Текст книги "Страх высоты. Через лабиринт. Три дня в Дагезане. Остановка"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

– Мне нужно.

– Нужно? – переспросил Мазин.

– Да. Я журналист – работаю в аэрофлотской многотиражке.

– О… Почти летчик, – заметил Сосновский.

Олег не среагировал на насмешку. Он был гораздо разговорчивее, чем вчера, и чувствовалась в его словах какая‑то цель, задача.

– Иногда в форме принимают за летчика. Однажды сидел я в Батуми, в ресторане…

"Породистый парень, – думал Мазин, слушая Олега. – Ему должны идти форма: синий китель, фуражка… Но где я слышал его голос? Неужели? Сам подсказывает? Батуми, ресторан. Парень в ладном кителе и седой пожилой грузин". А он, Мазин, пьет цинандали и с удовольствием закусывает вкусной, острой зеленью. Зелень лежит на тарелке длинными пучками, и он берет ароматные стебли пальцами и откусывает маленькими кусочками, заедая кислое, холодное, веселящее вино. А рядом говорят громко, потому что выпили, слова доносятся резко, мешают спокойно сидеть и пить спокойно мешают. Громкие, отрывистые слова раздражают, не задерживаясь в мозгу. Не думал он тогда, что слова эти придется вспоминать.

"В прошлом году? Коньяк пили?"

"Армянский. Пьешь – и все становится ясно".

Но говорил он сумбурно. Говорил о самолете. Сбитом самолете!..

– Вы надеетесь, что это тот самый самолет?

– Какой самолет?.. – удивился Олег не очень убедительно.

Мазин не собирался выдавать себя за Вольфа Мессинга.

– О котором шла речь в ресторане. Я сидел за соседним столиком.

– Ну и совпадение! Вы все слышали?

– Бывает и похлестче, – ушел от вопроса Мазин, потому что запомнил из разговора немногое. – Кажется, вы затеяли поиск вроде Сани Григорьева из "Двух капитанов"?

Он повторял тогда: "Понимаете, я уверен, уверен!" А грузин поддерживал: "Правильно, дорогой, правильно". Больше Мазин ничего не помнил. Да и стоило ли вспоминать? Зачем ему этот самолет в горах?

– Пойду умоюсь, – сказал Олег, не распространяясь о Сане Григорьеве. Он повернулся и заметил нож, лежавший на краю стола. Рукоятка выглядывала из‑под платка.

– Откуда здесь мой нож?

– Ваш?

– А то чей же? Мне подарил его парень из венгерской делегации.

– Этим ножом пытались убить Калугина.

– Почему ножом? Говорили же про ружье. Про несчастный случай.

– Из ружья Калугин был застрелен. А ножом его пытались убить вторично. Тот, кто думал, что Михаил Михайлович не умер. Вам придется объяснить, как попал нож в руки убийцы.

– Что за компот! Калугина убили? И меня запутываете? Я вам ничего не обязан объяснять. Вы здесь такой же посторонний, как и я.

– Не горячитесь, Олег! – прервал Мазин. – Я полагаю, в ваших собственных интересах объяснить, кто мог воспользоваться ножом?

Олег кусал губы.

– Вы не разыгрываете меня? Неужели убит? Нож я никому не давал.

– Ножом открывал бутылки Валерий, – напомнил Мазин.

– Это ерунда. Открыл и отдал.

– Хорошо помните?

– Разумеется. Я положил нож в карман.

– А дальше?

– Не помню. Увидел его у вас на столе.

– Постарайтесь вспомнить до приезда милиции.

– Компот, – повторил Олег.

Мазин встал со скамеечки и задул свечу. Комнату наполнил неохотный свет дождливого утра.

– Пойду погляжу погоду, – сказал он Борису.

Туман

Мазин отворил дверь и удивился неожиданной картине. Гор не было. То есть они никуда не делись, конечно, но тучи, плотно укутавшие ущелье, оставляли для просмотра не больше двух сотен метров, и в этом ограниченном непроницаемым туманом пространстве часть Дагезана, видимая с порога калугинского дома, казалась не заоблачным экзотическим поселком, а простенькой подмосковной деревушкой с соснами на косогоре, серыми избами и меланхоличным мычаньем проснувшегося теленка. Игорь Николаевич уловил в сыром воздухе сладковатый запах парного молока.

