Текст книги "Страх высоты. Через лабиринт. Три дня в Дагезане. Остановка"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

Слово это ему положительно нравилось.

– Он хотел, чтобы Полина Антоновна их с Леной на квартиру пустила.

– И пустит.

Уверенность эту я отнес на счет опьянения.

– Отказала она.

Женька протянул руку и повел пальцем у меня перед лицом.

– Не верю.

– Сказала она.

– Кому?

– Мне.

– Ха–ха–ха! А ему не скажет.

– Да почему?

– Потому что хлюст.

Тут мне пришлось его поддержать, вернее, снова прислонить к дереву, от которого он неосторожно отделился.

– Чем же он ее запугать может?

– За–пу–гать? – Женька так и произнес это, по слогам, и с каждым слогом лицо его менялось, становилось отчужденным и… более трезвым. – А кто сказал "запугать"? – спросил он, выпрямляясь. – Я сказал – хлюст.

Я почувствовал предел.

– Слушай… Бог с тобой. Ты пойдешь домой?

– Нет.

– Тогда держись покрепче за дерево. Я ухожу.

– Уходит от берега ястреб морской, а девушка машет рукой… Я не говорил запугать. Просто что‑нибудь скажет… И все дела. Седина в бороду, а бес в ребро.

– Какое еще ребро?..

– Например, ребенок у Ленки будет.

Я ахнул.

– Сергеев?

– Она на маму похожа…

Тут я просто схватил его за края расстегнутого пальто.

– Что ты знаешь?

– Что? Все.

– Про ребенка!

– Ребенка не будет.

Я разжал руки.

– Ну, Женька…

– Коля! Поезжай на море.

"И этот меня отправляет", – подумал я с досадой, не подозревая, что слышу это пожелание сегодня не в последний раз.

Он сделал неуверенный шаг в сторону от дерева, "закрепился" в этой позиции и вдруг зашагал быстро и почти устойчиво, потому что сумел на ходу обернуться и крикнуть мне:

– А Михаила я не знал.

Глядя ему вслед, я с сожалением думал, зачем так не вовремя сошел с поезда и попал в этот перепутанный клубок трудных и ненужных мне отношений. И еще испытывал естественную жалость к пожилой женщине, чьи последние, может быть, дни будут отравлены, чем‑то бездушным, корыстным и нечистоплотным…

Вспомнился и Михаил, от которого так упорно, с пьяной бессмысленностью открещивался Женька. "Его‑то жена жива?"

Эту женщину я не знал совсем. Появление ее на похоронах Михаила было полной для нас неожиданностью. Правда, он был старше нас с Сергеем, и в армии служил, и даже конец войны на фронте захватил. Впрочем, в числе героев он себя никогда не заявлял. Тогда героев войны было много, и никто особенно не выносился. Считалось, что долг выполняли, и вернувшиеся даже какую‑то неловкость испытывали перед вдовами и сиротами, чьи мужья и отцы полегли навеки. Само слово "ветеран" не вошло еще в употребление. Короче, Михаил был для нас просто парень постарше, который все еще ходил в гимнастерке да носил конспекты не в портфеле, а в старой полевой сумке.

И все‑таки "постарше" значение имело. И в личных делах он обладал опытом, нам незнакомым, и давал понять, что опыт этот серьезный.

Впрочем, в повседневном поведении Михаила опыт этот заметно не проявлялся. С девушками он держался простого, шутливо–снисходительного тона, особенно на вечерах с танцами: куда уж мне, старику?.. Разве что на "белое танго" откликался, а сам особенно не активничал, больше с ребятами, компанейски.

И потому очень все удивились, когда после его трагической смерти на похороны неожиданно приехала симпатичная молодая женщина с мальчишкой лет шести и оказалась законной, расписанной в загсе женой Михаила. Наверно, в другой момент нас бы ее появление немного смутило. Как‑никак Михаил, парень в нашем представлении прямой и мужественный, в этой истории несколько проигрывал. Выходит, стеснялся простой, хотя и милой кассирши из сельского раймага. Нет, не тот был случай, чтобы перемывать косточки. Встретили вдову с сыном заботливо и старались, понятно, виду не показать, что даже не подозревали о ее существовании. Да и какие могли быть претензии? Ведь, судя по всему, Михаил после окончания учебы собирался с семьей жить, как положено.

