Текст книги "Страх высоты. Через лабиринт. Три дня в Дагезане. Остановка"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

Он посмотрел на горный склон по ту сторону реки. Обрывки туч цеплялись за пихты. "Крики души… Позер… На чужом пиру похмелье…" В окне, как в кинокадре, появилась женщина на лошади и промелькнула, низко наклонившись, укрывая лицо от дождя. Засыпая, Мазин вспомнил нескладные строчки капитана Лебядкина:

И порхает звезда на коне

В хороводе других амазонок.

Улыбается с лошади мне

Ар–ристократический ребенок.

…Проснулся он в темноте. Надрывно ревела речка, и гул ее смешивался с шумом сильного, равномерного дождя. Кровать Сосновского была пуста.

"Куда его занесло? И сколько сейчас времени?"

Мазин пошарил по столу, где лежал спичечный коробок. При неровном, вздрагивающем свете он нашел на полке керосиновую лампу и зажег ее второй спичкой. Было зябко и неуютно, хотелось надеть теплые носки и свитер и выпить рюмку водки.

Скрип досок нарушил гул воды. Мазин подумал, что возвращается Борис, но пришедший, потоптавшись на крыльце, не толкнул дверь по–хозяйски, а постучал.

– Войдите.

Появилась незнакомая фигура в модной заграничной куртке на застежке– $1молнии". По блестящей ткани стекали струйки.

– Увидел огонек и позволил себе, помня приглашение…

– Это вы, Демьяныч? Не узнал вас в куртке.

– С вашего позволения, за сапогами зашел. Дай бог здоровья Борису Михайловичу. А куртку мне художник Калугин привез. Теплая она, легкая, хотя и не по возрасту.

– Теперь молодые и старые одинаково одеваются. Располагайтесь. Борис выскочил куда‑то, пока я спал. Выпить не хотите?

В полуметре от колеса "Волги" круто вниз уходила гранитная

– Да вот заманил меня Борис Михайлович в ваши края.

– Края любопытные, во многом еще первозданные. Мало где природу такую сыщешь, хотя лес извели значительно. Вы, извиняюсь, как и Борис Михайлович, по юридической части работаете?

– По медицинской, – проронил Мазин неохотно.

"Вечно Борька что‑нибудь выдумает!$1 – Как ваши пчелы?

– Трудятся пчелки. Все пчелиное производство пользу человеку приносит. Много народному хозяйству целебных продуктов дает.

Но произнес это Демьяныч вяло, без энтузиазма. Заметно было, что не чувствует он в Мазине понимающего собеседника и тяготится отсутствием Сосновского.

– Борис Михайлович, видимо, к Калугину направился? Тогда не скоро вернется. Беседовать с художником любопытно. Многое в жизни повидал, в столице с видными людьми общается.

– А сбежал в медвежий угол.

– Угол? – удивился пасечник. – Усадьба со всеми удобствами! Большие деньги наше государство творческим работникам выплачивает…

Старик не закончил, услыхал шаги. Сосновский распахнул дверь, вытирая мокрое лицо носовым платком.

– Заждался, Игорь? И Демьяныч тут? За сапогами пришел?

– За ними, Борис Михайлович.

Пасечник вскочил со стула.

– Сейчас достану. Да сиди, папаша! – Борис повернулся к Мазину. Задремал ты, а я думаю: что это Калугин мной интересовался? Ну и решил сбегать.

– Что же?

– Поторопился. У него с Валерием разговор происходил. Кажется, прорвало родителя. Выглядели они мрачновато. Страсти я охладил, замолчали оба. Но Калугину уж не до меня было, да и жена вошла. Постепенно общий треп начался, хотя и натянуто.

Сосновский вытащил из рюкзака сапоги.

– Держи, Демьяныч. Примеряй!

– И так вижу: в самый раз. Что я должен, Борис Михайлович?

– Ерунда. Медком угостишь.

– Премного благодарен. – Пасечник заспешил.

– Чудак, – сказал Сосновский ему вслед. – Надел бы сапоги. Дождь как из ведра поливает. А нас ждут на медвежатину.

За окном сверкнуло, и следом оглушительно треснул раскат грома. Отдавшись в горах, он повторился, перекрывая шум дождя.

– Сдался, – махнул рукой Мазин. – Под воздействием стихий у меня исчезает предубеждение к здешнему обществу.

