Текст книги "Война олигархов"

Автор книги: Павел Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава вторая. Удар, ещё удар!

4 сентября 1998 года

Солнце не спешило с выходом. Тёмно–серое марево окутывало небольшой посёлок Золотые Ключи на окраине подмосковного Подольска. В отличие от большинства стихийно выросших вокруг Москвы коттеджных поселений, где все стили и эпохи смешались в нечто невообразимое и столь плотное, что окна домов близоруко пялились друг в друга, Золотые Ключи построили по всем правилам загородного цивилизованного строительства. Участки здесь были просторные, а дома шли рядами вдоль ровных, выложенных розовой плиткой дорожек. И заборы здесь были на удивление не крепостными стенами, а нормальными. Высокими, но ажурными – из кованого металла.

Предполагалось, что к зиме Золотые Ключи обнесут солидной общей оградой с камерами видеонаблюдения, а въехать на территорию можно будет лишь через охраняемые въезды. А пока немногочисленные поселяне охраняли себя собственными силами. Лучшими охранниками здесь считались ротвейлеры, кавказские сторожевые и немецкие овчарки. Подольский питомник ротвейлеров славился на всю страну – новые русские прикупали здесь щенков оптом, целыми помётами.

Двухгодовалые ротвейлеры, братья–чемпионы Бивис и Баттхед охраняли участок гражданина Опекушина, известного более как Коля – Пекарь. Для псов он был хозяином и кормильцем. Конечно, они слегка презирали его. И за то, что у Пекаря не было такой классной родословной, как у них. И за то, что он, вместо того чтобы пользоваться зубами, режет им мясо длинной острой палкой, от которого на сыром, с аппетитной кровушкой куске остаётся противный металлический привкус. Но в основном, конечно же, за то, что ходит он лишь на двух, задних, лапах, передние периодически засовывая в тряпки для непонятной цели намотанные на туловище – не иначе, как для того, чтобы скрыть некачественную шерстистость. Да, на выставке ротвейлеров хозяину не грозил даже выход в четвертьфинал. Но всё же Пекарь был их хозяин, и они охраняли его дом вовсе не за жалкие куски мяса, а по долгу своей великой собачьей службы.

Ночи ещё были тёплыми, поэтому братья ночевали не в деревянном душном домике, пристроенном к жилищу хозяина, а прямо на крыльце большого дома. Издалека спящие собаки напоминали круглый меховой коврик – братья любили спать, свернувшись в форме инь–янь. Впрочем, сном их ночную жизнь можно было назвать с огромной натяжкой. Они караулили дом, вздрагивая и настораживаясь при малейшем шорохе, готовые в любой момент напасть, остановить и перегрызть. Один – сухожилия ног, второй – горло диверсанта. Так их учили в питомнике.

Утро ещё не наступило, но было близко. В эти самые сонные часы на краю улицы появились двое. Высокие, все в тёмном. Один, что повыше, нёс в руке, держа её немного на отлёте, холщовый мешок.

Двое в тёмном шли быстро и тихо. Первым их шаги услышал Бивис. Он толкнул брата, и они едва заметными движениями заняли другую позицию: теперь братья лежали параллельно друг другу. Лишь очень опытный кинолог мог определить, что животные не спят, а, напротив, находятся в полной боевой готовности, как пистолет со взведённым курком: плотно прижатые уши, яростно наморщенные носы и вздыбившаяся на холках короткая глянцевая шерсть.

Двое с мешком подошли так близко к ограде, что Баттхед не выдержал и злобно зарычал. И тут же осёкся – брат кратко и злобно зыркнул на него жёлтым глазом. Что означало: молчи, врага надо подпустить поближе. Бивис был старшим, он родился на полчаса раньше Баттхеда и потому по праву считался вожаком их маленькой стаи.

Тени нагло переметнулись на участок через невысокий забор. Ещё мгновение – и можно прыгать. Братья переглянулись. Теперь уже тихонько зарычал и Баттхед, обнажая белоснежные зубы с идеальным прикусом.