Собирался… Но жизнь распорядилась по–иному. А вскоре исчезла с нашего горизонта и Наташа, которая в связи с болезнью матери перевелась из университета в пединститут в родном городе и уехала. Для меня это было событие обыденное, а Сергей, как теперь я узнал, страдал. Но тогда я не знал ничего.

И вот через много лет обстоятельства свели Сергея с дочкой Наташи, и возникли какие‑то последствия, которые и меня краем коснулись, пусть не впрямую задели, но коснулись.

Впрочем, главное было впереди, в самом неотдаленном будущем. Пока я выслушивал невнятные и противоречивые высказывания Перепахина, нечто уже произошло.

Когда я позвонил в дверь Полины Антоновны, она не ответила.

"Вышла", – подумал я и открыл своим ключом.

Но Полина Антоновна была дома.

– А… это ты, – сказала она, будто удивившись, и прошла мимо, на кухню.

– Вы ждали кого‑нибудь?

Она остановилась, повернулась.

– Дождалась уже…

Я присмотрелся. Казалось, что за то короткое время, что минуло с утра, Полина Антоновна постарела. Да, несмотря на возраст, как я уже говорил, именно возраст был в ней чертой неопределяющей. Есть такая порода людей. И их годы, разумеется, видны, но не на них обращаешь внимание. Заслоняет годы уверенно текущая жизнь. Увы, свой час неизбежно приходит к каждому. Дрогнет что‑то внутри, сдаст пружина, и откроется исподволь подбиравшаяся старость. Вот и увидел я вдруг вместо пожилой женщины старуху.

"Отыгралась‑таки смерть Сергея…"

Мой взгляд меня выдал.

– Что, видно, как расквасилась?

– Вы не приболели? – откликнулся я штампованным откликом.

– Раздевайся, – кинула она.

Снимая плащ, я думал, что делать, продолжать допытываться или повременить. Решил не настаивать, сообразуясь с ее характером. Ждать, впрочем, пришлось недолго. Полина Антоновна сама зашла ко мне в ка бинет. Села в кресло напротив.

– Когда собираешься, Коля?

Что я мог ответить?

– Видно, пора.

Она кивнула одобрительно.

– Правильно. Погода‑то уходит.

"Дался ж им всем этот солнечный юг!"

– Сегодня пойду на воклаз. А вы… как?

– Я в порядке, Коля.

Еще вчера я бы с ней согласился, хотя бы отчасти. Но не сейчас.

– Мне кажется, что сегодня…

– Похуже, Коля, похуже, – закончила она мою мысль с присущей ей прямотой. – Но ведь с ярмарки еду. Никуда не денешься.

– Можно и с ярмарки… не спешить.

– А если подгоняют?

Это уже давало право на прямой вопрос.

– Что случилось, Полина Антоновна? Произошло что‑то?

Она вздохнула.

– Что произошло?.. Произошло. Вчера я тебе одно говорила, а сейчас другое скажу. Перерешила я.

– Что?

– Насчет комнаты.

"Вот тебе и Женькин пьяный бред! Вот тебе и Вадимово фанфаронство!"

– У вас был Вадим?

– Был.

Отвечено было так, что к расспросам не поощряло.

– Мне не нужно знать подробностей?

– Зачем они тебе? Я суть говорю – пусть живут.

Я чувствовал глубокую растерянность.

– Что это ты? Поник…

– А вы как же? С ними?

Она повела головой.

– Нет. Я, как решила, к старикам уйду. Пропишу и уйду. Пусть через исполком хлопочут.

Я молчал, и она добавила:

– Может, и в самом деле доброе дело сделаю, семью налажу.

Но ни уверенности, ни даже надежды в словах этих не прозвучала.

– Да… – только я и произнес.

– Вот и все, Коля. Спасибо тебе за хлопоты, за поддержку, и поезжай. А то я тебя из колеи выбила… железнодорожной.

Я в ответ улыбнулся чуть–чуть.

– Огорчен я, Полина Антоновна.

Во взгляде старой женщины промелькнула признательность, грустная признательность человека, который за сочувствие благодарит, зная, что сочувствие это ему не поможет.

– Не ломай голову, Коля. Ты свое дело сделал. Вот и пора на отдых. Там быстренько и забудешь. И я довольна буду. Огорчения жизнь сокращают. Хватит и Сергея.