Дача художника светилась в пелене дождя, напоминая корабль, застигнутый штормом в бурном море. Снова сверкнула молния, высветив контуры дома, и снова прокатился по ущелью гром, на этот раз сильнее, чем раньше, и продолжительнее. После вспышки тьма стала еще чернее, и особняк Калугина больше ие выделялся в ней.

– У Калугина электричество?

– Он подключился к леспромхозовской линии. Постой… Свет‑то погас! Оборвало провода, или столб подмыло.

Мазин освещал путь фонариком–жужжалкой. В конусе света сыпались бесконечные капли.

Марина Калугина, одетая в толстую вязаную кофту, встретила их с подсвечником. Выглядела она озабоченно.

– Ко всему прочему выключили свет. Приходится коротать время в романтическом полумраке. Не возражаете? Тогда раздевайтесь.

На вешалке в прихожей уже собралось много одежды, в том числе две куртки, похожие на куртку Демьяныча. Мазин повесил свою между ними и прошел вслед за женой художника. Она показалась ему совсем молодой.

Свечи усиливали необычное впечатление от большой комнаты. В центре ее находился широкий круглый стол, вернее – обыкновенный дубовый пень с набитыми поверх толстыми, грубо обработанными досками. В стене напротив двери гранитными глыбами был выложен камин. Жарко горели смолистые поленья, отчего в комнате казалось особенно тепло и уютно. Освещали ее с десяток свечей, вставленных в сработанные природой подсвечники – корни и сучья, лишь слегка подправленные рукой мастера. Калугин строго выдержал гостиную в определенном, диковато–охотничьем стиле.

Вдоль стола и поодаль сидели люди, знакомые Мазину. У камина, протянув ноги к огню, расположился Кушнарев. Валерий откупоривал бутылку с грузинским вином. В руках у него вместо штопора был большой охотничий нож. В стороне сидели учительница и бородатый парень–турист с журналом "Юность". От стола их отделяла безголовая медвежья шкура. Положив на колени сжатые в кулаки руки, присел на стул Филипенко, человек лет тридцати пяти. Мускулы плотно подпирали его поношенную гимнастерку, схваченную новеньким офицерским ремнем. Свечи оттеняли лицо с густыми бровями и крупным носом. Под глазами выделялись темные мешки отеков, что не вязалось с прямой, здоровой фигурой. Задержавшись секунду на последнем госте, пасечнике Демьяныче, Мазин понял, что хозяина в комнате нет. Марина, которая успела тем временем два или три раза пересечь гостиную и прикурить от свечи сигарету, откликнулась на его мысль:

– Михаил Михайлович решил, что света недостаточно, и отправился в мастерскую за лампой, которая сломалась полгода назад. Теперь он там возится без толку, а мы ждем.

– Хозяин всегда прав, – возразил Сосновский примирительно.

– Валерий, ты не поторопишь отца?

Тот посмотрел на Марину как‑то непонятно и не ответил.

– Я прошу тебя, Валерий.

– Не стоит.

Мазин не понял, что не стоит – просить или идти наверх.

– Позвольте я, с вашего разрешения, побеспокою Михаила Михайловича, предложил пасечник.

– Сделайте одолжение.

– Я пойду к себе, – заявил Валерий и вышел в другую дверь.

Мазин подсел к учительнице.

– Как ваш поиск?

– Самолет лежит в трудном месте, но Олег собирается взобраться по скале.

– Нужно ли рисковать? – спросил Мазин, узнав наконец, как зовут парня в очках. Имя это ему ничего не говорило.

– Нужно, – ответил Олег лаконично.

Демьяныч задерживался. Марина, крутя в тонких пальцах сигарету, поглядывала то на лестницу, откуда должен был появиться Калугин, то на дверь, в которую вышел Валерий. Потом она подошла к этой двери и скрылась за ней. И тут же вернулся пасечник. Он не улыбался, как обычно.

– Михаил Михалычу нехорошо. Где Марина Викторовна?

– Нужно ее позвать, – предложил Сосновский.

– Минуточку. Вы доктор, Игорь Николаевич? Может, посмотрите его…

Мазин бросил недобрый взгляд на Бориса, и они втроем вышли из гостиной. Лестница тянулась вдоль каменной стены. На площадке у двери пасечник остановился.

– Что случилось, Демьяныч?

– Михаил Михалыч скончался.

Это прозвучало негромко и неправдоподобно.

