Текст книги "Страх высоты. Через лабиринт. Три дня в Дагезане. Остановка"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Тут мне в голову пришла мысль.

– А Лена этот вопрос поднимала?

– Нет.

– Так может быть, ей…

– Нет.

На этот раз отрицание прозвучало даже жестче первого.

– Понадеялась на вас?

Он хмыкнул.

– Ей этот вариант не нравится.

– Не понимаю.

– Я тоже, – сказал он почти доверительно. – Сплетен боится, я думаю.

– Каких сплетен?

– Вы разве людей не знаете? Будут гадости говорить. Пролаза, охмурила старуху… А у моей супруги натура тонкая.

Мне эта аргументация показалась малоубедительной.

– Однако, если и она против…

– Ерунда. Бабы всегда так. Их нужно перед фактом ставить. Логическое мышление у них не развито. Вот и приходится собственными мозгами шевелить. А зачем? Дело‑то ясное. Я ей добра хочу. И всем хорошо будет.

"А будет ли? Что, если она собирается порвать с Вадимом? То, что он не подарок, видно невооруженным глазом…" Я молчал.

– Понимаете…

Вадим вдруг встал.

– Все понимаю. Зачем лишние хлопоты? Проще чемоданчик в руку и к морю. В вагоне СВ, конечно.

– Да погодите вы, – прервал я с досадой.

– Не могу. Спорщик я.

– Сядьте, спорщик.

Он послушался.

– Новые идеи?

– Без участия вашей жены будет трудно. Полина Антоновна действительно человек своеобразный. Но сердце у нее доброе.

И тут он сказал для меня неожиданное.

– Жену унижаться не пущу. Ей клянчить нечего. Она право имеет.

– Жить в квартире Сергея?

– А ну вас! Зря затеял. Каждый умирает в одиночку.

Он снова встал. Я тоже.

– Не горячитесь. Я поговорю с Полиной Антоновной.

Во время нашего разговора он постоянно морщил лоб, но тут морщины разгладились.

– Вот это другое дело. Я знал, что вы мужик с пониманием.

– Ну, как сказать…

– Не скромничайте. Я докажу. Хотите?

– Каким образом?

– Просто. Ручаюсь, вы одолжите мне три рубля.

– Однако!

– Неужели я ошибся! Сумма‑то мизерная. И отдам я. Мы же должны повидаться после разговора с бабкой. Когда вам позвонить?

– Лучше вечером. Не знаю, когда разговор сложится.

– Ладно. Но если старуха подойдет, я трубку повешу.

Я вспомнил утренний "глухой" звонок. Тогда вместо "старухи" подошел я.

– За результат не ручаюсь, но звоните.

Он сделал шутовскую гримасу.

– Слушаюсь, командир. Значит, мы поняли друг друга?

– Я не уверен…

– Как? Неужели трояк пожалели?

Об этом я уже забыл.

– Нет, нет…

И я полез в карман за кошельком.

Отдельного трояка не оказалось, был один бумажный рубль и два металлических.

– Поштучно возьмете?

– Я не гордый.

Это он врал, конечно. Если не гордости, то гордыни в нем было хоть отбавляй. Деньги перешли из рук в руки, и он ушел, не попрощавшись, пошел по улице вправо, в сторону, где находился упомянутый в начале разговора подвальчик.

– Проголодался? – спросила Полина Антоновна, едва я переступил порог. – Сейчас покормлю.

Мне стало неловко.

– Спасибо, я сыт.

– Неужели в харчевне питался? Постеснялся старуху объесть?

– Ну, что вы…

Я прошел в кухню и положил на стол небольшой сверток.

– Вот. К чаю захватил.

Поднимаясь в лифте, я подумал, что за вечерним чаем и будет уместно поговорить о квартирных делах, но сейчас почувствовал, что оттягивать разговор не могу, захотелось сразу покончить с навязанным поручением. Несмотря на гуманные обоснования, оно было мне все‑таки не по душе.

– А может, поешь, а? Не верю я в эти столовки.

– Нет, нет. Напрасно вы хлопотали.

– Какие хлопоты! Сергея‑то кормила…

Я решил воспользоваться зацепкой.

– Вот–вот. А теперь пришло время и облегчить хлопоты, позаботиться о себе.

Она посмотрела на меня подозрительно, будто сразу почувствовала мой нехитрый заход.

– Сама жизнь "облегчила", как видишь.

– Одной вам будет нелегко.

– Что ж делать! Замуж выходить?

Я обрадовался ее шутке.

