Текст книги "Не ангел"

Автор книги: Пенни Винченци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

– Расстроена? Но чем?

– Тем, что, похоже, мои друзья оказались правы, – произнесла она с тяжелым вздохом. Слишком уж тяжелым, как подумал Роберт.

– Что? Что ты имеешь в виду, в чем оказались правы твои друзья?

– Они говорили – многие из них так говорили, – что ты женился на мне из-за денег. Я убеждала их, что это абсурд и о подобных делах нет и речи, что я абсолютно уверена в твоей любви ко мне. Я согласилась на брак, веря в это. Похоже, я ошиблась.

– Милая, это смешно. Вовсе ты не ошиблась. Разумеется, я люблю тебя. Очень люблю. Но…

– Да, Роберт? Но – что? – (Он молчал.) – Ну, продолжай, продолжай.

– Было бы глупо, – сказал он наконец упавшим голосом, – не поговорить с тобой на эту тему.

– Глупо? В самом деле? – Дженетт обернулась, ее глаза были полны слез. – Мне жаль, что ты считаешь глупостью быть благородным. Не пытаться использовать меня, не пытаться извлечь финансовую выгоду из нашего брака.

– Да брось ты в самом деле! – вспыхнул он от гнева. – Это просто ребячество, бред.

– Не думаю.

– Нет, думаешь. Я не пытаюсь использовать тебя, как ты заявляешь. Я надеюсь, Дженетт, стать менее зависимым от тебя, и только. Я хочу, чтобы финансовая сторона нашего брака бросалась в глаза как можно меньше, а не больше.

– Какие бы доводы и оправдания ты ни приводил, для меня все это очень больно. И я не могу согласиться с тобой, – сказала в заключение Дженетт. Она вынула платок, высморкалась, промокнула глаза. – Я была бы очень рада поддержать тебя в твоем новом начинании любым другим способом, каким бы только смогла. Поверь мне. Но деньгами… Мне жаль, но – нет. Я даже обсуждать это не могу. А теперь, если позволишь, мне нужно привести в порядок лицо и восстановить душевное равновесие. Я пойду к себе. Увидимся за ланчем на садовой террасе.

Роберт стоял и смотрел ей вслед. Он смутно пытался представить, как бы Джонатан Эллиотт поступил в подобной ситуации. Не в такой, конечно, – такой просто и быть не могло.

В комнату вошел Лоренс и взглянул на Роберта.

– С моей матерью все в порядке? – спросил он.

– В полном порядке. А что такое?

– Она прошла мимо меня в холле. Вид у нее был расстроенный.

– Она не расстроена, – ответил Роберт.

Чистая ложь, подумал Лоренс. Он опять взглянул на Роберта, и его светлые голубовато-зеленые глаза, точно такие же, как у матери, наполнились презрением.

– Она была явно расстроена. Совершенно очевидно. – Лоренс сделал паузу, а затем спросил: – Думаю, вам следует объяснить мне почему?

– Я вовсе не намерен объяснять тебе почему, – заявил Роберт. – Тебя это не касается.

– Роберт, – холодно произнес Лоренс, – когда мой отец умирал, он просил меня присматривать за мамой. И я намерен это делать. Если мама расстроена, я должен знать причину. Чтобы я мог устранить ее.

Роберт в упор посмотрел на него, а затем молча вышел из комнаты.

В то же самое время в небольшом домике в Лондоне происходил один любопытный диалог.

– Не понимаю, – говорила ММ, – почему ты не позволяешь помочь тебе. Если я одолжу тебе деньги – одолжу, заметь, не подарю, – ты сможешь учредить собственную строительную фирму. Положить конец всей этой неопределенности, гонениям прорабов, увольнениям. И мне доставить большое удовольствие. Пожалуйста, Джаго. Ты можешь выплачивать мне проценты по самой глупой ставке, какая тебя устроит.

– Нет, – отрезал Джаго, – я не возьму твои деньги. И больше не проси.

– Ну в самом деле, – воскликнула ММ, – это же просто смешно! Всюду полным-полно мужчин, которые отдали бы… отдали бы правую руку на отсечение за такую возможность.

– Кому они были бы нужны на стройке с одной рукой? – усмехнулся Джаго.