– Умер?!

– Видно, Михаил Михалыч заряжал ружье и произошел выстрел.

Мазин первым вошел в мастерскую. Наверно, днем здесь бывало очень светло, целая стена и часть крыши были стеклянными, но теперь только тусклая свечка выделяла из мрака отдельные предметы обстановки: широкий мольберт с натянутым и загрунтованным холстом и кресло, в котором, свободно откинувшись на спинку, сидел мертвый Калугин. У ног его лежало ружье. Тульское, добротное, с насечкой. Выстрел в упор обжег вельветовую ткань, края рваного отверстия пропитались кровью. Глаза Калугина были полуприкрыты и неподвижны. На чисто выбритом, широкоскулом, очень русском лице застыла неожиданная боль.

Сосновский наклонился.

– Невероятно, чтобы случайный выстрел произошел одновременно из двух стволов.

– Как же вы понимаете? – спросил пасечник.

– Самоубийство? – Борис раздвинутыми пальцами замерил расстояние от мушки до курков, потом прикинул длину руки художника и покачал головой. Он не мог дотянуться до спусковых крючков. Иногда это делают ногами, но Калугин обут, и я не вижу палочки.

Хлопнула дверь позади, и Мазин едва успел поддержать вошедшую Марину. Она замерла, даже не крикнула.

– Марина Викторовна! – попросил Сосновский. – Умоляю вас, будьте мужественной. Вы должны помочь. Милиция доберется не скоро, и убийца может воспользоваться временем…

– Убийца? Временем? Кто это сделал?

– Мы не знаем. Но преступник недалеко. Может быть, здесь, в доме. Когда прозвучал выстрел?

– Я не слышала выстрела.

– А ты, Демьяныч?

– Не слыхал.

– Что за чушь, – нахмурился Борис Михайлович. – Марина Викторовна, соберитесь с силами. Присядьте. Вспомните, пожалуйста, когда Михаил Михайлович пошел в мастерскую?

– Сразу, как только потух свет.

– Кто мог подняться сюда за это время?

– Не знаю. Никто. Каждый. Муж не любит свечи. Считает, что они чадят. – Она еще говорила о погибшем так, будто он был жив. – Поэтому он сказал: "Свечи не зажигай, я налажу лампу". Мы ждали минут пятнадцать. Потом мне стало неудобно держать людей в темноте, и я зажгла свечи. За это время каждый мог подняться. Но я не верю. Зачем? Зачем?

– Это важный вопрос. Хранил ли Михаил Михайлович в мастерской какие‑нибудь ценности?

– Ничего, кроме этюдов.

– Ружье всегда было здесь?

– Оно висело над тахтой.

– Будем считать, что ружье сняли со стены. Что ж нам известно? обратился Сосновский к Мазину и Демьянычу.

Оба промолчали.

– Но никто не стрелял! – повторила Марина.

– Это требует разъяснений. Боюсь, что искать преступника придется среди гостей. Только человек, хорошо известный Михаилу Михайловичу, мог свободно войти в мастерскую, взять ружье и навести в упор, не вызвав подозрений. Теперь убийца рассчитывает, что Калугин не назовет его имени. Марина Викторовна! Помогите нам лишить его этой уверенности.

– Как? – спросила Марина, ничего не поняв.

– Вам нужно спуститься и сказать, что Михаил Михайлович жив, но еще не пришел в себя.

– Это невозможно. Скажите сами. Я не смогу.

– Сказать должны вы. А мы посмотрим, как откликнутся гости.

– Хорошо, я попытаюсь.

Мазин и Борис подняли художника с кресла и перенесли на тахту. Жена наблюдала за ними, прижав пальцы к вискам.

– Пойдемте, Марина Викторовна.

Сосновский взял ее под руку. Демьяныч поднял свечу.

– Что там стряслось? – спросил первым Кушнарев, когда они спустились.

– Ужасный… ужасный случай… Он заряжал ружье…

– Рана не смертельная. Игорь Николаевич оказал первую помощь. Попытаемся связаться с больницей, – пояснил Сосновский.

Мазин успел осмотреть каждого, но не увидел ничего, что могло бы дать повод для размышлений. Все вели себя сдержанно. Даже подчеркнутого облегчения он не заметил, но и это не было удивительно: ведь слышали только о несчастном случае, а далеко не каждый такой случай смертельно опасен. В общем, реакция казалась нормальной. Никто не проявил страха или растерянности. Впрочем, при свечах многое могло и ускользнуть.

