Текст книги "Визит лейб-медика"

Автор книги: Пер Улов Энквист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

7

Первые дни Кристиан не понимал, что она исчезла. Затем стал догадываться. И очень занервничал.

К удивлению двора, он, без предварительного приглашения, посетил графа Бернсторфа, у которого, не давая никаких объяснений, и отужинал. Во время ужина он в полной растерянности что-то говорил о каннибалах. Это было истолковано как проявление нервозности. Меланхолия, нервозность и бешенство короля всем известны; и всему этому не давалось никаких объяснений. В последующее время он по ночам непрерывно бродил по улицам Копенгагена, и было ясно, что он ищет Катрин.

Через две недели, когда всеобщее беспокойство по поводу самочувствия Его Величества значительно усилилось, короля письмом известили о том, что Катрин предприняла заграничную поездку, не сообщив о ее конечной цели, но попросив передать ему привет.

В течение трех дней король пребывал в своих покоях в полном уединении. Затем однажды утром он исчез.

Его собаки тоже нигде не было.

Его немедленно начали разыскивать. Уже через несколько часов пришло сообщение, что король найден; его обнаружили гуляющим по берегу бухты Кёге, и солдаты стерегли его на расстоянии. Вдовствующая королева послала Гульберга разъяснить ему содержание письма и убедить его вернуться во дворец.

Он сидел на берегу.

Это было патетическое зрелище. Возле него была собака, и она зарычала на Гульберга.

Гульберг разговаривал с королем как друг.

Он сказал Кристиану, что тот должен вновь обрести свое королевское спокойствие, ради страны. Что нет причин для отчаяния и уныния. Что двор и вдовствующая королева – да все! – считали, что благосклонность короля к Катрин стала поводом для волнений. Что эта благосклонность, быть может, могла несколько ослабить несомненно нежные чувства короля к юной королеве и тем самым стать угрозой для будущего короны. Да, возможно, и фрёкен Бентхаген думала так же! Возможно, это и есть объяснение. Возможно, что ее неожиданная поездка была вызвана желанием послужить своей стране, датскому государству, и что она полагала, что препятствует мечте всего государства о наследнике, который упрочил бы будущее трона. Он сказал, что почти уверен в этом.

– Где она? – спросил Кристиан.

Возможно, она вернется, сказал Гульберг, если престолонаследие будет упрочено. Да, сказал он, он почти уверен, что ее неожиданное бегство – это исключительно бескорыстная забота о Дании, что эта ее тревога уляжется. И что тогда она вернется и сможет вновь восстановить свою глубокую дружбу с королем, который…

– Где она? – прокричал король, – вы знаете, что над вами смеются? Такой маленький, незначительный… такой… знаете, что вас называют Золотой ящерицей? [13]13
  Фамилия Гульберг означает «Золотая гора».


[Закрыть]

Потом он умолк, словно испугавшись, и спросил Гульберга:

– Меня теперь должны подвергнуть наказанию?

В это мгновение, пишет Гульберг, его охватило чувство великой скорби и великого сострадания.

Он сидел возле Кристиана. Король ведь и в самом деле сказал правду: что он сам, как и король! как и король!!! был внешне незначительным и презираемым, и что король хоть и казался первым, а в действительности был одним из последних. Если бы он не подчинялся требованиям почтения к королевскому достоинству, не следовал правилам церемониала, он бы с удовольствием рассказал этому подростку, что и он, он тоже – один из последних. Что он ненавидит грязь, что все нечистое необходимо отсекать, как отрезают члены, данные человеку для соблазна, и что настанет время отсекновения, когда этот распутный двор со всеми его паразитами будет отсечен от великого творения Господня, и когда все существующие при дворе Кристиана VII бездельники, богоотступники, пьяницы и развратники получат по заслугам. Незыблемость державы будет гарантирована, королевская власть укреплена, и очищающий огонь пройдет по этому зловонному государству. И последние станут первыми.

И что тогда он, вместе с избранником Господним, порадуется той очистительной работе, которую они вдвоем произвели.

Но он сказал лишь:

– Да, Ваше Величество, я – маленький и целиком и полностью презираемый человек. Но все же человек.