День выдался очень жарким, жарким и каким-то гнетущим. Лондон в этот день был погружен в уныние. Он пребывал в таком состоянии со дня смерти старого короля, да и вся страна – тоже. Казалось, вся Англия понимала, что веселая, разгульная, охочая до удовольствий Эдвардианская эпоха навсегда ушла в прошлое, что капризы, баловство и нескончаемые празднества короткого правления Эдуарда VII завершились. Те, кто надеялся узнать подробности этого празднества, обманулись в своих ожиданиях: Эдуард распорядился сжечь свои частные письма и бумаги, львиная доля которых, без сомнения, носила абсолютно непристойный характер. Миссис Кеппел отказали в приеме, когда она прибыла в Мальборо-хаус, чтобы оставить запись в книге знатных посетителей. Это противоречило обещанию королевы о том, что королевская семья позаботится о ней. Суровая добродетель нового короля и под стать ему суровой супруги, совершенно иной, нежели ангелоподобная Александра – та, что позволила миссис Кеппел навестить умирающего короля, – обретала реальные черты.

Похороны прошли чрезвычайно пышно: король Георг ехал верхом рядом со своим шурином, кайзером, за ними вели любимую лошадь Эдуарда, без всадника, с развернутыми назад сапогами в стременах; далее в обычном парадном порядке следовали военные и политические светила. Но более всего сердца подданных растрогал вид маленькой собачки по кличке Цезарь, семенившей за гробом своего хозяина и выглядевшей удивительно трогательно в гуще этого пышного шествия. В каждой деревне, в каждом городе служили заупокойные службы, все улицы были одеты в траур. И еще несколько недель после похорон страна продолжала официально соблюдать траур. В Аскоте состоялись знаменитые черные скачки, куда все явились в черных одеждах, и даже карты заездов окаймляла черная полоса.

Но Селия в это время была довольна и необычайно счастлива, она наслаждалась жизнью и возвращением здоровья и сил. И конечно, близнецами. Они были славными детишками: гораздо крепче спали, лучше ели, веселее улыбались, даже ворковали забавнее, чем в свое время их брат. Селия быстро оправилась после родов и намеревалась в сентябре вернуться в издательство. Оливер хотел, чтобы она хотя бы в течение года оставалась дома, а ей даже два месяца были невтерпеж. Они выдержали большую баталию, причем Оливер обвинил жену в том, что она не любит детей, а та, в свою очередь, вменила мужу в вину то, что он просто ревнует ее к работе и ему претит ее присутствие в издательстве. У них и раньше бывали стычки, но никогда прежде они не наносили друг другу ударов ниже пояса, метя в самое больное место, а именно в профессиональную неуверенность Оливера и равнодушие Селии как матери. В конце концов они помирились, но от этой ссоры остались глубокие шрамы. Даже теперь между ними пробегал легкий холодок, уменьшавший то огромное удовольствие, которое они обычно испытывали от взаимного общения.

Но Оливер – о чем ему постоянно напоминали – был одним из счастливейших мужчин Лондона, и он, даже если временами сомневался, все же, как никто другой, понимал неоспоримость этой истины. Налицо был его коммерческий успех, восторженные отзывы критики, ослепительная жена и чудесная семья.

– Не плачьте! Дорогая, милая Сильвия, не плачьте. Идите, идите сюда, пожалуйста. Дорогая моя…

Селия раскрыла объятия, и Сильвия, как ребенок, упала в них. Но только на мгновение – она тут же отстранилась и вытерла лицо тыльной стороной ладони.

– Простите, леди Селия. Не так бы я должна себя вести, когда вы принесли мне показать своих девочек. Простите меня. Простите!

– Что вы, Сильвия, не нужно. Дайте-ка… позвольте я поставлю чай. Садитесь вот сюда и подержите детей. Если вы справитесь с обеими. Барти, идем со мной. А потом можно и поболтать.

