волна, переливая серебро,

Нам тихо стелет ложе голубое.

Она упруга, как твое бедро,

Но разве я сравню ее с тобою?

Крутые горы на исходе дня

Зовут меня к заоблачному краю.

Они твое подобье и родня,

Но я тебя на них не променяю!

А ветер, навевая забытье,

Зовет меня и тянет за собою.

Он сладок, как дыхание твое,

Но разве я сравню его с тобою?

Я клинописи древней не читал

И не срывал запретный плод познанья,

Но глаз твоих магический кристалл

Мне раскрывает тайны мирозданья.

15

С самим собой в разладе и в борьбе,

Не сплю, томлюсь бессонницей постылой.

Я боль невольно причинил тебе, —

Наказан я, и ты меня не милуй!

Но я опять ищу тебя, ловлю.

На горных тропах шуму сосен внемлю.

Я всеми песнями не искуплю

Твоей слезы, уроненной на землю.

Светает. Стало холодом тянуть.

И ветерки натянуты, как струны.

Не знаю, как мне руки протянуть

К твоим рукам и взять их отсвет лунный.

Встречаюсь с ветерками на тропе,

Слежу за их игрой простой и милой.

Невольно горе причинив тебе,

Наказан я, и ты меня не милуй!

16

Стада с лугов спускаются домой.

День потускнел, и засыпают горы.

В пастушьей дудке слышу голос твой

И в рокоте волны – твои укоры.

Твой голос может жажду утолить,

Он как ручей, бегущий с гор в долины...

Я снова буду с ветром говорить,

Есть у меня для этого причины.

– Пожалуйста, – так просят только мать,

Я утружу тебя тоской моею:

Хочу письмо с тобою отослать,

Оказии другой я не имею.

В нем, как в душе, о прожитом рассказ, —

Ей до утра, наверно, хватит чтенья.

Но есть пробелы и на этот раз.

Что делать, письма для меня – мученье.

17

Тяжелый колос выгнулся, устал

И острому серпу подставил шею...

Я сам не знаю, что я написал, —

Писать, как пишут все, я не умею.

Я так спешил – за скоропись прости,

Хотелось всё сказать без промедленья.

Читай сама – к соседям не ходи...

Что делать, письма для меня – мученье!

Но не спеши сложить листки – постой!

Перечитай – важна любая малость:

От черточки до точки с запятой —

Всё, как ножом, на сердце начерталось.

Прости меня, я, кажется, устал:

Как под ножом, строка склоняет шею...

Я сам не знаю, что я написал, —

Писать, как пишут все, я не умею...

18

Шум свадеб во дворах. Вино. Цветы.

И плач торжеств. И кружева. И банты...

Разбиты, правда, скрипки и альты,

Зарезаны певцы и музыканты.

Но ты танцуй – пять, десять дней подряд!

И муку спрячь! И боль впитай, как губка!

И, совершая свадебный обряд,

По горлу полосни себя, голубка!

Откинута печально голова,

В глазах раскрытых – звезды и смятенье.

Так, увязав смолистые дрова,

Шли матери на жертвоприношенья.

Но ты танцуй и жги слезой зрачки,

Пляши и мни трепещущие банты...

Разбиты, правда, скрипки и смычки,

Зарезаны певцы и музыканты!

19

Орлиный клекот слышался вдали.

Громада громоздилась на громаду.

Меня тропинки за руку вели

К могучему Агуру-водопаду.

С вершины низвергается вода,

Над пропастью вздымаются чертоги.

Приди, моя бездомная, сюда,

Седой Агур тебе омоет ноги.

Чья скрыта гибель здесь, чье торжество?

Какие бури здесь служили требу?

Вода и камень – больше ничего,

И лестница из черной бездны к небу.

На языке усталых ног своих

Поведай водопаду на рассвете,

Как ты в оковах из низин сырых

К вершинам рвешься два тысячелетья.

20

Рассказывай, любовь моя, пляши!

