Текст книги "Избранное"
Автор книги: Павел Лукницкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 51 страниц)
А Кендыри уже оборачивается к Шо-Пиру, открывая свои желтые зубы:
– Ты хотел, Шо-Пир, чтобы все поднимали руки? Считай! Вот моя первая за то, чтобы Ниссо осталась. Пусть живет среди нас, свободной будет пусть! Кто еще поднимет руки за мной?
Кендыри глядит на толпу. И – странное дело – первым поднимает руку Науруз-бек. Старики в недоумении глядят на него, он кивает им головой, и, слепо повинуясь ему, они медленно тянут вверх руки. Поднимаются руки Гюльриз, Саух-Богор и всех пришедших с Верхнего Пастбища женщин… Поднимают руки бедняки, получившие сегодня участки. Шо-Пир, не веря глазам, видит, что голосующих за Ниссо уже явное большинство. Бобо-Калон встает и, глядя под ноги, медленно уходит с собрания. Мирзо-Хур царапает свою бороду, но молчит…
Ниссо стоит выпрямившись, на лице ее красные пятна.
– Что скажешь, Шо-Пир? – то ли с торжеством, то ли с насмешкой улыбается Кендыри. – Народ решил: она остается здесь!
Шо-Пир не отвечает ни словом: да, народ так решил, и это хорошо, но Шо-Пир недоволен собой, – случилось что-то, чего он не может понять. Одно ясно ему: над приверженцами Установленного Кендыри имеет необъяснимую власть. Нищему брадобрею, пришельцу из иного мира они повинуются слепо. Кто такой Кендыри? В чем тайная сила его? Каковы истинные его намерения?
Шо-Пир поднимается и устало заявляет, что собрание окончено. Ущельцы расходятся медленно, перешептываются. Науруз-бек успокаивает негодующего купца.
Глава седьмая
С тех пор как три зерна взросли,
Ячмень, пшеница, рожь,
Других найти мы б не могли
В опаре всех хлебов.
Три страсти в жителях Земли
И больше не найдешь
Страх, вера и любовь легли
В основу всех основ.
Но мы без страха век иной
Основой укрепим двойной!
Встающее солнце
1
Конечно, Бахтиор все это сделал бы гораздо быстрее, но его уже не было в Сиатанге, а у Ниссо еще не хватало сноровки: ведь ей до сих пор никогда не приходилось выкладывать каменные стены! К тому же приготовленные камни были разной величины, и, прежде чем выбрать подходящий, приходилось перебрасывать всю кучу, наваленную в углу. Выбрав камень, Ниссо вертела его, прилаживая то так, то иначе, – ей казалось, что камень не лег достаточно прочно и что под тяжестью других он обязательно упадет.
Пока день за днем она таскала в корзине камни от подошвы осыпи и месила глину, – ей представлялось, что выложить стену – самое пустое и легкое дело. Конечно, эта – третья – стена пристройки будет ничуть не хуже двух первых, поставленных Бахтиором. Сегодня Ниссо трудилась с рассвета, но к полудню ей удалось поднять стену не выше, чем до своей груди, и работа становилась тяжелей с каждым часом, потому что камни приходилось поднимать все выше…
Ниссо работала без передышки: ей хотелось как можно скорее увидеть комнату готовой, покрытой плоскою крышей, вровень с крышей всего дома. Надо будет посередине обязательно сделать очаг, хотя Шо-Пир и говорит, что никакого очага не нужно, зачем, мол, в одном доме два очага? Будь дом Бахтиора таким же, как все дома в Сиатанге, – одно помещение для всех, можно бы и не спорить. Но ведь сам Шо-Пир хочет, чтоб здесь каждый жил в своей комнате, и если у Ниссо теперь тоже будет отдельное жилье, то как же не сделать в нем очага!
Ниссо вся измазалась, глина кусочками засохла даже в ее волосах. Если б Ниссо работала и дальше одна, ей к вечеру не удалось бы выложить стену выше чем до уровня своих плеч. Но вот сейчас, после того, как Шо-Пир вошел сюда и укладывает камни сам, а Ниссо только подносит ему те, на которые он указывает, работа идет с изумительной быстротой. Как ловко он все делает! Тот камень, который Ниссо несет, сгибаясь, охватив двумя руками и прижав к животу, Шо-Пир принимает на ладонь, – подбросит его на ладони, чтоб он повернулся как нужно, и сразу кладет на раствор глины с соломенною трухой. И камень ложится так, будто местечко поудобнее выбирал себе сам.