Селия вышла во двор наполнить водой чайник. Барти последовала за ней, словно маленький преданный щенок. Она обладала неиссякаемой энергией, всюду поспевая на маленьких тонких ножках. То, что половину своей короткой жизни она была привязана к ножкам стола или заточена на высоком стуле, похоже, не причинило ей вреда. Селия взглянула вниз – на ее маленькую забавную рожицу с широко распахнутыми глазами, на копну золотисто-каштановых волос и огромный синяк на щеке. Это Сильвия поставила его. Поначалу она лгала, что Барти упала с лестницы, затем – что ее ударил Фрэнк, когда они играли. А потом вдруг призналась Селии, что на самом деле это ее работа.

– Она так действует мне на нервы, леди Селия. Как веретено, вьется, лазает где ни попадя, а потом ноет, чтобы ее вытащили. Сладу нет. Она не понимает, что мне приходится держать ее взаперти ради ее же блага.

Вот тут-то Сильвия и заплакала.

У нее самой на виске багровел синяк. Она сказала: Фрэнк хлопнул ее дверью, но Селия знала, что и это неправда. Такого не могло быть. Выглядела Сильвия совершенно разбитой и больной.

– Я опять влипла. Я знала, что так и случится, знала и постоянно твердила об этом Теду, но он все время пристает, так и лезет, я не в силах его удержать. – Мерой ее страдания было то, что она решилась заговорить об этом с Селией. – Это все выпивка, леди Селия, он начал много пить. Как мы справимся, как? А представьте, вдруг все будет, как в прошлый раз… только представьте… – И она снова разрыдалась.

– Ах ты, Барти, – сказала Селия, подставляя чайник под кран во дворе, – ах, Барти, Барти, что же нам с тобой делать?

И вдруг – когда Барти улыбнулась ей, подобрала камень и принялась гонять его по двору, точно так, как, она видела, делали ее братья, а затем сунула свою грязную ладошку в руку Селии, – вдруг, совершенно неожиданно, Селия четко осознала, что́ именно ей нужно сделать.

– Она просто побудет у нас немного, – без обиняков заявила Селия Оливеру, – совсем недолго, только и всего. Им надо помочь. Ты знаешь, что мы в это верим. Сильвия снова беременна, дети совершенно одичали, Тед ее колотит, и она уже не выдерживает. Особенно трудно ей сладить с Барти. Она мне так и сказала: просто не знает, что с ней делать. А я люблю Барти, и она меня тоже любит. У нас полно места: девочка может спать в ночной детской вместе с близнецами или даже с Нэнни, пока те немного подрастут.

Чем больше Оливер злился, говорил, что это бред, запрещал, за являл, что не потерпит у себя в доме подобных прихотей, тем решительнее становилась Селия.

– Это наш общий дом, Оливер, это подарок моего отца, ты помнишь? Не могу поверить, что ты пытаешься запретить мне так поступить. Во благо стольких людей: Сильвии, Теда, всей семьи. Барти, естественно. Да что у нее за жизнь такая – по полдня на привязи у ножки стола, а теперь ее еще и мать бьет!

– А что обо всем этом думает Тед Миллер? – закричал взбешенный Оливер с искаженным от ярости лицом. – Ему все равно, где будет его дочь?

– Она не его дочь, она – их дочь. Он будет просто счастлив. Вот так. Это им всем огромная помощь.

Селия умолчала, что Тед Миллер был в тот вечер зверски пьян и оказался в состоянии произнести только, что Барти – лишний рот и если Селия желает этот рот насытить, так ради бога. Умолчала она и о том, что даже Сильвия с робкой признательностью на какое-то время утерла горькие слезы, укладывая лохмотья Барти в бумажный пакет и протягивая его Селии, прежде чем поцеловать девочку на прощание.

– А Фабианское общество – как ты думаешь, что там обо всем этом скажут?

– Много чего, я уверена. Меня это теперь не волнует. Насколько я понимаю, таким людям, как Миллеры, придется ждать целую вечность, прежде чем отчеты миссис Пембер Ривз принесут им хоть какую-то пользу. Годы, десятилетия! К тому времени жизнь Барти будет окончательно разрушена, а Сильвия уже сто раз умрет. А то, что я делаю, – практическая польза, Оливер, и поможет им всем прямо сейчас. И вообще, тебе-то какая разница? Ты и так почти не видишь детей, разве что по выходным. Дом у нас громадный, и это просто эгоистично и… неправильно с твоей стороны держать его только для себя, только для блага нашей семьи.