"О чем это она? Ну какие у Сергея огорчения были, чтоб до могилы довести… А ведь были какие‑то. Видно, с ними и связано… Что только?"

– Я, конечно, поеду, Полина Антоновна. Я и сам чувствую, как в чем‑то помехой стал. Но перед отъездом… Можно один вопрос?

– Трудный?

– Трудный.

– Ну, спрашивай.

– Этот… хлюст, – сорвалось с губ перепахинское словечко, – Вадим то есть, он пригрозил вам?

Старуха взглянула на меня прямо и твердо, тем взглядом, что я еще с войны помнил, когда она, мужа и сына потеряв, явилась сюда претерпевшей, но не сломленной духом, чтобы взять заботы о племяннике.

– Угрозой, Коля, меня не возьмешь.

Сомневаться в ее словах я не имел оснований.

– Простите, Полина Антоновна, негодяи‑то на все способны.

Она наклонила голову.

– Мне‑то чего бояться?..

Получалась бестолковщина. Если и предположить, что прибег Вадим к грязной сплетне, марая имена Лены и Сергея, и даже о ребенке ляпнул (а вдруг и сам от ревности взбеленился и поверил!) – это не угроза все‑таки. Внука Полина Антоновна, конечно, отвергнуть не могла, внук‑то – радость. Ошеломление ее в таком случае совсем по–другому выглядеть должно. Откуда же подавленность, смирение, столь на нее непохожее?

Я хотел спросить, чем же он убедил ее, а спросил:

– Значит, он убедил вас?

– Убедил.

– Ну, что ж, Полина Антоновна, вам виднее, как лучше поступить, но если вы вынуждены действовать не добровольно…

– Не беспокойся.

Однако я закончил:

– На всякий случай, Игорь Николаевич вас знает. К нему можно обратиться.

До сих пор она сидела понуро, апатично, но имя Мазина будто встряхнуло ее.

– Нет. Вот уж это нет. Совсем не нужно.

– Я сказал, на крайний случай.

– А я тебе говорю, ни на какой.

Мне стало неловко своей назойливости.

– Воля ваша. Буду собирать чемодан.

Сначала я хотел уйти сразу, с чемоданом, потому что был уверен, что уеду без труда ближайшим проходящим поездом. Но Полина Антоновна отсоветовала:

– Не спеши с вещами. Осенью много поездов отменяют. Узнай сначала.

Но попытки связаться со справочным вокзала успеха не принесли. То было занято, то не отвечали.

– Ну и не беда. Сходи сам посмотри. Выбери, что поудобнее.

Теперь, когда я решился ехать, она, казалось, успокоилась немного и говорила со мной деловито, обычно.

Признаться, взять вещи и уехать немедленно было очень соблазнительно, однако я уступил, решил послушаться Полину Антоновну, то ли побоялся проявить невоспитанность, то ли еще что повлияло…

Да, повлияло, конечно. Оставив чемоданчик и выйдя на улицу, я не на вокзал напрямик отправился, а пошел в управление, чтобы повидать все‑таки перед отъездом Игоря.

Собственно, умнее было сначала созвониться, хотя бы из автомата. Но я лишний раз убедился в своей неорганизованности, когда, перерыв карманы, осмотрел бумажник, пролистал паспорт и записную книжку и не нашел визитной карточки Мазина с номером его телефона. К счастью, нужное мне здание конструктивистского типа, сооруженное до войны, я знал хорошо.

Дежурный направил меня в бюро пропусков, откуда по внутренней связи меня соединили с Игорем. Он оказался на месте.

– Прости. Минутку.

Я слышал, как он говорит по другому телефону.

– Да, Николай. Где ты?

– Я хотел бы проститься.

– Сейчас?

– Ты очень занят?

– Чтобы пожать руку, времени хватит. Но, может быть, тебе нужно немножко больше?

Он все понимал.

– До вечера подождать можешь?

Это вносило поправку в мои намерения, но я сказал:

– Могу.

И хотя ехать потом, поздно вечером, на вокзал не хотелось, я это неудобство решил преодолеть.

– Буду, когда скажешь.

– Ровно в девять. Запиши адрес.

Будто он знал, что я не нашел визитку!

– Жду!

И первым повесил трубку.

До вечера времени оставалось немало. Я побывал на вокзале и выяснил, что около часу ночи проходит поезд, который меня вполне устраивал. В кассе заверили, что на ночные поезда билеты практически всегда есть, и, следовательно, я мог прямо от Мазина отправиться на вокзал и утром увидеть в окне вагона море.