Но чуть ли не в момент прыжка произошло невероятное. Человек в чёрном раскрыл мешок и оттуда вывалил на священную землю хозяина нечто непотребное. Рыжее, облезлое, несуразное.

Выдержка отказала не только младшему, но и старшему брату. С остервенелым лаем они бросились на мерзкого тощего кошака, что осквернял своим существованием не только охраняемую зону, но и весь белый свет. Рыжее недоразумение, истошно мяукнув, помчалось наискосок через чистый дворик, прямо к высокой разлапистой ёлке. Забыв о чужаках, братья–чемпионы бросились вслед за наглым котярой, который, пронзительно мяуча, взобрался на самую верхушку вечно зелёного дерева. А хитрые тени, потоптавшись на крыльце, где только что спали бравые охранники, быстренько ретировались с участка.

Пекарь проснулся от неистового, прямо–таки нечеловеческого лая. Чертыхнувшись, он натянул бордовый махровый халат и подошёл к двери. Выглянул в глазок: за дверью никого не наблюдалось. Тогда Пекарь дверь осторожно приоткрыл и высунул голову наружу: опять никого, лишь псы по–прежнему заливались.

– Бив! Бат! Ко мне! – хрипло рявкнул Пекарь, выходя на крыльцо и потягиваясь. Он был хорош в чуть розовеющем свете всё же начавшего заниматься утра: широкие плечи, крепко посаженная голова, стриженная ёжиком, бордовый халат, из–под которого упрямо торчали крепко стоящие на земле волосатые ноги в шлёпанцах «адидас».

Бивис и Баттхед, наконец, откликнулись на зов хозяина и, продолжая брехать, виновато поплелись к хозяину. Оставленный их вниманием кошак, недолго думая, сиганул с ёлки как с горки вниз и через мгновение уже был таков, прошмыгнув сквозь чахлые кусты акации и металлическую ограду.

– Ну что, оглоеды, твою мать? Совсем оборзели? За что я вас кормлю? – выговаривал псам Пекарь, но особой злости в голосе его не наблюдалось. Любил он своих псов, ох как любил и прощал им пока многое по молодости. Зелёные совсем парни, ещё даже не вязаные.

Потянувшись, Пекарь, не оборачиваясь, протянул руку к ручке двери. И тут же её отдёрнул – пальцы коснулись не привычного золотистого металла, а какой–то мягко–упругой дряни.

Пекарь обернулся и остолбенело уставился на эту самую круглую хрень, привязанную к ручке. Это был полупрозрачный воздушный шарик, внутри которого что–то лежало. Пекарь близоруко склонился над этим посторонним предметов и углядел, что внутри него содержалось нечто вроде ключей с брелком и ещё что–то – сразу рассмотреть было трудно. Но это была точно не бомба. А чей–то идиотский сюрприз. Или рекламу теперь таким образом подбрасывают?

Николай Петрович отвязал шарик от дверной ручки. Тот сразу сдулся. И стал похож… Нет! Не похож! Это точно был презерватив! Только использованный не по прямому назначению, а в роли своеобразного контейнера. Разорвав долбанную резинку, Пекарь вытряхнул на широкую свою ладонь аккуратный ключик с брелоком и… патрон от «калашникова».

Лишь полсекунды ему хватило на то, чтобы догадаться, от кого подарок.

– Бля! – сказал он в пространство и приблизил к глазам пластиковый брелок, напоминавший обыкновенную кредитную карточку.

«Авангард – Банк» было обозначено на ней, значился и номер – «234». Больше сомневаться не приходилось: ключ был, по всей видимости, от банковской ячейки. И прислали его те самые мальцы, от которых он получил ко дню рождения вовсе не долгожданный подарок в виде ушей говнюка Котова, а копию собственного досье из гэбухи.

Сначала, получив бумаги, Пекарь едва ли не впервые по–настоящему струхнул. Это и вправду было опасно. И не из–за факта сотрудничества с конторой как таковой – кто только с ней не имел тех или иных дел? Но были среди бумаг и его собственные доносы на некоторых сегодняшних сподвижников и бывших конкурентов. Попади им это в руки: замочат на раз! Особенно «синие». Бля, а ведь даже с ними, расписными, в последнее время было всё тип–топ!