Телячий голос доносился справа, а впереди тропка вела к домику Демьяныча, старому, покосившемуся, купленному пасечником у давно покинувших поселок хозяев. Мазин пошел по тропинке, наступая на прошлогоднее сено, разбросанное в особенно вытоптанных местах. Мокрая трава чавкала под ногами. Клочья тумана плавали так низко, что хотелось раздвигать их руками, как занавески.

Демьяныч стоял у забора в соломенной не по погоде шляпе. Спросил заинтересованно, но без излишнего любопытства:

– Как ночь прошла, Игорь Николаевич?

– Скажу, все скажу, – пообещал Мазин, понимая, что старику не терпится узнать, что же произошло на даче. – Устал я…

– Зайдите, Игорь Николаевич. Живу я, правда, запущенно. Так сказать, жилище человека одинокого.

В тесноватой избе пасечника в самом деле не чувствовалось заботы об уюте. Даже большая печь не была побелена и выделялась густыми коричневыми пятнами глины, как загрунтованная малолитражка, покалеченная в дорожной катастрофе.

– Ежели пожелаете, угощу чайком с такой травкой отменной, что усталость как рукой снимет.

– Не откажусь. – Мазин присел к столу, покрытому голубенькой, в цветочках клеенкой.

– Сию секунду.

Демьяныч отворил дверцу настенного шкафчика, на которой была приклеена вырезанная из журнала фотография улыбающегося космонавта Поповича, достал две пачки с чаем, ловко смешал в заварном чайнике и поставил его на раскаленную плиту.

– Настояться требуется, – пояснил он. – Раздевайтесь пока. У меня не замерзнете. Сам стынуть не люблю.

Теплая крестьянская изба и основательный старик, такой далекий от невероятной реальности щегольской дачи с гаражом и мансардой, где лежал труп человека, прожившего жизнь в столичной суете, действовали успокаивающе. Не хотелось уходить, разыскивать подозрительного невропата Валерия, выуживать по крохам детали истины, восстанавливая мрачные обстоятельства человеческой смерти. Хотелось спокойно прихлебывать вкусный чай и толковать о повадках пчел.

Однако Демьяныча интересовало другое.

– Борис Михалыч – человек проницательный и ловушку расставил умело.

– Нас перехитрили. Кто‑то пробрался в мастерскую, когда мы звонили с почты, ударил Калугина ножом и скрылся.

– Скрылся? Удивительно, как и многое в жизни.

Простой этот и даже риторический вопрос поставил Мазина в тупик. При всем желании он не мог ответить на него утвердительно, потому что здравый смысл, логика доказывали, что скрыться невозможно и преступник по–прежнему здесь, рядом. Между тем никто из тех, кого видел до сих пор Мазин, не казался ему убийцей.

– Вы, Демьяныч, философ, оказывается.

– Стараюсь смысл понять…

– Жизни? Трудное дело. Или постигли?

– Много беспощадного вижу.

– Опечалены?

– Не скажу. В этом мудрость.

– В жестокости?

– Нет, в беспощадности. Это разное. Волка убить мудро. А зачем? Чтобы овцу не тронул. Так природа распорядилась. Овцу нам. А мы многое сделать можем. Даже на Луну слетать. Поэтому овцу нам, а не глупому волку.

– Волк не заслужил, выходит?

Ставший было серьезным и даже утративший от этого что‑то свое, добродушное, пасечник снова заулыбался.

– Не заслужил, Игорь Николаевич, не заслужил. Сер больно.

Он налил ароматный чай в граненый стакан и поставил на стол блюдечко с медом.

– Вам, наверное, немало пришлось повидать в жизни?

– Что положено, повидал.

– Вы верующий, Демьяныч?

– В бога не верю. Верю в диалектический закон, он нашу участь определяет.

– И участь Калугина?

– И его тоже, – ответил пасечник твердо. – Значит, суждено ему было.

– Закон законом, а на курок‑то пальцем нажали.

– Ну, если по–житейски, то человек убил, конечно. Как полагаете, найдет его Борис Михайлович?

– Ему есть над чем подумать. Убийца оставил нож.

– Нож бросил? Спугнули, значит? Улику потерял.

– Или решил бросить тень. Хозяин‑то ножа известен.

– Кто ж именно?

– Олег.

– Олег? – Лицо пасечника вытянулось. – Уж больно не похож.

– Не похож. Скорее, ножом кто‑то воспользовался. Брал его Валерий, но вернул. Мог и другой взять.