– Где сейчас жениха стоящего найдешь! А вот если хороших людей на квартиру пустить?

Полина Антоновна провела тряпкой по кухонному столику, хотя на нем не было ни крошки.

– Ты что, знаешь таких? Хороших…

Ответить ответственно мне было трудно.

– Да как сказать…

– Просто скажи. У меня сегодня на эту тему уже второй разговор будет.

Я решил говорить прямо.

– У вас был муж Лены.

Полина Антоновна немного удивилась.

– Знаешь? Откуда?

– Он мне сам сказал.

– Когда ж успел?

– Ждал в сквере.

– Он тебя?

– Да, с намерением…

Она отложила тряпку.

– Вот как… Значит, он тебя ходатаем избрал. Как это говорят… толкачом?

– Представьте себе.

Я думал, она улыбнется, но Полина Антоновна смотрела серьезно.

– Говорит, семья рушится.

– Рушится, – согласилась она. – Еще что?

– Говорил, Лена вам помогать будет.

– Может быть. Все?

– Я знаю, он вам не нравится…

– А тебе?

Что я мог сказать!..

– Значит, из‑за него не хотите?..

И вдруг короткое:

– Нет.

"Ну, вот… Выходит, из‑за Лены". Тут я вспомнил, как Вадим говорил что‑то о правах жены. "Черт–те что. У них тут отношения… Секреты. Разве мне в этом разбираться?" Я человек не из тех, кто в чужих сложностях лучше, чем в своих, разбирается. Напротив.

– Кажется, я не в свое дело вмешался? Вам неприятен этот разговор, Полина Антоновна?

– Кому ж приятно обсуждать, как свой век дожить? Лена поможет… Присмотрят. Докормят. Нет, не хочу.

– Ну, что вы…

– Не волнуйся. Ты человек хороший, вот и взялся всем нам хорошо сделать. Меня докормят, сами семью сохранят… Да не сохранят.

Она произнесла это очень уверенно.

– Мне тоже показалось, что люди они разные.

– Она – человек, а он…

– Чем он занимается?

– Стыдно сказать. Не поверишь. Сторож он в дачном кооперативе. Хорош гусь?

– Да… Молодой еще, здоровый человек… Что это он так? Неудачливый парень?

– Удачи добиваться нужно.

– Воли не хватает? Никакой специальности?

– Есть у него специальность. И высшее образование есть. Учитель он по профессии.

"Вот уж на учителя он похож меньше всего!"

– Никогда бы не сказал.

– Выгнали его.

– За что?

– Говорит, сам ушел. Врет. Но язык у него подвешен. У него и насчет дач теория подведена. Свободен он там, видите ли. От чего свобода‑то?

Да, отношение Полины Антоновны к Вадиму было однозначным.

– Короче, разбитый горшок они не склеют Это он тебе очки втирал. И не хлопочи.

Приходилось признать, что "толкач" с задачей не справился. Впрочем, и "толкал‑то" я без особых усилий. "Но почему ее Лена не устраивает?"

– Простите. Вам виднее, конечно, как поступить.

– Я самолюбивая, Коля. Поживу, сколько смогу, без опеки, а когда час придет, в дом престарелых переберусь. Меня это заведение не пугает. И там люди. И там еще небольшую пользу принести можно.

– Вы мужественный человек, Полина Антоновна, – сказал я искренне.

– Наверно. В жизни разные решения принимать приходилось. И трудные, Коля. Очень трудные.

Она плотно сжала руки. Может быть, вспомнила что‑то.

– И не жалела… Да что толковать…

Так Полина Антоновна поставила точку в этом не очень приятном и для меня разговоре, и оставалось только сообщить Вадиму, что в комнате им с Леной отказано окончательно.

"Ну, что ж… Позвонит – скажу".

Я почувствовал облегчение. Можно было о другом говорить и думать.

– Полина Антоновна! Вы дневник Сергея смотрели?

Мы тем временем перешли в ее комнату. Тетрадка с записями лежала на тумбочке у кровати.

– Смотрела, Коля.

– Ну и как? Кто же она?

Полина Антоновна взглянула издали на тетрадку.

– Имени я не нашла. "Она" да "она" пишет. А буквы мелкие… Глаза устают быстро. Возьми сам поищи.

Однако и мой поиск успехом не увенчался.

Сначала я расположился с дневником в кабинете за столом, но быстро почувствовал желание прилечь. Читать же лежа оказалось почти невозможно. Света от лампы недоставало, а верхний, от люстры, раздражал яркостью. Да и сам автор не поощрял любопытства. Буквально через страницу после сразившего Сергея объяснения он записал:

"Больше о ней ни слова".