А пацаны–то не слишком пугливыми оказались. И даже борзыми, – подумал он тогда даже с некоторым оттенком уважения. Пекарь умел ценить чужие поступки, хотя всегда последнюю точку предпочитал ставить сам. По умному. Потому, наверное, до сих пор был жив, вполне процветал и даже мог обходиться без постоянной охраны. И что ж, теперь всё псу под хвост?!

Пекарь хрипло вздохнул и уже с осуждением посмотрел на унылых Бивиса и Баттхеда. Те понуро сидели на земле, не смея даже подняться на крыльцо. И в глаза не смотрели – знали, виноваты.

Ну, не в кошки же мышки решили пацаны поиграть? Хотя, – Пекарь усмехнулся, вспомнив улепётывающего с ели кошака, – именно что так. Ладно, уши сучары-Котова он готов был уже им простить. Но не больше. И то, если только они вернут ему оригинал досье. С другой стороны, ребята ушлые. Может их и вправду к общему делу какому приспособить: ведь с досье этим дело они ловко провернули. А потом, потихоньку, если что… Можно и в расход, если что. Но сначала бы их лучше приручить. Может, даже… – Но тут Пекарь почувствовал, что в ладони всё ещё сжимает долбанный рваный презерватив. Нет, эту шутку, бля, он им по любому припомнит. Не забудут.

Когда Пекарь допил кофе, он уже был практически уверен, что в банковской ячейке обнаружит то, что эти парни ему должны. Ну, не идиоты же они, в самом деле? В последнее ему очень хотелось сейчас верить.

***

4 сентября 1998 года, 06.02,

Уфа

Грязно–серый «уазик» свернул с Первомайской напротив Парка Победы. Над новенькой бензозаправочной станцией «Башконефти» развевался фирменный флаг с изображением огнедышащего зелёного дракона. На самой станции в этот час было пустынно. Тем не менее «уазик» пристроился у самой крайней, ближней к дороге колонке.

Водитель, невысокого роста человек в камуфляжной форме, вышел из машины. Он отвернул крышку бензобака и, задумавшись ненадолго, завернул её обратно. Пройдя к окошечку оператора, пятнистый водитель заказал сорок литров.

Вернувшись, он снял бензопистолет со шлангом и замер в ожидании. Из окошка оператора его видно не было – «уазик» стоял именно так, чтобы загородить обзор. Колонка загудела, отсчитывая бензинолитры. Но выливались они не в закрытый бензобак, а прямо на землю. Бензиновая лужа, перламутрово переливаясь, становилась всё больше и больше. Пятнистый меланхолично наблюдал, не забывая посматривать по сторонам. Бросив ненужный больше шланг, он сел за руль и повернул ключ зажигания. Выжав сцепление, пятнистый включил первую скорость и, перед тем, как рвануть с места, достал из кармана большую коробку каминных спичек. На всякий случай он зажег сразу три и бросил их в щедро разлитый бензин.

Пятнистый успел выехать на проспект Октября, когда сзади, наконец, полыхнуло: в зеркале заднего вида пятнистый увидел сполохи жёлто–синего пламени и густой чёрный дым. Когда же бензоколонка скрылась из вида, раздался взрыв. Всё было в порядке. Сегодня Уфа проснётся чуть раньше обыкновенного.

08.45

Нур сидел в приёмной Ирека Нурисламовича Сафина, главы «Башконефти» уже пятнадцать минут. Хотя пришёл вовремя, ровно к назначенному сроку. Светловолосая миловидная секретарша Нелли, предложив ему чаю, сообщила, что Ирек Нурисламович решает в данный момент какие–то срочные производственные вопросы, но прибыть тем не менее должен с минуты на минуту.

– Что–то случилось? – вежливо поинтересовался Нур.

