Текст книги "Избранное"
Автор книги: Павел Лукницкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 51 страниц)
2
Азиз-хон глядит на Ниссо, сидящую на корточках во дворе и ловко обкатывающую шары, слепленные из соломенной трухи и навоза.
Конечно, заготовлять на зиму топливо мог бы и кто-нибудь из слуг Азиз-хона. Но это женское дело, а женщинам не следует бездельничать, а потом должна же Ниссо хоть чем-нибудь отрабатывать те сорок монет, что уплачены за нее! Готовить еду она не умеет, да и пусти ее только к старым женам передерутся опять. Дай ей работу внизу, в долине – еще засмотрится на какого-нибудь бродягу. Нет, пусть лучше работает здесь: у нее сильные руки легко разминает шар в лепешку и так пришлепывает ее к накаленному солнцем камню, что лепешка не падает, даже совсем высохнув.
Скверный характер у этой девчонки. Все норовит повернуться спиной. А то становится злой и цепкой, как маленькая барсиха, – только не шипит, а молча царапается, кусается, рвется из рук… Ну, зато пусть работает, змееныш, без срока и отдыха. Все равно покорится: не первая!
Всех своих жен забыл сейчас Азиз-хон, всех бьет, ругает и гонит, и все знают причину этого. И если б только посмели – разорвали б Ниссо в клочки. Но гнева Азиз-хона все боятся и только иной раз украдкой злобно дернут Ниссо за косы. И сами не понимают, почему до сих пор Ниссо ни на одну из них не пожаловалась…
Ниссо сидит на корточках среди накатанных ею шаров. Мнет руками накаленный солнцем навоз. Лицо ее сосредоточенно, она задумалась; обкатанный в соломенной трухе шар лежит на ее ладонях, опущенных на колени, она забыла о нем.
– Работай, Ниссо! Опять ленишься!
Голос Азиз-хона суров, но спокоен. И все-таки Ниссо вздрагивает.
«Работай, работай, только и знай – для него работай!» – злобно произносит она про себя, но начинает обкатывать шар, потом давит его двумя руками, бросает лепешку в сторону. Азиз-хон будто и не глядит на нее, а Ниссо опять задумывается. Какое ей дело до этой работы? Пусть будет меньше шаров, пусть зимой Азиз-хону будет холодно. Все здесь для Ниссо чужое!… Но боясь окрика, Ниссо захватывает ладонью новый ком, обминает его.
Впереди между готовых лепешек Ниссо видит маленькую желтоголовую ящерицу; Ниссо замерла: следит за нею внимательно, только бы не спугнуть! Ящерица выползла на солнце, расставила передние лапки, осторожно водит головой. Вот юркнет за камень и убежит! В глазах Ниссо охотничий огонек. Ниссо схватывает ящерицу, та трепетно дышит в ее руке. Ниссо чуть приоткрывает ладонь, маленькая голова ящерицы ворочается в смертельном страхе. Забыв об Азиз-хоне, терпеливо наблюдающем за нею издали, Ниссо разглядывает поблескивающие на солнце круглые злые глазки, быстро-быстро выковыривает в мягком шаре глубокую ямку, впускает в нее юркую пленницу, накрывает ямку ладонью и, втыкая соломинки, сооружает решетку, закрывающую выход из маленькой, созданной в одну минуту тюрьмы. Теперь этот шар отличается от всех других – в нем живая добыча, и Ниссо с увлечением смотрит на нее через соломенную решетку.
Азиз-хон готов улыбнуться, – сердце его размягчилось, но показать этого он не хочет.
– Ниссо, подойди сюда, – произносит он очень спокойно.
«Заметил или не заметил?» Сразу потеряв радость, холодная и замкнутая, Ниссо встает, оставив шар на земле. Но быстро наклоняется, замазывает соломенную решетку кусочком глины, кладет шар отдельно от других. Опустив глаза, неохотно подходит к Азиз-хону.
– Ну, поднимись сюда. Слышала? Я зову.
Ниссо останавливается перед стариком, глядит на широкую реку, на противоположный берег.
– Устала работать? – испытующе щурит глаза Азиз-хон. – Сядь со мной.