– Скажите какая история! – Демьяныч покачал головой. – Любопытно, почему смерти его домогались? Не месть ли?

– Мне трудно судить.

– Мудреное дело, мудреное. В Москве небось некролог дадут…

Пасечник поднял свое блюдце и пил, держа его в растопыренных пальцах. Вдруг он наклонился через стол.

– А что вы насчет ревности думаете?

– Вам что‑нибудь известно, Демьяныч?

– Неопределенно, Игорь Николаевич. Борис Михалычу я бы говорить не стал, потому законник он, в строгих фактах нуждается. Ну, а вы человек вольный, доктор, если не запамятовал… – поглядел пасечник будто с сомнением, и Мазину, в который уже раз испытывая неприятнейшее чувство, пришлось подтвердить, что он доктор.

– Вот, вот… Живые люди мы с вами, сидим, размышляем между собой, и разговор у нас частный, для души, а не для закона. Люблю я, грешный человек, полюбопытствовать, как другие люди на земле существуют. Не все живут одинаково, Игорь Николаевич. Даже у нас, не говоря уж про буржуазный мир. Судъба‑то, фортуна свое дело знает, не всем сестрицам одинаковые серьги достаются. Кому и ожерелье перепадет, а другому колечка обручального, глядишь, не хватило. Вот Михаил Михалыч, покойник… Широко судьба вела его, веточки над головой раздвигала, чтоб не поцарапался. Но достоин, ничего не скажешь. Народный талант.

"Однако старик болтун", – заметил Мазин, хорошо знакомый с категорией неглупых и повидавших на своем веку простых людей, но склонных к старости преувеличивать свой жизненный опыт.

– К чему ж вы пришли, наблюдая Калугина?

– Да так… Сплетня сплошная. Скажите, Игорь Николаевич, положа руку на сердце, была ли у него необходимость с молодой супругой свою жизнь связывать? – доверительно спросил Демьяныч.

– Он и сам не старик.

– Все ж Марина Викторовна на пару десяточков лет помоложе. А что двадцать лет в наше время значит? Другой человек – вот что. Он на фронте сражался, а она про Отечественную войну в школе услыхала. Он черный кусок ценил, а она черный хлеб ест, чтобы фигуру не попортить.

– В жизни такие грани часто стираются.

– Может, и стираются, а молодое к молодому тянет.

– Скажите проще, Демьяныч.

– Не решился б никогда, если б не случай ужасный. Но ежели пообещаете, что Бориса Михалыча вы этой сплетней не смутите…

– Смущать не буду, – пообещал Мазин.

– Если так… Еду я, значит, раз на пасеку. На переезде с моста спустился ишака напоить. Умнейшее животное, между прочим. И душевное. Зря оклеветанное. Однако отклонился, потому что животных люблю. Смотрю, значит, Марина Викторовна с чумным этим парнем, Валерием. Верхом оба, и меня им не видно. Ну, он на мосту близко к ней ехал, нагнулся и поцеловал… Мне неловко стало. Отвернулся, помню. Вот и все… Ой, минутку! Дровец в печь подброшу.

Пасечник вскочил и наклонился над плитой.

– Чего не бывает, – произнес Игорь Николаевич неопределенно и, помешав ложечкой в пустом стакане, поднялся.

– Благодарю за угощение.

– Но уговор наш…

– Уговор дороже денег.

И снова он прошел по мокрой дорожке и по ломкому прошлогоднему сену мимо блестевших дождевыми каплями сосен.

– Куда ты пропал? – выскочил из тумана Сосновский.

– Чай пил.

– Чай! Валерий исчез! В его спальне даже постель не разобрана. Он не ночевал дома.

– Превосходно. Кажется, Валерий Калугин единственный, кого можно не подозревать.

– Нашел алиби?

– Напротив. Все говорит не в его пользу.

Они стояли под развесистой елкой. Сосновский в раздражении взмахнул рукой и зацепил ветку. Вода полилась на головы.

– Сил у меня нет общаться с гением! Я обыкновенный кандидат наук и считаю, что в нашей ситуации твои псевдооригинальные, высокомерные и бесплодные парадоксы совершенно неуместны!

Мазин развел руками.

– Я пытаюсь найти путь – и только.

– И отвергаешь очевидное? Валерий, именно Валерий мог войти в мастерскую, не вызвав подозрений, и выстрелить, дождавшись удара грома. Конечно, патология убийства пугает, вызывает сомнение, но сын‑то он не родной, как оказалось!

