Текст книги "Избранное"
Автор книги: Павел Лукницкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 51 страниц)
5
Ниссо с террасы видела все, что происходило внизу: люди бежали вдоль канала, крошечные их фигурки усеяли пустырь; потом взвился красный флаг там, где острое зрение Ниссо различало среди других фигурок – наверно, совсем не думавшего о ней в ту минуту – Шо-Пира. Кто-то, вероятно Бахтиор, стоял на камне под красным пятнышком флага и размахивал руками; ветер порой доносил гул голосов. Потом все кинулись к Шо-Пиру. Ниссо сначала даже испугалась, но, всматриваясь зорче, различила: ущельцы, тесно его обступив, поочередно протягивали руки к чему-то черному, что Шо-Пир держал перед собой. Толпа разомкнулась, и несколько человек разбежались по пустырю, вдоль канавок; толпа поредела, от нее отделились люди; размахивая руками, суетясь, снова собрались вокруг Шо-Пира…
Ниссо захотелось есть. Она пошла в кладовку, набрала из деревянной чашки полную горсть тутовых ягод. Снова стала смотреть. И почему-то теперь Ниссо не слишком тревожилась о себе, – то ли крошечные фигурки людей, наблюдаемые так издалека, сверху, казались ей безобидными, то ли просто ей надело тревожиться… Зрелище занимало, развлекало ее.
Но вот на тропинке показался человек в белом халате. Человек поднимался, приближался к Ниссо. Она узнала в нем Бахтиора.
Бахтиор, конечно, идет за ней, ей сейчас придется спуститься туда, к этим людям! Маленькие фигурки внизу сразу стали чужими, жестокими людьми, они будут говорить о ней, судить ее, как виноватую, желать ей зла!… А Шо-Пир станет кричать на них и бороться с ними, и вообще станет страшно, и уже сейчас страшно!… Бахтиор приближается, – что скажет ей Бахтиор? Скажет: беги, тебя решили отдать… Или скажет другое? Что будет?
Зябко передернув плечами, Ниссо беспокойно оглядела свое новое, полученное от Кендыри платье, медный браслет на левой руке, – на нем ослепительно сверкнул солнечный луч, – ждала, перебирая красную кисть косы дрожащими пальцами…
Бахтиор подошел к террасе.
Чувствуя, что щеки ее горят, Ниссо провела по ним ладонями, хотела улыбнуться Бахтиору, но улыбка не получилась.
– Ты пришел, Бахтиор?
– Пришел, Ниссо, – просто ответил Бахтиор, – идем вниз, о тебе разговор теперь. Скользнув по ее фигуре мгновенным, будто проверяющим взглядом, добавил: – В чужом платье пойдешь?
Разговор о платье уже был утром, Шо-Пир сказал: «Пусть в этом пойдет, не в рубашке же Гюльриз ей быть перед всеми?» – и Бахтиор согласился. А сейчас вот опять начинает, к чему это?
– Что было внизу? – спросила Ниссо, и Бахтиор торопливо заговорил.
– Понимаешь, глупые у нас люди! – Бахтиор засмеялся. – Участки делили. Шо-Пир тебе рассказывал, как будем делить? Вот так делили: он шапку держал, все по очереди из нее вынимали камни… Карашир участок Рыбы очень хотел, Исоф тоже очень хотел участок Рыбы. А камень, на котором мы рыбу нарисовали, достался Худододу. Он пошел смотреть свой участок, а Карашир и Исоф побежали за ним. Побили его, потом между собой подрались! Карашир дергал бороду Исофа, Исоф с Карашира овчину стянул. Шо-Пир закричал – знаешь, от такого крика деревья перестают расти, – побежал, разнял дерущихся, ругать их начал… Пойдем, разговаривать некогда. Ждут тебя…
Ниссо, однако, еще не собралась с силами, ей хотелось затянуть разговор.
– А скажи, Бахтиор, тебе дали участок?
– Дали! Ничего, тоже хороший участок. Весной пшеницу сеять поможешь мне? Скажи мне, Ниссо, поможешь? Вот хорошо мы стали бы вместе работать!
И Бахтиор так взглянул на Ниссо, что она впервые потупилась перед ним, но сразу вскинула голову и – скорей, только бы он не заметил смущения, заговорила:
– Что будешь сеять? Еще скажи, о зерне разговор был? Как решили?