И в самом деле, пошли записи будничные. В некоторых и я фигурировал под инициалом Н. Забавно, но ничего особенного.

Например:

"Сдал зачет".

"Целый день дождь".

"Смотрел картину "Адмирал Ушаков". Интересен Потемкин".

"Прогрипповал неделю. Читал Данилевского "Мирович".

"Н. решил ехать по назначению".

Это обо мне. Была возможность остаться в аспирантуре, но захотелось самостоятельности…

И вдруг:

"Ужасно!"

Больше ничего. Даже дата задним числом, без месяца и года: "10–е". Однако никакой тайны для меня в этой записи, увы, не содержалось. Речь шла, конечно, о смерти Михаила. Правда, я считал, что его убили двенадцатого, но и меня память подвести могла, и Сергей в потрясении мог днем ошибиться.

"Ужасно!" Именно так мы себя тогда и чувствовали… Понятно, почему Сергей не распространялся о чувствах. Они были сильнее слов…

Снова протокол. Но вот строчка:

"Она согласилась встретиться".

Строчка осталась без комментариев и продолжения. "Она" исчезла окончательно. Последней страницы в тетрадке не было. Почему‑то Сергей ее вырвал. Причем неровно. Внизу остался клок бумаги. И непонятно, зачем. На предыдущей он написал:

"Перечитал. Достаточно. Финита ля…"

Ясно, что решил больше дневник не вести. Потому и чистый лист выдрал?..

В тишину врезался звонок. Благо я поставил телефон у изголовья.

Протянул руку и взял трубку. Оттуда голос Вадима сообщил:

– Это я.

– Слышу.

– Ну и как?

– Как я и предполагал.

Вадим помолчал.

– А вы старались?

– По мере сил.

Я думал, что он положит трубку в своей манере, не прощаясь, но ошибся.

– Понятно. Сил у вас не хватило. Ничего. У меня хватит.

– Неужели собираетесь продолжать?

– Раз начал…

– Поверьте, это бесполезно. Я знаю.

– Ничего вы не знаете. Я еще с козырей не ходил.

– Что это значит?

– Вундерваффе – секретное оружие.

– Не поясните?

– Зачем вам? Вас ждет солнечный юг.

Я и сам бы не прочь уже поспешить, как говорится, к месту назначения, но возникла от его слов тревога за Полину Антоновну. Что он еще задумал?

– Надеюсь, вы понимаете, что домогательства…

– Что это еще за слово? Она нас пустит – и точка.

Разговор приобретал тупиковый характер, но повесить трубку, махнуть рукой, оставить Полину Антоновну один на один с этим человком я уже не мог.

– Я пробуду здесь еще несколько дней.

– Очень приятно.

– Я хотел бы повидать вас.

Он хохотнул.

– Должок простить не можете?

Пришлось стерпеть.

– А есть надежда получить?

– Вообще‑то я не из исправных плательщиков, но вы можете рассчитывать.

– Признателен. На том же месте?

– Ну, это не по протоколу. Теперь вы принимаете мое предложение. Завтра в одиннадцать у входа в пивную. Запеленговали?

Звучало это наподобие "командовать парадом буду я".

– Хорошо, – сказал я коротко.

Проснулся я не очень довольный собой. Было ощещение, что втянулся в нелепую историю, которой придал преувеличенное значение. Ну что этот неприятный парень, сторож с высшим образованием, может сделать Полине Антоновне? Ведь она, несмотря на возраст, человек–кремень. Кроме того, все равно уеду днями. Может быть, к Мазину на всякий случай обратиться?.. Тоже чушь. С его‑то перегружками серьезными делами бытовыми мелочами заниматься… Да, глупо получается. Однако назвался груздем – полезай в кузов. Или махнуть рукой все‑таки?

Сомнения развеяла сама Полина Антоновна. Выглядела она насупленно. Разумеется, после смерти Сергея было отчего насупиться. Но оказалось и другое.

– Ты, Коля, с этим охламоном еще собираешься встречаться?

– А надо? – спросил я прямо.

– Сослужи службу. Скажи ему еще раз, что отказала я. Не хочу его больше видеть.

Вот и развеялись сомнения.

В час открытия бар оказался непереполненным. Впорхнувшие жаждущие быстро рассредоточились по столикам. Нам достался один из лучших, под окном из цветных стекол. Это подобие витража скрывало от глаз ноги прохожих в заляпанных брюках – ночью прошел дождь.