– Погоди. Убил, но не убедился в смерти?

– Что здесь удивительного? Ты же поклонник Достоевского. Помнишь Раскольникова? Преступник в момент преступления подвергается упадку воли и рассудка. Именно в тот момент, когда наиболее необходимы рассудок и осторожность… Я почти цитирую. Ведь Валерий психологически такой же тип. Чего стоил ему этот выстрел! Представляешь? Но он выстрелил, и тут же пришел упадок воли и рассудка. Ему стало невмоготу слушать пульс или сердцебиение. Он спешил уйти, сбежать. И вдруг он узнает, что отчим жив. Его охватывает шок. Он в панике. Страх гонит его наверх. Как часто бывает, преступнику везет. В руках у него чужой нож…

– Погоди. Олег помнит, что Валерий нож вернул. И его не было в гостиной, когда ты сказал, что Калугин жив.

– Олег мог и спутать. А мои слова были прекрасно слышны и в его комнате. Наконец, ему могла сказать Марина.

– Между прочим, Валерий и в самом деле был к ней неравнодушен.

– Отлично.

Мазин поскучнел. Такое он наблюдал не раз: простительную, в сущности, радость при виде легкого хода. Он и сам грешил ею в свое время. В умозаключении Бориса были логика и система, но согласиться с ними Игорь Николаевич не мог. Почему? Слишком просто? Что из того? Многие убийцы вряд ли строго нормальны, они поступают противоестественно, идут на неоправданный риск, не считаются с реальностью. Отсюда неизбежные просчеты, ошибки. Зачем же усложнять?

– Борис! Твоя версия не хуже других. А других у нас вообще нет. Но я в нее пока не поверил. Возможно, от неосознанного высокомерия, в котором ты меня упрекнул, а скорее от усталости. Поэтому предлагаю разделиться. Ты идешь своим курсом, а я еще подумаю. Если придумаю, узнаешь немедленно.

– Зря выкаблучиваешься, Игорь. Но дело хозяйское. Вольному – воля.

Мазин почувствовал облегчение. "Если дело так просто, в нем разберутся и без меня, если же оно очень сложно, то и я не ясновидец". И утешенный этим софизмом, он оставил Бориса и спустился к речке, подмывавшей склоны быстрой, желтой дождевой водой. Вода захлестнула валуны, вчера еще видные посреди извилистого русла, и мчалась победоносно и весело, легко одолевая каменные преграды. Поток гипнотизировал, от него было трудно оторвать глаз.

– Правда, хорошо?

На скале, у самой воды, сидела Галина, натянув юбку на колени, защищаясь от холодных брызг.

– Правда. Мне не часто приходится видеть такое.

– А я здесь выросла. Меня многие дурой считают, что в глуши живу. Она наклонилась и вытащила из воды прибившуюся к камню сосновую ветку. Видите, сколько домов пустых? Летом еще люди приезжают, а зимой никого. А зимой, знаете, красота какая! Когда снег везде. Не налюбуешься. – Она вдруг засмеялась с горечью. – Только вот замуж выйти не за кого. Да и вообще ничего не происходит.

– Ничего не происходит? Вчера мне показалось, наоборот.

– Это вы про Михаила Михайловича? Как он там? Я никого не видела. Встала пораньше, домой собралась, да мост смыло. Сижу, жду у моря погоды.

– Калугина убили, Галя.

– Не может быть!

Мазин рассказал, что знал. Учительница слушала, широко раскрыв темные, узковато прорезанные глаза.

– Вы рано заснули?

– Нет. Олег зашел.

– Олег – парень интересный.

– Что из того?

– Как все учителя, вы женщина строгая.

– Учителя тоже разные. Да не о том речь шла… А вы странный. Спокойный очень. Доверие вызываете. Вас больные уважают, наверно?

– Больные? Я не врач, Галочка. Я работаю в уголовном розыске.

Мазин забрался на камень и присел рядом. Она посторонилась.

– Допросить решили?

– Что вы. Поухаживать. Правда, я лет на пятнадцать старше Олега, но иногда женщинам нравятся солидные мужчины.

– Скажите еще, что вы не женаты. – Галина рассмеялась, но тут же спохватилась: – У людей горе какое, а мы глупости болтаем. Насчет уголовного розыска у вас получилось неудачно.

– Жаль. Я хотел расспросить об Олеге.