– А ты подумала о том, какой вред можешь причинить самой Барти? Отрывая ее от родной семьи, вынуждая ее стесняться, стыдиться, досадовать на выпавшее ей счастье?

– Перестань, Оливер, это же смешно. Она ведь не навсегда у нас останется. Всего на несколько… месяцев. Каждую неделю я буду возить ее к родителям. И потом… в общем, у меня появилась одна идея. И думаю, тебе она понравится. Я поняла, что… надо кое-что скорректировать. В целом. Особенно по поводу обязанностей по детской. Итак… я решила сделать то, чего ты хотел, о чем ты меня просил. Я буду сидеть дома и воспитывать детей весь следующий год. А если я сделаю это для тебя, ты ведь обязательно сделаешь кое-что для меня? И согласишься, чтобы Барти некоторое время пожила у нас?

Глава 7

– «Титаник»! Первое плавание! Оливер, как замечательно! Думаешь, тебе удастся достать билеты? Я слышала, это очень сложно. О, как было бы чудесно! Мой дорогой, постарайся. Господи, мне придется купить уйму одежды – ведь мы поплывем на роскошнейшем корабле всех времен. Надо бы еще добыть новые чемоданы… Да, Джайлз, в чем дело, дорогой? Я разговариваю с папой и много раз просила тебя не перебивать.

Джайлз стоял в дверях столовой, и его маленькое серьезное личико выражало решимость и тревогу.

– Ты пойдешь погулять в парк?

– С тобой? Не могу, мой милый, я очень занята. Нэнни возьмет тебя с собой, она обязательно пойдет куда-нибудь с близнецами, и…

– Она не может взять нас всех, – заявил Джайлз, – слишком много детей, чтобы со всеми справиться. Она так сказала.

– Ну, тогда Летти может пойти с вами.

– У Летти сегодня выходной. Пожалуйста, мамочка, мне так хочется, ведь сегодня суббота…

– Джайлз, дорогой, не могу. Не сегодня. Может быть, завтра. Мне нужно столько всего сделать, и потом…

– Ты же не ходишь по субботам на службу.

– Нет, конечно. Но меня ждут домашние дела. Прости уж. И потом… Джайлз, милый мой, не смотри так на меня, иди сюда, я расскажу тебе что-то необычное.

– Что? – мрачно спросил Джайлз.

– Помнишь дядю Роберта и тетю Дженетт? Они приезжали к нам незадолго до того, как появились Венеция и Адель?

– Да-а, – ответил Джайлз.

– Конечно помнишь. Это старший брат папы. Ну вот, у них родилась маленькая девочка. Правда, здорово? Ее зовут Мод. И через несколько месяцев мы поедем в Америку повидать ее. На большом-пребольшом новом корабле. Смотри, у меня тут есть фотографии. Папа попробует достать билеты на самый первый рейс.

– А я поеду?

– Нет, дорогой. Боюсь, не получится.

– Почему?

– Ну, потому что мы едем не отдыхать, а по делу. Мы хотим опубликовать в Америке несколько книг. И потом, ты все равно будешь в школе. И если бы мы взяли с собой тебя, пришлось бы взять и девочек.

– Почему?

– Иначе было бы нечестно.

– Они бы не узнали. Они еще маленькие.

– Не такие уже и маленькие: им почти два года.

– Все равно не узнали бы.

– Конечно, они… Джайлз, прости, но ты не сможешь поехать. Как-нибудь в другой раз. Когда ты немного подрастешь. А теперь – хочешь посмотреть, как выглядит корабль на снимках? Вот, смотри, это «Титаник».

– Не хочу, – буркнул Джайлз и вышел из комнаты.

– Джайлз, что с тобой? – посмотрела ему вслед Селия.

– А знаешь, мы могли бы взять их всех с собой, – предложил Оливер, – было бы весело.

– Нет уж, не надо, Оливер. Это значит, нам придется брать Нэн ни, а возможно, и Летти. И потом, как тогда быть с Барти, нельзя же ее бросать?

– При чем тут Барти?

– Оливер, ты меня удивляешь. Барти – член нашей семьи. Ты же знаешь.