Мягкий диван приёмной располагал ко сну, к тому же Нур не вполне адаптировался к разнице во времени и столь раннему началу рабочего дня. В Уфе все серьёзные организации начинали работать в восемь по местному времени, то есть в шесть по Москве. А фирма Ирека Сафина была, конечно же, солидной организацией, именно поэтому Нур и стянул свои длинные глянцевые волосы в хвост. Получилось правильно и соответствовало интерьеру.

– Не знаю, – ответила Нелли, пряча глаза. Но по её растерянному виду можно было понять, что в нефтяном королевстве не всё спокойно.

Эк, не вовремя, – подумал Нур.

Он прилетел к Сафину не просто так, по–родственному, повидаться. Ему нужны были деньги. Чем больше, тем лучше. Ведь нефтяные денежки Ирека от дефолта ничуть не скукожились, скорее наоборот – зазеленели краше прежнего. Нур рассчитывал получить у Сафина долгосрочный кредит, чтобы покрыть хотя бы часть шапочного долга команды. В идеале – треть. Но ещё лучше – половину, но это уже из области ненаучной фантастики.

Громкий голос Ирека Нур услышал ещё из–за двери и вскочил с мягкого, слишком низкого дивана.

– Извини. Неприятности. Проходи, – бросил Сафин, стремительно проходя в свой кабинет. Нур – вслед за ним, в очередной раз удивившись, что у такого крупного человека дочь миниатюрная, как фарфоровая статуэтка.

Окна кабинета Ирека выходили прямо на оперный театр. Мебель была новой, дорогой и вполне стандартной для такого рода кабинета. В углу, слева от стола стояли три флага: российский триколор, башкирский с символом курая и корпоративный, с зелёным драконом. На светлой стене, позади высокого кресла висел фотопортрет президента. Очень удачный – там президент радостно смеялся и показывал кому–то кулак. В общем, портрет был не стандартно–кабинетным. Этот снимок был самым большим. Вторым по величине был тот, где президент уже не показывал кулак, а скромно стоял рядом с Сафиным. И были они одного роста. Третье фото, меньше второго, запечатлело Сафина рядом с президентом Башкортостана. Тот был заметно ниже Сафина, но смотрели они в одном направлении – не в объектив, а куда–то вдаль. Наверное, на пару провидели светлое будущее нефтяной отрасли республики. А вот самый маленький снимок, в формате обычной открытки, Нура удивил. Он и не знал, что его не столь уж далёкий родственник, а в перспективе, не исключено, и совсем близкий, знаком с Биллом Клинтоном. Снимок был прикольный – Клинтон играл на саксофоне, а Ирек на курае, тростниковой дудке, национальном духовом инструменте башкир.

Заметив, что Нур разглядывает фото, Сафин объяснил:

– Это мы с Биллом в Техасе, на малом нефтяном саммите. Пришлось ему весь набор подарить. У него, кстати, неплохо получается.

– А свой саксофон он в ответ не подарил?

– Ну, – усмехнулся Ирек, – тогда ему надо возить с собой дюжину, президентской зарплаты не хватит всем дарить. Ладно, Нурмухамет, присаживайся, рассказывай, что там у тебя?

Ирек Нурисламович смотрел пристально и цепко. Нур понял: не иначе, ждёт серьёзного разговора по поводу Зеры. Нур, однако, зашёл совсем с другой стороны:

– У наших всё нормально. Что у вас тут стряслось?

– Сгорела колонка на Черняховке. Погиб контролёр. Возможно – поджог, – кратко объяснил Сафин. – Ну да ладно, разберёмся. Ты излагай, что у тебя за дело ко мне?

Нур, стараясь попасть в краткий деловой тон Сафина, изложил приблизительную картину финансового бедствия, настигшего команду.

– Сколько ты хочешь и на какой срок? – перебил его Сафин.