"Останется только грусть по безвременно ушедшему Сергею и… беспокойство, а как там Полина Антоновна…"

На лестничной площадке Мазина я стоял чуть раньше девяти, минут за пять. Стоял, собираясь позвонить, а лифт, на котором я приехал, тем временем вызвали вниз, он опустился и вернулся, привезя Игоря.

– Гость встречает хозяина? – спросил он и посмотрел на часы, сдвинув рукав форменного кителя с подполковничьими погонами. – Давно ждешь?

– Я с опережением графика. Минимальным. Еще не звонил.

– А там нет никого. Я все еще в одиночестве. Так что нам никто не помешает.

И он достал ключи из кармана.

– Прошу.

Я вошел в квартиру.

– Есть будешь? Или кофе?

– Лучше кофе.

– Давай кофе. Снимем усталость немного, а там видно будет. Располагайся поудобнее.

Расположиться он предложил мне в комнате на диване, а сам занялся приготовлением кофе на кухне, откуда, впрочем, его голос был хорошо слышен.

Говорил он что‑то полушутливое, малозначительное.

– Из всех достижений нынешнего быта с двумя никак не могу смириться с комнатными тапочками и питанием на кухне. Я вырос в галошах и в коммунальной квартире. Пять соседей, каково? И, между прочим, хорошо жили. Никто мясо из чужого борща не воровал. Но ели, как люди, за домашним столом. Хотя бы на кровати сидя. И в гости друг к другу ходили. Смешно, правда? Из комнаты в комнату. Почему бы на кухне не собраться? Она, кстати, была вместительная… То, что жили дружно, я думаю, неудивительно. Грызутся обычно там, где жильцов мало. Двоим всегда теснее, чем семерым. Недавно у нас забавный случай был – двое соседей в кухне мелом демаркационную линию провели. От середины плиты до нейтральной зоны у туалета.

– Тебе и таким заниматься приходится?

– Один границу нарушил, вот и пришлось.

– Ну и что же? – спросил я невольно, хотя кухонные дрязги меня интересовали меньше всего. Однако "квартирный вопрос" давил, видимо, на подсознание.

– Ерунда. Если тебя уголовные истории интересуют, я могу классику предложить. Подарю книжку "Сто лет криминалистики". Скоротаешь время в поезде.

Он появился с дымящейся кофеваркой.

– Я люблю горячий. А ты?

И, едва я взял чашку в руку, спросил серьезно:

– Ну, как ты оставил Полину Антоновну?

А я не знал, с чего начать!..

Вспомнил, как зашел за чемоданчиком. Говорилось "До свиданья", а подразумевалось "Прощайте", потому что когда же я теперь и зачем в город приеду? И она это понимала и даже слезу смахнула, во всяком случае, как‑то неловко провела пальцами по глазу. "Счастливо тебе, Коля".

И сделала попытку улыбнуться. От этой попытки полуулыбки защемило сердце тогда и сейчас снова.

– Ты тоже о ней думаешь? – спросил я Мазина.

Он улыбнулся.

– Не будем хитрить даже из вежливости. Ты не мог прийти просто так. Я не король, а ты не посол дружественной державы, чтобы наносить обязательный прощальный визит. Щадя мою занятость, обошелся бы телефоном, верно?

– Верно. Не хотел на твое время покушаться.

– А раз уж покусился, пользуйся. Что принес? Факты? Подозрения? Опасения?

Своими вопросами он открывал передо мной все двери, а я не знал, в какую идти.

– Игорь, я понимаю, ты профессионал, а я дилетант и обыватель с соответствующим мышлением, вытекающими из него домыслами и тому подобное.

– Друг Аркадий, не говори красиво!

Мне стало неловко.

– Хорошо. Речь идет в первую очередь об опасениях. Но лучше я изложу по порядку… Сам будешь судить. Может быть, все это пустяки.

– Излагай коротко, но не упуская важного. А потом посмотрим, пустяки или не пустяки.

Я и попытался сказать коротко, но, не имея опыта, говорил длинновато. Однако Игорь меня не прерывал и не поторапливал. Он умел слушать.

– Ну, вот, – закончил я. – Пустяк?

– Нет, – откликнулся он кратко.