– Он ужасно скучный. Не похож на журналиста. Все о тропе на Красную речку толковал. Показать просил.

– Вы согласились?

– По такой погоде? Там и в хороший день шею сломать можно. Прямо помешался на своем самолете.

– Он собирается написать о нем в газете.

– Пусть пишет на здоровье.

Чувствовалось, что самолюбие Галины уязвлено.

– Дорогу может показать Филипенко.

– Матвей отказался.

– Почему?

– Я знаю? Он всегда делает, что в голову придет. Живет сам себе хозяин. Начальство‑то за перевалом. Зверя бьет, когда нужно и когда не нужно. Тут, конечно, без охоты не проживешь, да ведь разум требуется! И человеком быть нужно. В прошлом году пришел с гор, напился и куражится: "Я, Галина, трех туров подвалил". – "Где? – говорю. – Зачем?" Оказывается, вышел к ущелью, а туры по ту сторону, на склоне. Ну, он бах–бах… Стреляет‑то без промаха. Всех трех и убил. "Скотина ты, – говорю, Матвей. Зачем животных истребил? Ты ж их охранять поставлен!" – "Верно, Галка, – отвечает. – Потому и напился. А удержаться не смог. Душа загорелась. Смотрю – стоят на скалах. Пока сообразил, а карабин сам палит…"

– Карабин?

– Думаете, Матвей в горы с ружьишком ходит? Ружье для инспекции. У него в лесу винтовка в тайнике и патронов куча. Здесь немцы к перевалу рвались, так на леднике до сих пор оружие найти можно. Чего хорошего, а стрелять у нас любят.

– И вы стреляете?

– Еще как! Однажды Матвея проучила. Расхвастался: "Вот я стрелок, а ты с десяти шагов в корову не попадешь!" Я ему и говорю: "Бросай фуражку!" Он подбросил, от нее один козырек остался. Посмотрели бы вы на его рожу!

Галина поднялась, придерживая вздувшуюся колоколом юбку.

– Нужно все ж повидать Олега. А то его одного понесет.

"Симпатичная девушка. Подозревать ее нелепо".

Мазин спустился со скалы и пошел вдоль речки, поглядывая на густо замешенную глиной неспокойную воду. "Интересно, что предпринял Борька? И сумел ли Матвей переправиться?" Как бы уточняя эту мысль, он посмотрел на гладкий, устойчивый с виду валун.

– Дяденька! На тот камень не вставайте. Подмыло его.

Игорь Николаевич увидел низкорослого паренька, одетого в длинную с отцовского плеча стеганку и фуражку с золочеными листиками – эмблемой, сползавшую на уши.

– Почему ты решил, что я полезу на камень?

– Да вы ж на него смотрите и ногой примерялись.

"Нужно быть очень наблюдательным, чтобы заметить непроизвольное движение!"

– Спасибо, друг. Как тебя звать‑то?

– Коля.

– Николай Матвеевич?

Угадать было нетрудно. Щуплый паренек как две капли воды походил на Филипенко.

– Сколько ж тебе лет, Николай Матвеевич?

– Четырнадцать.

Мальчику трудно было дать больше двенадцати. И не только по фигуре. Глаза у Коли были детские, не похожие на глаза тех преждевременно созревших городских подростков, с которыми Мазину приходилось иметь дело по службе.

– А вас как зовут?

– Меня, Коля, зовут Игорь Николаевич. Ты здесь форель ловишь?

Паренек улыбнулся городской наивности.

– Форель под плотиной клюет… А это правда, Игорь Николаевич, что дядю Мишу убили?

– Правда.

– Вот жалко. Он здесь самый лучший был.

– Самый лучший? Почему? Он рисовал тебя?

– Не… Хотел нарисовать, но я неусидчивый. Не вышло. Зато мы с ним на охоту ходили. Дядя Миша, правда, ничего никогда не убьет. И стрелять не любил. Ходить любил, рассказывать. Про войну, как он воевал. Про Москву, про художников знаменитых. Сурикова он очень любил. Знаете "Переход Суворова через Альпы"?

– Знаю.

– Обещал меня в Москву, в Третьяковскую галерею повезти. Мы с ним часто ходили. Особенно на Красную речку.

"Там нашли самолет".

– Почему на Красную? Это красивое место?

– У нас везде красиво. Речка из озера водопадом пробивается. Напротив красных скал. Потому и речку Красная называют. А вообще‑то она не красная, а обыкновенная. А на гору ни за что не взойти. Озеро знаете только как увидеть можно?