Услышав сумму и сроки, он вытащил из ящика стола калькулятор и произвёл на нём нехитрые арифметические действия. Задумчиво глядя на экранчик, Ирек пожевал губами и сказал:

– Беспроцентных кредитов я обычно не даю. С другой стороны с тебя, как со вполне вероятного будущего родственника драконовский процент брать не могу. А не драконовский – не выгоден. Так что…

Телефон зазвонил как всегда не вовремя. Ирек молча выслушал сообщение, на глазах меняясь в лице. Бросив трубку, он громко выматерился и тут же извинился.

– Ещё что–то случилось? – осторожно, как будто общаясь с диким зверем, и вкрадчиво поинтересовался Нур.

– Ещё две моих бензоколонки на Коммунистической и на Гафури взорвали, – Ирек Нурисламович был так напряжён, что, казалось, поднеси спичку – и сам взорвётся не слабее, чем цистерна с бензином..

– Откуда ветер дует? Что–то серьёзное? – осторожно спросил Нур.

– Похоже, нефтяная шпана развлекается… – Сафин задумался, выстукивая пальцами по столу нехитрый мотивчик.

Нур прислушался: похоже, чижик–пыжик? Да, не вполне кстати он тут со своей просьбой. Земля–то у Ирека под ногами если не горит, то тлеет…

– Ладно, Нурмухамет, вернёмся к твоим баранам, – Сафин глубоко выдохнул. – Итак, как я уже сказал, беспроцентных кредитов я не даю. А процентов драконовский брать с тебя не могу. А не драконовский мне не выгоден. Так что денег я тебе не дам. По крайней мере – пока.

И Сафин встал, давая понять, что разговор закончен. «Пока» закончен.

Нур так и не понял, к чему конкретно относилось это многозначительное «пока». То ли – пока не улягутся нефтяные неприятности. То ли пока он, Нур, не сделает официальное предложение Зере, любимой дочери Сафина.

***

4 сентября 1998 года,

Москва

«Авангард – Банк» находился на улице Двадцати шести Бакинских комиссаров и располагался в обычном многоэтажном доме.

Синий «мерс» остановился возле самого крыльца. Пекарь вышел и, захлопнув дверцу, поднялся наверх. Уже с крыльца он, спохватившись, дистанционным пультом, запер машину. Показав охраннику на входе карточку с ключом, Пекарь прошёл внутрь.

Его встретил длинный тощий молодой человек в хорошо отутюженном, но несколько мешковато сидевшем на нём костюме:

– Чем могу служить?

– Вот! – без лишних слов Пекарь и ему показал ключ.

– Одну минуту! – недокормленный мальчик скрылся за банковской стойкой и через полминуты появился, держа в руках второй ключ с карточкой, на которой значилась та же цифра «234» и ещё солидную связку ключей на одном кольце.

Они спустились в подвал, миновали три двери и оказались в прямоугольной комнате, напоминавшей аккуратную камеру хранения: одна стена состояла из множества пронумерованных ячеек.

Молодой человек вставил свой ключ в одну из замочных скважин ячейки N234, повернул его и вежливо посторонился. Пекарь проделал ту же операцию уже со своим ключиком.

Открыв дверцу, пухлой папки внутри ячейки он не обнаружил – только стандартный большой конверт с надписью «Николаю Петровичу Опекушину». В конверте – на ощупь – были точно бумаги, но явно не те.

Держа в правой руке конверт, Николай Петрович вышел из банка. Дурное предчувствие охватило его: левую руку он опустил в карман просторного кожаного пиджака и нащупал патрон от «калашникова» – зачем–то он прихватил и его вместе со злополучными ключами. Пекарь сжал патрон в ладони – тот был тёплым, почти горячим.

Жарко было и в машине. Пекарь включил кондиционер и только тогда вскрыл пакет. В пакете обнаружилось два больших листа, сложенных пополам. Пекарь мало что смыслил в полиграфии, но всё же вспомнил как эта хрень называется: вёрстка. В пакете и в самом деле были вёрстки двух полос «Московского вестника» Обе значились под третьим номером. Две третьи страницы – это, должно быть, что–то значило? Красным маркером на обоих листах было выделено число, 6 сентября. Значит, завтра, – подумал Пекарь.