Перед тобою сонные громады.

Трава и камни – больше ни души;

Ни братьев, ни сестер – совсем одна ты.

Скитаются – ни кликнуть, ни позвать!

Кочует в море утлая лодчонка.

Ребенок потерял отца и мать,

Мать не найдет убитого ребенка.

За солнечные гимны – жгли уста;

За гимны небу – очи выжигали.

Мерцающая синяя звезда

Не слышит нашей боли и печали.

И горы спят, но ты их сна лиши,

Пускай их потрясут твои утраты!

Рассказывай, любовь моя, пляши.

Ни братьев, ни сестер – совсем одна ты,

21

Отдай им всё – нам незачем копить.

Исхода нет – отдайся им на милость.

За то, что ты осмелилась любить,

Ты до конца еще не расплатилась.

Привыкла с малых лет недоедать.

Долги росли, и множились заботы.

А ты хотела мыслить и мечтать,

И быть свободной, – так плати по счету!

Разграблено и золото, и медь;

За колыбелью – братская могила.

И ты должна сгореть, должна истлеть

За то, что ты людей и мир любила.

Сумей же стыд от тела отделить

И тело от костей – судьба свершилась!

За то, что ты осмелилась любить,

Ты до конца еще не расплатилась!

22

Когда-то здесь под грозный гул стихий

Над замершей толпой пророкотало

Торжественное слово – «Не убий!».

Теперь убийство заповедью стало.

Но не смолкает правды гневный гром,

И мысль не уступает тьме и страху.

Погиб не тот, кто пал под топором,

А тот, кто опустил топор на плаху!

Да будет всем известно наперед,

Что тьме и страху мысль не уступает.

Герой не тот, кто кандалы кует,

А тот, кто кандалы свои ломает!

Танцуй же у подножья грозных гор, —

Еще заря от дыма не ослепла.

Сгорит не тот, кто всходит на костер,

А тот, кто умножает груды пепла!

23

Идет, идет с секирой истукан.

Он свастику и ночь несет народам.

Он тащит мертвеца. Он смел и пьян.

Он штурмовик. Он из-за Рейна родом.

Он миллионам, множа плач и стон,

На спинах выжег желтые заплаты.

Он растоптал и право, и закон.

Он сеет смерть бесплатно и за плату.

Лоснятся губы. Пахнет кровью рот.

Но людоед взывает нагло к богу.

Еда ему, видать, невпроворот.

Он в страхе. Он почувствовал тревогу.

Заплата стала горла поперек.

Мычит. Хрипит. Промыть бы горло водкой.

Пожалуй, стоит дать ему глоток,

Чтоб вырвало заплату вместе с глоткой!

24

Станцуй ему, бездомная, в горах, —

Он проклят до десятого колена.

Нет больше толку в буквах и в словах,

Их смоет крови розовая пена.

Заря проснулась в гневе и в огне,

Вершины расстаются с облаками...

Мы благодарность на его спине

Напишем беспощадными штыками.

Гора камнями вызвалась помочь.

Разверзлось море. Поднялись дубравы.

Могилы, будоража злую ночь,

Встают от Роттердама до Варшавы.

Ни летопись и ни рассказ живой

Не воссоздаст их муки и тревоги.

Об этом в вихре пляски огневой

Кричат твои скитальческие ноги!

25

Выстукивай свой звонкий мадригал,

Греми, моя подруга, каблуками.

Палач твой пол-Европы заплевал

Отравленными желтыми плевками.

Танцуй – благодари его – не стой!

Он беден – ты всегда слыла богатой

И заплатила ранней сединой

За то, что ты отмечена заплатой.

Но что еще он требует с тебя?

Хлеб из котомки? Ладно, кинь котомку!

Сожрал и лег, зевая и сопя,

И пояс распускает, как постромку.

В расчете мы. Auf wiedersehen! Пока!

Заткнули глотку, словно горло жбану.

Но шарит, шарит жадная рука...

