Текст книги "Избранное"
Автор книги: Павел Лукницкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 51 страниц)
– Ниссо!… Почему ты здесь?… Что случилось?
Ниссо молчала, но сердце ее, казалось, готово было разорваться от волнения и стыда.
– Что ты? Что?… Ну, что ж ты молчишь? – Шо-Пир придвинулся к ней, шаря рукою в темноте. Нащупав локоть Ниссо, скользнул пальцем по ее руке, добрался до прижатых к лицу ладоней.
– Что плачешь, Ниссо? Что с тобой? Ну, говори же, что?
– Я… я не плачу, Шо-Пир… – прошептала Ниссо. – Ничего не случилось… Не знаю я, почему… Просто так… я пришла… Сахар тебе принесла… чай… Большая дорога…
– Ты безумная! – пробормотал Шо-Пир. – Ты… – Но упрека не получилось. Он привлек плечи Ниссо к себе, почувствовал ее голову на своей груди, стал гладить растрепанные мягкие волосы. – Успокойся, Ниссо! – только и нашел он, что сказать, и волнение девушки мгновенно передалось ему. Ниссо притихла на его груди, и он ощутил быстрое биение ее сердца. Кровь бросилась ему в голову, все решения его, вся рассудительность готовы были полететь к черту. «Нет, нет… – наконец удалось ему поймать спасительную мысль. – Ей только пятнадцать лет!» – И эта мысль сразу решила все. Резким движением Шо-Пир отстранился от Ниссо, встал, решительно подошел к выходу из пещеры, раскинув руки, уперся ладонями в шершавые стены.
Ниссо различила его фигуру, смутно выделяющуюся на фоне противобережных скал. Долго стоял он так, ощущая на своем разгоряченном лице слабое дыхание прохладного ветерка. Распахнул ватник, расстегнул ворот гимнастерки. Затем резко повернулся, сделал два шага и снова сел рядом с Ниссо, взял ее холодную руку.
– Вот что, Ниссо… Давай поговорим по душам… Разве ты Бахтиора не любишь?
– Очень хочу любить его, Шо-Пир… Не люблю, – тихо и печально вымолвила Ниссо.
– Зачем же ты согласилась выйти за него замуж?
Ниссо долго молчала и ответила еще тише:
– Ты помнишь, я спросила тебя… Я спросила: ты хочешь этого?
– Глупая! Да разве могу я этого хотеть или не хотеть: только сердце решает твое…
– Мое сердце… – прошептала Ниссо и повторила громко, с досадой: – мое сердце… Разве ты не понимаешь?…
– А если я понимаю, то что?… Я хочу сказать тебе, Ниссо… Сколько лет тебе, знаешь?
– Пусть знаю. А почему мне не рано выходить замуж за Бахтиора?
– Потому… Потому… – Шо-Пир тяжело вздохнул, взволновался. – Невеста еще не жена… Есть советский закон… – И, усмехнувшись своим словам – вот поди объясни ей все, – сознавая всю нелепость своего положения, сам на себя рассердился: – Ну нельзя, Ниссо, и нет разговора. А Бахтиору можешь не считаться невестой, если не хочешь. Все равно, не скоро дождался бы он свадьбы, может, и сам передумал бы… А то, что мне ты хочешь сказать, проживешь три года еще, тоже, может быть, передумаешь…
– Не передумаю я никогда!
– Подожди!… Ты не сердись на меня… Я о счастье твоем забочусь… Ну, и довольно спорить. Знаешь что? Скоро рассвет. Тебе поспать надо!…
– Шо-Пир! – с обидой, гордо сказала Ниссо. – Я тебя люблю!
– Ну и любишь, и ладно!… Хочешь знать, я и сам тоже… Ну, словом, понимаешь… Нечего больше тут говорить… – Шо-Пир чувствовал себя смущенным; и хотя был полон нежности, принял в растерянности этот добродушно-снисходительный тон. – Будем жить, как живем. Коли любишь, подождешь два-три года, а обо мне не беспокойся, никуда я не денусь! Вот тогда и поговорим… Хорошо?