– Спорили очень долго. Одни кричат: «Соскучились животы у нас! Год ждали хлеба!» Рыбья Кость кричит: «У меня восемь детей!» Еще кричат: «Не хотим каравана ждать! Есть хотим, лучше через год голод, чем сейчас голод!» А Шо-Пир, знаешь, что им сказал?
– Наверное, хорошо сказал им Шо-Пир!
– Шо-Пир сказал: «Сейчас не голод! Есть места, где траву едят, вы траву не едите еще! Лучше двадцать дней на одном туте сидеть, чем голодать всю зиму и еще целый год. Если начнете есть собранное зерно, на сколько дней его хватит? Что будете сеять на будущий год?» Вот так Шо-Пир сказал, и один факир ответил ему: «Это правильно, осел траву под собой ест, на навоз ложится; мы люди, а не ослы, не надо трогать зерно, не надо его молоть…» Так сказал, все спорить устали, Мирзо-Хур начал говорить, ему не дали…
– Значит, не будут трогать?
– Не будут. Сказали. Идем теперь, беспокоюсь я, нана не пришла…
Ниссо не хотелось идти.
– Идем, Ниссо, слышишь? – громко, но неуверенно повторил Бахтиор.
– Что будет со мной, Бахтиор? Скажи, Бахтиор?
В словах Ниссо он услышал мольбу и помрачнел.
– Идем… Сам не знаю…
Подавив вздох, Ниссо встала и молча сошла со ступенек террасы. Бахтиор, забыв об обычае, который требовал, чтоб женщина всегда шла позади мужчины, пропустил Ниссо и двинулся за ней следом. Ниссо шла по тропе, прикрывая рот и нос широким рукавом. Ее лицо было тревожным и бледным. Она не скрывала от Бахтиора своего страха, а он не научился еще находить слова, какими можно ободрить женщину. И тоже шел молча. «Вот, – думал он, – решат отдать Азиз-хону… Что будет тогда? Шо-Пир не отдаст. Шо-Пир скроет ее, уведет в Волость, так сказал он вчера. Что я буду делать? Я тоже пойду… Шо-Пир в Сиатанг вернется, я не вернусь. Там останусь. Рядом с ней буду жить!»
Красные привязанные косы Ниссо падали ей на грудь, красные кисти их при каждом шаге ударялись об ее колени и тяжело раскачивались; Бахтиор следил за пальцами босых ног Ниссо, – как осторожно касались они острых граней камней!
Ниссо шла по тропе покорно, как овечка, которую ведут на заклание. Мысли ее были о Шо-Пире: хватит ли у него могущества, чтоб не дать ее в обиду? Приближаясь к пустырю, всматриваясь в толпу сиатангцев, она выискивала в ней Шо-Пира. И, увидев его, глубоко вздохнула. Над каменной плитой трепетал флаг. Ниссо пристально вглядывалась в красную волну флага, подумала, что в неизбежной опасности он ей поможет, и пошла уверенней, а глаза ее стали дерзкими.
6
– Большинством решать будем? – спросил Мирзо-Хур, первым нарушив тишину, какой встретили ущельцы появление Ниссо.
Тишина эта была долгой и напряженной. Она началась, когда Бахтиор провел Ниссо к Шо-Пиру, Худододу и другим членам сельсовета. Она продолжалась, пока две сотни глаз, скрестив взгляды на лице Ниссо, на руках ее, на косах, на платье, изучали ту, о которой все эти дни было столько разговоров – открытых и тайных, громких и приглушенных, полных зла и добра, расчета и зависти. Вот она перед ними, как на суде, – неверная жена мужа, беглянка, рискнувшая обрушить на себя гнев могущественного человека Высоких Гор… А она красива, это видят все, Азиз-хон не был дураком, купив себе такую жену! Она, должно быть, смелая: стоит, прикрыв руками только подбородок да губы, а глаза смотря прямо, дерзко смотрят ее глаза!…
Шо-Пир хорошо понимает вопрос Мирзо-Хура – ехидный вопрос, но что ответишь купцу? Сколько было разговоров о том, что теперь все дела решаются большинством.
Шо-Пир думает об отсутствующей Гюльриз, о Женах Пастбищ, обводит взором сидящих вокруг мужчин и считает немногих, которые могут открыто выступить против Установленного. И, неприязненно взглянув на купца, Шо-Пир отвечает резко:
– Большинством!