– Нет, – ответил Мазин, с удовольствием слушая симпатичного паренька.

– Нужно на Лысую подняться. Она выше озера. С нее в бинокль озеро здорово видно! Там, где лед протаял, синие–синие пятна. У дяди Миши бинокль был двенадцатикратный. Заберемся мы на Лысую, и он сидит, смотрит долго–долго.

– А самолет Михаил Михайлович не видел!

– Не… Никто не видел. Отец первый. Когда лавина пропасть засыпала.

"Зачем этот вопрос? Чем мой путь лучше Борисова? Он стремится к упрощению, я усложняю. Но где все‑таки Валерий?"

– Ты, Коля, не встречал сегодня Валерия Калугина?

– Не.

– А с ним вы в горы ходили?

– С Валерием? – спросил мальчик, не скрывая пренебрежения. – Куда ему! Ленивый он. Шашлыки любит. Купит мяса и зажаривает на полянке, засмеялся Коля; и видно было, что покупка мяса с его, сына охотника, точки зрения – вещь нелепейшая.

Мазин улыбнулся.

– По горам, выходит, не ходок? Куда ж он сегодня девался?

– Да спит, наверное, в хижине.

– Где?

– В хижине. Тут рядом с колхозной пасекой домик ничейный. Его как дядя Миша отругает, он – туда, валяется на кровати.

– Проводишь меня к домику?

– Пойдемте, – охотно согласился мальчик и сразу зашагал вперед, ловко выбирая камни поровнее и посуше.

Они обогнули калугинский дом стороной и вошли в полутемный лес. Все вокруг насквозь промокло. Холодные и тяжелые капли непрерывно скатывались с поникших веток. Особенно неприятно стало идти, когда каменистую тропу сменила расквашенная глина.

– Далеко еще, Николай?

– Вот, Игорь Николаевич!

Посреди просторной поляны зеленело застарелой тиной озерцо. Посреди него плавала дверь с привинченной ржавой ручкой, никому в этих щедрых лесом местах не нужная, а за озерцом Мазин увидел похожий на другие домик под тесовой крышей. Над крышей поднималась струйка сизоватого неуверенного дыма.

Мазин пошел впереди мальчика. Ему хотелось заглянуть сначала в окно, но ближнее окно оказалось закрытым, и он остановился перед неплотно притворенной дверью, поймав себя на том, что ждет чего‑то неожиданного. Дверь отворялась наружу. Игорь Николаевич потянул ее и остановился на пороге. На раскладушке, покрытой расстегнутым спальным мешком, лежал Валерий, уткнувшись лицом в подушку. Мазин схватил его за плечо.

Валерий повернулся и сел на койке, уставившись на непрошеных гостей недовольным взглядом.

– Что вам нужно?

– Простите. Мне показалось, что вам нехорошо. Ваша поза…

– Моя поза никого не касается. Зачем вы пришли?

– Возможно, вы не знаете…

– Все знаю.

Валерий говорил зло, грубо.

– Почему же вы здесь?

– А ваше какое дело?

Мазин подавил нарастающую неприязнь к художнику.

– Если у вас все в порядке, не буду мешать…

– Убирайтесь!

– Вы негостеприимны, – сдержался Мазин.

– Не хочу разделить участь отца. – Он вдруг вскочил и схватил ружье, стоявшее у стенки. – Убирайтесь отсюда, слышите! А то я всажу вам дроби в брюхо.

Игорь Николаевич шагнул вперед и сделал быстрое движение. Валерий отлетел на раскладушку, а ружье стукнулось об пол. Мазин поднял его и вышвырнул патрон. Валерий ошеломленно наблюдал за ним с койки.

– Извините, – сказал он наконец и спаясничал совсем по–вчерашнему: Так уж получилось, мы не виноваты.

– Кто вам сказал о смерти отца?

– Ну, Марина сказала.

– Когда?

– Сразу же после того, как ваш друг затеял свой идиотский эксперимент. Спустилась вниз и сказала. Нужно ж ей было с кем‑то поделиться. Она‑то не прокурор, у нее нервы есть.

– У Бориса Михайловича тоже. И он не прокурор, как вам известно. Он делает все, чтобы разоблачить убийцу вашего отца. Разве вы не знаете, чем кончился "идиотский эксперимент"?

– По вашей физиономии вижу, что никого вы не поймали.