Так что же снова нужно истукану?

26

Он сердце просит? Мозг... Ну что ж, как гад,

Он высосет их и забьется в страхе...

Змея на свет выносит только яд,

Всё остальное пребывает в прахе.

Могильная трава – ее предел,

Ее удел – царить в могильной яме.

Она там отдыхает между дел

И кормится с могильными червями,

И меряется с ними в толщине

И в жадности, тупой и бесноватой...

Змея свернулась на трухлявом пне,

Она твоей любуется заплатой.

Носи ее и не сойди с ума!

Заплата нам, быть может, пригодится,

Когда, к змее ворвавшись в закрома,

Ты с ней, как на корриде, будешь биться!

27

Мужайся! Да не будет тяжела

Тебе твоя постылая заплата.

Иди спокойно, как праматерь шла

Оттуда, где любовь была распята.

Тебя узнают, ветлы у дорог,

Тебе напомнит каждая дорога

Борцов, что шли на запад и восток,

Не ожидая милости от бога.

Безжалостен палач – на старый счет

Ссылается с ужимкой обезьяньей.

Он требует расплаты за почет,

За желтую заплату, за вниманье.

Он никогда не сеял и не жал,

Он только брал чужое без возврата...

Шагай же, как прапрадед твой шагал

Оттуда, где любовь была распята.

28

Вспорхнет ли, затрепещет ли твой бант?

Так много горя, что куда уж больше!

Вот Брест-Литовск, как древний фолиант,

Раскрылся перед беженцами Польши.

Идут пешком. Детишки – на руках.

Бородки – кверху. И маршрут – по звездам.

Изгнание – узлом на поясах.

Пергаментные лбы – в крутых бороздах.

У гаснущих огарков – рты согреть.

Уселись, словно в трауре, на камень.

И некому бездомных пожалеть.

И звезды как мечи за облаками.

Над старым Бугом вьюга дует в рог,

И снег слепит глаза, сырой и липкий...

На семисвечники разбитых синагог

Они тоску развесили, как скрипки.

29

В который раз ведет тебя нужда

К чужим домам?.. Чужие крохи черствы...

Я не спрошу, откуда и куда.

Вот – хлеб и кров. Забудь нужду и версты.

С тобой танцует вековая жуть,

Боль вековая над тобой нависла...

Вперед, вперед! Еще не кончен путь.

Струись, исполосованная Висла!

Ступни босые резал Иордан,

На Рейне измывались над тобою,

И все-таки светили сквозь туман

Рубины звезд над русскою рекою.

Пусть дом мой будет для тебя гнездом

На дереве зеленом, – это древо

Еще не подрубили топором...

Пляши, моя любовь и королева!

30

Я соберу посев твоих шагов

На всех дорогах долгого изгнанья:

За двадцать пять скитальческих веков

Мой тайный клад, мой дар и достоянье.

Я на спину взвалил снопы. Я – рад

И весело иду на голос трубный

Туда, где бубны жалобно бубнят,

Где бьют в набат загубленные бубны!

Залягу под ракитовым кустом,

Упьюсь твоей любовью и слезами.

Я птичьим песням научусь потом,

Я убаюкаю тебя стихами.

Они да ты – мой трудный дар, мой клад!

Они да ты, да голос ветра зыбкий

В краю, где дроги жалобно скрипят,

Где зыбки тихо плачут, словно скрипки.

31

Без крова, без дороги, без жилья,

Без языка, опоры, утешенья

Идешь, тоску свою не утоля,

И под ноги кидаются каменья.

Пожар твоих волос – горят леса! —

Ложится красным пламенем на плечи.

Бывало, мать, прикрыв рукой глаза,

Таким огнем благословляла свечи.

Оплачь, сестра, свой пламенный костер,

Оплачь свою последнюю разлуку.

Станцуй вершинам вековой позор,

Станцуй долинам вековую муку!

Над головой твоей – топор и крест.