– Ничего такого я не знаю, – покачал головой Оливер. – Давай-ка сейчас не будем спорить на эту тему. Иначе испортим такой чудесный день. В любом случае, мне кажется, ты права: с Барти или без нее, но эта поездка разрастется в гигантское предприятие. Не говоря уже о его стоимости. Но я рад, что сама идея тебе понравилась.

– Я просто дрожу от нетерпения. И надеюсь, тебе удастся взять билет на «Титаник». Впрочем, и любой другой корабль тоже подойдет. Оливер, как чудесно будет немного побыть одним! Мы вдвоем. В последнее время это не часто случается, верно?

– Не часто. Ну, оставляю тебя с твоими занятиями. Ты правишь Браунинга?[7]

– Да, я страшно занята. Книга задержится с выходом, если я не потороплюсь. Тогда мы не успеем к его столетнему юбилею. Нужно еще сделать покупки. Надо что-то купить для дочки Роберта. Как же все замечательно! Видишь, ты ошибался, полагая, что Дженетт вышла из детородного возраста. Я рада, что они так счастливы вместе.

– А почему, собственно, ты так решила? – с печальной улыбкой спросил Оливер.

– Ну… они должны быть счастливы. Раз у них появился ребенок. Интересно, на кого похожа малышка?

– Она просто твоя копия, – сказал Роберт, – в точности! Те же волосы, те же глаза…

– Что ты, дорогой. Куда мне до нее!

– Вы обе у меня красавицы. А эти маленькие ручки, смотри, такие изящные, и… господи, Дженетт, ее тошнит! Что мне делать – бежать за врачом или за няней?

– Успокойся, Роберт, – засмеялась Дженетт, – грудничков всегда тошнит. Это называется срыгиванием. Дай мне ее и подай вон ту муслиновую салфетку. Иди-ка сюда, крошка!.. Ох, Роберт, я до сих пор не могу в это поверить. После всех бед, которые я пережила с сыновьями…

Она и в самом деле не могла поверить. Когда доктор установил беременность, Дженетт просто рассмеялась. Какая беременность! Это невозможно: ей уже сорок три, и у нее вечно были проблемы с гинекологией, она постоянно болела…

– Миссис Литтон, – сказал врач, – матушка-природа – умная старая дама. У женщин вашего возраста нередко происходит неожиданный всплеск плодовитости. Они вдруг обнаруживают, что беременны. Мы называем такого позднего ребенка «дитя последнего шанса». Нет никаких сомнений: вы беременны, и я считаю, что вы уже на пятом месяце, не меньше. Я прослушиваю сердцебиение, и оно очень внятное.

– Но я прекрасно себя чувствую, – почти жалобно возразила Дженетт.

– Отлично, – потирая руки, сказал доктор, – благодарите судьбу. А теперь нужно сообщить мужу. Представляю, как он обрадуется.

Роберт не просто обрадовался, он был безмерно горд. Женившись на Дженетт, он оставил всякую надежду стать отцом: во всяком случае, для него это было не столь важно. Он никогда не любил детей, и опыт общения с сыновьями Дженетт только усилил эту нелюбовь. Но трудно передать чувство, захлестнувшее его в тот день, когда жена сообщила ему, что не только беременна, но и чувствует себя отлично. Роберт сел, уставившись на Дженетт, дважды спросил ее, точно ли она в этом уверена, и вдруг обнаружил, что глаза его наполняются слезами.

На сей раз беременность стала для Дженетт радостью: она была счастлива, здорова, уверена в себе. Казалось, она созрела, ее чувственное тело было полно неги и гордости, и она стала спокойнее по отношению к мужу, менее упрямой и более уважительной, чем обычно. Казалось, в их взаимоотношениях произошел определенный сдвиг, словно Роберт принял над Дженетт своего рода опеку, в противоположность той неловкой роли, которую играл ранее.

В тот день, когда родился ребенок, Роберт буквально умирал от страха. Мод появилась на свет вскоре после Рождества и, по словам доктора, невероятно быстро.

– Совершенно никаких трудностей, – бодро сказал он, – ваша жена очень легко со всем справилась. Мои поздравления.