– Вот этот теперь, Шо-Пир? – спрашивает Ниссо, дотрагиваясь до надтреснутого валуна.
Шо-Пир оборачивается.
– Не этот. Вон тот, подлиннее.
– Этот?
И, приняв от Ниссо камень, Шо-Пир продолжает разговор:
– Значит, там, говоришь, трава хуже была?
– Наверное, хуже. Голубые Рога никогда так за лето не отъедалась.
– Может быть, она больна была?
– Нет, не взял бы ее тогда яхбарец у тетки… Там у нас все коровы были очень худые… А эта… Когда я первый раз ее чистила, я удивлялась: ни одного ребра не нащупать… И такая большая!
– Положим, больших коров ты и не видела! Вон тот теперь дай… Этот самый… У нас в России такие коровы есть, – эта теленком показалась бы! Как в раю, Ниссо, ничего у вас тут хорошего нет… Бревен для крыши и то не найдешь подходящих.
– А те, Шо-Пир, что вчера принес?
– Это тополевые жердочки-то? Да у нас из таких и дрова нарубить постыдятся. У нас вот бывают деревья! – Шо-Пир широко развел руки. Затем, кинув глиняный раствор. Размазал его по кладке.
– Все хорошее у вас, – задумчиво вымолвила Ниссо, подавая новый камень. – Почему же ты живешь здесь?
– А вот хочу, чтоб у вас все тоже было хорошим! Тебя вот, красавицу хочу сделать хорошей.
– Меня? – серьезно переспросила Ниссо и умолкла.
Несколько минут они работали в полном молчании.
– Шо-Пир! А как же у вас бывает, если у вас не покупают жен?
– Как бывает? А просто: если кто любит, то и говорит ей: «люблю». И если она тоже скажет «люблю», то и женятся.
– И все?
– А что же еще? – улыбнулся Шо-Пир. – Свадьбу играют. В книгу запишут, что муж и жена. И все.
– Сами пишут?… Вот возьми, этот годится?
– Годится, давай! Сами и пишут: имя свое… И ты будешь замуж выходить – напишешь.
Ниссо опять замолчала. Слышалось только постукивание камней.
– Никогда замуж не выйду! – решительно сказала Ниссо.
– Почему же так, а?
– Потому, что никто меня не полюбит… Плохая я?
– Чем же плохая ты?
– Конечно, плохая!… Из-за меня солнце на землю может упасть… Все люди умрут, я умру, ты умрешь… Я не хочу, чтоб погасло солнце!
– Эх, ты! Только и дела солнцу, что на землю падать из-за девчонок. Глупые люди болтают, а ты слушаешь!
– Разве Науруз-бек глупый? И Бобо-Калон глупый? Все говорят: он мудрейший! Я неверная жена, я зараза для всех, очень я, наверное, плохая… Разве ты не слышал, что про меня говорили? Помнишь, что про меня закричала Рыбья Кость? Зачем ты мне дом строишь, Шо-Пир? Почему не гонишь меня? Я, наверное, зло тебе принесу… Знаешь, Шо-Пир, я все думаю… Вот возьми еще этот камень…
– Эх, Ниссо, ты, Ниссо! Ну, о чем же ты думаешь?
Ниссо нахмурилась: может быть, в самом деле не говорить Шо-Пиру, о чем она думает? Может быть, он рассердится, если она скажет ему, что ей хочется умереть? Зачем жить ей, когда она такая плохая? Зачем приносить людям несчастье? А главное, зачем приносить несчастье Шо-Пиру? Нет, лучше не надо ему говорить.
– Опять замолчала! Ну, о чем же ты думаешь? Что в самом деле очень плохая? Да?
– Конечно, Шо-Пир! Так думаю…
– А скажи, кому и что плохого ты сделала? Убила кого-нибудь? Или украла? Или с утра до вечера лжешь?
– Не знаю, Шо-Пир… Нет! А слушай, правду тебе скажу… Хочу я убить… Вот так – нож взять и убить, сразу ножом убить!
– Ого! Кого это? Ну-ка дай камень, вон тот… Не меня ли уж?