Тишина продолжается. А купец, сам не замечая того, самодовольно потирает руки…
«Сейчас говорить или послушать сначала, что скажут? – думает Шо-Пир. пожалуй, пусть лучше выговорятся… Послушать надо сначала». Встает, обращается к выжидающим первого слова ущельцам:
– Товарищи! Вот девушка… Из Яхбара пришла… Мучают там людей, на советскую сторону они и бегут! Среди нас хочет жить она, как человек. Пришла к нам за справедливостью и защитой. Пусть узнает, что народ наш свободен, что справедливость в нем есть. Кто хочет говорить первый?
– Я хочу! – поднялся зобатый Науруз-бек, и все напрягли внимание: давно уже не говорил перед народом бывший судья. – Ты, Шо-Пир, сказал о справедливости в нашем народе? Верно это: справедливость в нашем народе есть, но ты не понимаешь ее. Недавно ты здесь и мало что знаешь. Вот ты не знаешь, кто сотворил Высокие Горы. А мы это знаем. Их сотворил Молчащий, когда увидел, что на земле повсюду распространился грех. Он сотворил их, чтоб было на земле безгрешное место. Тогда вырос в горах наш народ. Зеленая звезда освещала его своими лучами, только для нашего народа светила эта звезда. Но однажды в нашу страну пришла женщина. Она пришла из тех мест, где был распространен грех, и она принесла грех сюда. В ту ночь Зеленая звезда погасла и упала на землю. Камни, которые до тех пор были зелеными, в ту ночь почернели… С тех пор наша страна называется Подножием Смерти, в ней только черные камни, они придавили землю. И разве у нас светлое небо? Взгляни быстро на небо, ты увидишь, оно черное, и только потом оно покажется тебе голубым! Оно черное, черное… Все это сделала женщина, пришедшая в наши горы. С тех пор все потомки ее черны, черны у них души. Ты знаешь, кто эти люди? Эти люди – факиры… Ты говоришь, наш народ справедлив? Ты не прав. Справедливы и белы только те, кто произошел не от той женщины, – шана, сеиды и миры. Ты пришелец, Шо-Пир. Что ты знаешь о нашем народе? Что знаешь ты о шана, сеидах и мирах? А знаешь ли ты, что миры, шана и сеиды не одеваются в черные одежды? Что бог запретил им иметь черный скот? Что каждый родившийся черный ягненок должен быть зарезан? Что если мир придет к кому-нибудь в дом и в доме найдется для него только черное одеяло, он никогда не накроется им? Он выйдет из дома, потому что так установлено! Посмотри на нас: мы сидим вместе здесь – в халатах белых и черных… Кто сидит в черных? Факиры, потомки греха, потомки женщины, женщины, убившей свет Зеленой звезды. Однако вижу в белом – факира… Нарочно надел, Бахтиор? Смеешься над Установленным? Смейся! Твой час придет!
В гневном исступлении Науруз-бек потрясал руками. Его зоб качался под бородой. Брызжа слюною, он обращался уже не к Шо-Пиру, а ко всей толпе, он, казалось, готов был наброситься на всякого, кто осмелится ему возразить. Он кричал:
– Женщина к нам пришла? Ха! Разве это женщина перед нами? Смотрите все на нее! Она как будто такая, как все. Мы знаем: она жена хана. Но она рождена от факира, – ее душа черна и презренна. Это только преступное подобие женщины, совершившее великий, смерти достойный грех. Хорошо, мы оставим ее, но что будет? Солнце погаснет и упадет на землю, если мы оставим ее среди нас. Все травы и воды станут такими же черными, какими в тот раз стали камни. И все люди умрут… И наши горы, ставшие после первого греха Подножием Смерти, будут теперь Горами Смерти… Этого хочет Шо-Пир? Об этой справедливости говорит? И вы, факиры, этой свободы ждете? Не слушайте, люди, Шо-Пира, он безумец! Пусть сами женщины скажут, правильны ли мои слова, вот сидят старые, мудрые женщины… Зейнат Богадур, ты мудрая женщина, встань, скажи свое слово!
Науруз-бек умолк, и одна из четырех старух, ожидавших поодаль, встала, обратилась к затаившим дыхание ущельцам.
– Я видела во сне три луны, – сказала она. – Три луны на небе я видела в ту ночь, когда к нам прибежала эта, – старуха протянула костлявую руку, указывая сухим, дрожащим пальцем на стоящую, как изваяние, Ниссо. – Что это значит? Так значит: две луны пришли на небо ждать, когда солнце погаснет. Прав Науруз-бек, правду он говорит. А утром я доила корову, из ее вымени текло кислое молоко! Значит, трава уже становится черной. Мы не видим этого, пока еще солнце не погасло, но коровий желудок уже все чувствует, потому что скотина всегда прежде людей чует беду… Кто объяснит, почему это случилось в ту ночь, когда в Сиатанге в первый раз появилась эта – бежавшая от Азиз-хона жена? Кто объяснит?