Леса молчат. И замер птичий гомон.

Меч занесен – враги стоят окрест.

Меч занесен – но скоро будет сломан!

32

Не хватит сердца одного, мой друг,

Чтоб выплакать в стихах твои печали.

Я слышал, как стонал и плакал Буг,

Когда тебя насильники пытали.

«Веселую!» – приказывал палач

Ночному ветру... И терзались ноги,

И под бичами вьюги мчалось вскачь

Безумье белых хлопьев и тревоги...

Усталый поезд покидал перрон

С заплаканными мертвыми глазами.

А злая ночь за ним неслась вдогон,

Пугая волчьим воем и лесами.

Как возместить тебе, моя краса,

Любовью и стихами муки жажды?

Врагов накроют пеплом небеса,

Запляшет танец смерти дом их каждый!

33

Пора! Свои скитанья усыпи,

Пусть спят спокойно возле ветел голых.

Ты всё раздала в поле и в степи,

Всё раздарила в городах и в селах.

Простись с бедой и не печалься впредь!

И не стыдись босых ступней, подруга!

Теперь и листьям стыдно зеленеть,

И белизны своей стыдится вьюга.

Я слышу легкий шаг твой – ты идешь,

Моя любовь, мой друг, моя невеста.

Ты хочешь ветер взять ко мне? Ну что ж,

Просторно в сердце – в сердце хватит места.

Но будь тверда к скитаниям своим, —

Они кричат, как брошенные дети...

Не слушай их... Ты не вернешься к ним!

Рассвет... Прощаться легче на рассвете.

34

Кого еще ты хочешь взять с собой?

Еще что принести ко мне желала б?

Возьми с собою горы и прибой...

Я жду тебя... Душа болит от жалоб!

Уснула моря голубая гладь,

Заря уснула, ясно догорая.

И ветру удалось туман убрать,

Чтоб я тебя увидел, дорогая.

Я слышу рокот мерный и густой.

Я сплю, но разбудить меня нетрудно.

Волна зовет меня на мол пустой:

«Вставай скорей. Проходит мимо судно!»

Бегу. Не поспевает тень за мной.

Открытый мол недалеко от дома.

Но судно проплывает стороной,

Касаясь парусами окоема.

35

Прошло и скрылось судно. Тишина.

Я так спешил и – опоздал, конечно.

Негромко с галькой говорит волна,

И слушать их могу я бесконечно.

Быть может, там, где звездный полукруг,

Ты бросишь якорь – море там глубоко.

Пора! Нам надо встретиться, мой друг,

Мне трудно без тебя и одиноко.

Чутье такое есть у легких птиц:

Летят друг к другу над водой и в поле,

Свободные, не ведают границ

И, вольные, встречаются на воле.

Но, думается, и они грустят,

Когда в лесу берется за работу

Веснушчатый и рыжий листопад,

Когда они готовятся к отлету.

36

Погашен свет. За окнами гроза.

И в темноте твои белеют руки.

Я целомудренно закрыл глаза.

Я не желаю этой сладкой муки.

Мне кажется – я на гору иду,

Глаза закрыты, но светло на диво.

Я взял с тобой такую высоту,

Что никогда не устрашусь обрыва.

Напоминает мне мой каждый шаг,

Что мы навеки отданы друг другу.

Пусть между нами горы, камни, мрак-

Тропа, как друг, мне протянула руку.

Не оступлюсь. Не ринусь с высоты.

Напрасно бездна мне готовит место...

Скажи мне, перед кем сегодня ты

Танцуешь, ненаглядная невеста?

37

Магнолия, дав волю лепесткам,

Заворожила цветом все пороги,

Связала по рукам и по ногам

И заняла тропинки и дороги.

Недаром, перепутав тень и свет,

Шагают ливни вдоль шоссе размытых:

Кругом засады – троп открытых нет;

Везде ограды – нет дорог открытых.

А дома что-то давит на меня,

С постели гонит, не дает покоя.