Вадим вытащил из кармана зеленую бумажку.

– Теперь вы при деньгах. Вам и карты в руки.

Я взял три рубля и покорился наглости.

– Сколько пить будете?

– По кружке.

Это мне понравилось. Чем трезвее, тем лучше.

– Креветки возьмите! – крикнул он мне вслед.

Неопрятная женщина налила пиво, бросила в тарелку креветок, много и невзрачного вида.

Когда я ставил кружки на столик, Вадим потянулся и зевнул.

– А вы, однако, уже причастились, – заметил я.

– Имею право. Я со смены.

– В ночной трудитесь? – не удержался я.

Вадим сделал большой глоток, вскинул глаза, посмотрел, поставил кружку и погрозил мне пальцем.

– Не нужно. Вижу, что старуха доложила.

Вел он себя, пожалуй, развязнее, чем вчера, но особенно пьяным не выглядел.

– Да, я знаю.

– Что вы знаете! Внушают вам, внушают, что каждый труд почетен, а вы как были заскорузлыми обывателями, так и остаетесь. Дешевый интеллигентский снобизм! В конторе "рога и копыта" штаны за сто двадцать рэ протирать для вас почетно, а на полезную работу фыркаете.

Он допил кружку залпом.

– Я не фыркаю.

– И не фыркайте. Возьмите‑ка лучше еще по кружечке.

– Я больше не хочу, а вам, по–моему, достаточно.

– Обиделись? Ладно, я сам возьму. Но сначала объясню. Да, сторож. Если бы не я, у людей бы замки срывали, телевизоры тащили. Да что тащили… Били бы просто так, для потехи. Стулья ломали, гадили. Представляете, приезжаете вы на дачку, а там погром, мальчики порезвились и визитные карточки по углам оставили. Как вам покажется? А я имущество ваше берегу. Трудовое… и всякое. Так что ж вы на меня через губу смотрите?

И, не дожидаясь ответа, Вадим встал, отошел и вернулся с полными кружками.

– Ну, что? Почетный мой труд?

– Разве учительский менее почетен?

– А… Тетушка по всей анкете прошлась?

– Это закрытый пункт?

– У меня секретов нет. Знаете, как я покинул ниву просвещения? Почему?

– Нет, не знаю.

– Потому что я не Кутузов и не адмирал Нельсон. И мне не понравилось, когда некий дебил среднего школьного возраста попал мне вот сюда, – он прикоснулся пальцем к щеке возле глаза, – этакой стальной гнутой проволочкой.

– И вы покинули поле боя?

– Пришлось. Я упустил из виду, что право на самооборону на учителей не распространяется.

– Зато теперь вы этим правом располагаете?

Он усмехнулся зло.

– Будьте уверены.

– Спасибо. Я поостерегусь взламывать дачи на вашей территории.

Теперь он пил пиво маленькими глотками.

– А вы мужик с юмором.

– Одобряете?

– Одобряю. Воспринимать жизнь всерьез слишком расточительно. На каждый чох не настрессуешь. Представляете, маленький мальчик убил бабушку. Ужас! Волосы дыбом. А если так?

Крошка Вилли – вот потеха!

Бабку застрелил для смеха.

Мама ласково сказала:

"Пуль и так у папы мало!"

Положительная эмоция. Юмор – это мостик между тем, что мы называем абсурдом, и реальным абсурдом жизни.

"Вот такой словесной эквилибристикой он и морочит голову Лене. А женщины все такие же. Хотя и шумят об эмансипации и даже "презирают" мужчин. А если и презирают, то не того, кого надо…"

– Но, как я понимаю, дачная жизнь вам абсурдной не кажется?

– Ловите на слове? Ладно. Есть преимущества. Воздух. Время свободное. Слыхали поговорку: с утра выпил, день свободен? А у меня еще лучше – с утра свободен, выпить могу.

– Часто пользуетесь?

– Ну, ну! В алкаши меня не записывайте. Не надо.

"Сколько их так говорит на полпути…"

– Я не за тем пришел.

– Я тоже. Ближе к делу. Итак, я дачник. Что об этом думают, мне плевать. Лично я доволен. Что мне ваша "жизни мышья беготня"?.. Но у меня жена. Ей нужно жить "как люди". Возможность такая есть. В чем же загвоздка?

– Полина Антоновна предпочитает жить одна.

– Сколько? Кто ей хлеба купит или молока, когда свалится?

– Она собирается в дом престарелых.

– В богадельню?

– Есть люди, которые выбирают и такой путь.