– Сейчас лучше разойтись по своим комнатам, – предложил Борис Михайлович. – А нам придется пойти позвонить, – повернулся он к Мазину.

Тот кивнул.

– У тебя ключ от почты, Матвей?

Егерь отделил ключ от связки.

Собственно, почтовое отделение в поселке перестало существовать с тех пор, как расформировали леспромхоз, но жена Филипенко исполняла функции почтальона и телефонистки, просиживая в бывшем отделении два–три часа в день. Домик этот находился неподалеку, и Сосновский с Мазиным добрались туда за несколько минут, однако связаться с райцентром не удалось.

– Похоже, связь повреждена, – предположил Сосновский.

– Не мудрено в такую погодку, – отозвался Мазин меланхолично. Он совсем не так представлял себе долгожданный отпуск. Дождь продолжал неукротимо заливать ущелье. Игорь Николаевич пригладил слипшиеся волосы. Зато тебе будет что рассказать студентам. Небольшая криминалистическая разминка солидного ученого… Кстати, ты блестяще принялся за дело.

– Шутки сейчас неуместны.

– Почему? – Мазин слегка качнул керосиновую лампу в решетчатом чехле, висевшую на крючке, ввинченном в потолок. По тесной, давно не беленной комнате заметались тени. – Без юмора тебе не обойтись. Особенно когда останешься наедине с покойником. Ведь ты надеешься, что его придут убивать во второй раз!

– Считаешь, что затея неудачная?

– Наоборот. Потеряешь за ночь пару килограммов. При склонности к полноте это хороший выигрыш.

– Я думал, что туда пойдешь ты.

– Я?!

– Конечно. Убийца наверняка будет следить за мной. А ты сможешь действовать, не привлекая внимания.

Мазин вздохнул.

– Я надеялся, тебя заинтересует необычное дело, Игорь.

– Что ты увидел необычного?

– Хотя бы то, что никто не слыхал выстрела.

– Выстрел прозвучал одновременно с громом. Прибавь дождь, гул реки, плюс каменные стены – и все станет на место. Расчет!

– Как можно рассчитать удар грома?

– Гроза продолжалась не меньше получаса.

– Но гром мог и не ударить, когда убийца навел ружье на Калугина. Не мог же он держать его на прицеле несколько минут, дожидаясь очередного раската!

– Конечно, нет. Ты правильно предположил, что убийца хорошо знаком хозяину. Он без помех взял ружье и поднял его, когда вспыхнула молния. Она предваряет гром на несколько секунд. По вспышке, кстати, можно предположить и силу удара.

– Да… Хладнокровный наглец. Придется нам повозиться.

– Желаю успеха.

– Прекрати, Игорь. Это твой долг. Мы не знаем, когда приедет милиция. Нельзя его упустить. Я все продумал. Ситуация складывается в нашу пользу. Благодаря моей хитрости ты вне подозрений – рядовой врач. Мы делим функции: я брожу по поселку в гороховом пальто с лупой и отвлекаю преступника, а ты делаешь настоящее дело. Разумеется, и я не ограничиваюсь показухой.

– Ты перегнул, объявив Калугина живым. Мы имеем дело не с дураком. Он стрелял в упор из двух стволов, а ты хочешь убедить его в том, что он промахнулся.

– Не согласен. Преступление не шахматная задача. Всего не рассчитаешь. И не робот же он! Он должен был опасаться, что Калугин заподозрит его, что кто‑нибудь войдет в мастерскую, что гром задержится… И так до бесконечности. В подобном состоянии неуверенность неизбежна. Разве ты не помнишь случаев, когда пуля проходила в миллиметре от сердца? Он…

– Пуля, но не картечь дуплетом… И почему не она? Что мы знаем о мотивах?

– Тут я пас. Вообще, это невероятно.

– Задачка! – произнес Мазин, постепенно отступая под натиском Бориса. – Интересно, что убийца предпримет дальше? Конечно, твой ход типичная авантюра, но лучшего, пожалуй, не придумаешь. Однако всю ночь я там не выдержу.

– Игорь! Ты настоящий друг. Спасибо, старик!

– Боря, не будь сентиментальным. Это не идет лысеющему научному работнику. Сделаем так: я незаметно поднимусь в мастерскую, а ты покрутись на глазах. Потом подменишь меня.