Погреться бы немного у огня,

Но нет, как назло, спичек под рукою.

И шумный ливень бродит по дворам,

И голос твой чуть слышен в отдаленье.

Магнолия, дав волю лепесткам,

Заворожила цветом всё селенье.

38

Мне утешенья больше не нужны!

Ты платье подвенечное надела

И спрятала, как острый меч в ножны,

В атлас шуршащий трепетное тело.

Сегодня удивится сам Казбек

И не поймет за много лет впервые,

Кружит ли у его подножья снег,

Цветы ли опадают полевые?

А ты на гору даже не глядишь,

Исчерпанная мукой и любовью.

И новый мир, в котором ты не спишь,

Дары тебе приносит к изголовью.

И я не сплю на берегу морском.

Я камешками развлекаю горе

И жду письма, и прочитаю в нем:

«Прости, я не приду...» Уснуло море.

39

Ты – золотая пава. Грусть и тень

Отныне задевать тебя не вправе.

Шафраном пахнет долгожданный день,

Заря зашла в волос твоих оправе.

Я к заговорам древним прибегу;

В силок, как птице, положу приманку;

Настигну на лету и на бегу,

Но от скитаний отучу беглянку.

Не в клетку заключу, как повелось, —

Совью гнездо из звуков, зацелую.

В густой червонный лес твоих волос

Я сам попал, как в клетку золотую.

Заговорили на ветвях птенцы.

Заря взошла и подожгла дубраву.

Я жду. Летите птицы, как гонцы,

И приведите золотую паву.

40

Спокойно море, и прозрачны дни.

Блуждает белый парус на просторе.

Не ты ли это? На берег взгляни

И поверни сюда – спокойно море.

Оставит парус ветер озорной

И, расставаясь, скажет: – До свиданья!

Пусти здесь корни. Расцветай весной.

Забудь свое изгнанье и скитанье!

Здесь человеку предана земля,

Здесь всех целит голубизна сквозная,

Здесь дружбу предлагают тополя,

Здесь каждая песчинка – мать родная.

Ночное море отдает вином.

Я предаюсь моим мечтам и думам...

Нас ждет здесь, друг мой, детство с миндалем

И с самым сладким на земле изюмом...

1940

Перевод А. Кленова

КАВКАЗ

КАВКАЗ

1

Дорога вверх, дорога вниз,

Храп задремавших горных кряжей,

Белеет каменный карниз,

Окутан облачною пряжей.

Храп горных кряжей, черных рек

И пропастей морозный воздух,

Орлов заоблачный ночлег

В мансардах зорь, в угрюмых гнездах.

2

Прохожий, ты прервал свой путь,

Ты званый гость, в мансарду вхожий:

К ручью припасть и пыль смахнуть, —

Чего еще тебе, прохожий?

Взлететь к орлиному гнезду

Сумеет только ветер вольный.

Здесь друга я себе найду,

Не по душе мне путь окольный!

3

Туманам спутанным грозят

Вершин гранитные оскалы, —

Откинув головы назад,

Ждут зова дремлющие скалы.

Над ними молния-змея,

Они к громам полночным глухи,

На их вершинах, знаю я,

Пасутся дьяволы и духи.

4

Видать, пасутся. Если ж нет,

То этих духов, тьму проказ их

Я выведу на божий свет

Из незабытых бабьих сказок.

Я эту нечисть призову

На пир магических полотен,

Я не усядусь на траву,

А проскользну, как тень бесплотен.

5

Здесь ребра каменной гряды,

Там камень вьется турьим рогом,

А там – журчание воды,

Ручьи шныряют по отрогам.

Здесь мир, объятый синевой,

Каменья корчатся в лазури;

Кавказ, порог приветен твой

И для затишья и для бури!

6

Нет, то не шорох ветерка,

Не волн глухое заклинанье:

Всё ясно – горная река

К нам донесла свое дыханье,

Сверкнула, исчезая с глаз.