– Как хочешь, Шо-Пир, – покорилась Ниссо. – А ты другую… ну, не знаю кого… не полюбишь?
– Нет, нет, никого, успокойся, пожалуйста… И хватит об этом, давай спать, Ниссо, возьми ватник мой, посмотри, вся дрожишь, в платье одном прибежала!
Шо-Пир скинул с плеч ватник и, когда Ниссо свернулась калачиком на голом камне, накрыл ее, заботливо подоткнув полу ватника ей под бок. Провел рукой по ее волосам, неловко поцеловал в лоб и, оставив одну, отошел к выходу из пещеры. Сел на краю, закурил трубку и так, не шевелясь, скрестив на груди руки, просидел до рассвета, не зная, спит или не спит Ниссо.
Звезды над ущельем слабели. Небо светлело. Когда стало возможным различать тропу, Шо-Пир обернулся к Ниссо, увидел, что она спит, с давно не испытанной нежностью долго глядел на нее. Наконец оторвав от нее взгляд, протянул руку за ружьем и заплечным мешком, подумал, захватил также кулек с сахаром. Вынул из мешка две лепешки, положил их на камень; затем соскользнул на тропу и, вскинув ремень ружья на плечо, пошел по тропе быстрым, решительным шагом.
Ниссо, накрытая ватником Шо-Пира, продолжала спокойно спать.
8
Ровно через сутки после ухода Шо-Пира к Кендыри явился новый бродяга. Шел он не по ущельной тропе, а по вершинам первого ряда встающих над Сиатангом гор. Он долго спускался по осыпи, управляя, как кормовым веслом, длинною палкой, которая помогала ему сохранять равновесие в стремительном беге по щебню, плывущему вместе с ним вниз. Все жители Сиатанга видели этого человека и, обсуждая, кто он, удивлялись, почему он избрал столь опасный и трудный путь. Не скрываясь ни от кого, пришелец спустился на каменную россыпь пустыря. Работавшие на новых участках ущельцы, оставив кирки, с любопытством разглядывали его рваный и короткий, не достигавший невероятно грязных колен, халат, его обмотанную шерстяными веревками обувь, его рыжую, из домотканой холстины чалму. Пришелец был молод и худощав, но не был похож на голодного человека. Загорелое и обветренное, все в пятнах грузи лицо, нос с горбинкой, темные, но не черные брови никак не определяли его национальности. Он прошел мимо ущельцев, бросая на них быстрые равнодушные взгляды, сказал по-сиатангски одному из них: «Здравствуй… Где у вас живет человек по имени Кендыри?» И когда ущелец указал ему на сложенную из неровных камней ослятню, торопливо направился к ней.
Кендыри встретил его у порога. Подойдя вплотную к брадобрею, пришелец всмотрелся в его холодные глаза и, чуть-чуть уголками губ улыбнувшись, заговорил по-сиатангски:
– Нет жизни честному человеку во владениях Азиз-хона! Был у меня дом, пшеница была, корова была, восемь овец, жена, трое детей – все отнял у меня проклятый хан… Жену избили камнями, дети умерли один за другим… Я сказал: месть ему, смертный враг он мне, пойду на советскую землю, вот где жизнь таким беднякам, как я… слышал я, живет в Сиатанге бедный брадобрей Кендыри, тоже было плохо ему, ушел, теперь там хорошо живет… Приду к нему и скажу ему: давай вместе жить! Дорогу сюда искал, ноги мои болят, чуть не замерз в горах. Трудно было, страшно мне было, снежных барсов боялся, дэвов боялся. Ветер большой там, снега. Не знаю сам, как пришел. Дашь ли мне ложе рядом с твоим?… Вот спасибо людям этим, показали, где ты живешь!
Пришелец поклонился двум любопытствующим ущельцам, которые вслед за ним подошли к жилью Кендыри и стояли в почтительном отдалении, прислушиваясь к его возбужденным словам.
– Благословен покровитель! Не хотел отрывать от работы вас! Да придет к вам урожай пшеницы!