– Обязательно заряди ружье! Патронташ на стенке.

Они поспешили к даче. Смутная тень мелькнула впереди. Человек шел без фонаря.

– Ты, Матвей?

– Я, – ответил егерь. – Дозвонились?

– Нет. Забери ключ.

– Дрыхнут, заразы? Ну ничего. Утром подыму.

Несколько тусклых огоньков светилось в окнах второго этажа и один наверху, в мансарде. Не доходя подъезда, Мазин шагнул в сторону. Сосновский поднялся по ступенькам. Игорь Николаевич услыхал слова Марины:

– Наконец‑то! Мне так страшно…

– В мастерской никого нет?

– Нет, я сказала, что он забылся.

Мазин обогнул дом и огляделся, но ничего подозрительного не обнаружил. Дождь немного ослабел, и гроза прекратилась, зато поток в реке звучал сильнее, тревожнее. Через заднюю дверь Игорь Николаевич проник в прихожую и остановился, припоминая, где находится лестница. Потом на ощупь нашел перила и стал подниматься, избегая шума.

"Прекрасное начало отдыха", – попробовал Мазин мобилизовать на помощь юмор, но это не помогло. Обстановка была жутковатой. В полустеклянной комнате обосновались холод и сырость. Струйки воздуха, просачиваясь сквозь щелки, колебали язычок пламени на маленьком огарке. Игорь Николаевич пересек мансарду и опустился в кресло так, чтобы мольберт отгораживал его от двери и, он сознался себе, от покойника. "Нервы разболтались", подумал он недовольно, убеждаясь, что присутствие мертвого художника гнетет, мешает осмыслить происшедшее. "Стоило захватить пару свечей. Огарок вот–вот догорит. А может, это и к лучшему? Убийца скорее решится. Если решится! Если попадется на удочку". И словно подстегнутый этой мыслью, огонек затрепетал беспомощно и погас. Наступил полный мрак, но ненадолго. Постепенно окружающие предметы выступили из темноты.

Мазин поймал себя на том, что ему хочется взглянуть на мертвого. "Чертовщина какая! Прямо "Вий"! Нет, нужно подойти и посмотреть. Убедиться, что ничего страшного нет. Обыкновенный мертвец. Но кто убил этого человека? Зачем?" И снова Игорь Николаевич почувствовал, что не может сосредоточиться. "Хватит!" Он встал и решительно направил луч фонарика на художника… И вздрогнул. Из груди мертвого торчал глубоко всаженный в тело охотничий нож.

Игорь Николаевич опустил фонарик и перевел дыхание. Первым пришло чувство досады, поражения. "Сам виноват, проболтал, опоздал". Вторым недоумение. "Как он успел? Когда?" Потом стало спокойнее. "Что‑то мы и приобрели, заставили убийцу действовать, а значит, оставить новые следы, нервничать. Он был в гостиной, когда Борис сказал, что Калугин жив. Хоть это доказано".

Мазин покинул мастерскую и спустился на второй этаж. На столе горела керосиновая лампа с низко забранным фитилем. В кресле, положив голову на спинку, дремал Сосновский.

– Подъем, Борис. Есть новости.

Сосновский вздрогнул и заморгал.

– Неужели взял?

Мазин влил в стакан вина.

– За блестящую победу криминалистической школы профессора Сосновского!

– Смеешься? Я ж доцент.

– Это по табели о рангах. Для меня же ты теперь академик. А также мореплаватель и плотник. И герой на общественных началах. Ты все угадал, Боря… Сходи, посмотри сам… а я, пожалуй, выпью.

Когда Борис Михайлович вернулся, Мазин заедал вино куском хлеба с холодной медвежатиной.

– Ничего себе обмишурились!

– Будем точны и справедливы: не мы, а я. – Игорь Николаевич, отодвинув тарелку, достал записную книжку и карандаш. – Поэтому шутки в сторону. Начнем с наименее подозрительных. Первым я ставлю самого Калугина. Он один из трех наверняка не принимавших участия в убийстве. Двое других – Игорь Николаевич Мазин, о котором мне доподлинно известно, что он невиновен, и Борис Михайлович Сосновский, пребывавший на виду у Мазина.

– Благодарю за алиби.

– Оно понадобится милиции. Еще двух людей мне хотелось бы исключить из круга подозреваемых: Марину Калугину и пасечника. И Демьяныч и Марина с самого начала знали, что Калугин мертв, и у них не было необходимости резать его вторично.