Король при этом посмотрел на него с выражением удивления на лице. Затем он снова спросил:

– Где она?

– Возможно, в Альтоне… Гамбурге… Париже… Лондоне… Она – великая и богатая личность, совершенно измученная беспокойством за судьбу Вашего Величества… за ваш долг перед Данией… но она, возможно, вернется, если до нее дойдет весть о том, что престолонаследие упрочено. Спасено.

– Европа? – с отчаянием прошептал король. – Европа?

– Париж… Лондон…

Король спросил:

– Значит, я должен искать ее в… Европе?

Собака заскулила. На воды Эресунда опустился влажный туман, шведский берег стал невидим. Гульберг помахал ожидающим солдатам. Король Дании был вызволен из величайшей беды и заблуждения.

8

Характер короля ничуть не изменился. Но на неожиданно созванном экстренном заседании совета он объявил о своем желании совершить большую поездку по Европе.

На столе в зале заседаний он разложил карту Европы. В помещении находились три министра, а также Гульберг и некий граф Рантцау; король с необычайной решительностью и собранностью описал маршрут. Было почти совершенно очевидно, что он описывает большое познавательное путешествие. Единственным, кто казался странно задумчивым, был Гульберг, но он ничего не сказал. Остальные же сошлись на том, что европейские герцоги, наверняка, с радостью примут юного датского монарха как равного.

Встретив одобрение, король провел пальцем по карте и пробормотал:

– Альтона… Гамбург… Париж… Европа…

Когда король покинул помещение, Гульберг и граф Рантцау немного задержались. Рантцау спросил, почему, как ему показалось, Гульберг пребывал в столь странной задумчивости.

– Мы не можем допустить, чтобы король путешествовал без принятия определенных мер безопасности, – немного поколебавшись, ответил Гульберг. – Риск слишком велик. Его нервозность… его внезапные вспышки гнева… это может привлечь совершенно нежелательное внимание.

– Нам следует раздобыть лейб-медика, – сказал на это Рантцау. – Который сможет за ним наблюдать. И успокаивать.

– Но кого же?

– Я знаю очень искусного врача, – продолжал Рантцау. – Образован, практикует в Альтоне. Специалист по кровопусканию. Он – немец, его родители – благочестивые пиетисты, отец – теолог. Его зовут Струэнсе. Чрезвычайно искусен. Чрезвычайно искусен.

– Ваш друг? – с безразличным видом спросил Гульберг. – Один из ваших протеже?

– Именно так.

– И он находится под влиянием ваших… просветительских идей?

– Совершенно аполитичен, – ответил Рантцау. – Совершенно аполитичен. Специалист по кровопусканию и болезням конечностей. О последнем он написал диссертацию.

– Не еврей, как Ревердиль?

– Нет.

– Красивый мальчик… я полагаю?

Тут Рантцау насторожился; не будучи уверен в смысле этого вопроса, он ответил уклончиво, но с холодностью, подчеркивавшей, что он не терпел инсинуаций:

– Специалист по кровопусканию.

– Вы можете за него ручаться?

– Слово чести!!!

– Слова чести обычно не так уж весомы для просветителей.

Воцарилось ледяное молчание. В конце концов Гульберг нарушил его и с одной из своих редких улыбок сказал:

– Шутка. Естественно. Как его там… Струэнсе?

С этого все и началось.

Часть 2
ЛЕЙБ-МЕДИК

Глава 5
Молчун из Альтоны

1

Друзья называли его Молчуном. Он был не из тех, кто болтает по-пустому. Но слушал он внимательно.

Можно сделать акцент на том, что он был молчалив. Или же на том, что он умел слушать.

Звали его Иоганн Фридрих Струэнсе.

В Гольштейне, в нескольких милях [14]14
  1 шведская миля = 10 км.


[Закрыть]от Гамбурга и находившегося поблизости от него небольшого городка Альтоны, располагалось поместье, называвшееся Ашеберг. В поместье имелись известные в большей части Европы парки, и принадлежало оно роду Рантцау.

Парки были разбиты в 1730-х годах и включали каналы, аллеи и посаженные квадратами кусты в традициях регулярного стиля, характерного для раннего барокко.