Ниссо покорно присаживается на камень. Азиз-хон сует руку в карман распахнутого яхбарского сюртука и расправляет на своей старческой ладони ярко-красные бусы – каменные барбарисинки, нанизанные на шелковую нитку, зеленые треугольные стеклышки, между ними – черная пластинка агата с вырезанным на ней изречением.
– Возьми. Приготовил тебе.
Кинув взгляд на бусы, Ниссо отворачивается.
– Возьми! Слышишь? – с легким раздражением повторяет старик. – Нагни голову! – и сам надевает на шею Ниссо ожерелье.
Ниссо невольным движением хочет скинуть бусы, но, заметив в глазах старика злой огонь, убегает обратно и, присев на корточки среди обкатанных ею шаров, торопливо и энергично разминает их пальцами. Азиз-хон раздраженно глядит на согнутую спину непокорной девчонки, но эта спина так гибка, что Азиз-хон снова любуется ею.
А Ниссо кажется, что ожерелье жжет ее шею.
3
Четыре жены разрешены Азиз-хону законом. Но что такое четыре жены, когда хозяин может кормить и наложниц? И что такое наложницы, когда и над ними может издеваться мальчишка, которому все прощается?
В доме Азиз-хона, под каменными стенами, в темных углах, в саду, где осыпаются сладкие, подсушенные солнцем ягоды тута, у теплого пруда, к которому бежит с гор ручеек, у больших очагов, где готовится разнообразная пища, – Азиз-хон любит еду, искусно приготовленную старшей женой, – в просторном загоне для овец и коров всегда текут приглушенные, с уха на ухо, разговоры. В них ревность, и злоба, и страх, и корысть, и хитрость: кто не захочет пользоваться расположением хозяина дома!
Женщины ненавидят Зогара; но черноволосый, с невинным лицом и с глазами плута, Зогар один в доме уверен в своей безнаказанности. Ему только тринадцать лет, но если б он даже был сыном Азиз-хона, он не стал бы самоуверенней и наглей. Кто смеет хоть слово сказать ему? Он может решительно ничего не делать. Он может часами лежать на плоской, накаленной солнцем крыше дома, почесываясь, поглядывая на вечно хлопочущих женщин, придумывая насмешливые и оскорбительные слова. Он может спуститься с крыши, выпить только что принесенное молоко, вырвать из рук женщин и раскидать деревянные чашки. Он может ударить каждую из них и знает, что ни одна не посмеет пожаловаться… Но кроме того, он может, если захочет, без позволения уйти из дому в долину и бегать по садам и посевам, досаждая своей наглостью поселянам, боящимся его доносов и наговоров. А женщины знают: если подарить Зогару медный браслет, или кольцо с синим камнем, или кусок русского сахару, он может спуститься в селение и передать родственникам всякую мелкую просьбу и, вернувшись, рассказать: здорова ли мать, правда ли, что сестру покупает пришелец из соседнего ханства, прошли ли болячки на спине у двоюродного брата. Пусть потом целый месяц Зогар занимается вымогательством, грозя рассказать об исполненном поручении Азиз-хону, клянчит пиалу патоки у старшей жены старика, клубок красной шерсти у средней… Жены Азиз-хона не все согласны, только бы выведать, как живут их родные, только бы услышать новости и втихомолку их обсудить.
Одного не смеет Зогар: не смеет трогать Ниссо. Однажды он подсунул в ее мягкий сапог обломок бритвы, и она порезала ногу. Азиз-хон избил Зогара туго сплетенной плетью.
Зогар возненавидел девушку. Он делает вид, что не замечает ее, но тайком следит за каждым движением Ниссо: о, только бы дождаться дня, когда она в чем-нибудь преступит волю хозяина!
Но у Ниссо нет родственников в селении, и никакие услуги Зогара ей не нужны, разговоров с женами она не ведет, и Зогару подслушать решительно нечего. Все дни она проводит в доме или в саду. А что делает она ночью, когда Азиз-хон уводит ее на свою половину дома, – никто проведать не может, и если даже она не покорна там хозяйской воле, то кто, кроме хозяина, знает о том?