– Тогда вычеркни их.

– Охотно бы… Однако история слишком запутана, чтобы быть категоричным хоть в чем‑то. Пока отчеркну их от других, которых ты мне перечислишь.

– Кушнарев, архитектор.

– Бывший архитектор. Есть. Олег, турист. Два.

– Егерь Филипенко – три. Учительница исключается.

– Посмотрим. Пишу, Галина – четыре. Постой, а сын? Я его весь вечер не видел, кстати. Валерий – пять, Вот и обойма. Что скажешь?

– Не могу даже отдаленно предположить, зачем одному из них понадобилось покушаться на Калугина.

– Попробуй от противного. Зачем им, вернее, почему не было нужно?

– Для Кушнарева смерть Калугина – тяжелый удар.

– Они старые друзья?

– Как‑то Калугин упомянул, что многим обязан Алексею Фомичу. А тот фигура странная. Вроде бы пострадал, претерпел, не смог войти в колею, остался на мели.

– Любопытно, однако неопределенно. Оставим пока. Следующий – Олег.

– Его ты знаешь не меньше моего.

– Почему он живет у Калугина?

– Тот принимал всех, кто ни появится в Дагезане.

– Итак, личность случайная, а ограбление исключено. Но есть в нем что‑то замкнутое, скрытное. И решительное одновременно.

– Психология?

– Увы. Одна психология. Кто на очереди?

– Матвей. Человек наверняка решительный. С Калугиным отношения неровные. Тот возмущался браконьерством, но охотно покупал у Филипенко мясо и шкуры. Ему привозил патроны.

– Заметим. Галя? Согласен, что она меньше всех похожа на убийцу, но не все убийства совершаются в одиночку.

– Чушь! Вычеркни учительницу!

– Номер пять?

– Вот это номер, прости, каламбур. Сын. Сам видел, каков. Но в отцеубийство верить не хочется.

– Мне тоже. Однако где он был весь вечер?

– Когда мы пришли, Валерий откупоривал бутылки.

– Ножом?

– Тем самым?

– Похожим. Придется проверить. – Мазин посмотрел на часы. – Время бежит. Положеньице… Природа заключила двух сыщиков в старый добрый мир Шерлока Холмса. Даже отпечатки пальцев для нас практически не существуют. Одни умозаключения. А мы избалованы техникой, умными экспертами, энергичными оперативниками…

Закончить ему не пришлось. Без стука вошел Филипенко.

– Вижу – огонь. Решил зайти сказать. – Он показал пальцем в потолок. – Марина Викторовна там? С Михайлычем? Как ему?

– Не хуже, чем было. Ты что сказать собрался?

– Если не хуже, тогда хорошо. Помощи‑то ждать долго. Связи не будет, столбы посносило. И мост тоже.

Сообщил он это обычно. Видно было, что здесь, в горах, событие такое не относилось к числу экстраординарных.

– Откуда вы знаете про мост? – спросил Мазин.

– Да сбегал. Я как стал звонить, молчит, зараза. Факт, столбы понесло. Значит, и мосту не устоять. Я ремонтникам двадцать раз говорил: на соплях держится. Все ж, думаю, нужно сбегать. Пошел – точно.

– Трудно было идти?

– Мне‑то? Какой тут ход! По дороге километров десять.

– Выпей, Матвей, согрейся, – предложил Сосновский.

Егерь посмотрел на бутылку, причмокнул губами.

– Охота, конечно, но жинке зарок дал. На месяц.

– Хорошее дело – крепкая воля, – сказал Мазин. – Сейчас мы еще раз проверим вашу выдержку. Давайте поднимемся к Калугину.

– Не потревожим? – заколебался Филипенко.

– Не беспокойтесь.

В мастерской Мазин поднял свечу к лицу Матвея Егерь прищурился и наклонился над тахтой.

– Шестнадцатый калибр, не иначе, – пояснил он профессионально. – Да и ножик еще. Ножик зря. По мертвому резали, крови‑то нет. Эх, жисть человеческая, сегодня жив, завтра нету! Кто убил, нужно понимать, не знаете, раз меня испытываете…

Возразить было нечего.

– Сам‑то что скажешь?

– Ничего не скажу. Неожиданное дело. Милиция нужна.

– Связи нет.