– Та-ак… – протянул Кендыри, – в ослятне живу, не погнушайся моим жилищем, иди ко мне, ложись, отдыхай! Потом разговаривать будем.
Сложив на груди руки, пришелец, низко нагнувшись, переступил порог. Ущельцы вернулись к работе и стали пересказывать всем только что слышанные слова…
– Черт бы их подрал, отстали!… Наконец-то я могу говорить на человеческом языке! – воскликнул пришелец, убедившись, что ущельцы ушли. Трудно даже вам объяснить, как эта тарабарщина осточертела мне!… Вы сразу меня узнали?
– плох бы я был, если б не сразу узнавал «паломников»! – усмехнулся Кендыри. – Какого дьявола такой трудный пусть вы избрали? Садитесь на… на землю! Как вам нравится моя квартира?
– Надеюсь, когда-нибудь в одной из столиц вы примете меня в лучшей… не хотел идти по тропе – там эти, ваши, работают…
– Видели их?
– Видел сверху – дней на десять им еще хватит работы. Успеем?
– Думаю, как раз… Об этом поговорим позже… Расскажите, какие новости т а м. Давно вы из города?
– После вашего отъезда недель через шесть уехал. Месяц блуждал в восточных провинциях, пока по вашему делу не вызвали. Ничего особенного. Угощать меня вы намерены? Есть хочу просто необычайно… Чем вы питаетесь тут?
– Прекрасно питаюсь, – усмехнулся Кендыри. – Могу сварить вам чудесную похлебку из гнилых бобов с примесью нескольких граммов первосортной сиатангской муки. Хотите?
– Я это предполагал. Мне этот самый Бхара, – как вам нравится стиль его выражений? – приблизительно описал ваше положение. Я и решил о вас позаботиться, – не следовало, конечно, нести с собой мелочи, не принятые в обиходе здешних ущельцев, но вы, уверен, меня не осудите!
Пришелец развязал свой холщовый мешок, извлек из него консервированный паштет, две банки сардин, бутылку виски, коробку сигар.
– Вы действительно хороший компаньон, дорогой мой ференги! – с удовольствием сказал Кендыри. – Кстати, как вас теперь зовут? Но давайте мы все-таки прикроем это мешком.
– Зовут меня Шир-Маматом. «Шир» – это тигр, и вполне по-здешнему… Но неужели у вас нет ни рюмок, ни хлеба? – прикрывая продукты мешком, покачал головою пришелец.
– А разве бедным брадобреям позволено иметь это?
– Придется из горлышка. Вы не больны, надеюсь?
– Так же, как и вы? – Кендыри пальцем вдавил пробку в бутылку и подал ее гостю: – Пейте!… До сих пор вы, кажется, предпочитали коньяк?
– А теперь я изредка получаю подарки от одной очень далекой, но дружественной нам фирмы.
– И думаете, крепче? – прищурился Кендыри.
– Виски?
– Нет, фирма!
– Вы, как всегда, догадливы! – улыбнулся ференги. – Дальновидность качество весьма положительное. Выпьем за это качество и за здоровье… этой… Ниссо. Вы прекрасно сумели использовать обстановку!
– Да, эта девчонка помогла нам очень… Но об этом потом, потом… Кендыри вскрыл консервы ножом, с наслаждением хлебнул из бутылки глоток, аккуратно обрезал кончик сигары, повертел ее в руках. – Неужели «гавана»?
– Первосортная, мой друг. Специально таскал с собою для таких отверженных «маячных смотрителей», как вы… Нравится?
Кендыри, затянувшись дымом, полузакрыл глаза. Помолчал. Захватил двумя пальцами жирную сардину, сказал:
– Курить, кажется, полагается после еды, но я слишком хочу и того и другого!
– Чего бы сейчас вы хотели еще? – с улыбкой промолвил ференги.
– Ванну, мой друг… Эмалированную белую ванну с горячей водой и душем… Кстати, как удалось вам превратить в такой достопочтенный вид ваши колени? Да и весь вы, будто бегемотовой шкурой обтянуты!