– А квартирой какой‑нибудь взяточник завладеет? Что, вы не знаете, как вымороченной площадью торгуют? Это справедливо, по–вашему?

Я приподнял руку.

– Вадим! Вы на меня производите двойственное впечатление. Нужду в жилье я и сам пережил. Но закон на стороне Полины Антоновны. Принудить ее никто не может.

– Вы уверены?

"Вот сейчас нужно разобраться".

– Послушайте! Вы не в первый раз намекаете на какие‑то возможности оказать давление на Полину Антоновну. Это серьезно или блеф?

– Я слов на ветер не бросаю.

– Что вы в виду имеете?

– Это мое дело.

– Тогда придется ее защищать. Я не позволю… Это и мое дело.

Он вдруг приподнял кружку на уровень глаз и посмотрел на меня через стекло.

– Ха–ха–ха!.. На вид вы такой благообразный, а присмотришься… страшный.

– Это глупо.

– Не скажите. В этом что‑то есть. Иногда стоит присмотреться через… магический кристалл. Ладно…

"Ладно", как я заметил, было его любимым словом.

– Но я вас предупредил.

Вадим пренебрежительно махнул рукой.

– Бросьте. Ловите лучше бархатный сезон. Не ваше это дело.

Я приподнялся невольно. Хотелось выплеснуть пиво прямо в физиономию наглецу. Он отклонился торопливо.

– Вы что? Сердце поберегите. Что вы взъерепенились?

– Я вам не позволю…

– И не надо. Не позволяйте. Я вам только сказал, не ваше это дело. И не мое, если вы уж так хотите.

"Что он? Струсил? Уступает?"

Но нет…

– Лена к ней пойдет. Их это дело! Ясно?

Совсем мне не было ясно. Но сердце колотилось под сорочкой, а я знал, что мне такого допускать нельзя.

– Вы, кажется, не хотели жену впутывать, – сказал я, немного задыхаясь.

– Не беспокойтесь. Она распутает. Они вместе распутают. Дышите глубже.

Я послушался и вздохнул. Полегчало.

"Ну что за истерия!.. Угораздило. А ведь этот негодяй в чем‑то прав. У Полины Антоновны с Леной какие‑то отношения особые. Какие?"

И тут меня будто стукнуло. Как говорится, искры из глаз, и осветило неожиданное.

"Бог ты мой! А что, если эту молодую женщину с Сергеем не одна диссертация связывала?!"

Я прямо‑таки уставился на Вадима. А он уже вполне спокойно дохлебывал свое пиво.

"Нет. Это уж слишком. Он муж. Нельзя же до такой степени цинизма докатиться. Нельзя".

– Ну, как? Отошли? Не стоит так волноваться. Знаете, моя супруга фотографию притащила. Старушка ей на память о любимом учителе презентовала. И вы там есть.

– Я знаю.

– Помоложе выглядите, между прочим.

Снова я уловил издевку.

– Вы тоже не юноша, Вадим.

Он машинально провел рукой по лысеющей голове.

– Заметно? Глупый волос покидает умную голову.

Это была первая фраза, которую он произнес без самодовольства. Я не стал поддразнивать. Выпил пива.

– Ладно. А этот, третий ваш друг, погиб, кажется?

– Миша?

– Его Михаилом звали? – почему‑то переспросил Вадим.

– Михаил.

– Уголовник, я слышал, его зарезал?

– Не зарезал. Ударил чем‑то.

– И не поймали его?

– Нет. Да зачем это вам?

– Так просто. Размышляю.

– О чем?

– О судьбах людских. Жили–были три друга. Один в молодости… ушел. Другой в среднем возрасте. Значит, вам жить долго, – добавил он почти без насмешки.

"Может быть, я несправедлив к нему?.. Такое в голову пришло!.." Стало как‑то неловко.

Тут он и исчез. Стремительно, как и вчера. Правда, на этот раз буркнул:

– Чао!

И я остался один со своей недопитой кружкой пива, допивать которое не хотелось. А мысли сразу же побежали снова.

"Конечно, мое предположение – чушь. Права на вселение предъявляет "невестка" с новым мужем, он же старый. Бред. Да и почему это должно связывать Полину Антоновну? Однако о каких‑то правах говорилось… что же, если не это?.. А… К лешему! Сегодня же возьму билет".

Я отодвинул кружку, но встать мне не удалось.

– Вот не ожидал!

По крутым ступенькам спуска скатился Женька Перепахин и тут же приблизился.

– Не ожидал, брат, не ожидал, – повторил он и уселся напротив.

"Из огня да в полымя!"