Парк Ашеберга был прекрасным образцом ландшафтной архитектуры.

Но своей славой парк был обязан использованию своеобразного природного ландшафта. Природа здесь объединялась с созиданием. Это барочное творение с глубокой перспективой аллей и каналов раскинулось вдоль берега озера. Но за ним располагалась возвышенность, именуемая Горой; возвышенность эта шла мягкими складками, со странными долинами, словно кайма врезающимися в горную поверхность; позади достаточно непритязательной усадьбы местность круто уходила вверх, с природной необузданностью, необычной для мягкого датского ландшафта.

Гора была покрыта лесом, это была природная гора, обработанная человеком и в то же время сохранившая свое естественное состояние.

Мягкие, напоминающие ущелья долины. Террасы. Лес. Совершенная природа, созданная и управляемая человеком, и вместе с тем – свобода и необузданность. С вершины горы видно было далеко. Видно было и то, что смог сотворить человек: умелое воспроизведение дикой природы.

Гора имела выход в парк. Дикое в рукотворном. Это была просветительская мечта о владычестве и – свобода.

В одной из складок Горы, в лощине когда-то обнаружили две очень старых хижины. Возможно, это были жилища крестьян или, – что казалось более предпочтительным, – пастухов.

Одну из этих хижин отреставрировали, и по совершенно особому поводу.

В 1762 году Руссо отправился в эмиграцию, после того как парижский парламент соизволил приказать палачу сжечь его «Эмиля».

Он искал себе прибежища в разных местах Европы, и владелец Ашеберга – граф Рантцау, бывший уже человеком старым, но всю свою жизнь тяготевший к радикальным идеям, пригласил преследуемого там поселиться. В его распоряжение собирались предоставить хижину на Горе, он смог бы там жить; вероятно, предполагалось, что в примитивных условиях, рядом с природой, которую он так превозносил и к которой мечтал вернуться, великий философ сможет продолжить свое великое литературное творчество, и что его жизненные потребности и образ мыслей смогут в этом случае счастливым образом совпасть.

С этой же целью возле хижины устроили «капустный огород».

Здесь он мог бы выращивать свою капусту, возделывать сад. Было ли обустройство капустного огорода связано с известным выражением о человеке, который, «забросив политику, преспокойно выращивает свою капусту», неизвестно. Но, в любом случае, капустный огород был приготовлен. И графу, наверняка, была известна «Новая Элоиза» и пассаж, звучавший так: «Природа бежит от исхоженных мест; свое истинное очарование она открывает на горных вершинах, в лесных чащах, на необитаемых островах. Тот, кто любит природу и не имеет возможности посетить ее в отдалении, вынужден воздействовать на нее силой, заставлять приближаться; сделать же это никогда не удается без определенной меры иллюзии».

Ашебергский парк был иллюзией естественного состояния природы.

Однако Руссо так и не приехал в Ашеберг, но его имя мистическим образом связалось с ашебергским парком и снискало последнему славу среди почитателей природы и свободы. Ашебергский парк занял место среди знаменитых «сентиментальных мест» Европы. Предназначавшийся Руссо «крестьянский дом» стал неким прибежищем; хижина в лощине и со временем все более запущенный капустный огород сделались достойными посещения. И дело тут едва ли было в доме пастуха, скорее, в необходимости культового места для интеллектуалов на их пути от увлечения природой к просвещению. Стены, двери и подоконники были расписаны изящными французскими и немецкими поэтическими цитатами, стихами поэтов-современников, но также и Ювенала.

Отец Кристиана, Фредерик V, тоже предпринял восхождение к хижине Руссо. После этого Гору стали называть «Кёнигсберг» – «Королевская гора».