– Пусть Бобо-Калон объяснит! – послышался голос в толпе. – Пусть объяснит мудрейший…
– Правильно! – воскликнул, подняв обе руки, Мирзо-Хур. – Я здесь чужой человек, мне все равно. Я всех готов слушать. Послушаем Бобо-Калона! Скажи свое слово, Бобо-Калон!
Шо-Пир и Бахтиор переглянулись.
– Бобо-Калон… Бобо-Калон! – кричали в толпе.
– Пусть говорит, черт с ним, – кивнул Шо-Пир Бахтиору, – пусть выговорятся они до конца! – И, коснувшись руки стоявшей перед ним бледной Ниссо, сказал: – Сядь и будь спокойна!
Ниссо опустилась на камень.
– Смотри на них, не опускай головы! – прошептал Шо-Пир, и Ниссо, поставив локоть на каменный стол, подперла подбородок ладонью.
Бобо-Калон встал. Руками оперся на палку, устремил взор поверх всех сидящих к вершинам гор и заговорил медленно, как бы читая на зубцах вершин начертанные там и зримые только ему слова:
– Моя борода бела, мои руки сухи, я прожил пять кругов; от года Скорпиона до года Зайца – пять раз. Глупы те, кто хочет изменить мир, который вечен и неизменен. Вот эта гора стояла всегда, как стоит сейчас. Вот эта река, что бежит позади меня, шумела так же, и воды в ней было не больше, не меньше. И солнце светило, и травы росли, и ночь приходила после каждого дня, и луна по ночам плыла. Все было всегда как сейчас. Все было так тысячу лет назад, тысячу лет подряд… Что установлено в мире, люди менять не должны. Это истина, в ней мудрость и свет. В ней счастье каждого человека…
– И ты думаешь, Бобо-Калон, о своем счастье сейчас? – вдруг язвительно выкрикнул Бахтиор.
– Яд в твоих словах слышу, Бахтиор, – продолжал Бобо-Калон. – Мое счастье – в покое души и в созерцании истины… Я думаю о счастье сидящих здесь. Я думаю даже о тех, кто ныне одержим беспокойством. О белых людях я думаю и о вас, о черных факирах, думаю, ищущих счастье во лжи. Прав Науруз-бек: первый грех был от чужой женщины, этот грех погасил свет Зеленой звезды. Вот опять к вам пришла чужая женщина! Разве в прежнее время был бы у нас разговор? Такую женщину положили бы в мешок, весь народ бил бы ее палками, чтоб потом выбросить в реку… Настало время иное: вокруг этой женщины разговор о справедливости… Но все, что совершается в мире, совершается по воле покровителя. Вот мое слово: пусть эта женщина останется здесь, и пусть гаснет солнце и травы становятся черными!
Бобо-Калон сел на камень. Ниссо стало страшно, и она с тревогой в глазах обернулась к Шо-Пиру.
Шо-Пир, знавший много преданий и легенд сиатангцев, решил, что сломить направленное на него оружие можно только таким же оружием. Надо было сейчас же, немедленно придумать что-то необычное, действующее на воображение ущельцев. Мысль работала с необычайной быстротой… Да, да, все на свете меняется каждый миг, река прорезает горы, ущелье углубляется и растет, и ханского канала когда-то не было вовсе, а долина орошалась исчезнувшим ныне ручьем, а вот теперь есть новый канал, которого не было год назад… Но об этом потом, а сейчас надо иначе…
– Так! – произносит Шо-Пир, выпрямляясь и выступая вперед. – Выслушайте меня! Я пришел издалека! Но я тоже кое-что знаю. Мир ваших гор – это еще не весь мир. Разные есть миры на нашей великой земле. Есть такие: год ехать верхом – ни одной горы не увидишь. Есть такие: деревьев так много – огонь зажги, ветром его гони, а все-таки всех деревьев не пожрет никогда. Есть такие, где и самой земли нет, а только вода, кругом вода, как пустыня вода. У вас даже слова такого нет, чтобы назвать мир воды. Каких только стран нет на нашей земле – есть такие, где солнце полгода не выходит на небо, дни и ночи темны одинаково, а другие полгода – ночей не бывает, не спускается солнце с небес…
Шо-Пир запнулся, подумал: «Черт! Мало я книг читал!» Он чувствовал на себе выжидающие взоры ущельцев. Лоб его покрылся испариной. Он снял с головы фуражку, вертя ее руках, глядел на нее. Коснулся красноармейской звезды… И вдруг, подняв фуражку, заговорил быстро, уверенно:
– Вот смотрите! Что это блестит? Смотрите, что это? Это звезда, красная звезда, вы видели ее на моей шапке много раз. А вы о ней думали? Нет! Откуда она? Что означает? Я вам скажу… В тех землях, откуда я к вам пришел, было много бед! Были люди такие, которые… волки были они, не люди: убивали справедливость на наших землях. Сами – белые, руки у них – белые, а сердце… Вот, смотрите на ледники ваши: далеко? Как отсюда до ледников наши поля. По грудь мою высотой вырастает на них пшеница, такой пшеницы и во сне не видели вы! Мой народ собирал ее. Все зерно сложить – выше ваших гор было бы. А люди голодали хуже еще, чем вы. А почему голодали? Те, проклятые, волчье племя, все отнимали у нас… Миллион! Тутовых ягод на всех ваших деревьях, наверное, меньше миллиона… А у нас там – много миллионов людей. Но у тех, проклятых, были ружья, тюрьмы и палачи для таких, как мы, для миллионов. Правили они нами, горло перегрызали всем непокорным, заковывали в железные цепи руки и ноги. Боролись мы, восставали, в мученьях умирали. Но вот пришел человек, мудрейший, великий человек, в мире таких еще не бывало! В его сердце было любви к справедливости столько, ненависти ко злу столько, словно весь народ вместил он в сердце свое! И закипела в нем живая красная кровь, рождая бессмертное зовущее слово – всесильное слово всего народа. Зажглось оно огромной красной звездою. И лучшие друзья того великого человека, а за ними тысячи смелых, крылатых духом вознесли над миром красный свет этой звезды; проник он в миллионы сердец, и вспыхнули они разом, сжигая везде проклятых насильников, пробуждая в племени справедливость, радость и счастье, о которых люди мечтали тысячу лет…
«Теперь скажу, – подумал Шо-Пир, – теперь получится! Об Октябрьской им расскажу, о товарище Ленине, и как в гражданскую воевали, и как…»
– Шо-Пир! Шо-Пир! – схватив за рукав вдохновленного созданием новой легенды Шо-Пира, горячо воскликнул Бахтиор. – Смотри, идут! Скорее, скорее!
– Что такое? – обернулся Шо-Пир. – Кто идет?
– Жены Пастбищ идут! Смотри!
Шо-Пир, а за ним и все собравшиеся на пустыре сиатангцы обернулись к последним домам селения, из-за которых вприпрыжку, мыча и гремя деревянной посудой, выбежали на тропу коровы, подгоняемые женщиной. За нею россыпью, по камням прыгали овцы. Из-за угла последнего дома показались еще несколько женщин; они бежали, пронзительными криками понукая овец, стегая их хворостинами. Женщины явно стремились сюда, к пустырю, на собрание!…
7
Этого не было никогда! Вся толпа знала, что этого не было никогда. Мир переворачивался на глазах…
Жены Пастбищ возвращаются раньше времени и без мужчин! Жены Пастбищ спешат на собрание, не боясь смотрящих на них мужчин. Жены Пастбищ, – не привидения, не сон и не дэвы, – вот они бегут сюда по тропе, гоня скот, и первой бежит, размахивая рукавами белого платья, с распущенными по ветру волосами старуха Гюльриз! А за ней… Каждый из ущельцев всматривается в женщин, бегущих за ней, – не может быть, чтоб среди них была его жена или дочь!
И только Шо-Пир стоит, сунув руки в карманы, и уголки его губ вздрагивают, ему хочется в эту минуту смеяться радостно, неудержимо! Сам того не замечая, он сжимает большой горячей ладонью плечо доверчиво приникшей к нему Ниссо.
Коровы мычат, овцы оглашают воздух блеянием, далеко разносятся резкие женские голоса.
Неужели старой Гюльриз все удалось? Что будет сейчас? Что будет?
Но сдержанная улыбка сходит с лица Шо-Пира: пять, шесть, восемь… девятая… Овцы еще бегут, но где ж остальные женщины?
Неужели их только девять? Неужели никто больше не покажется из-за гряды скал?
А эти девять уже приблизились, ущельцы уже различают их лица, но Шо-Пир глядит дальше, туда, где под скалами виден черный дом Карашира, из-за которого выбегает тропинка… Она пуста!