– Вы отличный физиономист. Однако Калугина пытались убить еще раз тем самым ножом, которым вы открывали бутылки.

– Нож я брал у Олега. Да что вы плетете! Это же провокация!

– Вы возвратили нож?

– Черт его знает! Наверно. Зачем он мне нужен? Оставьте меня в покое. И не воображайте себя Эркюлем Пуаро. Тут и милиция зубы сломает, будьте уверены. Не по зубам орешек. Не сумочку вытащили.

– Вы говорите так, будто имеете определенные предположения.

– Никаких предположений! – выкрикнул художник и снова сменил тон. Вам‑то зачем это, доктор? Это нас касается, меня. Не ввязывайтесь вы не в свое дело. Отдыхайте лучше. Не нравится в поселке, располагайтесь здесь. Когда солнце появится, вы оцените. Вид божественный! – закончил он вполне доброжелательно.

– Спасибо, – ответил Мазин, присматриваясь к Валерию.

– Отдыхайте! А я пойду. Хорошо, что вы меня разбудили.

"Чумной парень", – вспомнил Игорь Николаевич слова пасечника. "Он нервничает и переживает. Это понятно. Но что у него на уме? Что значит, "это нас касается, меня"? Или ничего не значит?"

Мазин посмотрел в окно и снова увидел зеленую лужу с плавающей дверью и густой туман, скрывший горные склоны.

– Вы его обязательно найдете, Игорь Николаевич, – сказал Коля.

– Кого?

– Кто убил. Я догадался.

– О чем же ты догадался?

– Да как вы у Валерия ружье вышибли, я и догадался, что это вы.

– Кто ж я, по–твоему?

– Мы с дядей Борей на лису ходили, – заговорил Коля быстро, спеша объяснить, о чем он догадался, – и дядя Боря меня похвалил. Говорит: "Ты следопыт настоящий, тебе бы в уголовном розыске работать". А я спросил: "А вы сами много преступников поймали?" А он говорит: "Я – мало, но у меня друг есть, он особенно опасных ловит". Я тогда еще подумал: вот бы на вас посмотреть! А как вы приехали, я все думал: вы это или не вы? Ну, а как вы ружье выбили, понял – точно.

– Разоблачил ты меня, однако.

– Игорь Николаевич, а вы специально приехали? Вы знали, что убийство готовится?

– Нет, сынок. Я отдыхать приехал.

– А можно я вам помогать буду? Я никому не скажу, кто вы, слово даю!

Мазин не успел ответить, когда, почти слившись, раздались три звука. Потом уже Мазин восстановил их последовательность. Вначале же он услыхал только звон разбитого стекла в окне. Но на секунду ему предшествовал выстрел, и тут же что‑то глухо шлепнулось о стол.

Мазин инстинктивно, еще не осознав саднящую боль под мышкой, пригнул Колю к полу. Другая рука его потянулась за ружьем. Потом он выглянул в окно. Сквозь разбитое стекло тянуло свежим, сырым воздухом. Вокруг было спокойно и тихо. Стреляли из ближних кустов, только оттуда можно было рассмотреть в тумане силуэт в окне. Там скрывался стрелявший. Что он намерен делать? Придет в хижину? Поспешит в лес? Или будет ждать, пока кто‑нибудь выйдет на поляну?

Спугнутая выстрелом, снова закричала в чаще какая‑то незнакомая птица. Мазин стянул плащ. В рукаве было отверстие. Но болело не сильно. Видимо, заряд задел только кожу. Рубашка впитала кровь и неприятно липла к телу.

– Ранили вас, да? – спросил Коля шепотом.

– Немножко.

Игорь Николаевич продолжал наблюдать за лесом. Похоже, стрелок решил выждать или скрылся. Мазин приподнял и опустил раненую руку. Царапина, к счастью, не особенно досаждала.

– Коля, сядь к стенке ниже окна и жди меня.

Он осторожно отворил дверь. Осмотрелся, перебежал и укрылся за ближайшим деревом. Редкий лес просматривался на значительное расстояние, но стрелять было трудно, деревья перекрывали прямые линии. От дерева к дереву он продвигался по направлению к кустам, осматриваясь при каждой остановке. Вот и заросли орешника. На ветках галдели птицы. Мазин сделал последний бросок, готовый немедленно ответить выстрелом на выстрел, и очутился на каменистой площадке среди кустов. Площадка была пуста.