Мерцают водные каскады,

Доносят нам ее рассказ

Лишь брызги, полные прохлады.

7

А солнца огненный топор

Сечет морозные каменья.

Ему не в силах дать отпор,

Седые тают укрепленья.

Пусть так! Журчанью нет конца!

Ревет река, со льдами споря,

И отблеск моего лица

Несет к вратам ночного моря.

8

Мерцают камешки на дне,

Блистают чешуей зеленой,

Волна покорствует волне,

Чуть слышен шепоток влюбленный.

Летят ручьи вниз головой,

В них клочья туч мелькают смутно,

Непостоянный облик свой

Ручьи меняют поминутно.

9

Клокочет яростный ручей,

За ним другой в кремнистом ложе,

Над ними празднество лучей,

Они спешат на свадьбу тоже.

Коросте льдистой вопреки,

Пробиться к солнцу каждый хочет,

Несутся наперегонки,

Вода в проталинах грохочет.

10

В скалу горбатую впились, —

Дрожит скала – спина верблюжья,

И вот уже взмывают ввысь

Веселых радуг полукружья.

В изъяны каменной гряды

Вода вонзается седая,

И под напором той воды

Скрипят осколки, оседая.

11

И вешней залиты водой

Гранитной лестницы ступени,

Как будто вспять поток седой

Потек в снегу, в холодной пене.

Как будто снова в облака

Потек, бессонницей колышим,

Но к морю катится река,

И мы ее дыханье слышим.

12

Здесь, где летят раздумья прочь,

Где листья пальм от ветра сини,

Я летнюю припомнил ночь

В местечке мертвом на Волыни.

Лягушек слышен разговор,

Луны мерцает повилика,

С пуховиками спать во двор

Идут – от мала до велика.

13

О чем ты, ветер, шелестишь?

6 чем шуршит смешная речка?

Заплачет где-нибудь малыш,

И всполошится всё местечко!

Спят, как дорожная трава,

Как белых коз волынских стадо,

И вновь проснулась, вновь жива

Река – и снова трель каскада.

14

Ручьи бубнят, бубнят вдали.

Я здесь. Мне стало душно сразу:

Усопшие моей земли

Приснились мне в горах Кавказа,

Чтоб справил тризну я сперва

По ним. Чтоб не забыл в дороге.

Снег наверху. Внизу трава.

И камни на лесном пороге.

15

Нежданное гуденье пчел.

Лужайка. Пасека и соты.

Старик мечты мои прочел,

Седой, как горные высоты.

Столетний, с белой головой,

На зоркого орла похожий...

«Воды отведать ключевой

Не пожелает ли прохожий?»

16

Исходит миром добрый взор,

И за старания в награду

Пчела несет с янтарных гор

Ему сладчайшую отраду.

И сладость сделалась травой,

И солнце плещется в лазури.

Кавказ, порог приветен твой

И для затишья и для бури!

17

Живителен напиток гор,

Их мощь в потоках вод студеных.

В безбрежный тянутся простор

Деревья в париках зеленых.

И кажется, что старый дед

Не только этих пчел хозяин,

Что покорился мощи лет

Весь кряж – от центра до окраин!

18

Он с плеч моих снимает вмиг

Воспоминаний тяжких бремя,

И вновь мне возвращает их

И освежает в то же время!

Поклон отвесив седине,

Звучанью голоса внимаю, —

Чужой язык приятен мне,

Хоть смысла слов не понимаю.

19

Гора любая – отчий дом,

Сосна любая станет кровом,

И в каждом волосе седом

Рассказ о времени суровом.

Здоровьем славится старик,

Лучей он не страшится жгучих,

Сражаться с солнцем он привык

И с паводком на горных кручах.

20

Он сонмы всех природных сил

Стал приручать неутомимо:

Взмахнул – и дождь проколесил,

Свинцовый гром проехал мимо!

Ласкает уши старика

Потоков сумрачный молебен,

И сок любого корешка

Издревле для него целебен.