– Тебя? Что ты, Шо-Пир, нет! – Ниссо кинула такой изумленный взгляд, что Шо-Пир в этом забавлявшем его разговоре почуял нечто серьезное. – Как мог ты подумать? Тебя я… – Ниссо чуть не сказала то самое слово, которое поклялась себе не произносить никогда. – Тебя я… не хочу убивать…
– А кого же?
Ниссо бросила обратно в груду поднятый ею камень, подступила к Шо-Пиру, с удивлением наблюдавшему за ее вдруг исказившимся лицом, и сказала тихо, внятно, решительно:
– Азиз-хона я хочу убить… И всех, кто против меня…
– Ну-ну! – только и нашелся, что ответить, Шо-Пир. – Давай-ка лучше, Ниссо, дальше работать.
Ниссо снова стала подавать камни. Стена уже была высотою по плечи Шо-Пиру, и он работал теперь, занося руки над головой. Это было неудобно, он подложил к основанию стены несколько крупных камней, встал на них.
– Нет, Ниссо! – наконец сказал он. – Ты совсем не плохая. Самое главное – ты, я вижу, хочешь работать; это очень хорошо, что ты никогда не сидишь без дела. Гюльриз очень довольна тобой. Ты ей помогаешь во всем.
– Конечно, помогаю. Она одна… Ты по селению ходишь, Бахтиор ушел… Скажи, Шо-Пир, почему так долго нет Бахтиора?
– А ты что, соскучилась?
– Я не соскучилась. Гюльриз говорит: почему его нет так долго?
– Значит, караван еще не пришел в Волость. Бахтиор ждет его там, наверное…
– Шо-Пир!
– Ну?
– Я не понимаю, скажи…
– Чего ты не понимаешь?
– Не понимаю, почему здесь все люди говорят, что голодные… Вчера тебя не было – Зуайда приходила сюда, с Гюльриз разговаривала, со мной тоже вела разговор: плачет и говорит – голодная. Почему голодная? Яблоки есть, ягоды есть, молоко есть… Разве это плохо? Когда я в Дуобе жила, мы вареную траву ели, только вареную траву, и говорили: ничего, еще трава есть! Жадные в Сиатанге люди! По-моему, тут хорошо!
– Да, конечно… Здесь хорошо… – медленно проговорил Шо-Пир, и ему вдруг вспомнилось сочное жареное мясо с картошкой и луком – с поджаренным, хрустящим на зубах, луком, без которого не обходились и дня в красноармейском отряде. Отряд водил за собой отару скота. Каждый вечер, едва раскинут палатки… Э!… Шо-Пиру так захотелось есть, что он провел языком по губам… Здесь вот, когда Шо-Пир глядит на барана, он забывает, что этого барана можно зажарить и съесть. Раз в год, не чаще, ущельцы решаются зарезать барана, – ох, эта каждодневная гороховая похлебка! Да яблоки, да тутовые сушеные ягоды и кислое молоко… Раз бы пообедать досыта, котелок бы борща со сметаной, черного хлеба с маслом!
– Конечно, Ниссо, – повторил он, – здесь хорошо. Погоди, вот привезет Бахтиор муку, станет еще лучше… А помнишь, я тебя спрашивал… Скажи, Ниссо, почему ты не хочешь вернуться в Дуоб?
– Зачем? Там все люди чужие.
– Но ведь ты там родилась?
– Злые все со мною были там. Азиз-хону тетка меня продала.
– А в Яхбаре тоже все чужие?
– Тоже. Чужой народ.
– А здесь?
– Здесь? Сначала думала: тоже чужие…
– А теперь?
– Бахтиор, Гюльриз, ты… Еще Зуайда, Саух-Богор… Нет, не чужой народ.
– Как же ты говоришь – не чужой? А я вот русский?
– Ты, Шо-Пир? Ты, наверное, смеешься? Ты и есть самый мой народ!
– А кто же не твой народ?
– Азиз-хон – не мой, Науруз-бек – не мой, Бобо-Калон – не мой, Рыбья Кость – не мой. Все, кто зла мне хотят, – не мой!
Шо-Пир улыбнулся и даже перестал укладывать камни.
– Ну, я согласен. Только вот Рыбья Кость – не чужая.
– Она не чужая? Что она про меня говорила!
– Ну, глупости говорила, ты еще с ней помиришься.
– С ней? Никогда! – со злобой выкрикнула Ниссо. – Вот чужая, вот ящерицын язык! Крысу ей в рот!