– Я тоже.

Сказано было без энтузиазма, но Женьку это не смутило.

– И зря не ожидал! Я тут частенько бываю.

– Пивком балуешься?

Он захохотал.

– Посадочные места использую.

До меня смысл этих слов дошел не сразу. Я смотрел на Перепахина. Передо мною сидел тот же, несомненно, пожилой человек, которого я искал несколько дней назад и встретил при необычных обстоятельствах, и все‑таки иначе чем Женькой я его про себя именовать не мог. Ничего взрослого этот коротышка с брюшком за жизнь не приобрел. В лице его так и играла полудетская простота, называемая теперь по–научному инфантилизмом, и она обезоруживала, пожалуй, не меньше, чем наглость Вадима.

– А ты по пиву?

– Я, собственно, случайно здесь.

Женька продолжал смеяться.

– Случайность есть осознанная необходимость.

"Неужели и этот философ? Впрочем, у нас доморощенных мудрецов хоть пруд пруди".

– Ты думаешь, что случайность, а таинственная рука вела нас закономерно и неуклонно, как в алгебре. Один вышел из точки A, другой из точки C, а встретились в пивной точке B, читай, в баре. Каков Киселев! Алгебра на все времена!

– Ну, если алгебра, – невольно и я улыбнулся.

– Признаешь? Закономерно?

– Предположим.

– И отметим.

Он запустил руку куда‑то в глубины своего потрепанного пальто и извлек бутылку белой.

Я прикрылся обеими руками.

– Ради бога! Ты же видишь, я пиво пил.

– Ну и что? Как батюшка на вопрос ответил? "Вы что будете пить, отец? Вино или водку?" – "И пиво, сын мой, и пиво".

И, повернувшись к стойке, крикнул:

– Веруня! Мое почтение! Сполосни нам стаканчики, не откажи.

Неопрятная женщина ответила ленивым голосом:

– Вы же знаете, Евгений Иванович, у нас не положено.

Засиженное мухами соответствующее предписание действительно украшало стену: "Приносить и распивать… запрещено".

– Ну и что? – активно возразил оживленный предвкушением Женька. – А ты положи. На тарелочку огурчик. Или сырок.

– Не положено… – Он снова развернулся в мою сторону. – Знаешь анекдот? Встретились двое. Один говорит: "Давай выпьем". А другой: "Мне врачи запретили". А тот: "Ну и что? Мне тоже запретили. А я дал четвертак – разрешили!" Слыхал? Ха–ха–ха!

– Я не хочу пить, Женя.

– Обижаешь! Обижаешь. Я ведь из училища чудом спасен. И Веруню обижаешь. Она женщина славная. Видимо, уже стеклотару приготовила. Правила нарушает, а дело доброе делает. Ради нас. Такого человека обижать нельзя.

Через минуту стаканы были у него в руках.

– Так и быть. На донышко, каплю. Символическую.

Действовал он, однако, вполне реалистично, и я едва успел удержать его руку над стаканом.

– Я не буду пить, Женя.

– Ну, смотри. Была бы честь предложена, – уступил он ворчливо. – Дело хозяйское. Хозяин – барин… Надеюсь, мне позволишь?

– Хозяин – барин, – повторил я его слова.

– Вот–вот, – тут же снова приободрился Женька. – Я сегодня в барыше. Шедевр настенный завершил. В детском садике. Так сказать, Дионисий двадцатого века. И потому имею право.

И Перепахин с удовольствием проглотил свою отнюдь не символическую дозу.

"Имею право…" Ведь так и Вадим говорил. Да что они, с ума посходили? Один на полпути, другой явно у финиша…"

Я отчетливо видел склеротические жилки на Женькином лице, издали создающие обманчивое впечатление бодрого румянца.

– Хорошо пошла, – сказал он, закусывая плавленым сырком. Огурчика у Веруни не нашлось. – Ты не представляешь, брат, как хорошо на воле. Когда на меня оковы надели, свет в овчинку показался. Песня вспомнилась: "В тюрьме он за правду страдал". Вот так поем, а не вникаем. А на собственной шкуре другой переплет.

– Вряд ли тебе грозило что‑то серьезное.

– Ха–ха! Не скажи!

– Ты же не был виноват.

– Это игра судьбы. Граф Монте–Кристо тоже не был…

– Графа враги погубили. А у тебя…

– Графа друзья погубили, – перебил он.

– Разве у тебя есть такие коварные друзья? – спросил я в шутку, но вообще‑то шутить не хотелось… Хотелось распрощаться побыстрее.