Это было самое счастливое время в жизни Роберта. Его новая компания по недвижимости, основанная два года тому назад в партнерстве с Джоном Бруером и на очень выгодных условиях профинансированная банком «Лоусонс», действовала успешно. Несколько улиц в западной части острова Манхэттен застраивала фирма «Бруер – Литтон», и она только что получила согласие на свой запрос о строительстве средних размеров гостиницы класса люкс в Верхнем Ист-Сайде. Все это тоже существенно укрепило их брак: Роберт уже не воспринимал себя марионеткой, которую и так и сяк, по прихоти Дженетт, нетерпеливо дергают за веревочки. В то лето единственной тучей на его чистом небосклоне был Лоренс.

Примерно через неделю после того, как они сообщили мальчикам новость о пополнении семейства, Роберт пожаловался жене:

– Он даже разговаривать со мной не желает.

Вначале Джейми обрадовался и засиял от восторга, а потом, поймав взбешенный, угрожающий взгляд Лоренса, осторожно стер улыбку с лица.

Лоренс вежливо процедил: «Мои поздравления, сэр» – и пожал Роберту руку, как велела мать, но потом, встретив Роберта в коридоре по пути в сад, сказал:

– Если с моей матерью что-нибудь случится, я вам никогда этого не прощу. Никогда.

Это было сказано с такой ядовитой злобой, что Роберт был потрясен. Позже он убеждал себя, что, должно быть, преувеличил: Лоренсу вполне естественно беспокоиться о матери. О детородных проблемах Дженетт сын, конечно, знал, он был уже достаточно взрослым, чтобы понимать серьезность ее положения, особенно принимая во внимание ее возраст.

– Но, дорогой мой, – мягко возразила Дженетт, когда Роберт рассказал ей про Лоренса, – ты должен понимать, что для него все это крайне сложно. Он уже достаточно взрослый, чтобы знать, как возникает беременность, и сама мысль о нашей интимной близости претит ему. Такое поведение вполне объяснимо для мальчика, который уже вступил в пору созревания. Нужно относиться к этому с пониманием и не слишком давить на него.

Роберт заявил, что скорее Лоренс давит на него, а не наоборот, но Дженетт ответила, что это нелепо, ведь оба они состоявшиеся и очень счастливые люди и должны считаться с мальчиком, делая скидку на его незрелость.

– А вот Джейми очень рад, вчера вечером, перед тем как лечь спать, он пришел шепнуть мне об этом. Разве не чудесно? Лоренс придет в норму, мой любимый, не сомневайся. Просто нужно набраться терпения.

Но Лоренс в норму не приходил. В тот день, когда родился ребенок, мальчик покорно вошел в комнату матери, чтобы познакомиться с сестрой, торжественно склонился над кроваткой и посмотрел на нее, затем, поцеловав мать, вновь пожал Роберту руку. Но отказался взять дитя на руки, дать девочке подержаться за палец, как-либо комментировать ее появление на свет и участвовать в выборе имени. Джейми, вначале полный восторга и желания подержать младенца, осыпавший ее маленькое личико поцелуями, в итоге последовал примеру старшего брата и стал заходить в детскую все реже и реже, кроме тех случаев, когда Лоренса не было дома. Дженетт, питая иллюзии, доказывала Роберту, что это иллюстрация того, как со временем и Лоренс привыкнет к существованию маленькой сестры.

– Мы не должны их торопить, любимый. Времени предостаточно.

Роберт сильно сомневался, но вслух ничего не говорил. Лоренс был священной территорией Дженетт. Он находился вне критики, даже вне сомнений.

– Мам, мам, ой, мам…

Барти скатилась со ступенек прямо в руки Сильвии. Сильвия крепко стиснула ее. Она, конечно, была рада видеть дочь, а может, просто не хотела, чтобы Барти заметила, что она плачет. Сильвия страшно скучала по дочери, все сильнее и сильнее. Каждый следующий визит – а Селия сдержала слово и раз в две недели отправляла Барти на машине в дом родителей – оказывался еще больнее, чем предыдущий. Иногда приезжала и Селия. И визиты эти превращались в настоящую пытку: когда наступало время возвращаться на Чейни-уок, Барти начинала пищать, впивалась в мать, и приходилось отдирать ее силой. Сильвия видела, что это сердит Селию, хотя та и сдерживалась.