– Но не по твоему серьезному ведомству, надеюсь?

– О ведомстве говорить рано. Дело может быть возбуждено только в тех случаях, когда имеются достаточные данные, указывающие на признаки преступления.

– Это цитата?

– Статья 108 УПК РСФСР.

– Прости невежество, а что такое преступление с точки зрения закона?

– Общественно опасное деяние, посягающее на личность и права граждан, – ответил он без насмешки.

– Посягающее на личность и права… Не расплывчато ли?

– Почему же? Суть преступления ясна.

– А последствия? Положение жертвы?

– Мы говорим о потерпевшем. Это лицо, которому причинен моральный, физический или имущественный вред.

– Спасибо за науку.

– Не иронизируй. Ты не представляешь, какой дефицит у нас юридических знаний, самых азов. Но будем считать, что ты теоретическую подготовку прошел. От меня ждешь практики?

– Судя по теории, тебе здесь делать нечего.

– Чудак. Думаешь, я ищу возможность благовидно уклониться? Я‑то первый неладное почуял, еще с выключенным телефоном, понимаешь?

– Ну, здесь я связи не вижу.

Вопреки ожиданию, он согласился.

– И я. К сожалению.

– Почему?

– Потому что она может обнаружиться неожиданно, а к неожиданностям лучше быть готовым заранее. Однако к конкретной ситуации. Все, как в жизни, а не в кино. В кино важное за кадром долго не удержишь, а в жизни можно. Но пойдем шаг за шагом. Главное, что произошло с Полиной Антоновной? Я тебя понимаю. Я сам вижу, что она человек на прочном фундаменте, не из тех, кого легко с позиции сдвинуть можно. И вдруг капитуляция. Можно это слово применить?

– Такое у меня впечатление.

– А причина – загадка. И открывать она не хочет. Почему? Связано прежде всего с Еленой. Ты обратил внимание на такое противоречие: старуха не скрывает доброго к ней отношения, а с другой стороны, именно ее пустить к себе не хотела. Елену, а не малоприятного Вадима. Обратил?

– Еще бы!

– Почему? Что на поверхности? Напрашивается и подсказано? Отношения с Сергеем. "Бес в ребро"? Согласен, бывает. Полина Антоновна не знала?

– Это исключено.

– Уверен?

– Абсолютно.

– Ну, не горячись. Сам‑то о Сергее и Наталье не знал. Но я с тобой согласен. Очень маловероятно, что было такое ей неизвестно. У женщин глаз совсем другой, чем у двадцатилетнего недоросля. Я тебя не обидел?

– Будем считать, что я стерпел.

– Молодец. За это я поддержу твою уверенность. Но все‑таки. Предположим сначала, что не знала. Конечно, разочарование в Лене, различные эмоции, но где же правда?

– Да я ж тебе говорил…

– Говорил. Я прокручиваю известное. Неизвестное‑то неизвестно.

Усмехнулись оба.

– Нет, Коля, это не вундерваффе, Полину Антоновну такой сплетней не свалить. Да и Вадим, поверь мне, не тот тип, чтобы так уж себя в грязь втаптывать.

Я допил кофе и поставил чашку на блюдце. Мазин смотрел на меня иронично.

– Испытываешь некоторое разочарование в профессионале? Что поделаешь? Планету в нашем деле на кончике пера не откроешь. Искать приходится. И есть, между прочим, простые способы поиска. Вот что я тебе предложу. Поговори с Леной.

Конечно, такая мысль мне и самому приходила в голову. Но слишком трудно даются мне подобного рода разговоры. И опыт знакомства и первого общения с Леной не воодушевлял. Так я и сказал Мазину.

Он вздохнул только.

– Понимаю тебя, а жаль… Но есть еще один вариант.

Я обрадовался тому, что он не настаивает. Между прочим, в этот момент мы оба как‑то позабыли, что в прихожей у него дожидается мой собранный в путь чемодан.

– Говори. Если подойдет, я охотно.

– Наталья, – сказал он одним словом.

– Ну!.. Однако… Не ожидал.

– Да я и сам только что придумал. Но резон вижу.

– Я‑то и знал ее мало.

– Но она нашего поколения человек. О чем поговорить, у вас найдется.

– Она может всего и не знать.

– Допускаю. Но что‑то знает. Может быть, не сенсационное, но…

Я не дал ему договорить, поспешил с репликой:

– Какие в этой истории сенсации!