К этому времени хижина сделалась неким святым местом для датских и немецких просветителей. Они собирались в поместье Ашеберг, поднимались к хижине Руссо и там беседовали о великих идеях своего времени. Их звали Алефельд и Беркентин, Шак Карл Рантцау, фон Фалькенскьольд, Клод Луи де Сен-Жермен, Ульрих Адольф Гольштейн и Эневольд Бранд [15]15
  Все названные просветители – реальные исторические личности. Фон Беркентин Кристиан Август (1694–1758) – датский государственный деятель, посол Дании в Стогольме (1721–22, 1743) и в Вене (1722–40). Сен-Жермен Клод Луи (1707–78) – французский офицер, датский военный министр (1763–66, 1767). Фон Фалькенскьольд Сенека Отто (1742–1820) – полковник и камергер. Был осужден во время процесса над Струэнсе и до 1784 г. находился под арестом в крепости Мулкхольм. Гольштейн Ульрих Адольф и Алефельд – представители аристократических родов, в нескольких поколениях игравших важную роль в политической жизни Дании. Остальные – герои книги.


[Закрыть]. Они считали себя просветителями.

Одного из них звали Струэнсе.

Здесь, в этой хижине, он много позже прочтет королеве Дании Каролине Матильде отрывок из «Нравоучительных мыслей» Хольберга.

Повстречался он с ней в Альтоне. Это известно.

Струэнсе видел Каролину Матильду, когда она прибыла в Альтону на пути к своему бракосочетанию, и заметил, что она была заплаканной.

Она же не видела Струэнсе. Он был в толпе. Они стояли в одной комнате. Она его не видела. Казалось, что в то время его не видел никто, описывают его лишь немногие. Он был любезен и молчалив. Он был выше среднего роста, блондин, с красивым ртом и здоровыми зубами. Его современник отмечал, что он среди первых стал пользоваться зубной пастой.

И больше почти ничего. Ревердиль, еще летом 1767 года встретившийся с ним в Гольштейне, отмечает лишь, что юный немецкий врач Струэнсе держал себя тактично и ненавязчиво.

Повторим: молодой, молчаливый, умеющий слушать.

2

Через три недели после того, как король Кристиан VII принял решение о поездке в Европу, граф Рантцау по поручению датского правительства посетил в Альтоне немецкого врача Иоганна Фридриха Струэнсе, чтобы предложить ему стать лейб-медиком короля.

Они хорошо знали друг друга. Они провели много недель в Ашеберге. Они поднимались к хижине Руссо. Они входили в «круг».

Рантцау гораздо старше. Струэнсе еще молод.

В то время Струэнсе жил в маленькой квартире на углу Папагойенштрассе и Райхштрассе, но в тот день, когда пришло предложение, он, как обычно, посещал больных. Рантцау не без труда нашел его в одной из лачуг альтонских трущоб, где он делал кровопускание местным детям.

Рантцау без обиняков изложил свое дело, и Струэнсе сразу же и без колебаний отказался.

Он счел предложение неинтересным.

Он как раз закончил пускать кровь у вдовы с тремя детьми. Он, казалось, пребывал в хорошем настроении, но совершенно не заинтересовался. «Нет, – сказал он, – это меня не интересует». Затем он собрал свои инструменты, с улыбкой потрепал по голове всех троих ребятишек, принял благодарность хозяйки и согласился на ее предложение выпить вместе с высоким гостем по стакану вина на кухне.

Пол на кухне был земляным, а детей тут же удалили.

Граф Рантцау терпеливо ждал.

– Ты сентиментален, друг мой, – сказал он. – Святой Франциск среди бедняков Альтоны. Но подумай о том, что ты – просветитель. Ты должен смотреть далеко вперед. Сейчас ты видишь только находящихся перед тобой людей, но раскрой глаза пошире. Посмотри дальше. Ты – одна из самых светлых голов, встретившихся мне, тебя ждет великое призвание. Ты не можешь отказаться от этого предложения. Больные есть повсюду. Весь Копенгаген болен.

На это Струэнсе ничего не ответил, только улыбнулся.

– Тебе следует ставить перед собой более важные задачи. Лейб-медик короля может обрести влияние. Ты сможешь воплотить свои теории… в жизнь. В жизнь.

Никакого ответа.

– Зачем же тогда я столь многому тебя научил? – продолжал Рантцау уже сердитым голосом. – Эти беседы! Эти штудии! Почему одни лишь теории? Почему бы действительно не сделать что-нибудь? Что-нибудь… настоящее?

На это Струэнсе отреагировал и, после недолгого молчания, очень тихо, но отчетливо заговорил о своей жизни.

Его явно задело выражение «что-нибудь настоящее».