Впрочем, кое о чем Зогар догадывается, – с тех пор, как подсмотрел, что мать Азиз-хона принесла из долины двух жирных лягушек. Зогар наблюдал за старухой в щель с крыши дома. Он видел, как старуха связала лягушек спиной к спине, нарисовала сажей на желтых брюшках два черных сердца, жарила лягушек живьем и затем на плоском камне растолкла их в порошок. Всякому в здешних горах известно, для чего бывает нужен такой порошок!
Зогар со злорадством разболтал женщинам то, что видел, и с тех пор в доме стало всем ведомо: Ниссо противится воле Азиз-хона, иначе зачем понадобился ему порошок, привораживающий сердце к сердцу?
Ниссо и сама боялась, что колдовство на нее подействует. И когда среди ночи Азиз-хон обсыпал ей волосы этим порошком, она искусала руки старика, забилась в тот угол сада, где громоздились сухие острые камни, и до полудня не показывалась, опасаясь, что Азиз-хон найдет ее. Но Азиз-хон не пришел, он весь день просидел, не выходя из дому, а вечером в гости к нему прибрел халифа, и масляный светильник лучился сквозь щели сухой каменной кладки до поздней ночи.
Ниссо не понимала, что именно спасло ее от действия порошка, и решила быть еще злее и упрямее.
В доме Азиз-хона, как, пожалуй, и всюду в Высоких Горах, суеверия, наговоры и заклинания считались непреложной необходимостью. Все верили, что в водах Большой Реки живет Аштар-и-Калон – Большой Дракон, имеющий власть над людьми. Поэтому ночью люди решались подходить к реке только после заклинаний. Никто не сомневался: те, кто каждый год погибает в реке, пропадали именно потому, что пренебрегали заклинаниями или не сумели правильно произнести их.
Все знали также, что если женщина хочет иметь хороших детей, то она обязательно должна побывать в скалистом ущелье Рах-Даван, невдалеке от берега Большой Реки, и повесть лоскут своей одежды на каком-нибудь кусте, растущем на склоне. Поэтому все ущелье Рах-Даван пестрело развевающимися по ветру лоскутками ситца, сукна и тахфиля… Поэтому даже сам Азиз-хон раз в год разрешал женам в сопровождении своей дряхлой матери пройтись в ущелье Рах-Даван.
Ниссо помнила такой случай. Однажды ветер унес с ее головы белый платок, подаренный ей Азиз-хоном. Платок долго носился в воздухе и исчез в водах Большой Реки. И старуха, мать Азиз-хона, сказала тогда Ниссо: «Всякий, кто уклоняется от пути, упадет на острую бритву. Делай то, что тебе велит Азиз-хон. Три дня думай. Если вернется на твою голову платок, значит, бог велит тебе стать покорной. Если после этого будешь упрямиться, как ослица, ночью глаза твои выклюет гриф…» Три дня и три ночи терзалась Ниссо. И когда не четвертое утро проснулась и увидела на своей голове пропавший платок, так испугалась, что от страха почти потеряла создание. Старуха побрызгала ей на лицо водой и сердито сказала: «Сама видишь волю покровителя…» Целый день после того Ниссо колебалась, думала: надо покориться воле бога. Но отвращение к старику восторжествовало, и ночью, убегая от Азиз-хона, Ниссо крикнула ему: «Пусть выклюет мне глаза гриф!» Весь день она плакала среди камней в углу сада и сквозь слезы смотрела на небо, ежеминутно готовая увидеть в нем темные громадные крылья разгневанной птицы. Но небо голубело, как и всегда, и, кроме маленьких ястребов, кружившихся над долиной, никто в нем не появлялся.
К вечеру Ниссо успокоилась и подумала, что, может быть, у нее есть свой дэв, – добрый дэв, охраняющий ее от воли покровителя, или что, может быть, старуха ее обманула? И решимость Ниссо еще больше усилилась. Впрочем, грифы нередко летали над долиной Большой Реки и, бывало, подолгу кружились над скалой, на которой лепился дом Азиз-хона. И если раньше Ниссо только любовалась их плавным полетом, размахом их коричневых крыльев, то теперь, после случая с платком, каждый раз, завидев грифа, она испытывала неодолимый ужас, стремительно бежала в дом и, дрожа, сидела там до тех пор, пока кто-нибудь, ругаясь, не гнал ее во двор.