– Не торопись с оценками. – Мазин предостерегающе приподнял руку. Сенсации потом. А пока обыкновенный доверительный разговор.

– Я, Игорь, и предлога к нему не вижу.

– Смерть Сергея предлог достаточный. Плюс чувства пожилого человека, заглянувшего в родные края. Короче, для начала хватит с избытком.

Так он думал, а мне разговор с Наташей по–прежнему виделся смутно.

– И все‑таки хотелось бы задачу свою представлять четче.

– Да о чем ты! Заехал на пару дней в родной город. Обычно. А события необычные. Попал на похороны друга. Неожиданно познакомился с дочкой. Дневник попал в руки. Вот и к ним в городок заехал. Может быть, и по другим делам. Но Наташу не повидать уже не смог. Это же естественно. Стопроцентная "легенда" и правда, между прочим. Дальше все пойдет само по себе. Женщины любят вспоминать молодые годы, а поклонников особенно. Сиди и слушай. Так или иначе мостик с нынешним днем возникнет. И о Лене речь пойдет, и о ее муже.

– Если в самом общем плане, что толку?

– Самый общий тоже на частности опирается. Иногда непредвиденные, но любопытные.

– Например?

– Все внимательно слушай, чтобы потом мне передать так же обстоятельно, как сегодня рассказывал.

Последняя фраза была приятной.

– Послушай, Игорь! Это для меня важно. Когда я говорил, я не намешал лишнего? У меня было ощущение, что я нагромождаю незначительные подробности…

– Нет, нет! Наоборот. Две из незначительных, как ты выразился, деталей меня весьма заинтерсовали.

– Какие? Ты можешь сказать?

– Пожалуйста. Первая. Полина Антоновна не хотела, чтобы ты обращался ко мне за помощью. – "Угораздило же меня… Подвела врожденная скрупулезность. Еще подумает о старухе Бог знает что…$1 – Ну, это так понятно по–человечески. Ты в ее глазах фигура, а собственные заботы мелочь. Она человек очень скромный.

– Предположим, – кивнул Мазин без особой уверенности. – Однако тебе запомнился ее отказ.

– Я старался не упустить ничего.

– И правильно сделал. Давай, я налью еще кофе.

Я провел ладонью по пиджаку.

– Хватит, пожалуй. Сердце… Лучше вторую деталь.

– Ну, если ты бережешь сердце, то вторая деталь… Впрочем, это не совсем связано.

– Что?

– Вторая деталь и то, что тебя, возможно, взволнует. Деталь такая: почему Перепахин открестился, как ты выразился, от Михаила. Ведь он знал его?

– Меньше, чем меня или Сергея, но знал.

– Почему же?

– У меня одно объяснение…

– Пьяный бред.

– Да, он здорово перебрал.

– Здорово?

Мазин смотрел очень серьезно, а я не мог понять этого повышенного интереса к степени опьянения Женьки Перепахина.

– Ну, если хочешь, в стельку, в дрезину или как там еще… Да ну его… Что ты сказать‑то хотел? Волнующее.

– Да о нем же. Перепахине. Как тебе показалось, он в своем состоянии мог что‑нибудь волнующее совершить?

Я по–прежнему не понимал его.

– Смотря что…

Тогда Мазин достал из внутреннего кармана небольшую белую карточку и протянул мне. Я прочитал:

"Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры. Членский билет". И ниже: "Фамилия: Перепахин. Дата вступления в члены общества – 25 января 1982 года". И под этими словами: "Выбыл навеки", – и сегодняшнее число.

– Что это? – спросил я.

– Ты же видишь… Членский билет Перепахина.

– Слушай, Игорь…

– Да, да, понимаю тебя. Только ответить исчерпывающе трудно. В конце дня, перед самым моим уходом я узнал, что на набережной у одного из спусков к воде мальчишки подобрали старое пальто. Во внутреннем кармане была пустая бутылка из‑под водки и этот билет. Они притащили пальто в милицию, потому что место такое, у самой воды…

– И ты думаешь…

– Ну, я пока о многом думаю… И не придумал ничего. А мальчишки сказали: "Алкаш утонул".

Я туповато смотрел на белый картон с красно–синим флажком.