Мазин нагнулся и подобрал желтоватую теплую гильзу. Из отверстия тянуло порохом. Это была небольшая гильза с характерным желобком от немецкого боевого карабина военных лет. Видимо, стрелявший спешил, раз не нашел ее на земле. Куда же он мог уйти? Каменистая площадка была частью тропы, ведущей в горы. Преследовать стрелка дальше было бессмысленно. Он мог укрыться за любым камнем и встретить выстрелом в упор. Мазин вышел из кустарника и направился к домику, не выпуская ружья из рук.

Коли в комнате не было.

– Николай! – позвал Мазин.

– Здесь я, Игорь Николаевич, – появился паренек.

– Зачем выходил?

Дожидаясь ответа, Мазин достал перочинный нож и ковырнул доску стола.

Коля молчал, не спуская глаз с лезвия.

– В нашем деле. Николай, главное – дисциплина. Ты нарушил приказ, и я больше не могу тебе доверять. Отправляйся домой!

Это прозвучало жестко, но не мог же он сказать: пуля, которую я извлекаю, могла попасть в тебя! Мазин ожидал возражений, заверений, что мальчуган не станет больше своевольничать, однако Коля глянул на пулю, насупился и молча пошел из комнаты.

"Пусть лучше обижается. Рисковать им я не имею права".

В рукаве стало липко. Кровь, сочившаяся из ранки, добралась до локтя. Игорь Николаевич скинул пиджак и рубашку и подошел к ведру с водой, что стояло на табурете за дверью. Он опустил туда кружку, когда за стеной послышались шаги.

"Вернулся!"

Мазин схватил ружье и стал в простенке. Человек за дверью остановился, не решаясь войти. Последовала длительная пауза. Было очень тихо. Только птицы в зарослях никак не могли угомониться. Потом дверь скрипнула. Человек на пороге, одетый в дождевик с поднятым капюшоном, осмотрел помещение, никого не увидел и сделал шаг вперед. В тот же миг ствол ружья уткнулся ему в бок.

– Игорь?! – только и смог произнести Сосновский, увидев окровавленного Мазина с двустволкой в руках. – Что с тобой?

Мазин взял со стола и молча протянул ему пулю.

– Тебя могли убить! – Сосновский смотрел на разбитое стекло.

– Было бы забавно. "Подстрелен аки заяц на третий день отпуска, избежавши в свое время многия опасности". Хороша эпитафия?

Игорь Николаевич промывал рану левой рукой.

– Ты еще шутишь! Как ты попал сюда?

– В поисках Валерия. Он был здесь. Мне не понравилось его настроение. Крутится у него в голове нечто тревожное и небезопасное. Но к откровенности не склонен. Однако что за идиот вздумал сводить счеты со мной?

– Кто‑то разгадал нашу хитрость, сообразил, что ты опасен.

– Возможно. Хотя никому я пока не опасен. Повидав всех этих людей, я заключил: среди них нет убийцы. И ошибся. Он есть. Значит, все мои предпосылки, или большая часть их, оказалась ложными. Придется засучить рукава. Видишь, какой энтузиазм?

– Что значит личная заинтересованность! – съехидничал Борис.

– Да, кровь взывает к мести. Стяни‑ка мне руку носовым платком. Между прочим, что скажешь о пуле? Говорят, у Филипенко есть винтовка.

– Матвей ушел в район.

– Проверить, где он находится сейчас, невозможно.

– Если Филипенко придет в милицию в середине дня – значит, он в дороге. Придется уточнить время его появления в райцентре.

Но уточнять не пришлось. Егерь собственной персоной шел по тропинке вдоль озера.

– Легок на помин. Послушаем, что скажет.

– Что тут стряслось у вас? – спросил Матвей сразу.

– Стряслось кое‑что. А ты почему здесь?

– Пихту подмыло. Вода идет невиданно. В брод пойдешь – снесет как щепку. Вернулся я, значит, а Николай так и так говорит. Выходит, стреляли в вас, Игорь Николаевич?

– Было дело. Но не повезло стрелку. Пулю мне на память оставил и скрылся. Говорил тебе Николай про пулю?

– Сказал.

Мазин перешел на "ты".

– Хочешь взглянуть?

– Позвольте, если можно.

Он положил пулю в большую, корявую ладонь Матвея. Ему показалось, что пальцы егеря дрогнули. Пуля исчезла в ладони, Филипенко сжал кулак. Потом посмотрел, но бегло и опустил руку.