Бахтиор тихонько дергает за рукав Шо-Пира, взволнованно шепчет:
– А где же остальные, Шо-Пир?
Шо-Пир проводит рукой по глазам, будто зрение его утомилось.
– Больше нет, Бахтиор! – упавшим голосом говорит он, но, кинув взгляд на толпу, горячо шепчет: – Ничего, это ничего. Пусть девять! Ты же понимаешь? И это здорово!
Коровы, добежав до пустыря, разом останавливаются, раздирают тишину упрямым, протяжным мычанием. Блеющие овцы, наскочив на людей, пугливо рассыпаются, и женщины бегут за ними, крича на них, стараясь хлесткими ударами собрать их в кучу.
Шо-Пир видит Саух-Богор и сразу отыскивает взглядом Исофа, – вот он стоит, застыв, кулаки его сжаты; разъяренный, он весь напряжен, еще минута он кинется к жене. Мгновенно оценив положение, Шо-Пир срывается с места, легко прыгая с камня на камень, бежит сквозь толпу сиатангцев к женщинам, сгоняющим овец.
И, едва добежав, весело, во весь голос кричит:
– Большой праздник! Слышите, товарищи? Большой праздник сегодня! Наши подруги пришли! – И так, чтоб все слышали, чтоб никто не успел опомниться, восклицает: – Саух-Богор, здравствуй! Зуайда, здравствуй! И ты… здравствуй, Нафиз! И ты… Мы ждали тебя, Гюльриз! Бросайте овец. Идемте со мною, почетное место вам!
Кто из мужчин в Сиатанге до сих пор так разговаривал с женщинами?
А Шо-Пир, окруженный ими, взяв под локоть Саух-Богор, уже ведет ее сквозь толпу к тому камню, за которым стоят Бахтиор, Худодод и товарищи их… И понимает, что уже не кинется на свою жену Исоф. Вот он стоит, пропуская женщин мимо себя, бледный, с трясущимися губами, негодующий, не в силах понять, что же это такое: его жену, держа под руку, проводят мимо него, а он не имеет власти над ней, не смеет обрушить на нее свою ярость!
Саух-Богор идет, опустив глаза, она побледнела тоже, только сейчас осознает она всю дерзость своего поступка, но Шо-Пир ободряет ее. Другие женщины жмутся одна к другой, проходя с Шо-Пиром сквозь толпу, под взглядом мужских глаз.
Справа на камне сидит Бобо-Калон, – Шо-Пир проходит мимо так, будто не замечает его, но быстрый, мельком брошенный Шо-Пиром взгляд не пропустил ничего: палка Бобо-Калона переломлена пополам; смотря в землю, он ковыряет обломком щебень под ногами, а вместо него, выгнув шею и задрав клюв, сердито смотрит на женщин сокол, сидящий на плече старика… А рядом с Бобо-Калоном, облокотившись на камень, полулежит Кендыри, невозмутимый и даже, кажется, чуть-чуть улыбающийся. Чему улыбается он? И так же, как Бобо-Калон, потупив взгляд, купец Мирзо-Хур поглаживает и поглаживает свою черную бороду.
– Садитесь, гости! – спокойно говорит Шо-Пир, подведя женщин к гнейсовой, заменяющей стол плите. – Худодод, посади сестру с собой рядом! Садись, Зуайда… Вот Ниссо, которая вас ждала!…
И, заняв прежнее место, Шо-Пир резко оборачивается к толпе.
Тишины уже нет, – медленный, глухой в толпе нарастает ропот. Надо не потерять решающего мгновения, этот ропот надо прервать…
– Науруз-бек! Слушай ты, Науруз-бек! – отчетливо и уверенно произносит Шо-Пир. – Ты кричал, Науруз-бек: «Пусть женщины сами скажут, чьи правдивы слова!» Зейнат Богадур о трех лунах сказала нам? О скисшем молоке нам сказала? Старая, мудрая женщина! Вот еще одна старая, мудрая женщина – среди этих, пришедших к нам, – кто не знает нашей Гюльриз? Здесь спор у нас был, Гюльриз, что делать с Ниссо? Скажи, Гюльриз, и ты свое слово, послушаем мы!
– Нечего ей говорить! – вскочив с места, подбоченясь, кривя лицо, пронзительно крикнула Рыбья Кость. – Я тоже женщина, говорить хочу! Распутница эта Ниссо, от мужа ушла, за двумя мужчинами прячется! Тварь она, зачем нам такую! Гнать ее надо от нас, гнать, гнать, гнать!…
– Правильно! Зачем нам такую? – подхватил с другой стороны пустыря Исоф. – Зараза она – наши жены не повинуются нам, Не собаки мы, хозяева мы наших жен! Азиз-хону отдать ее!