Шо-Пир опять рассмеялся. Ниссо обиделась.
– Ты не знаешь, Шо-Пир. Она не любит тебя и Бахтиора не любит… Она Бахтиору даже осла не дала, когда он уходил.
– Как не дала? А где же ее осел?
– Видишь, Шо-Пир! Ты ничего не знаешь, Бахтиор по всему селению ходил, ослов собирал, так?
– Так.
– К ней пришел тоже. Я же знаю! Ты на канале был, а я с Бахтиором вместе ходила – помнишь, ты сам сказал: помоги ему согнать всех ослов… Рыбья Кость не дала. Карашир больной был, опиум курил, мы пришли. Рыбья Кость нас прогнала, сказала: не дам своего осла. Бахтиор ругался. Мы ушли. Не дала!
– Почему же он мне ничего не сказал?
– Не знаю. Ты сказал – двадцать пять ослов, мы двадцать четыре собрали. Когда Рыбья Кость нас прогнала, мы в другой дом пошли – к Зуайде мы пошли. Брат ее, Худодод, дал последнего… Ничего, он хороший человек тоже… А Рыбья Кость – как змея, ненавижу ее!
– Ну, насчет нее мы с тобой еще разберемся. Давай-ка дальше работать. Только вот что: полезай наверх, мне уже не достать, теперь я тебе камни подавать буду, а ты укладывай. Если я полезу, пожалуй, стена обвалится.
– Не влезть тут, Шо-Пир, камни могут упасть.
– Давай подсажу!… Э-эх!
Подхватив Ниссо, Шо-Пир вдруг впервые почувствовал силу и гибкость девушки, безотчетно прижал ее к себе. Но сразу же высоко поднял ее на вытянутых руках… Она уцепилась за камни и села верхом на стенку. Уловив в растерянных глазах Ниссо необычный блеск, Шо-Пир сказал себе: «Глупости! Она же еще девчонка!» – и, резко наклонившись над грудой камней, выбрав самый увесистый, подал его Ниссо:
– Держи крепко, не урони… Тяжелый!
Ниссо ухватила камень, втиснула его в раствор глины.
Продолжая работать, они молчали. Стена была уже выше роста Шо-Пира.
2
Отдав купцу своего осла, Карашир так накурился опиума, что трое суток подряд находился в мире видений. Давнишняя мечта о счастливой жизни томила его. Ему казалось, что он идет посреди реки, по плечи погрузившись в золотую воду. Вода приподнимает его и несет вниз с невероятною быстротой. Он взмахивает руками, и золото волнами разбегается из-под его рук. Он делает шаг – и целые страны проносятся мимо. То перед ним страна из прозрачных фиолетовых гор. Карашир видит женщин, живущих внутри этих гор, они движутся в фиолетовой толще, как рыбы в глубинах озера, – они спешат к берегу, чтоб увидеть его, могучего и знатного Карашира; он устремляется к ним, но чем ближе подходит к берегу, тем плотнее становится вода, – и Карашир не может передвигать ноги; ему кажется, что он увязает в этой золотой и страшной трясине; он кидается обратно к середине реки, а женщины на берегу смеются… Течение вновь подхватывает его, он делает шаг, и – проходит, может быть, вечность – перед ним уже другая страна: горы покрыты коврами, вытканными из разноцветной шерсти, он приближается к ним и видит: песок по берегам реки совсем не песок, а россыпи белого вареного риса, и людей кругом нет, и, кажется, весь этот рис приготовлен для него одного, стоит только нагнуться; но едва он приближался к берегу, ковровые склоны гор покрывались полчищами зеленых крыс, они сбегались к реке и начинали пожирать рис, и Карашир слышал, как чавкают и хрустят зубами эти неисчислимые полчища… Он в страхе снова кидался к середине реки, и течение подхватывало его, и по берегам открывались новые страны… Время исчезло в этом беге по золотой реке, тысячи стран уже промелькнули мимо, надежды сменялись самым страшным отчаянием. Карашир то радовался, то кричал от ужаса… Карашир выбрался из золотой реки только на третьи сутки, когда вода в ней вдруг стала не золотой, а обыкновенной и очень холодной. То Рыбья Кость, которой надоели крики и бормотанья мужа, вылила на него три больших кувшина холодной воды.