Если б не эти страхи и домогательства Азиз-хона, Ниссо могла бы сказать, что ей здесь живется хорошо, несравненно лучше, чем в ее родном Дуобе. В самом деле: теперь ей не нужно было заботиться о пропитании. В доме Азиз-хона все кормились сытно, и никто не отказывал Ниссо в еде. Она ела блинчатые лепешки с печенкой, ревенем и рисом, плов со свежей бараниной, вареное мясо с солью, козий сыр, пила молоко и чай – все, невиданное ею в той, прошлой жизни.
Азиз-хон не жалел для Ниссо и одежды. Как и другие женщины, она носила длинную рубашку с узким воротом, вышитую шерстяною ниткой у лодыжек, с рукавами, туго обхватывающими кисти рук. Под рубашку надевала она кашемировые шаровары, подвязанные и щиколоток ковровой тесьмой, с вкрапленными в ней красными и зелеными стеклышками. Волосы она заплетала теперь не на две косы, разделив их посередине головы пробором, а на два десятка мелких косичек – так, как заплетали их все яхбарские женщины. У нее была и украшенная золотом тюбетейка, но старуха, мать Азиз-хона, по скупости не позволяла ее надевать. Другие жены Азиз-хона румянили щеки, подкрашивали брови и ресницы сурьмой, но Ниссо не хотела нравиться Азиз-хону и отвергала всякие уговоры старухи украсить свое лицо. Женщины Высоких Гор никогда не носили ни паранджи, ни чадры и этим отличались от женщин других стран Востока. Появляясь среди чужих людей, они обязаны были только прикрывать нижнюю половину лица белым платком. Но женам Азиз-хона не приходилось встречаться с чужими людьми, за исключением разве тех случаев, когда они хаживали со старухой в ущелье Рах-Даван или когда, в год раз или два Азиз-хон разрешал им присутствовать на каком-нибудь празднике.
Лицо Ниссо оставалось открытым. Если б кто-либо в этой стране знал хоть что-нибудь о гречанках древних времен, он мог бы правильно охарактеризовать безупречную красоту Ниссо. Но женщины Высоких Гор все отличались стройностью, и тонкие красивые лица здесь не были редкостью. Ниссо была не лучше многих других, но выразительность ее больших, всегда строгих и очень серьезных глаз вполне правильно причислялась Азиз-хоном к особым свойствам ее привлекательности. Если б не эти глаза, Азиз-хон, вероятно, не стал бы так долго ждать доброй воли Ниссо. И когда глаза Ниссо зажигались злобой и недетской ненавистью, он становился еще терпеливей, ибо уж слишком привык к обычной для него женской покорности, порожденной страхом перед его гневом. Вначале и Ниссо очень боялась его, но потом он стал убеждаться, что страх у Ниссо проходит. Он терялся, чувствуя, что девчонка начинает сознавать свою власть над ним. Однако он был терпелив и решил, что у него хватит выдержки подождать еще.
Конечно, Ниссо не могла знать помыслов Азиз-хона, но и ее мыслей тоже никто не знал. Все видели, что она тиха, и думали, что она покорилась и успокоилась. Конечно, все замечали, что у Ниссо есть свои причуды, но мало ли какие причуды бывают у женщин, стоит ли придавать им значение?
Вот, например, другие жены Азиз-хона постоянно купались в маленьком мутном пруду посредине сада. Ниссо в этот пруд ни за что влезать не хотела. Она утверждала, что боится водяных змей, и ни насмешки, ни уверения в том, что в пруду нет ни одной змеи, на нее не действовали. Старуха заявила, что такую грязную дрянь Азиз-хон не пустит и на порог своей половины, но Ниссо, ничуть не огорченная этим, неизменно убегала от старухи, когда та старалась загнать ее в пруд. Кому могло прийти в голову, что Ниссо намеренно стремится быть грязной, чтобы лишний раз досадить этим Азиз-хону и оттолкнуть его от себя?
4
Однажды Зогар вбежал к Азиз-хону с криком:
– Смотри, что твоя Ниссо делает: ты ее кормишь, а она у тебя ворует!