– Состав очень прост: глина, немножко золы. Полезно еще – несколько капель растопленного бараньего сала с песком. Каждый день втирание в кожу. Только сначала нужно создать общий фон. Еще проще: не жалеть сердца и два-три месяца загорать на хорошем солнце… А вы как устраиваетесь!
– Ну, я ведь не европеец! – усмехнулся Кендыри. – Цвет моей кожи естественный. Но тоже кое-что применяю. И вот мечтаю о ванне, о доброй, хорошей ванне!
– Что ж! Сделаем дело, приезжайте к нам в отпуск, я приготовлю ванну и подарю вам халат.
– Спасибо. Если уж мне придется быть в отпуске, я надену все что угодно, кроме халата. Довольно мне халатов и здесь… Только вы счастливей меня, вы, конечно, скоро назад, вам и отпуск дадут, а мне… Чувствую, что года два еще придется мне жить среди этих варваров.
– Зато и ценят вас немножко иначе!
– В конце концов, мой друг, какой толк мне от доброй оценки? До этой зимы я совсем не скучал. Даже, знаете, казалось, что другой мир мне виделся только во сне… Знаете, я недоволен нашей системой. С юности приучают нас к самой цивилизованной жизни; привыкаешь, забываешь, что ты не был европейцем когда-то. А потом опять перевоплощайся в дикаря! Душой-то ведь уже не перевоплотишься! Вот порою и начинаешь томиться. После того как провел две недели в нормальных условиях… эти две недели в нашем городе, – лучше бы их вовсе не было. Только начал очухиваться – и опять… Еще острей теперь это чувство… Вот бы нашего общего друга, который, сам никуда не выезжая, только начальствует в городе, на мое место! Как вы думаете, что запел бы он?
– А он, между прочим, высказывал огромное желание побывать здесь. Но ему ведь нельзя!
– Почему?
– Глаза не позволяют.
– Разве он стал плохо видеть?
– Ну, зрение-то у него по-прежнему превосходное! Но разве забыли вы? Глаза у него не такие, как у нас с вами, – слишком светлые.
– А! Это правда… Но и туземцы здешние тоже иной раз попадаются сероглазые… Иногда даже за русского можно принять.
– Все-таки признан неподходящим. А вам, мой друг… трудно, конечно, советовать… Но я бы на вашем месте спортом занялся или, скажем, охотой.
– Благодарю вас! – язвительно сказал Кендыри. – Не хотите ли вот эту железную бритву метать в диких архаров? В прошлом году у меня кремневое ружье было, я ходил с ним, чувствовал себя куперовским охотником, а теперь… Забрал его у меня купец, не хотелось огорчать скрягу…
– Кстати, где ваш парабеллум?
– В земле, конечно… Пейте еще!
Так, болтая, они оборванные, грязные, похожие на бродяг с аллахабадской улицы, провели часа полтора, прежде чем приступить к делу. Кендыри начал первый:
– Этого Шо-Пира не видели?
– Как же! Прошел он солдатским шагом… Потому я к вам сюда и явился.
– Давайте обсудим план?
– Давайте. Только, как человек новый, я хочу сначала яснее представить себе ситуацию… Мне кажется, я не совсем понимаю смысл вашей комбинации. Азиз-хон нагрянет сюда. А потом?
– А потом сюда нагрянут русские красноармейцы.
– А зачем предупреждать русских?
– Пожалуйста, объясню. Гарнизон в Волости – двадцать один человек. С караваном осенью пришло еще десять. Сколько могут они выделить по тревоге?
– Человек двадцать, я думаю.
– Правильно. Я на такое количество и рассчитываю. Меньше, чем десять человек, в Волости они не оставят. Явившись сюда, эти двадцать человек будут легко перебиты. Русские, конечно, на этом не остановятся, пошлют за подкреплением в гарнизоны Восточной границы, там уже два порядочных поста у них установлены. Сниму солдат оттуда. Пока они подойдут сюда, пройдет примерно не меньше месяца. Тогда тут загорится грог, и на этот раз перебиты будут доблестные воины Азиз-хона, – конечно, он раньше не уйдет отсюда…
– А почему не уйдет? Кстати, чисто психологический интерес: он действительно любит эту девчонку?