– А про это никому не дано знать. Что ж с милиции спрашивать? У них служба. Улики, отпечатки всякие. Вот и доказывай, что ты не верблюд. Кто тебя услышит, разве жена, да и то если не на базаре, а близко.

– Однако услышали.

– Потому и пью.

И он быстро плеснул в стакан новую порцию.

– Да, брат, перетрусил я. Не скрою. А как не струсить? У меня дети. Сам видел.

Я вспомнил, что дома он храбрился. Ради детей, наверно. А Перепахин все продолжал свое:

– И вообще пережил. По–твоему, это пустяк, человека мертвым увидать? Да еще какого! Сергея. Вошел я к нему и обмер. Где стол был яств, там гроб стоит. Вздрогнешь, ничего не скажешь…

"Монеты это, однако, взять ему не помешало".

– Полная неожиданность! Да ты сам представь, насколько я потерялся. Коньяк на столе стоял, а я ноль внимания. Ну, да я, правда, коньяк не уважаю. Я человек простой. Мне он на желудок плохо действует. Другое дело – водочка…

– А портвейн? – спросил я, вспомнив слова тети Поли о бормотухе.

– Портвейн? Портвейн тоже вещь серьезная. Как говорится, трус не играет в портвейн.

– Значит, с коньяком он не тебя ждал?

Хохотал он поминутно, но на этот раз расхохотался особенно.

– Ну, даешь стране угля! Перепахина, Коля, с коньяком не ждут Не та фигура.

Это он произнес с некоторой грустью, моментально сменив мажор на минор. Я не возражал.

– Но ты бывал у него?

– Он, Коля, был единственный, кто меня как человека воспринимал.

– А говоришь, с коньяком не ждал.

– С коньяком не ждал. Мы с ним чай пили. Я к нему не угощаться ходил. Я вообще христарадничать не люблю. И у меня своя гордость есть. Как видишь, мой стакан граненый, но пью я из своего стакана.

– Интересно все‑таки, кого он ждал.

Но Перепахин придерживался противоположного мнения.

– Да что интересного, что? Смерть‑то установлена точно – инфаркт. Значит, никакого отношения… И все дела. Да и не пришел тот человек, как пить дать.

– А ты как там оказался?

– Захотелось – и пошел.

– Тебя Полина Антоновна у пивной видела.

– Ну и что? Я свободный художник. Был в пивной, а потом к другу пошел.

"Что все‑таки их связывало?$1 – думал я с недоумением.

– О чем вы обычно беседовали?

Перепахин откликнулся охотно.

– Ну, по мелочам не толковали. Сплетни разные… Больше по вопросам бытия. Об НЛО, например. Да мало ли о чем!

– Ну и как НЛО?

– Тоже не веришь? За облака считаешь?

– А ты?

– Это, брат, аксиома. Вопрос в другом – наблюдают или влияют?

– К чему ж пришли?

– Я считаю, влияют. И может быть, даже основатели.

– Чего?

– Да нас с тобой.

– И Сергей так думал?

– Он нет. Все‑таки он в научном стойле овес жевал. А там народ зашоренный.

– А ты раскованный?

– Я человек, Коля. Мне обидно от обезьяны происходить, а тем более если она сама из мутной водички зародилась…

Тут я с опаской подумал, что тема эта для выпившего человека неисчерпаемая, и попытался притормозить Женьку.

– Неужели и Сергей зашоренный был?

– А куда денешься? Наука… Кафедра, доктора, кандидаты… С кем поведешься…

– У него аспирантка бывала.

– Видел ее?

– Пришлось.

– Заметил?

– Что?

– На Наташку, как две капли… Заметил?

– Если честно, сам бы не догадался. Я‑то ее больше тридцати лет не видел или около того.

Перепахин приподнял бутылку, прикинул, сколько осталось. Потянулся было к стакану, но задержался, поставил бутылку и стал настойчиво затыкать ее пробкой, которую вытащил из кармана. Пробка от большей бутылки не поддавалась.

– Вот и молодец, – одобрил я.

Странно, но после того, как он выпил, Женька стал потише.

– Скучно с тобой. Не побеседуешь. Все ты сбиваешь. То про одно, то про другое. Зачем ты про Ленку спросил?

Он все‑таки был пьян, и изрядно. Ведь я ничего не спрашивал.

– По–моему, я только упомянул, а ты откликнулся сам.

– Ну и что?

Это "ну и что?" он произносил не реже, чем Вадим "ладно".

– Ничего.

– А врешь зачем?

Я был поражен.

– Я вру?