Азиз-хон, водивший волосатым пальцем по желтой странице «Лица веры», отложил книгу, поднялся, кряхтя, и пошел за Зогаром в тот конец сада, где среди камней, под густыми деревьями, любила скрываться Ниссо.
Девчонки здесь не оказалось, но Зогар с таинственным видом поманил старика к расщелине между двумя камнями, забежал вперед, разгреб сухие листья.
– Смотри! Это что?
Азиз-хон приник глазами к расщелине, вытащил небольшой узелок.
Зогар услужливо помог развернуть его. В узелке оказались абрикосовые косточки, пшеничные зерна, высохшие ломти ячменных лепешек, сушеные яблоки, слипшаяся в комки тутовая мука. Перья синицы, зубы ящерицы в отдельной тряпочке, несколько стеклянных бусинок, треугольный амулет на шнурке, явно снятый с шеи маленького теленка, из тех, что стояли в коровнике Азиз-хона, и осколок зеркала составляли другую часть припасов, сделанных, несомненно, Ниссо. Зогар ехидно тыкал пальцем в каждую из находок и, льстиво заглядывая Азиз-хону в лицо, приговаривал:
– Видишь?… И это видишь? И это?
Азиз-хон, нахмурясь, стоял над развернутым узелком и раздумывал.
– Позови ее сюда! – резко приказал он, наконец, Зогару, и тот, предвкушая удовольствие увидеть ненавистную ему Ниссо наказанной, помчался к дому.
Азиз-хон, одетый в тот день в белый сиатангский халат, присел на камень. «Может быть, она задумала бежать?» – беспокойно подумал он, но тут же отбросил эту мысль как недопустимое предположение: на его памяти не было случая, чтобы в Яхбаре женщина решилась на такую дерзость, как бегство от мужа. Правда, бывало, что от очень жестоких мужей жены уходили обратно в родительский дом, но это происходило только с ведома и согласия отца, возвращавшего покинутому мужу стоимость потерянного. Столь чудаковатых отцов в Яхбаре находилось мало, но все же за свою долгую жизнь Азиз-хон знал два или три таких случая. А ведь у Ниссо не было ни матери, ни отца, – куда ей стремиться? Да и разве могла она рассчитывать переправиться через Большую Реку без посторонней помощи, а кто здесь, в подвластных Азиз-хону селениях, посмел бы оказать ей такую помощь? Нет, тут дело в чем-то другом…
– Идет! – Перед ханом с плетью в руке возник Зогар.
– А это зачем принес? – кивнул Азиз-хон на плеть.
Зогар развел рот в сладенькую улыбку:
– А бить ее надо?
Азиз-хон медленно поднял испытующий взгляд на Зогара и, внезапно освирепев, вырвал плеть из его руки.
– Да будет оплевана могила твоего сожженного отца! – отрывисто крикнул он и протянул плетью по плечу Зогара. – Пошел вон!
Зогар схватился за плечо, отскочил, залился пронзительным ревом и побрел к дому. Увидев идущую навстречу Ниссо, он оглянулся на старика и, убедившись, что тот на него не смотрит, подбежал к ней и что было силы хватил ее кулаком в грудь. Ниссо вскрикнула, Азиз-хон обернулся, а Зогар, злобно пробормотав: «Еще глаза твои проклятые выбью!», опрометью кинулся в сторону и скрылся за деревьями.
Потирая ушибленную грудь, но без всякого страха Ниссо подошла к Азиз-хону.
– Ты спрятала? – мрачно спросил старик.
– Я! – вызывающе взглянула на него Ниссо.
– Зачем?
– Себе спрятала!
– Знаю, не мне… Отвечай, зачем? Или – вот! – Азиз-хон потряс плетью.
– Бей! – с ненавистью отрезала Ниссо. – Бей, н вот! – и Ниссо откинула голову, подставляя лицо для удара.
Азиз-хон промолчал. Изменив тон, он сказал неожиданно мягко:
– Сядь сюда. Рядом сядь. Скажи по-хорошему. Сердиться не буду.
Ниссо продолжала стоять. Азиз-хон взял ее за руку, притянул к себе. Теперь она стояла, касаясь его колен, глядя в сторону с невыразимой скукой. Азиз-хон попробовал воздействовать на Ниссо добротой:
– Слушай, ты… Я не говорю, как в законе: «Нет женщины, есть палка для кожи ее». Разве я плохой человек?