Утром я вместо главного вокзала отправился на пригородный. За завтраком Мазин, у которого я и заночевал, сказал мне спокойно:

– Помнишь, я тебе УПК цитировал? Дело возбуждается только в тех случаях, когда имеются достаточные данные… Поэтому не чувствуй себя поднятым по тревоге. Данные пока скудные. Может быть, этот алкоголик уже дома отсыпается.

Сказано это было, конечно, утешительно. Мы знали, что Перепахин дома, во всяком случае, не ночевал. Впрочем, жена его по этому поводу особого беспокойства не проявила. Как сообщили Игорю, на вопрос о местопребывании супруга она ответила:

"Спросите полегче что‑нибудь. Деньги у него завелись".

Это означало, Перепахин запил и неподконтролен.

"Он, когда пойдет куролесить, голову теряет, не то что одежу".

"У вас нет оснований опасаться за его жизнь?"

Тут она утратила сдержанность.

"А за меня кто опасаться будет?! А за моих детей?!"

И так далее в ключе, который был мне знаком по личным впечатлениям.

Своеобразную записку Перепахина Мазин решил домашним пока не предъявлять. Тоже жалел детей. И в мое "задание" он корректив не внес.

– Конечно, бузина в огороде и родственник в Киеве – звенья одной поговорки, но не обязательно одной цепи. Давай пока тянуть каждый за свое.

Так я с прежними – повидаться, поговорить, послушать – намерениями и занял место в электричке, которая должна была быстро доставить меня в соседний город, где жила Наташа. Рабочий час уже прошел, в вагонах было свободно, и я расположился просторно, один на скамье, по движению поезда, с той стороны, где, как я помнил, было поживописнее – река, рощи, а не голая степь.

Положив саквояж на полку, я ждал отправления, собираясь продумать в пути план предстоящего разговора.

"Выйти на тему" мне, однако, пришлось гораздо раньше, чем я предполагал.

Дверь впереди раздвинулась, и в вагон вошла девушка в плаще, туго схваченном поясом, с сумкой через плечо.

Вошла Лена, и не было никакой возможности сделать вид, что я не вижу или не узнаю ее. Конечно, стремление избежать встречи было инстинктивным и неразумным, но в первый момент я почувствовал себя неуютно и пожалел, что вагон не переполнен.

Кажется, и Лена испытала нечто подобное, но и ей деваться было некуда.

– Здравствуйте, – сказала она неуверенно, останавливаясь у моей скамьи.

Пройти мимо было неудобно, мне ограничиться формальным словом тоже. Я приподнялся.

– Здравствуйте. Вы тоже едете?

Она нашлась первая.

– Нет, это вы – тоже. А я, как всегда, каждую среду. У мамы этот день свободен.

Задача моя, очевидно, усложнялась, но что было делать?.. Мы оба сели, поглядывая друг на друга несколько натянуто. Состав вздрогнул, как положено, и двинулся, медленно набирая скорость.

– Далеко собрались? – спросила Лена. – Неужели в наш городишко?

– Почему так пренебрежительно? Когда‑то я любил там бывать.

– А я и сейчас люблю.

За окном тянулись старые, прочные, красного кирпича станционные строения.

– Вы ведь знали маму?

– Знал. – "Как быть? Как сказать, куда я еду?.."

И тут она протянула мне руку. То есть рука‑то осталась неподвижной, на ремне сумки. Я имею в виду руку помощи.

– А почему бы вам не зайти к маме?

Мне всегда легче не зитрить. К тому же я испытал немалое облегчение.

– Признаться, такая мысль у меня была.

– Вот и чудно.

– Вы, однако, у Полины Антоновны отнеслись ко мне… не совсем гостеприимно.

Я сказал и устыдился своего злопамятства. Но она, казалось, не придала значение моему выпаду.

– У меня бывает… такое. Настроение. Простите. Мама совсем другой человек. Она мягкая.

– А вы… в отца?

Вопрос был без всякого умысла. В тот момент я еще был страшно далек от того, что узнал вскоре. Но она резко сдвинула брови.

– Мой отец тоже добрый, очень хороший человек. Просто я другая.

– Я не хотел вас обидеть.

– Я тоже. Тогда, у Полины Антоновны.

– Но почему вы не сказали, что вы дочь Наташи?

– Я думала, вы уже знаете от Полины Антоновны.