– Конечно. Ты с Сергеем дружил?

– Еще бы.

– Вас же водой было не разлить.

– Не понимаю.

– Врешь. Не мог ты про Наташку не знать, а говоришь – тридцать лет, тридцать лет…

"Никто никогда не будет любить тебя так, как я…"

Неужели?

– Ты что‑нибудь знаешь?

Перепахин вместо ответа принялся снова за бутылку Наконец он водворил пробку в горлышко и опустил бутылку туда, откуда и достал, в недра ободранного пальто.

– Не по мне эти фокусы. Ты не знаешь, что я знаю, что ты не знаешь…

– Сергей был влюблен в Наташу?

– Все может быть, все может быть, ну а пока, – ответил он Сергеевой поговоркой и добавил: – Пока!

И встал с не меньшей поспешностью, чем Вадим.

– Постой! Куда ты заспешил?

Он, не садясь, наклонился через столик.

– А ты пить со мной будешь?

– Зачем тебе это?

– Нуждаюсь. Душа требует общения.

Однако такого рода общение я позволить себе не мог.

– Ну, что поделаешь…

– Тогда пошел…

Я не понял, он пошел или я "пошел". Оказалось, что он. Женька, чуть качнувшись, шагнул в сторону ступенек.

– Вперед и выше!..

– Погоди.

Мне показалось, что он может упасть на этих неудобных ступеньках. Но Женька быстро прошагал вверх, и я догнал его уже на улице.

– Ты куда? Я провожу тебя.

– До вытрезвителя?

– Зачем он тебе?

– Потому что я алкоголик, – ответил он с исчерпывающей полнотой.

Что было мне сказать! Согласиться или возразить – одинаково бесполезно. Я чувствовал его твердое намерение пить до той точки, когда человека подбирают там, где ему окончательно отказали ноги.

– Пойди домой, поспи.

– Да я встал час назад. И при деньгах я сегодня. Дома у меня все отберут. Нет уж, только на линию огня!

Шагал он быстро и этим сохранял равновесие. Я с трудом поспевал за ним. А он как шел, так и остановился. Схватился за дерево и прекратил свое поступательное движение. Я проскочил по инерции вперед и вернулся.

– Ты зачем за мной ходишь? – спросил Женька недружелюбно.

– Думал проводить тебя домой, но если не хочешь.

– Не хочу.

– А мне бросать тебя в таком состоянии не хочется.

Женька захохотал.

– Прекрасное состояние. Прекрасное… Мне декабрь кажется маем… Отчего, как в мае, сердце замирает? Отчего? В молодости от любви. В старости от спазма кор… кр… коронарных сосудов. Ну и что?

– Пойдем домой.

Но он не слушал меня.

– Конечно, Сергей любил Наташку. Жутко. Тогда у него сердце еще замирало. А теперь замерло. А ты врешь, что не знал.

– Зачем мне знать? Не говорил он мне. Сам‑то ты откуда знаешь?

– Я знаю.

Конечно, разговор с пьяным Перепахиным развивался по своим непредсказуемым законам. Скорее всего его следовало прервать, но я продолжал. Не потому, что рассчитывал узнать нечто неожиданное, а просто никак не решался оставить его одного на улице.

– Ты же не учился с нами. А потом она уехала. После смерти Михаила. Это я помню. Ты и Михаила знал?

Он оторвал руку от дерева и утвердился на ногах.

– Кого?

– Михаила.

– Такого не знал.

Это было явное вранье. Сергей не мог не познакомить его с Михаилом. Может быть, устыдившись, Женька отвернулся.

– Женя! Пойдем домой.

– Вот привязался, как пьяный к электричеству… И что тебе нужно? Зачем мне твой Михаил? А Наталью я знал очень просто. Ее родня у нас во дворе жила. А она у родни… Очень просто.

Действительно. А еще: мир тесен.

– И дочку ее, Лену, я знаю.

– А зятя?

Я спросил сам не знаю почему. Как‑то автоматически.

Но Перепахин отреагировал почти трезво. Правда, чтобы ответить, ему пришлось снова опереться. На этот раз плечом.

– Кого еще?

– Вадима.

– Хлюст.

"Я или Вадим?.."

– Ты‑то откуда его знаешь?

"Кажется, все‑таки он хлюст, а не я".

– Обращался он ко мне…

Говорить не хотелось, я считал, что Женька в его состоянии все равно сути дела не поймет. Но я ошибался.

– Вот хлюст.

– Почему?

– Раз обращался. Он так просто не обратится, а потому что хлюст.