Но и очнувшись, Карашир долго еще пролежал на каменных нарах, не в силах приподнять голову, которую раздирала невыносимая боль. Однако он затих, и Рыбья Кость знала, что теперь, пролежав еще полдня, он, наконец, придет в себя.
Когда сознание окончательно вернулось к Караширу, он увидел, что Рыбья Кость сидит на полу и, катая между коленями большой круглый камень, перемалывает в муку сухие ягоды тутовника. А вокруг нее сидят восемь детей, ждут, когда мать сунет им по горсти этой сладкой муки.
– Дай мне тоже, – чуть шевеля губами, цедит Карашир и протягивает с нар волосатую руку.
– Опомнился? – злобно глядит на него Рыбья Кость и отшвыривает его руку. – Где мука?… Ну-ка, скажи теперь, где мука?
– Ты… оглашенная! Какая мука? У тебя под носом что?
– Не эта, собачий хвост! Пшеничная мука где? Ну-ка, вставай! – Рыбья Кость дергает Карашира так, что он падает с нар. – Три дня валяешься… Где?
Карашир садится на полу, припадая к каменным нарам, потирает ушибленный бок, силится вспомнить.
– Не понимаю, – нерешительно говорит он.
– Не понимаешь? Черви мозги твои съели. Пусто у тебя там, пусто, а?
Потянувшись к Караширу, Рыбья Кость больно долбит его кулаком по лбу. Карашир отстраняется, он чувствует себя виноватым, он не хочет ссориться с женой и сейчас боится ее.
– Не помню, – бормочет он, – болит голова…
– Осел где? Где осел наш? Я спрашиваю… Где?
– Осел?
Ага! Теперь Карашир сразу все вспомнил. Как же это было в самом деле? Он шел на свой новый участок и вел осла. Зачем он повел с собой осла? Ах, да, он ходил за глиной, чтобы подправить края канавки, потому что вода просачивалась между камнями. Когда он проходил мимо лавки, купец окликнул его; он не хотел отвечать, но купец окликнул его еще раз… Он остановился. Тут-то все и произошло: купец потребовал у него осла за долги, последовала ссора, а потом купец сказал, что, получив осла, даст в долг до весны целый мешок муки. А перед тем Рыбья Кость ругалась и требовала, чтоб свое собственное зерно Карашир размолол на мельнице, а он не согласился, потому что на собрании решили не трогать зерна, – и Шо-Пир так велел, и Бахтиор, и все так решили. И купец сначала тщетно уламывал Карашира, а потом как-то так получилось, что в руках Карашира оказался кулек с опиумом, и он отдал купцу осла и только просил, чтобы купец дал ему довезти на осле мешок муки до дому. Купец сказал, что лучше сделать это ночью, чтоб в селении не было пустых разговоров. Он согласился и, сбросив глину, оставив осла купцу, вернулся домой и сказал жене, что осла пришлось отдать, но зато ночью они вместе сходят к купцу и возьмут у него мешок муки… А потом… Что же было ночью? Нет, он не помнит, что случилось ночью, и вообще больше ничего не помнит.
– Ты за мукой к Мирзо-Хуру ходила? – спрашивает Карашир, потирая ладонью разбитый лоб.
– Ходила.
– Где мука?
– Это тебя, собачье племя, надо спросить, где мука! Не дал мне купец муки.
– Почему не дал?
– Сказал: «Твоя мука твоей и останется, но будет пока лежать у меня. У тебя сейчас есть свое зерно, когда не будет его, тогда дам».
– А ты объяснила ему, что…
– Что ему объяснять? Смеяться стал, кричал: «Постановление, для дураков постановление!… Просто власть хочет себе все зерно забрать, советским купцам, наверное, его продали, ждут, когда за ним явятся. А вы верите!» Вот что он сказал! Еще сказал: «Мельница в крепости есть, идите и мелите свое зерно, пока Бахтиора нет. Ночью, – сказал мне, – иди, чтоб ни Шо-Пир, ни его прислужники не увидели…» Я ему сказала, что для посева тогда не хватит, он мне: «Пять лет каждую весну тебе для посева даю, неужели на шестой год не дам?»
– Дает? Так дает, что теперь и молоть нам нечего!
– Молчи ты, дурак! Он правду сказал: дает все-таки… А теперь я больше голодной не буду. Тебя ждала, когда дэвы выйдут из твоей головы. Сегодня ночью снесем наш мешок на мельницу.