21

И старец руку поднял ввысь,

Земная тяжесть в каждой жиле...

«Сюда враги не добрались,

Мы их от спеси отучили!»

Здесь лед синей любого льда

Над миром вешним и зеленым, —

И недруг не дошел сюда,

Каменья он дробит под склоном.

22

Расколот солнцем черный грот,

Закраины металла ржавы,

Уже коррозия грызет

Пробитый шлем чужой державы.

Вползает ящерка в него,

Змея застыла у обрыва.

В том шлеме зрело торжество

Густого мюнхенского пива.

23

Давно утих вороний грай,

Смерть бутафории помпезной!

В пещере старой умирай,

Ты, шлем стальной, и крест железный!

Ты шел сюда, угрюмый шлем,

Чтоб стать царем в пределе горнем, —

Теперь ты в гроте пуст и нем

И оплетен крапивным корнем!

24

Шлем скажет пляске вихревой,

Как с горных троп, с карнизов голых

Низвергся в пропасть головой

Поток орудий и двуколок.

Покрылся шлем могильным мхом,

Лежит небытия на страже,

К нему не долетает гром

Реки, летящей с горных кряжей!

25

И трижды праздник в сердце гор,

В ущельях, в облаках лебяжьих,

Затем, что смолк с недавних пор

Зловещий топот полчищ вражьих.

Я сердцем благодарен всем

Друзьям в сраженье и в работе

За то, что этот вражий шлем

Ржавеет в отдаленном гроте.

26

Наш гимн военных трудных дней

Летел к предгорьям неустанно

От подмосковных рубежей

И от Мамаева кургана.

И вторят годы и века

Той песне, что промчалась пулей,

Ей вторят губы старика,

И каждый дом, и каждый улей!

27

А разве не было людской

Жужжащей пасекой местечко,

Где до реки подать рукой,

Где по ночам скрипит крылечко?

Не там ли свет луны порой

Мерцал в слепом стекле оконном,

Когда уснул пчелиный рой

По человеческим законам?

28

Там, на Волыни, отчий кров

Сорвали вихри лихолетья,

И наземь пали слезы вдов,

И стали сиротами дети.

Что ж, слезы горькие утри!

Ночами сердце не согрето:

Ночей тех было трижды три

На зябкость одного рассвета!

29

Подолия была в крови,

Была Волынь в золе и в пепле,

Но вызрели хлеба твои,

Страна, леса твои окрепли!

Тысячелетний скорбный путь

По Бессарабии и Польше,

Но солнце, отметая муть,

Взошло – и не погаснет больше!

30

И в память грозных, горьких лет

Волынь, забрызганная кровью,

Свой обезглавленный рассвет

Свечою ставит к изголовью!

А здесь, под ношей снеговой,

Вершины гор цветут в лазури.

Кавказ, порог приветен твой

И для затишья и для бури!

31

Кавказ, хочу к тебе прильнуть,

Пусть ты во льдах оцепененья!

Меня ведут под Млечный Путь

Твои кремнистые ступени.

Но, если даже и дойду

До опечаленной вершины,

Своей беды не разведу,

Не разгоню своей кручины.

32

Здесь, у подножья снежных гор,

Я, скорбный, плечи не расправлю:

Надену траурный убор

И по ушедшим тризну справлю.

Сквозь тысячу кровавых лет

Пройду – сквозь тьму местечек стертых,

Пока не озарит рассвет

Меня, восставшего из мертвых.

33

Но и тогда, в заветный час,

Твои гремящие каскады,

Твои снега, седой Кавказ,

Мне в сердце не прольют отрады!

И как бы ни блистал твой снег

Багрянцем в час рассвета ранний,

Забыть я не смогу вовек

Тысячелетья тех страданий.