Разорвать в клочья ему хотелось и эти вёрстки, и тех, кто их прислал. Его, солидного бизнесмена, заставляют играть в какие–то шпионские игры! Он чувствовал себя Штирлицем накануне провала, рассматривая эти два листа – два варианта развития событий, которые ему предлагали вконец оборзевшие пацаны.

По первому варианту ему, Пекарю, предлагалось публично ссучиться – главный материал номера назывался «Николай Опекушин: авторитет–стукач в одном флаконе». Убойный текст был снабжён копиями пекаревских доносов на синих братьев. Пекарь застонал.

Этот путь вёл в гроб. Однозначно.

Второй вариант вёрстки и вовсе был чистым издевательством. Статья называлась «О чём звонит Царь–колокол» и рассказывалось в ней о том, как на Ново–тульском ликёро–водочном заводе начато производство новой, лучшей в мире «Царь–водки». Интервью с владельцем завода Г. В.Сидоровым сопровождалось фотографией, где наглый красавчик с бутылкой в руке что–то объяснял внимательному корреспонденту.

Этот путь вёл к позорному столбу.

Пекарь стоял, точнее, сидел перед камнем–распутьем. Направо пойдёшь – жизнь потеряешь. Налево – коня… Но ведь есть и другой путь. Прямой, между прочим. Пекарь скрипнул зубами и только сейчас вспомнил, что утром, со всей этой собачье–котовасией, он забыл их почистить.

Итак, мы пойдём другим путём. Третьим.

А третий путь очень прост. Николай Петрович знал, где у пацанья слабое место. Они–то, малохольные, думают, что спрятали своих девочек, подруг–сестёр. Но от дяди-Пекаря хрен спрячешься! Дядя Пекарь сквозь землю видит! Посмотрим, какой выйдет их грязная газетёнка и выйдет ли вообще, когда…

И Пекарь уже хладнокровно завёл мотор, бросив пакет с газетами на пол, под ноги. Ботинок из крокодиловой кожи оставил на нём отчётливый, рифлёный ёлочкой след.

***

Мёртвое время в любом дачном посёлке наступает обычно после обеда. Даже летом, в разгар поливального сезона. А уж тем более сейчас, осенью, когда осталось лишь потихоньку собрать плоды, выращенные трудом рук своих. Плоды эти, как известно, собирают рано утром или ближе к вечеру. А после обеда спят или расслабленно отдыхают на веранде, попивая чай или, к примеру, холодный яблочный компот. Тишина стоит просто божественная, и никому ни до кого нет дела. Лепота! – как говорили древние славяне.

На даче Сидоровых, похоже, никаких плодов кроме яблок особо не произрастало. Зато на веранде негромко играло радио, что было, в общем–то вполне кстати. Работать под музыку – это так успокаивает!

Троица в составе Витяя, Митяя и Вована приблизилась к участку с тенистого берега Десны, откуда на территорию дачного посёлка можно было попасть через никогда не запиравшуюся калитку. Машину оставили на противоположной стороне реки, возле пешеходного мостика. Даже учитывая всяческие неожиданности, от дачи до машины можно было добраться буквально за несколько минут – причём тропинка шла сквозь густые заросли акаций и ивняка. Так что обстановка располагала к решительным, но неторопливым действиям.

Шли гуськом. Впереди Митяй, за ним – Витяй. Они были неуловимо похожи. Вернее, очень даже уловимо. Прямо близнецы, клоны друг друга в синих спортивных костюмах. Деревянные солдаты Урфина Джюса: одинаково набыченное выражение щекастых лиц; сходные абрисы накачанных тел, будто бы составленных из шаров для боулинга; руки наотлёт из–за излишне раздутых мышц; походка «идёт бычок качается»; неторопливая самоуверенность. Даже жвачку они жевали одинаковую – «орбит» исключительно, и чтоб без сахара.

Замыкал шествие несколько более субтильный Вован с целлофановым пакетом в руке. Ему доверили самое ценное: пузырёк с хлороформом для приведения потенциальных жертв в состояние, годное для транспортировки.