– Девчонку-то он любит… И если бы не она… словом, первый побудительный фактор – она… Первый, но далеко не главный. Тайные соображения у него более, я бы сказал, прозаические. Их ни он и никто другой не высказывает. Дело в том, видите ли… С тех пор как сиатангская знать эмигрировала в Яхбар, лишилась своих земельных и прочих доходов и обеднела, заезжим купцам ни здесь, ни в Яхбаре нечего делать. Карман Азиз-хона опустел, ему не с кого брать подорожный налог. В глазах своего Властительного Повелителя почтенный правитель Яхбара потерял какой-либо вес. Вот он и хочет вернуть всех эмигрантов сюда, надеется, что все обернется по-старому…
– Но неужели у него хватит глупости предполагать, что большевики допустят на своей территории, – даже на таком невзрачном ее клочке, устранение советской власти? И неужели не понимает, что весь вопрос только в том, какой срок понадобится им для переброски сюда вооруженной силы?
– В широком смысле он, конечно, дурак, потому что надеется на иное… Но тут… Во-первых, я всячески постарался укрепить в нем эту надежду… Во-вторых, он настолько ограничен, что ему представляется, будто весь мир кончается пределами этих гор и что сами горы помешают проникновению сюда какой бы то ни было вооруженной силы. Он думает, что его пятьдесят три винтовки – мощь непобедимая. Воображаю, какая рожа была у него, когда он получил эти винтовки! Ну и, конечно, придя сюда, он не станет особенно торопиться назад. Достаточно будет уверить его, что скоро сюда придет еще один караван… Он поставит здесь местного хана, объявит его своим вассалом и будет тут пировать до тех пор, пока его храбрецы не сожрут всех имеющихся в округе баранов. Да и я постараюсь убедить его подольше растянуть приятные празднества здесь. Ну и никто виноват не будет, когда через месяц подкрепления русских начисто перебьют его воинство.
– Перебьют, конечно… А дальше?
– А дальше? Миссия наша будет считаться блестяще выполненной. Весь этот месяц в дипломатических кругах России будут негодовать: басмачи, Яхбар напал! Весь мир узнает, что на границе тут происходит драка. Понимаете сами, вряд ли в переговоры России с Властительным Повелителем, которые должны происходить в течение ближайшего месяца, посольствам обеих сторон удастся внести нотки подлинной дружественности. За это время наше правительство вполне успеет использовать обстановку и получить от Властительного Повелителя те плоды, каких столько времени и столь безуспешно пока добивается…
– План ваш великолепен, делает честь вашей репутации. Но представьте себе на минуту: эти двадцать человек не выйдут сюда из Волости?
– Вам, мой друг, стыдно не знать психологию русских большевиков. Они обладают скверной для них привычкой: стоит им услышать, что где-нибудь туго приходится кучке самых не нужных им туземцев, как они тотчас же кидаются им на помощь… Выйдут, конечно, сядут на лошадей в ту самую минуту, когда вы сообщите им, что к Сиамангу приближаются басмачи, и помчатся сюда карьером.
– Хорошо. А если здесь их перебить не удастся?
– Двадцать-то человек? – презрительно усмехнулся Кендыри. – Одних привезенных вами винтовок, как сообщил мне Бхара, больше пятидесяти. Прибавьте сюда кремневые ружья, да помножьте все это на внезапность удара из хорошей засады, да на рельеф гор, да на помощь наших здешних сторонников…
– А на последнее вы рассчитываете?