Он был любезен, но с оттенком легкой иронии.

– Мой друг и почитаемый учитель, – сказал он, – я все же полагаю, что кое-что «делаю». У меня есть практика. А, кроме того – кроме того! – я «делаю» и некоторые другие вещи. Кое-что настоящее. Я веду статистику всех медицинских проблем Альтоны. Я патронирую имеющиеся в этом городе с 18 000 жителей три аптеки. Я помогаю раненым и попавшим в беду. Я слежу за лечением душевнобольных. Я присутствую и ассистирую при операциях на животных в Анатомическом театре. Я заползаю в убогие жилища, в омерзительные дыры, где люди лежат в зловонии, и навещаю беспомощных. Я выслушиваю нужды этих беспомощных и больных. Я забочусь о больных в женской тюрьме, в лазарете, в исправительном доме, лечу больных арестантов в караульном помещении и в палаческом доме. Приговоренные к смерти тоже болеют, и я помогаю приговоренным сносно дожить до того, как топор палача поразит их, принесет своего рода избавление. Я ежедневно лечу от восьми до десяти бедняков, которые не могут заплатить, но о которых заботится касса для бедных. Я лечу бедных путешественников, за которых касса для бедных не платит. Я лечу проходящих через Альтону батраков. Я лечу пациентов с заразными болезнями. Я читаю лекции по анатомии. Я полагаю, – сказал он, завершая свое опровержение, – можно утверждать, что я знаю некоторые, не полностью просвещенные, стороны действительности этого города. Не полностью просвещенные! Это к вопросу о просвещении.

– Ты кончил? – с улыбкой спросил Рантцау.

– Да, я кончил.

– Впечатляет, – сказал Рантцау.

Это была самая длинная речь, которую ему доводилось слышать из уст Молчуна. Однако он продолжал уговаривать.

– Смотри дальше, – сказал он. – Будучи врачом, ты смог бы излечить Данию. Дания – это сумасшедший дом. Королевский двор – это сумасшедший дом. Король талантлив, но, возможно… ненормален. Умный просвещенный человек рядом с ним смог бы вычистить датские конюшни.

На губах Струэнсе промелькнула улыбка, но он лишь молча покачал головой.

– Сегодня, – сказал Рантцау, – ты можешь творить добро в малом. И ты это делаешь. Я этим восхищаюсь. Но ты можешь изменить и больший мир. Не только мечтать об этом. Ты можешь получить власть. Ты не должен отказываться.

Они долго сидели молча.

– Мой молчаливый друг, – в конце концов, дружелюбно сказал Рантцау. – Мой молчаливый друг. Что же из тебя получится? Из человека, у которого много благородных устремлений и который боится воплотить их в жизнь. Но ты интеллектуал, как и я, и я понимаю тебя. Мы не хотим замарать наши идеи действительностью.

Тогда Струэнсе посмотрел на графа Рантцау то ли настороженно, то ли так, словно его ударили кнутом.

– Интеллектуалы, – пробормотал он. – Интеллектуалы, да. Но я не считаю себя интеллектуалом. Я – всего лишь врач.

Позже, тем же вечером, Струэнсе дал согласие.

Короткий пассаж в тюремных откровениях Струэнсе проливает странный свет на это событие.

Он говорит, что стал лейб-медиком «по случайности», сам того не желая. У него были совсем другие планы. Он намеревался покинуть Альтону и уехать «в Малагу или Ост-Индию».

Никаких объяснений. Только мечта о бегстве, куда-нибудь.

3

Нет, себя он интеллектуалом не считал. В альтонском круге были другие, кто больше заслуживал это определение.

Одним из них был его друг и учитель граф Рантцау. Он был интеллектуалом.

Он владел ашебергским поместьем, унаследованным от отца. Поместье находилось в одиннадцати милях от Альтоны – города, бывшего в то время датским. Экономической базой поместья было крепостное право, или рабское положение крестьян, но, как и во многих других поместьях Гольштейна, жестокость здесь была меньшей, принципы – более гуманными.

Граф Рантцау считал себя интеллектуалом и просветителем.

Основанием для этого служило следующее.