– Отдать! Пусть уходит! – выкрикнул еще какой-то ущелец, перешагивая через толкнувшуюся в его ноги овцу.
– Камнями бить!
Решающий момент был, казалось, упущен. Но тут сама Гюльриз легко, как молодая, выбежала вперед.
– Довольно волками выть! – перекрывая все выкрики, возгласила она. Меня, старую, слушайте! Кто слушает змеиные языки? Лжет Рыбья Кость, одержима она, наверно! Не мужчины взяли к себе Ниссо. Я сама взяла ее в дом, моей дочерью сделать хочу, нет дочери у меня! Пусть живет у меня, пусть посмотрят все, какой она будет! Силой взял ее себе Азиз-хон, не была она женою ему, ничьей женой не была. Не ханская у нас власть, новая у нас власть, какое нам дело до Азиз-хона?
Уронившая лицо на ладони, оскорбленная, полная смятения, ужаса, Ниссо теперь подняла голову, следит за старой Гюльриз. А Шо-Пир, зная, что дело решится голосованием, понимает, что расчет на Жен Пастбищ все-таки провалился; он обдумывает, что надо сказать ему самому, простое, самое важное. Он знает: ущельцы в своих настроениях переменчивы, язвительная насмешка и короткая острая шутка сразу всех расположат к нему…Ему вспоминается комиссар Караваев. Если бы, живой, он был сейчас здесь!…
А Гюльриз все говорила, рассказывая собравшимся о своей трудной жизни, в которой ни один человек не мог бы найти дурного поступка. Это было известно ущельцам. Даже самые враждебные Бахтиору люди относились к ней с уважением и потому сейчас слушали Гюльриз, не перебивая. И когда Гюльриз кончила говорить и воцарилось молчание, Мирзо-Хур испугался, что уже подсчитанные им будущие барыши могут выскользнуть из его рук. Он поспешно встал.
– Ты, Мирзо, молчи, – тихо сказал ему Кендыри. – Не надо тебе говорить.
– Скажу, не мешай, – махнул рукой купец и закричал собранию: – Пусть так! Как старый соловей, пела нам Гюльриз! Может быть, и красиво пела! Может быть, эту ханскую жену можно ставить здесь. Может быть, проклятие не падет на нашу землю. Я чужой человек, я пришел из Яхбара. Там власть одна, здесь другая. Но для честных людей повсюду один закон! Вы забыли, Азиз-хон платил за Ниссо сорок монет. Если у человека убежала корова и прибежала в чужое селение и чужие люди оставили ее у себя и не хотят вернуть тому, от кого она убежала, что скажет хозяин? Он скажет: «Отдайте мне деньги, которые стоит она, иначе вы воры!» Кто же из вас хочет славы: все живущие в Сиатанге воры? Дайте мне сорок монет, я отнесу Азиз-хону, тогда не будет беды! Так сказал я. Что ответите мне?
Довод купца снова вызвал волнение ущельцев: кто мог бы найти у себя сорок монет?
Снова поднялся Науруз-бек:
– Большинством решать будем! Поднимайте руки. Считать будем руки!
– Считать! Считать! – закричали ущельцы.
И тут с места поднялся Кендыри. До сих пор он держался незаметнее всех. Но он ясно ощущал: старики говорили то, чего ждал он от них, что ему было нужно. Но результат ему был нужен другой. Людей здесь, в Сиатанге, для него не существовало: в затеянной им тонкой игре он относился к ним, как к фигурам на шахматном поле; Ниссо представлялась ему пока только одной из пешек… Но именно этой пешкой рассчитывал он кончить большую игру… Уверенный в себе, встав с места, он очень спокойно потребовал:
– Я говорить хочу!
Казалось бы, Кендыри был всего-навсего брадобреем. Почему бы приверженцы Установленного захотели внимать ему? Но, услышав его требовательный возглас, Науруз-бек закричал:
– Пусть говорит! Слушайте Кендыри все!
И покорные Науруз-беку старики мгновенно примолкли. В наступившей тишине Кендыри не торопясь подошел к Шо-Пиру, улыбнулся ему, молитвенно сложив на груди руки, обратился к ущельцам.