– Искупнуться, что ли? – Витяй, несмотря на отсутствие шеи, повернул шар головы в сторону тихой речки. Испуганно вскрикнула и взлетела птица из камышей.

Митяй хмыкнул, а Вован злобно прошипел:

– Заткнись!

Однако их никто, кроме птиц и насекомых, не слышал. На участке тихо шуршали листья, собранные в мохнатые кучи, а на веранде, кроме радио, жизни не наблюдалось.

– Наверное, спят, – шёпотом предположил Митяй, осматривая дом.

Пробравшись под сенью старых развесистых яблонь, Митяй, Витяй и Вован окружили дачу. Так, чтобы ни одна мышь не проскочила.

Точняк, дрыхнут, – убедился Митяй, осторожно заглянув в окно большой комнаты. На кушетках угадывались две мирно спящие фигуры.

В дом вели три двери. Одна – с парадного, выкрашенного красным крыльца. Вторая – с противоположной стороны дома, маленькая и узкая, словно дверь сарайчика. Третий ход был через веранду.

Оставив Витяя на шухере перед верандой, Митяй и Вован решили выдвигаться с двух сторон. Митяй с парадного входа, а Вован – с чёрного.

Достав из заднего кармана солидный складной нож швейцарского производства (во всяком случае, продавец на рынке в Коньково клятвенно заверял всеми своими родственниками, что точняк, Швейцария, падлой буду), Митяй легко вскрыл дверь и почти бесшумно проник внутрь. Вован со своей дверью обошёлся ещё проще – лишь надавил плечом и та легко поддалась.

Блаженную тишину нарушал лишь отдалённый ор вороньей стаи и мерное бормотание радио, расставляющего отечественных исполнителей в очередь за рейтингом.

Первым раздался страшный крик Митяя. Спустя несколько секунд к нему присоединился дробный мат Вована. Напружинившийся Витяй выхватил из–под мышки верного «макарова» и двинулся на крики и в два прыжка оказался на крыльце. Ворвавшись внутрь в полутьме, он запнулся о сидящего на полу и тихо воющего Митяя.

– Что такое, брателло? – нагнулся он к Митяю.

– Капкан, его мать! – сквозь зубы процедил Митяй. – На медведя. У меня дед, бля, такие ставил! Давай к девкам, я тут сам справлюсь, – и он скривился от боли, ковыряясь в механизме зверского, точнее, антизвериного, устройства.

– А Вован? – Витяй растерянно крутил верхним шаром.

– Я чё сказал! Иди к девкам, а то слиняют! – злобно приказал Митяй.

С противоположной стороны коридора как раз выдвинулась фигура Вована, хорошо видимая на фоне полукруглого наддверного окошка. Его, похоже, постигла та же звериная участь. Он едва шёл, волоча на ноге капкан, чуть поменьше того, что достался Митяю.

– Да, на лис они тоже ходили, – с ходу определил Митяй. – Охотники, блин! Садись рядом, помогу, – от своего медвежьего, Митяй уже успел освободиться. – А ты, давай, давай! К девкам, я сказал, – зыркнул он на нерасторопного Витяя.

Забрав у Вована пузырь с хлороформом и заранее заготовленные салфетки, Витяй послушно двинул в сторону спальни. Осторожно приоткрыв дверь он с изумлением убедился, что бабы по–прежнему спят, укрывшись одеялами с головой.

Щедро плеснув на салфетки из пузыря, он повёл носом в сторону, чтобы не глотнуть мерзкого запаха. Так, воротя морду, он и приблизился к первой кушетке и, резко откинув одеяло, сунул салфетку туда, где судя по всему и находилась физиономия спящей красавицы. Дикая боль буквально переломила его пальцы. Витяй ахнул в голос и рванул руку на себя, тряся ею что было сил. К пальцам намертво прицепилась примитивная мышеловка. А вместо девичьего лица на него смотрела тыква с нарисованными глазами и высунутым языком. Подстава, – понял Витяй.