– Ну же, Барти, – приговаривала Сильвия, поглаживая девочку по затылку, в то время как Барти зарывалась лицом в плечо матери, – ну же, Барти, ты не должна так себя вести. Это некрасиво по отношению к маме. У мамы столько дел и хлопот, и для нее большая поддержка знать, что о тебе заботятся, что ты счастлива.

Барти, ясное дело, не могла этого понять, но сама-то Сильвия понимала и оттого чувствовала себя дурной и неблагодарной. Конечно, для Барти так лучше, достаточно было взглянуть на нее: она поправилась, личико стало румяным, волосы отливали шелком и были тщательно расчесаны, вместо ветхой, изношенной одежды и стоптанных башмаков на ней был передник с кружевом и красивые кожаные туфельки. И на Чейни-уок никто ее не бил, никто на нее не кричал. Девочка стала частью привилегированного меньшинства – безмятежного, защищенного, отгороженного коконом денег от реального мира. Чего же еще желать? А если Сильвия скучала по ней и мечтала, чтобы дочь вернулась и вновь лопотала здесь, бедокурила, выдиралась из высокого стула, воевала с ножкой стола, хихикала, когда ее дразнили братья, и резким хриплым голоском призывала маму, папу, Марджи и Билли, то значит, что с ней, Сильвией, не все в порядке. Не стоит даже думать об этом. Барти повезло больше всех детей в Лондоне, в Англии, а может, и во всем мире. Она избежала нищеты и грубого обращения, и было бы преступлением возвращать ее обратно. Конечно, когда-нибудь она вернется. Да, вернется. Сильвия непрестанно твердила об этом Барти. Когда дела пойдут лучше, когда отец найдет постоянную работу – сейчас он работает поденщиком, – когда поутихнет его буйство, когда последняя малышка – маленькая Мэри – такая милая, но очень требовательная и шумная, все плачет и плачет – станет постарше… Вот тогда Барти сможет вернуться домой. Но до тех пор она должна оставаться у Литтонов. Ей повезло, что она там. Здорово повезло.

– Уйди! – прозвенел в дневной детской тоненький повелительный голос Адели. Она сильно толкнула Барти. – Моя кукла. Моя!

Барти удержалась на ногах. Ей вовсе не нужна была кукла – у нее были свои собственные. Полно. Тетя Селия, как Сильвия велела Барти называть ее, часто покупала ей игрушки: у нее были куклы, мишки, кроватка для кукол – столько же, сколько у близнецов. Почти… На Рождество – а Барти первый день Рождества провела у родителей, хотя второй уже не получилось: мама сказала, что неважно себя чувствует, да и папа тоже – близнецы и Джайлз получили подарки от всех: от своих дедушки и бабушки, от дядей и тетей, даже от Нэнни, а Барти – только от тети Селии и Уола. Она любила Уола, он такой добрый и мягкий, и у него всегда было для нее больше времени, чем у тети Селии: он часто приходил в детскую и играл с ними со всеми.

Это Барти дала ему такое имя: тетя Селия велела называть его «дядя Оливер», но Барти просто не удалось выговорить, и после нескольких неудачных попыток Оливер превратился в Уола. Оливеру это понравилось, он улыбнулся Барти и сказал, что Уол – прекрасное имя и впредь пусть она так его и зовет. Барти и «тетя Селия» не могла толком выговорить, но продолжала стараться. Надо стараться, когда тетя Селия велит что-то сделать. Барти это усвоила. Мама называла тетю «леди Селия». Вскоре после того, как ей исполнилось три года, Барти спросила, может ли она звать тетю Селию так же. Но Селия ответила: «Упаси господи – конечно нет», ведь Барти – часть семьи, и потом, «леди Селия» звучит чересчур важно.

– Ведь Джайлз не зовет меня «леди Селия», верно?

Барти не очень-то понимала, что значит быть частью семьи, но знала, что чем-то отличается от Джайлза и близнецов. С ними обходились иначе, и в первую очередь, конечно, Нэнни. И Летти, которая ей помогала. И кухарка. И Трумэн, который водил машину. Все, кроме Нэнни, называли близнецов мисс Адель и мисс Венеция, а Джайлза – мистер Джайлз. А ее они звали просто Барти. И обращались вовсе не так, как с другими детьми. «Барти, отнеси это близнецам; Барти, не садись сюда – это место мистера Джайлза; Барти, не кричи так на мисс Адель; Барти, как ты посмела взять кубики мисс Венеции?»