– Я маленький человек, – тихо начал Кендыри. – Я живу здесь, да простит меня покровитель, но раньше я жил за Большой Рекой… И теперь хожу туда по милости Мирзо-Хура. Доверяет он мне свои торговые дела. Маленькие люди любят слушать разговоры о больших людях. Азиз-хон – большой человек во владениях своих, и большие о нем идут разговоры. Слушал я, почему не послушать? Так говорят: купил он себе молодую жену и жил с ней. Жена Азиз-хона была как лепесток цветка. Но женщины подобны воде; пока стенка кругом, вода неподвижна, чиста, и в ней отражается небо. Если стенка сломается, вода убегает из водоема, бежит бурная, мутная, бьется по камням, не находит себе покоя и сама не знает своего пути: куда наклон есть, туда и бежит, все ниже… Не закрыл ворот дома своего Азиз-хон. Убежала его жена. Вот она: вы все ее видите! Разные здесь говорились слова. Говорили, что солнце погаснет, если в Сиатанге останется женщина, принесшая грех. Но не эта женщина решает судьбу миров. Что она? Жена, неверная мужу! А разве мало в мире неверных жен? Разве перестает от этого расти хоть одна травинка?… Нет! Судья Науруз-бек был не прав. Он принял пылинку за гору. И Бобо-Калон был не прав. Гюльриз хочет взять Ниссо в дочери? Старой женщине нужна в хозяйстве помощница… Жалко нам этого? Нет. Может женщина жить одна? Я слышал о законах советской власти: по этим законам женщина может жить одна; пусть живет здесь и пусть работает. Ей тоже можно участок дать: захочет сеять пшеницу, пусть сеет… Мирзо-Хур говорит: Азиз-хону надо сорок монет отдать? Ха! Нужна ему жена, которая покрыла себя позором! Не нужна, плевать ему на такую жену. Он уже купил себе новую – моложе и красивее Ниссо, и заплатил за нее сто монет. Азиз-хон – богатый человек и могущественный, каждый день он может покупать себе новых жен! Что ему эти сорок монет! Он может их бросить под копыта ослу, он может их бродячим музыкантам отдать… Он не вспомнит о них… А если нужно их отдавать, разве Ниссо сама не может вернуть? Пусть на ней лежит долг. Что ж? Кто живет без долгов? Разве все вы не должны Мирзо-Хуру? Разве вы воры, что до сих пор не отдали долгов купцу? Купец доверяет всем. Дело купца – кредит. Мирзо-Хур уже сказал свое слово, он уже поверил Ниссо, что она может вернуть долги. Вот она сидит в новом платье! Его дал Ниссо в долг сам Мирзо-Хур. Он дал ей шерсть, чтобы она вязала чулки, она уже вяжет их, работает, чтоб отдать долг Мирзо-Хуру. Пусть работает дальше. Пусть два года работает – она отдаст все долги и те сорок монет, что Азиз-хон заплатил за нее. Мы знаем: Шо-Пир хочет помочь ей, Бахтиор тоже хочет помочь, иначе разве решила бы Гюльриз взять себе Ниссо в дочери? Вот я о себе скажу: я нищим пришел, теперь все есть у меня. Спасибо купцу, помог мне. Знал он: тот, кто пришел сюда, не уйдет назад. Я не ушел и все долги ему отдал. Кто из нас не отдаст свои долги купцу? Разве мы не честные люди? Я вам скажу: он немножко обижен, торговля его не идет, он даже хочет отсюда уйти, признаюсь вам, он говорил мне. Зачем обижать его? А если он, правда, захочет уйти? Все долги ему тогда сразу отдавать! Разве можем мы это? Я спрашиваю: кто мог бы сразу отдать все долги?
Кендыри замолк. Ущельцы молчали. Озадаченный неожиданной речью Кендыри, не понимая, что заставило его встать на защиту Ниссо, Шо-Пир тоже молчал. Шо-Пир видел, что речь Кендыри не вызывает ни у кого возражений, Бобо-Калон молчит, Науруз-бек молчит, и все старики молчат. Шо-Пир чувствовал, что за словами Кендыри скрывается нечто, совершенно ему не понятное, но вместе с тем было ясно: Кендыри требует оставить Ниссо в селении. Его доводы вовсе не так убедительны для тех, кто с таким ожесточением требовал изгнания Ниссо, однако никто ему не возражает, все как будто согласны с ним… И ведь почти все, что сказал Кендыри, мог бы сказать и сам Шо-Пир… Во всяком случае, Кендыри говорил не как враг. Черт его разберет, что тут происходит!