Одеяло со второй «жертвы» он сдёрнул, ухватив за самый краешек. В головах наблюдалась такая же, один в один, тыква и разное тряпьё, неуклюже сформированное в виде человеческого тела. По всему периметру этого «тела» были аккуратно разложены взведённые мышеловки.

– Что там у тебя? – услышал Витяй голос Митяя.

В ответ Витяй лишь нервно рассмеялся, не переставая дуть на распухшие пальцы.

***

– Ну, а теперь по медведю! – Гоша навскидку, почти не целясь, «убил» небольшого, но очень дикого медведя, вскинувшего в момент выстрела мохнатые лапы с окровавленными когтями.

– На медведя лучше с капканом, чтобы шкуру не повредить, – рассудительно заявил Лёвка, перезаряжая «макарова».

– Или с мышеловкой, – усмехнулся Гоша. – Для усугубления театральности.

И друзья засмеялись. Тихонько, сдержанно – чтобы не нарушить суровую и мужественную атмосферу тира.

Этот оборудованный по последнему слову техники тир принадлежал какому–то приятелю Анатолия Борисовича Веселова, отчима Гоши. Обустроен тир был в помещении бывшего бомбоубежища на Ленинском проспекте, недалеко от Центрального Дома Туриста.

Благодаря Толику Гоша с Лёвкой обзавелись постоянными абонементами, а близость тира к дому позволяла друзьям использовать абонементы на полную катушку. В последнее время они едва ли не каждый вечер буквально на полчасика заскакивали сюда. И делали заметные успехи.

Лёвка называл это полезное во всех отношениях развлечение «интенсивной терапией». А Гоше просто нравилось стрелять. Как по неподвижным так, и в особенности, по движущимся мишеням.

Начинали обычно с «макарова» и «стечкина», заканчивали же полновесными очередями из «узи» и «калашникова».

На более мощную технику вроде пулемётов и огнемётов тир рассчитан, к сожалению, не был. Но попрактиковаться во владении более мощным оружием им обещали в любое удобное время на подмосковном полигоне. Только как–то руки, ноги и колёса туда пока не доходили. Погода была слишком, что ли, хорошей? Ведь стрелять на полигоне, как известно, приятнее всего в слякоть. А чтобы с неба – ветер и дождь, переходящий в снег. Это – по–мужски.

Особый кайф и остроту стрелковым занятиям придавал момент соревновательности между вечными друзьями–соперниками. Гоша стрелял более метко, зато Лёвка – быстрее. Результат, в итоге получался примерно одинаковым, хотя Лёвка и утверждал, что его манера гораздо более убедительна.

– В чрезвычайных обстоятельствах я дам тебе сто очков вперёд, – важно заявил Лёвка, выпуская пули из своего «макарова» едва ли не как из пулемёта. Сегодня он чувствовал себя прямо снайпером.

– Ну конечно, – усмехнулся Гоша, – у тебя ж половина вовсе в молоко уходит.

– Ага! А если на время? Давай?! Удар, ещё удар!

– Ну, давай, – пожал плечами Гоша.

– Тогда так. У каждого – по две обоймы. Времени – ровно минута. Засечёшь, Иваныч? – обернулся он к инструктору, заодно бывшему здесь и хранителем стволов и боезапаса. Иваныч, усмехнувшись в жидкие усы, кивнул.

Тра–та–та! Тах–тах! Тра–та–та! Тах–тах!

Все трое, сняв защитные наушники, отправились подводить итоги. Результат был налицо. Лёвка успел расстрелять обе свои обоймы, зато попал в мишень, исполненную в виде человеческой полуфигуры, всего семь раз. Гоша же, ограничившись одной обоймой, семь из восьми пуль положил как надо. Вышла вроде бы как боевая ничья.

– Ну, а я что говорил? – нелогично обрадовался Лёвка. – С тебя коньяк, Сид!

– О кей, – легко согласился Гоша, – а с тебя – закуска. И учти, я предпочитаю икру. Чёрную, а не баклажанную, – уточнил он.