– Безусловно, рассчитываю. Но и прочего недостаточно разве? Да я и сам надеюсь дать Азиз-хону кое-какие тактические советы…
– Вы правы, конечно. Согласен… Теперь хочу услышать ваши распоряжения…
– Пожалуйста… Прежде всего несколько точных цифр. Караван выходит из Волости вниз по Большой Реке. До слияния Сиатанга с Большой Рекой караван пройдет восемь дней, вверх по реке Сиатанг сюда – еще два. Нам важно, чтоб Азиз-хон захватил караван именно здесь – это в интересах купца и в интересах наемников. А затем незамедлительно должны явиться и красноармейцы. Дабы не допустить случайного распространения каких-либо нежелательных нам вестей, надо, чтобы события происходили в быстрой последовательности, с минимальными промежутками. Таким образом, допустим, караван вышел из Волости первого числа. Сюда он придет десятого. Значит, Азиз-хон должен занять Сиатанг накануне – девятого, а красноармейцы явятся сюда одиннадцатого, максимум двенадцатого. Если караван пройдет сюда десять дней, то красноармейцы на галопе и на рысях, – я рассчитал переходы – сделают этот путь в шесть. Шо-Пир ушел в Волость. Вы, мой друг, направляетесь туда сегодня же. Вы не объявляетесь там никому и следите за выходом каравана. Через пять дней после его выхода вы, запыхавшись и истекая п том, являетесь к начальнику гарнизона, говорите ему, что только что прибежали от Азиз-хона и что тот выступает на Сиатанг с бандой. Они садятся на коней, мчатся сюда и являются как раз тогда, когда это нам нужно. Ну, может быть, на день позже – неважно, но не раньше, ни в коем случае не раньше.
– А как Азиз-хон узнает о дне прихода сюда каравана, чтобы явиться сюда на день раньше?
– Это просто. Едва караван станет на последнюю перед устьем Сиатанга ночевку, Бхара, следящий за ним с вершины, разложит наверху костер. Дозорные Азиз-хона увидят его, и в ту же ночь Азиз-хон начнет переправу через Большую Реку, а к следующей ночи, за день до каравана, будет здесь… Обо всем этом я условился с Азиз-хоном сам, и Бхара уже сидит где-нибудь над тропою… Вся эта машина работает безошибочно при одном условии: вы являетесь к начальнику советского гарнизона ровно в час истечения пятых суток после выхода каравана из Волости.
– А что делать мне дальше?
– Ну-ну… Должен предупредить вас… Вам, вероятно, больше ничего не придется делать, потому что, надо думать, вас арестуют до выяснения, но ведь вы кто? Несчастный, бежавший от Азиз-хона бедняк. Самый ваш поступок реабилитирует вас, просидите недельки две, месяц, и вас отпустят. Конечно, вы рискуете, но в этом случае… Даже если б вам пришлось умереть, вы умерли бы в роли бедняка, не так ли?… Ведь я должен остаться чист…
– В этом вы, конечно, не сомневаетесь?
– Ни секунды. Я знаю вас.
– Спасибо. Это все?
– Все. Давайте допьем виски и выкурим по сигаре… Да. А если говорить об этой девчонке… Если б не она, мне пришлось бы искать другие способствующие нам обстоятельства, и, может быть, всю операцию пришлось бы проводить где-либо в другом месте. Я просто использовал выгодный случай.
– Как вы думаете, что он сделает с нею?
– Не знаю. Это неважно.
– Это, конечно, неважно… А как вы подковали купца?
– О, здесь была долгая подготовка. Я сначала организовал его разорение, помог его изгнанию. Дальнейшее понятно: желание возместить себе все убытки… С прочими – с эмигрантами, скажем, – дело обстояло весьма обычно и просто. Остальное сделали деньги и обещания. Я считал, что самое главное во всей подготовке – добиться полной изоляции владений Азиз-хона. Если б об этом деле хоть что-нибудь узнал Властительный Повелитель, то все предприятие, конечно, сорвалось бы из-за его нежелания осложнять свои отношения с Россией. Возможно, он даже прислал бы своих солдат и арестовал бы Азиз-хона, чтоб предупредить его выступление. Такая изоляция, с вашей помощью, нам удалась. Не так ли?
– Удалась, безусловно. Властительный Повелитель пребывает в святом неведении. Выпьем, может быть, за его здоровье, «товарищ брадобрей» Кендыри?
– Последний глоток за него, согласен, мой добрый «господин ференги»!
– Теперь мне пора идти.
– Идите, идите. От души желаю удачи… Вы хорошо сделали, что показались тут всем. Покажитесь еще раз.