1948

Перевод А. Голембы

МИХОЭЛСУ – НЕУГАСИМЫЙ СВЕТИЛЬНИК /Перевод А.Штейнберга/

МИХОЭЛСУ – НЕУГАСИМЫЙ СВЕТИЛЬНИК

1

Прощальный твой спектакль среди руин, зимой...

Сугробы снежные, подобные могилам.

Ни слов, ни голоса. Лишь в тишине немой

Как будто все полно твоим дыханьем стылым.

Но внятен смутный плеск твоих орлиных крыл,

Еще трепещущих на саване широком;

Их дал тебе народ, чтоб для него ты был

И утешением, и эхом, и упреком.

В дремоте львиная сияет голова.

Распахнут занавес, не меркнут люстры в зале.

Великих призраков бессмертные слова

В последнем действии еще не отзвучали.

И мы пришли тебе сказать: «Навек прости!» –

Тебе, кто столько лет, по-царски правя сценой,

С шолом-алейхемовской солью нес в пути

Стон поколения и слез алмаз бесценный.

2

Прощальный твой триумф, аншлаг прощальный твой...

Людей не сосчитать в народном океане.

С живыми заодно, у крышки гробовой,

Стоят волшебные ряды твоих созданий.

К чему тебе парик? Ты так сыграешь роль.

Не надо мантии на тризне похоронной,

Чтоб мы увидели – пред нами Лир, король,

На мудрость горькую сменявшийся короной.

Не надо вымысла... На столике твоем

Уже ненужный грим, осиротев, рыдает.

Но Гоцмах, реплику прервав, упал ничком,

Хоть звезды в небесах не падают – блуждают.

И, пробужденные зловещим воплем труб,

Вдоль складок бархатных плывут их вереницы,

Столетиям неся твой оскверненный труп,

Шурша одеждами и опустив ресницы.

3

Разбитое лицо колючий снег занес,

От жадной тьмы укрыв бесчисленные шрамы.

Но вытекли глаза двумя ручьями слез,

В продавленной груди клокочет крик упрямый:

– О Вечность! Я на твой поруганный порог

Иду зарубленный, убитый, бездыханный.

Следы злодейства я, как мой народ, сберег,

Чтоб ты узнала нас, вглядевшись в эти раны.

Сочти их до одной. Я спас от палачей

Детей и матерей ценой моих увечий.

За тех, кто избежал и газа, и печей,

Я жизнью заплатил и мукой человечьей!

Твою тропу вовек не скроют лед и снег.

Твой крик не заглушит заплечный кат наемный,

Боль твоих мудрых глаз струится из-под век.

И рвется к небесам, как скальный кряж огромный.

4

Течет людской поток – и счета нет друзьям,

Скорбящим о тебе на траурных поминах.

Тебя почтить встают из рвов и смрадных ям

Шесть миллионов жертв, замученных, невинных.

Ты тоже их почтил, как жертва, пав за них

На камни минские, на минские сугробы,

Один, среди руин кварталов ледяных,

Среди студеной тьмы и дикой вьюжной злобы.

Шесть миллионов жертв... Но ты и мертвый смог

Стать искуплением их чести, их страданий.

Ты всей Земле швырнул кровавый свой упрек,

Погибнув на снегу, среди промерзших зданий.

Рекой течет печаль. Она скорбит без слов.

К тебе идет народ с последним целованьем.

Шесть миллионов жертв из ям и смрадных рвов

С живыми заодно тебя почтят вставаньем.

5

Покойся мирным сном, свободный от забот, –

Ведь мысль твоя жива и власть не утеряла,

Реб Лейви-Ицхока свирель еще поет,

Еще лучится твой могучий лоб Марала!

Твоей любви снега не скажут – замолчи!

Твой гнев не заглушит пурги слепая злоба.

Как две зажженные субботние свечи.

Мерцают кисти рук и светятся из гроба.

Ты щуриться привык, обдумывая роль.

Так видел ты ясней, так собирал ты силы;

Теперь под веками ты прячешь гнев и боль,

Чтоб их не выплеснуть из стынущей могилы.