В самом деле. Я вспомнил, как в машине на мой вопрос о Лене Полина Антоновна сказала только: "Аспирантка. Сережина". А о Наташе – ни слова. Только после истории с фотокарточкой разъяснила. Почему? "Впрочем, это уже в огороде бузина. На кладбище ей не до того было. Не погружайся в детективщину, дорогой Николай!"

– Нет, она не успела.

– Вы думаете?

В словах прозвучало что‑то мне непонятное. "Не поддавайся искушению искать в простом многозначительное!$1 – предписал я себе строго.

– Так и было.

Станционная зона тем временем кончилась, и электропоезд уже шел местностью, знакомой мне в юности. Но как она изменилась! Цивилизация повсюду потеснила природу, дороги и линии проводов по обеим сторонам сопровождали реку, а деревьев в прибрежных рощах заметно поубавилось. Зато вместо глинобитных хат повсеместно поднялись кирпичные дома, красные и белые, под шифером и железом, увенчанные замысловатыми телевизионными антеннами. Казалось, жители–умельцы уже готовы к космической связи. Правда, садов во дворах стало меньше, они уступили место теплицам под полиэтиленовой пленкой. Я скользил взглядом по этим поблескивающим на солнце химическим покрывалам, но думал, конечно, о другом.

– Полина Антоновна дала вам наш адрес?

Адрес Наташи узнал для меня Мазин, поэтому я только кивнул неопределенно.

– Вот и хорошо. Вы освободитесь к обеду?

"Даже раньше", – подумал я.

– Вполне.

– Приходите к обеду. Мама любит гостей и успеет приготовить что‑нибудь вкусное.

– Спасибо. А вы подготовьте маму.

– О чем вы?

– Прошло столько лет. Она может и не узнать меня.

– А… Нет, не думаю. У нее хорошая память.

– Она уже знает о смерти Сергея Ильича?

Лена поправила сумку, которую держала на коленях.

– Нет.

Мы оба посмотрели в окно. Поезд тормозил у платформы. Прислонившись к ограде, стояли два рыболова с рюкзаками и удочками, в высоких резиновых сапогах.

– Николай Сергеевич! – услышал я вдруг. – А у вас много дел в городе?

В первый момент я подумал, что Лена разгадала мою нехитрую хитрость и подсмеивается надо мной. Но смотрела она очень серьезно.

– Нет, не очень.

– Тогда, может быть, мы сначала зайдем к нам?

Я несколько растерялся. Ведь мы только что решили иначе.

– Вы считаете…

– Я прошу вас. Я хочу, чтобы вы сказали маме о смерти Сергея Ильича.

– Я, а не вы? Это имеет значение?

– Да. Для меня.

"Ну, вот. Собственно, дальше можно и не ехать. Сойти бы на ближайшей платформе и вернуться. Ведь она фактически признала, что с Сергеем ее связывали определенные отношения. Иначе она не сказала бы "для меня". Что же еще я могу узнать? Копаться в постельном белье? А Женька? Родственник из Киева, при чем тут он?" Но вместо того, чтобы сойти, я пообещал:

– Хорошо, я скажу.

Я подумал, что Наташу, увы, мое сообщение уже не может особенно взволновать. Слишком много лет прошло с тех пор, как Сергей любил ее. Да и он ее, а не она… Что ж, если для Лены тема эта болезненна, я помогу ей. Двое пожилых людей поговорят между собой более спокойно.

– Большое вам спасибо!

– Не стоит. Ведь такой разговор все равно предполагался.

Поезд часто останавливался на короткие промежутки. За окном возникали и уходили простейшие названия типа "Платформа 672 км", и мы ехали дальше. Двигались, как положено, по расписанию, но мне хотелось, чтобы мы ехали быстрее, без остановок. Я чувствовал себя скованно. Однако вместо убыстрения движение замедлилось. Очередная остановка превратилась в стоянку. Пришлось ждать, пока нас обгонит идущий следом пассажирский поезд. Молчать было неудобно.

– Вы часто бываете у мамы?

– Каждую среду.

– Ах, да… Вы говорили. А мама у вас?

– Мама реже.

– Она больше занята?

– Она не любит Вадима.

Сказано было откровенно, но меня покоробило немного.

"Мама не любит… А дочка?.. А что знает мама о Сергее? Попал я с ними, как кур в ощип…"

– Не сложились отношения?

– Вы видели его? – спросила она вместо ответа.

– Имел честь был посредником.

– Кем? – переспросила она в недоумении.