Ниссо не ответила.
– Почему молчишь? Почему боишься меня?
– Не боюсь! – отрывисто и резко сказала Ниссо. – Пусти.
– Подожди, Ниссо… Поговори со мной… Разве тебе плохо жить у меня? Разве ты мало ешь? Разве нет одежды? Разве я злой? Разве в Дуобе ты знала такую жизнь? Сердце твое черно. Глаза твои злы, как у дикой кошки… Душа твоя всегда в другом месте… Почему, скажи?
– На свою половину зовешь меня, – медленно ответила Ниссо. – В саду спать хочу.
– Э, Ниссо!… Разве я такой с тобой, как с другими? Знаешь, мудрец говорит: «Если ты проведешь у чьих-нибудь дверей год, в конце концов тебе скажут: «Войди за тем, для чего стоишь!» Я твой хозяин, твой властелин, я большой человек, кто скажет, что Азиз-хон не большой человек? Не бью тебя, не приказываю тебе, стою у твоих дверей, жду… Разве я мешаю тебе делать, что хочешь? Разве спрашиваю тебя, зачем носишь от меня тайну? Вот это, например, – Азиз-хон указал ладонью на развернутый узелок, – что?
– Амулеты мои, – коротко бросила Ниссо.
– Хорошо, амулеты, – терпеливо протянул Азиз-хон. – А еда зачем? Лепешки, мука?
– У меня тайны нет… Для друга приношу это!
– У тебя есть… друг?
– Кэклик мой приходит сюда, когда я свищу! – не уловив выражения глаз старика, ответила Ниссо. – Сидит на моей руке, клюет из моей руки. Это плохо? Ты захочешь его отнять? Ты говоришь: ты хороший человек, а твой Зогар, как собака, вынюхивает каждый мой след!
Азиз-хон облегченно вздохнул. Ниссо продолжала, глядя ему прямо в лицо:
– Что мне твои одежды, твоя еда, твои разговоры? Твои жены – как злые дэвы, твой Зогар – вонючий хорек, твой дом – зерновая яма в земле. Ты не пускаешь меня на пастбище, ты не пускаешь меня к реке, ты хочешь, чтоб я, как лягушка, купалась в твоем грязном пруду. Кто не хочет пустить в мою голову камень? Ты злой человек, я жить у тебя не хочу, слушать тебя не хочу, ничего не хочу. Лучше бей меня, я хочу умереть! Пусти!
Ниссо вырвала свою руку из руки старика, отбежала в сторону, припала к большому гладкому камню, уткнув лицо в ладони.
Азиз-хон, поглаживая бороду, задумчиво глядел на Ниссо. Он готов был поддаться желанию встать, неслышными шагами подойти к ней… Но из-за камня выскочил маленький, каменно-серый, коренастый кэклик. Повертел головой, быстрой перебежкой приблизился к гребню камня. Остановился, напыжившись, встряхнул крыльями с голубоватым оттенком, осмотрелся. Потом, вытянув вперед шею, пробежал вниз по камню, прокричав: «Тэкэ-кэ… Тэкэ-кэ… Тэкэ-кэ…», ширкнул крыльями и вскочил на плечо Ниссо. Ниссо резко повернулась, схватила его, прижала к груди и стремглав убежала в глубину сада.
Сразу остепенившись, Азиз-хон улыбнулся. Наклонился к узелку, связал конца и, сунув узелок в расщелину, завалил ее листьями. Вздохнул, покачал головой и медленно направился к дому, вертя в пальцах черенок плети. Его сердце положительно размягчалось, когда он раздумывал о Ниссо. И он совсем не знал, что делать с ней дальше.
Во дворе дома Азиз-хон увидел Зогара: валяясь на циновке, он сплевывал абрикосовые косточки. Азиз-хон подступил к нему в бешенстве, грозя плетью, пробормотал:
– А тебя я отправлю рыть канал в ущелье. И чтобы больше ты не смел нюхать следы девчонки! Валяешься целый день! Прочь отсюда!
И ошеломленный Зогар, услышав над собой свист плети, кинулся в сторону, перепуганный, как провинившаяся собака.