– Ну сбегаю. Местечко знаю. Там пихта над скалой сломанная. Если петлю закинуть капроновую, можно на тот бок перескочить. Только по светлу.

– Хорошо, Матвей. Отдыхай пока.

Филипенко повернулся было, но остановился и еще раз оглядел мертвого Калугина.

– Ножик интересный. Валерий таким бутылку открывал. Но не один же он такой на свете.

– Не один, – согласился Мазин. – Нож вынуть придется, Борис.

Сосновский достал носовой платок и извлек нож из раны.

– Нож побывал у Валерия. Что предпримем?

– Самое простое – спросим у самого Валерия. Как тебе показался Филипенко?

– Хаотичный человек. На каком он счету в заповед нике?

– Выгнать хотят за браконьерство. Ну, идем к Валерию?

– Сначала к хозяйке.

Марина Калугина не спала. Она сидела на кровати в спальне и вязала, механически перебирая спицами.

– Заснуть невозможно. Пытаюсь забыться, занять хоть руки. Чувствую себя ужасно. – Она мельком взглянула в зеркало. – Борис Михайлович, скажите скорее, пригодилось то, что вы сделали?

– Отчасти. Вашего мужа пытались убить еще раз. Вот этим ножом.

Марина бросила спицы на туалетный столик.

– Вы видели… кто?

– Нет, не видели. Но остался нож. Он не знаком вам?

Она смотрела на нож долго, будто не понимая, чего же от нее хотят, но, когда сообразила, ответила быстро, торопливо:

– Никогда не видела. – И повторила: – Никогда.

– Вечером за столом Валерий открывал бутылки…

– Бутылки? Ножом?

Мазин, отвернувшись, рассматривал безделушки на тумбочке. Их было много – матрешки, индийские будды, спутник с усиками–антеннами, язвительный Мефистофель, – двоились, троились, отражаясь в трельяже. Хотелось сдвинуть створки зеркала, убрать лишние предметы.

– Вы его подозреваете, я понимаю, – слышал он голос Марины и не мог составить определенного мнения об этой не столько убитой горем, сколько испуганной, ошеломленной сероглазой женщине с короткими, чуть подкрашенными, бронзовеющими в свете лампы волосами. – Это не его нож. У Валерия никогда не было такого ножа, ведь в доме, в семье, все на виду. Я не обманываю вас. Я думала всю ночь, но никого… ни на кого не могу подумать.

– Мы, к сожалению, тоже.

– Особенно на Валерия… Михаил Михайлович о нем очень заботился… любил. Не имеет никакого значения, что он не родной.

Мазин оставил безделушки.

– Валерий не родной Михаилу Михайловичу?

– Нет, он сын его первой жены.

– Он знает это?

– Конечно.

– Никогда бы не подумал! – признался Сосновский. – Михаил Михайлович меньше всего напоминал отчима.

– Но случались и ссоры? – спросил Мазин.

– По пустякам. Трудно даже вспомнить. Отец говорит: сегодня чудесный день. А Валерий: нельзя так примитивно воспринимать природу. И раздражаются, злятся.

– Несхожесть мироощущения? И за этим не было ничего более определенного?

– Что вы хотите сказать? – насторожилась Марина.

– Я спросил. Иногда бывает, что за пустяками скрываются другие раздражители, не заметные окружающим.

– Я ничего не замечала.

– Понимаю. Борис Михайлович, Марине Викторовне трудно сейчас отвечать на вопросы… Постарайтесь заснуть. А мы посидим внизу, если не возражаете, подумаем.

Короткая летняя ночь шла на убыль. Мазин присел на скамеечку перед камином и принялся разбивать кочергой несгоревшие поленья. Дрова дымились, выбрасывая из‑под пепла темно–красные искры. Потянуло теплом.

– Валерий скорее всего ни при чем, хотя и ложится в схему. Если всплывет, что его отношения с мачехой сомнительны, получится типичная буржуазная судебная хроника. У них там проще. А тут копайся, пока не обнаружишь, что убийца – старик Демьяныч, который застрелил Калугина потому, что тот неодобрительно отозвался о качестве его меда.

– Такой вариант нам не грозит.

– Не гаси во мне чувство юмора, Борис. После трудового года не так‑то просто отыскать оптимальное решение в этой дикой ситуации.

Игорь Николаевич снова занялся поленьями.

– Не спится, молодые люди?