Будучи тридцати пяти лет от роду, человеком женатым и отцом ребенка, он был назначен командиром полка в датской армии, поскольку уже приобрел военный опыт в войске французском, которым командовал маршал Лёвендаль. Утверждалось, что таковой опыт имелся, но доказать это было трудно. По сравнению с подобным опытом датская армия была, однако, более спокойным пристанищем. Опасаться войны командиру полка там не приходилось. В такой работе ему нравился покой. Несмотря на это, он влюбился в итальянскую певицу, что погубило его репутацию, поскольку он не только сделал ее своей любовницей, но и последовал за ее опереточной труппой в турне по югу Европы. Труппа переезжала из города в город, а он все никак не мог образумиться и прийти в себя. Чтобы сохранять инкогнито, он постоянно менял свой облик; то бывал в «роскошном наряде», то переодевался священником; это было необходимо, поскольку он повсюду делал долги.

В двух городах на Сицилии его пытались привлечь к суду за мошенничество, но тщетно, поскольку к тому времени он уже пребывал на материке, в Неаполе. В Генуе он выдал вексель под поручительство своего отца, «наместника в Норвегии», но отдать под суд его не смогли, поскольку он к тому времени оказался в Пизе, где обвинение было выдвинуто, но застало его уже на пути в Арль. Позднее полиция так и не смогла его разыскать.

Итальянскую певицу он, после стычки на почве ревности, оставил в Арле и спешно вернулся в свое поместье пополнить кассу, что оказалось возможным благодаря выплачиваемому королем дополнительному содержанию. После визита в Ашеберг, где он возобновил знакомство с женой и дочерью, он уехал в Россию. Там он посетил русскую императрицу Елизавету [16]16
  В датской истории есть упоминание о том, что Рантцау в 1762 г. посетил Санкт-Петербург и встречался с Екатериной.


[Закрыть], находившуюся при смерти. Он пришел к выводу, что понадобится ее преемнику в качестве эксперта по датскому и европейскому вопросам. Кроме того, поводом для его поездки послужила молва, будто скоро, при преемнике императрицы, между Россией и Данией начнется война, и тогда он смог бы предложить этому преемнику некоторые услуги, поскольку датская и французская армии были ему хорошо известны.

Несмотря на столь выгодное для России предложение, многие испытывали к датскому дворянину неприязнь. Его многочисленные связи с женщинами и тот факт, что война не началась, отразились на его репутации неблагоприятно, и многие питали недоверие к «датскому шпиону». После конфликта при русском дворе, в основе которого лежала борьба за расположение одной высокопоставленной дамы, ему пришлось бежать, и он прибыл в Данциг, где его дорожная касса совершенно опустела.

Там он встретил одного фабриканта.

Тот мечтал поселиться в Дании, чтобы вложить свой капитал и встать под защиту правительства, которое благосклонно относилось к иностранным капиталовложениям. Граф Рантцау заверил этого фабриканта, что благодаря своим контактам при дворе он сможет организовать ему желаемую протекцию. Растратив некоторую часть капитала фабриканта, но так и не добившись протекции датского правительства, граф Рантцау сумел вернуться в Данию, в государство, которое он уже больше не хотел «продавать» русской императрице. При этом он, благодаря своему имени и известности, получил от королевского двора годичное содержание. Он объяснил, что ездил в Россию исключительно в качестве датского шпиона, и что теперь обладал тайнами, которые будут полезны для Дании.

Жену и дочь он все это время держал в своем поместье Ашеберг. Тут-то он и собрал вокруг себя группу интеллектуалов-просветителей.

Одним из них был врач по имени Струэнсе.

Этот жизненный путь и эти широкие международные контакты, а также влияние, которое он по-прежнему имел при датском дворе, и были причиной, по которой граф Рантцау считал себя интеллектуалом.

В дальнейшем он сыграет центральную роль в событиях, связанных с датской революцией, роль, которая во всей своей многогранности может быть понята только в свете приведенного выше жизнеописания.

Роль, которую он сыграет, – это роль интеллектуала.

Первое, что он сделал для Дании, это рекомендовал немецкого врача И. Ф. Струэнсе в качестве лейб-медика для датского короля Кристиана VII.