– Обязательно. Это пригодится для будущего… Да, чуть не забыл, для будущего допроса: селение во владениях Азиз-хона, из которого я бежал, называется Чорку, знаете его? На южной границе. Там вы стригли мне волосы, и там я вам жаловался, и вы мне расписали вашу блаженную жизнь в Сиатанге. А теперь я пришел к вам и сказал о подготовляющемся налете банды, и вы направили меня в Волость, и я, не зная дороги, немного плутал, задержался в пути… Так?
– Так… Вы вполне предусмотрительны… И мне пришло в голову… Знаете что? Хотите взглянуть на эту покорительницу ханского сердца?
– Отчего ж… Она действительно хороша собой?
– Вот увидите… Кстати, эта встреча тоже может вам пригодиться для дела. Пойдемте вместе.
Кендыри и его гость вышли из ослятни и направились вверх по тропинке, мимо скалистой гряды, к дому Бахтиора. Ущельцы смотрели на оборванного, грязного спутника Кендыри и сочувственно говорили о нем. Всем казалось естественным, что, когда у человека там отнимают жену, и дом, и весь скот, великое счастье выбраться на советскую сторону…
Подойдя к дому Бахтиора и увидев на террасе Мариам и Ниссо, Кендыри принял смиренный вид и провел спутника сквозь пролом в ограде.
– Здравствуй, Ниссо! Товарищ Даулетова, здравствуй, – сказал Кендыри с тем выражением легкой надменности, какое могло показаться естественным при разговоре с женщинами. – Шо-Пир дома? К нему пришли мы…
– Шо-Пира нет, – ответила Ниссо. – Разве не знаешь ты?
– Что могу знать я? Целый день жду у своих дверей, не придет ли кто-нибудь побрить бороду. Никто не приходит. Хорошо, нет у меня жены, если б была – чем стал бы кормить?… Шо-Пир где?
– В Волость ушел Шо-Пир, – сказала Мариам, разглядывая спутника Кендыри.
– Бахтиора нет тоже?
– Не пришел еще, на тропе работает. Что скажешь, кто это с тобой?
– Дело есть, – досадливо цокнув языком, произнес Кендыри. – С властью поговорить хотим… Вот из Яхбара прибежал человек, плохая жизнь там была… Расскажи о себе, Шир-Мамат!
Шир-Мамат, низко кланяясь, причитая, со слезой в голосе, повторил историю своих бедствий.
– Поговорить ему надо с властью, дело важное есть.
– Внизу, в селении, живет Худодод, – ответила Мариам, – он секретарь сельсовета.
Кендыри глядел на своего спутника в тупом и долгом раздумье.
– Нет, – сказал он наконец. – Шо-Пира надо.
– А зачем надо? – спросила Мариам. – Может быть, я дам тебе совет?
– Нет, не женское дело… Ничего, Бахтиор вернется, я сам скажу… А ты, Шир-Мамат, иди. Придешь в Волость, Шо-Пира увидишь там… Прости, Ниссо, нарушили мы твой покой, прости, Мариам.
Пробормотав благословение пророку, оборванец ушел, оставив Кендыри на террасе.
– Напуганный человек! – сказал Кендыри, смотря ему вслед. – Застанет ли там Шо-Пира, как думаешь, товарищ Даулетова?
– Наверно, застанет. А о чем все-таки беспокоишься ты?
– Ни о чем, ни о чем… Если застанет Шо-Пира там, – ни о чем. Хороший человек, очень хороший, себя не жалеет… Дай мне немножко муки, Ниссо, есть нечего мне совсем.
Ниссо молча прошла в пристройку, вернулась с полной тюбетейкой муки. Кендыри подставил ей полу своего халата, сказав: «Благословенна будет твоя доброта!», и ушел, бережно зажимая рукой приношение.
– Странный человек этот Кендыри! – задумчиво произнесла Мариам.
– По-моему хороший, – ответила Ниссо. – А Шо-Пир не любит его… Живет тихо, ничего плохого не делает, очень бедный… Не знаю, почему не любит его Шо-Пир!…