Мазин обернулся. Его давно не называли молодым человеком. Из своей комнаты вышел Кушнарев.

– Не спится, – согласился Сосновский сухо, показывая, что к болтовне он не расположен.

– Разрешите пободрствовать вместе? – не уловил интонации архитектор. – Вы, доктор, давно навещали Михал Михалыча?

– Калугину доктор не требуется, – ответил Мазин.

Кушнарев нахмурил кустистые, сходящиеся на переносице брови.

– Как прикажете понимать?

– Убит Михаил Михайлович.

– Вот как… – произнес архитектор почти без изумления.

– Убит, и преступник неизвестен, – подтвердил Борис Михайлович.

– Вас это больше всего волнует?

Игорь Николаевич удивился.

– Разве вопрос, кто убил Калугина, незначительный?

– Важнее знать – почему? А вы спешите на расправу.

– Возмездие не расправа.

– Возмездие? Немного изменили слово "месть", и вам уже слышится благородный оттенок?

– Как всегда, оригинальны, Алексей Фомич? – спросил Сосновский.

– Нисколько. Я имею право так мыслить. Мне причиняли зло.

– И вы простили?

– Не в этом суть. Мне нанесли зло непоправимое. Понесут ли кару виновные или нет, моя судьба не поправится. Что же даст мне мстительное злорадство? Только черствит душу. Я не верю в графа Монте–Кристо. Любая месть, даже во имя справедливости, порождает новое зло. Где же конец?

– Месть и правосудие – вещи разные. Убийца нарушил закон.

– УК РСФСР? – перебил Кушнарев с иронией.

– Именно, – ответил Мазин серьезно. – Что толкнуло его на преступление – неизвестно. И его следует задержать, чтобы узнать истину.

– Истину? Вы самоуверенны. Ну что ж… Только без меня.

– Мы полагали, что Калугин был вашим другом.

Кушнарев ответил без желчи и сарказма:

– Он опекал меня, как приблудившегося старого, беззубого пса.

Мазин отложил кочергу.

– Вы страдаете комплексом самоуничижения.

– Наверно. Хотя это и нехорошо. Здесь скрывается тайная гордость. Я несправедлив. Михаил заботился не из жалости, он считал это долгом.

– Что это значит?

Старик подумал, стоит ли пояснять.

– Долг не имеет отношения к смерти Михаила. Просто, когда он был неизвестен и мог навсегда остаться неизвестным, в то давно прошедшее время, мне понравились его рисунки, и я сказал об этом.

– Авторитетным лицам?

Кушнарев усмехнулся.

– Нет, самому Мише.

– Не много, – заметил Борис.

– Ошибаетесь…

– Не будем спорить. Вы поддержали его морально, и Калугин на долгие годы сохранил чувство благодарности?

– Именно. Хотя, возможно, не только благодарности.

– Выходит, человек любил вас, поддерживал, – настаивал Сосновский, и вот он зверски убит. Сначала выстрелом в сердце, потом еще раз, ножом, потому что убийца счел свое дело не доведенным до конца. Неужели ж этого недостаточно, чтобы вызвать справедливый гнев?

Архитектор нервно заморгал.

– Как понять ваши слова? Вы обманули нас вечером? Когда сказали, что Миша жив?

– Я хотел посмотреть, как поведет себя преступник.

Старик выпрямился.

– Мне отвратительны такие люди, как вы!

Сосновский не нашелся, что ответить.

– За что такая немилость? – спросил Мазин серьезно.

– Нельзя ставить опыты на людях, живых или мертвых. Вы, как я понял, подозреваете кого‑то из нас? Лично я всегда на месте.

И Кушнарев, круто повернувшись, выбежал из комнаты.

– Ненормальный старик, – буркнул Борис смущенно.

– Ты напрасно прервал Кушнарева, когда он сказал, что Калугин испытывал не только чувство благодарности. Ну ладно. Пошли к Валерию.

– Странно, что он сам не появляется. Слишком крепкий сон для такой ночи. Впрочем, кто‑то идет. Люпус ин фабулис – легок на помине.

Сосновский ошибся. Протирая глаза, в гостиную вошел Олег. Он увидел людей за столом и надел очки. Заспанное лицо обрело свойственную ему деловитость.

– Доброе утро. Дежурили у больного? У врача отпуска не бывает? А я собираюсь на Красную речку, посмотреть самолет. Но дождь…

– Сходите в другой раз.