– Смеешься? – привстал с нар Карашир. – Против постановления я не пойду!
– Пойдешь!
– Не пойду!
– Пойдешь! – прошипела Рыбья Кость. – Довольно… Я Бахтиору осла не дала, боялась, что пропадет! Ты отдал купцу его, пропал он. Теперь молчи, или уши я оторву тебе! – и она вцепилась ногтями в ухо Карашира. – Пойдешь?
Карашир молча старался оторвать пальцы Рыбьей кости от своего уха. Она ударила его по щеке и, рассвирепев, стала лепить оплеуху за оплеухой. Ошалелый, он вырвался, наконец, и, отмахиваясь, пополз на коленях в глубину нар. Соскользнув с них, опрометью кинулся к выходу, нечаянно наступив на руку дочки. Девчонка пронзительно взвизгнула, заревела. Рыбья Кость кинулась к ней, а Карашир тем временем выбежал во двор и, проскочив его, оказался среди беспорядочно нагроможденных скал. Здесь, слабая от паров опиума, голова его закружилась, он опустился на землю в расщелине между скалами, уронил голову на руки, замер в отчаянии. Затем, света не видя от головной боли, заполз поглубже в расщелину и, скрытый от посторонних глаз, завалился спать.
Успокоив ребенка, Рыбья Кость вышла искать Карашира. Но, не найдя его во дворе, вернулась в дом. «Увидит, что я успокоилась, придет сам!» Карашир, однако, не возвращался. «Надо его найти, – подумала Рыбья Кость, – а то еще накурится снова!»
Пересекла двор и, углубляясь то в один, то в другой проход между скалами, добрела до круглой площадки, где ущельцы недавно молотили хлеб. Здесь Карашира тоже не оказалось. Рыбья Кость повернула обратно и неожиданно увидела невдалеке стоящую на коленях Ниссо.
Рыбья Кость, крадучись, приблизилась к ней и, скрытая углом скалы, остановилась. Раздвигая руками щебень, Ниссо собирала в мешок оставшуюся от обмолота и занесенную ветром соломенную труху. «Вот как, – со злобой подумала Рыбья Кость, – за чужой соломой охотится!» – и подошла вплотную к Ниссо.
Ниссо резко обернулась, не поднимаясь с колен.
– Это ты? – едко произнесла Рыбья Кость. – Я слышу шорох – думаю, не курица ли моя сюда забежала… Что делаешь?
– Крышу обмазывать надо, глина есть, соломы нет, вот собираю, – холодно вымолвила Ниссо.
– Твоя, наверно, солома?
– Ничья, по-моему… труха это, ветер занес…
– Добрый ветер! От своих отнимает, чужим приносит… Покровитель да поможет тебе! Слышала я, Бахтиор для своей батрачки выстроил дом? Хорошо властью быть, можно батрачку взять – никто ничего не скажет… Жалею тебя, ездят теперь на твоей спине!
Возмущенная Ниссо вскочила:
– Глупости говоришь! По своей воле работаю!
– Для себя или для людей?
– А хотя бы и для людей? Для хороших людей не жалко!
– Это кто хороший? – подбоченилась Рыбья Кость. – Бахтиор, что ли? Был факир, как мы, власть взял, белый халат надел, теперь разбогатеть хочет? Из-за него мои дети голодны, сама голодна. Свой хлеб и есть нельзя даже!
– Ничего ты не понимаешь! Шо-Пир объяснял…
– Собака твой Шо-Пир! Для тебя он хороший, для меня собака. Бахтиор тоже для тебя хороший… Одного мужа мало, еще двух завела! Дрянь ты…
– Я дрянь? Ах ты, змеиная кожа! – вдруг рассвирепела Ниссо, кинулась к Рыбьей Кости и вцепилась ей в волосы. – Скажи еще – дрянь?!
Рыбья Кость, в свою очередь, вцепилась в косы Ниссо, крича:
– Дрянь, воровка, чужую солому крадешь! Убирайся отсюда!
Таская одна другую за волосы, обе повалились на землю. Если б камни не были острыми, драка продолжалась бы долго. Но, ободрав себе бок, Рыбья Кость вскочила первая и с пронзительным криком: «Убить меня хочешь, убить!» схватила с земли острый камень, швырнула его в Ниссо. Ниссо уклонилась, рванулась к Рыбьей Кости, но та, продолжая ругаться, уже скрылась за углом скалы.