Барти не верила, что кто-то из них ее любит. Им всем, похоже, не нравилось, что она с ними живет. Бывало, например, Летти притворялась, обнимая Барти, когда в детской была тетя Селия, а потом, едва та уходила, отталкивала девочку и отправляла убирать игрушки или за полотенцами из прачечной, которая находилась в подвале, чтобы начать купать близнецов. Барти не обижалась – она понимала, что должна всем помогать, но никак не могла взять в толк, почему Джайлзу никогда не приходилось делать что-либо подобное. И ей не нравилось, когда Нэнни и Летти о чем-то тихо разговаривали, но, стоило ей войти в комнату, тут же замолкали. При этом Нэнни часто бранила Барти за то, что девочка, мол, пытается подслушать чужие разговоры.

Барти очень скучала по маме, по папе, по своим братьям и сестрам, но хуже всего было то, что ее братья и сестры уже не так радовались встречам с ней. Только Билли – добрый мальчик – играл с ней, но вот остальные… остальные были грубыми. Говорили, что она им уже чужая, а Барти больше всего на свете хотелось снова стать своей. Порой, когда ей нужно было уезжать, она оглядывала комнату, где все теснились вокруг стола, уплетая хлеб с жиром, болтали, шумели, смеялись и пихали друг друга, и вспоминала роскошный большой дом, где она теперь жила: детскую на верхнем этаже, где обитали только эти ужасные близнецы и Джайлз, который ни с кем подолгу не разговаривал; Нэнни и Летти, которые постоянно подгоняли Барти с ужином или запрещали ей разговаривать с набитым ртом. Каждый день после чая близнецы отправлялись в постель, а Джайлз уходил в свою комнату делать уроки. Тогда Барти приходилось сидеть не шевелясь, чтобы не потревожить близнецов, даже поиграть не разрешалось, пока не наступало время ложиться спать и ей… И это было невыносимо.

Вообще-то, у нее была своя комната; конечно, очень маленькая, гораздо меньше, чем у Джайлза, но очень красивая, и Барти обожала ее. Там она могла заниматься всем, чем хотела: рассматривать книжки, рисовать или просто тихонько думать о том о сем, не беспокоясь, что она что-то делает не так. А сделать что-то неправильно было проще простого: например, перебить близнецов, когда они что-то говорили, хотя те перебивали Барти сколько угодно и им никто не запрещал, или попросить Джайлза посмотреть вместе с ней книжку, или сказать, что у нее что-то болит. Особенно последнее, потому что болезни Барти всех злили.

– У меня и так забот полон рот – приглядывать за детьми, а теперь еще она, – как-то ночью пожаловалась Летти, когда Барти так сильно кашляла, что разбудила ее. А потом, когда няньки обнаружили, что у Барти жар и ей нужно лежать, она слышала, как Нэнни сказала Летти:

– С меня хватит! С какой это стати ее надо обслуживать? Она же не хозяйский ребенок, вообще не пойми кто. Где-то на улице подобрали.

Тогда Барти заплакала. Но самым ужасным было то, что ей постоянно твердили, снова и снова, как она должна быть благодарна и как ей повезло. Так говорили все: не только ее мама, которая, конечно, вынуждена была это повторять, но и Нэнни, и Летти, и Трумэн – все время, без конца, – и даже тетя Селия.

– Ты очень счастливая маленькая девочка, – как-то вечером строго сказала тетя Селия, обнаружив Барти на лестнице в слезах. Та плакала и просилась к маме. – Ты должна быть благодарна, а не рыдать тут. Твоя мама очень расстроится, если узнает, что ты так себя ведешь.

Барти была абсолютно уверена: если бы ее мама все знала, она забрала бы ее обратно, хотя у папы нет работы. Но ей так часто говорили: «Ты не должна волновать маму», что она боялась даже слово произнести. Ей просто надо быть храброй и хорошей, и когда-нибудь ей разрешат вернуться домой. Когда-нибудь.