Текст книги "Последнее слово за мной"

Автор книги: Паула Уолл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава 22

– Прикрой дверь, – сказал Адам вошедшей в библиотеку жене.

– Здесь слишком жарко, – возразила Лидия и оставила дверь распахнутой.

Адам и Лидия заговорили впервые с той памятной ночи. Все это время они ужинали в тишине и спали в одной постели, не касаясь друг друга.

В семье Монтгомери еще никогда не было разводов. Развод означал больше, чем просто нравственное и личное падение. Он означал крах в обществе, а это, по мнению Адама, было куда хуже. Супруги Монтгомери могли даже разъехаться, но не могли развестись.

Адам был готов нарушить семейную традицию.

– Лидия… – начал он.

– Я беременна, – сказала она.

Они смотрели друг на друга так долго, как никогда прежде.

– Ну что ж, – выдавил Адам, отворачиваясь и ковыряя кочергой в камине, – вот, значит, как…

Поставив мужа в известность о своей беременности, Лидия решила, что отныне не обязана делить с ним постель. Как-то вечером, вернувшись с работы, Адам Монтгомери обнаружил, что все его вещи переехали из спальни в соседнюю с библиотекой комнату. Весь город бурно обсуждал подробности еще до того, как Адам добрался до дома.

– Я слыхал от мистера Гарнера, а он – от старухи Микс, – сказал Вилли Уайетт, высовываясь в окошко раздачи. – Взяла и выселила его в комнатушку не больше шкафа.

– Даже гостевую комнату пожалела для бедняги, – сочувственно поцокала языком Дот, подливая Шарлотте кофе.

– А я с первого взгляда понял, что у этой бабы не характер, а гремучая смесь, – сказал шериф, густо посыпая свою порцию солью, прежде чем попробовать.

– Если мужчина женится на суке, – решительно заявила Шарлотта, – так пусть не удивляется, когда с ним обращаются, как с уличным псом.

*

Лидия родила в тот день, когда японцы бомбили Перл-Харбор. Адама ничуть не удивило, что роды случились на месяц раньше срока – ведь у Лидии такое хрупкое здоровье. Честно говоря, это вышло даже кстати. Адам Джексон Монтгомери, даже недоношенный, весил семь фунтов и четыре унции. Если бы Лидия дождалась до конца срока, младенец при родах разорвал бы ее пополам.

Обычно городские кумушки спешили к роженице и малышу с визитами и осыпали их целым дождем подарков.

– Но, учитывая обстоятельства, – сказала Дот, наполняя солонки, – лучше будет передать подарки через дока.

– Какие обстоятельства? – спросил Вилли из окошка.

– А такие, что Лидия Монтгомери холодна, как ведьмина сиська, – уточнила Шарлотта, изучая раздел некрологов в газете. – Если она станет кормить бедного крошку грудью, оттуда вместо молока пойдет мороженое.

Все примолкли. Мужчины живо вообразили себе женщину – источник прохладной, живительной сладости.

– Я, пожалуй, возьму шарик ванильного, к пирогу, – мечтательно изрек Бен Харрингтон.

– Да у тебя от пирога одна корочка осталась, – заметила Дот, разглядывая крошки на его тарелке.

– Так ты мне продашь мороженое или что? – возмутился Бен.

Рывком распахнув дверцу морозилки, Дот нырнула в клубящийся белый туман и появилась с ложкой-черпаком, полной мороженого.

– Еще раз повысишь на меня голос, – процедила она, вываливая мороженое на тарелку Бена, – и тебе станет нечем жевать.

В дальней части зала с десяток мужчин сгрудилось возле радиоприемника. Они прихлебывали кофе и слушали военные сводки. Кто-то повесил на стену, рядом с изображением курящего Дядюшки Сэма, карту мира, и теперь посетители могли следить, где идут бои и кто выигрывает.

– Анджела, а вот тебе все же надо бы проведать ее, – сказала Дот, принимая готовый заказ из окошечка и расставляя тарелки на согнутой в локте руке. – Плохая примета, если откажешься. Ты же знаешь, так надо.

Анджела словно не слышала ее. Взгляд девушки был прикован к Рыжему Макгенри, сыну цветочника. Он раскручивал ее дочурку на красной виниловой барной табуретке у стойки, готовый в любой момент поймать ее, если что.

– Пошли дяде Вилли воздушный поцелуй, – крикнул малютке повар, высунувшись из окошка раздачи.

Прижавшись губами к ладошке и не переставая вертеться, девочка послала Вилли слюнявый поцелуй. Вилли заулыбался до ушей и покраснел, как мальчишка.

– Эта девчонка разобьет не одно сердце, когда подрастет, – заметил шериф.

– Ничего удивительного, она же Белл, – добавил Бен Харрингтон с полным ртом мороженого.

Вернувшись с горой грязной посуды к стойке, Дот снова принялась за свое:

– Я что хочу сказать: если ты к ней не сходишь, а с малышом что-нибудь случится, ты же потом себе не простишь. Так ведь, Шарлотта?

Шарлотта прикрылась газетой, недвусмысленно давая понять, что она тут ни при чем.

– Ты такая прелесть, и с каждым днем всё краше, – улыбнулся Рыжий, продолжая крутить девочку на табуретке.

Никто не называл дочурку Анджелы ее настоящим именем – выговорить не могли. Анджела откопала это имя в большой семейной библии. Похоже, ему было суждено там же и остаться.

– Она хорошенькая, как бумажная чашечка «Дикси», – сказал Вилли из окошка.

– Ты моя маленькая чашечка «Дикси», да? – спросил Рыжий и ласково похлопал малышку пальцем по носу.

Дитя захлопало в ладоши, что-то пискнуло и рассмеялось.

Вот так Обретту Орианну Белл окрестили Дикси.

*

Стоя в холле перед большим зеркалом, Анджела изучала свое отражение. Когда ей случалось вот так ненадолго остановиться и поглядеть на себя со стороны, она неизменно удивлялась. Она выглядела неухоженной, просто черт знает что! И при этом понимала, что не станет ничего делать, чтобы исправить ситуацию. Ей и без того было чем занять голову.

Ее шевелюра никогда не будет лежать волосок к волоску. Ее наряды никогда не будут выглядеть шикарно. Ей никогда не стать элегантной и изысканной. Ей никогда не стать Лидией Монтгомери.

– Ну и ладно, – сказала Анджела своему отражению, – оставайся как есть.

С подарком для младенца в одной руке и со здоровой сумкой, полной поношенных детских вещей, в другой она отправилась в гости к семейству Монтгомери. Не успела она дойти до их дома, как ее внимание привлекла клумба Лидии. Цветов видно не было, шпалера рухнула под гнетом сорняков.

Чувствуя, что за ней кто-то наблюдает, Анджела подняла взгляд на окна второго этажа. Там никого не было.

Дом был погружен в безмолвие, словно вымер. Гостья стукнула дверным молоточком о пластину. Когда домработница отворила дверь, изнутри пахнуло затхлостью и холодом.

– Пойду скажу миссис Монтгомери, что это вы, – заявила миссис Микс и бросила Анджелу одну в темной прихожей.

Помещение будто сошло со страниц глянцевого журнала. Ковер с восточными узорами выглядел так, будто по нему еще никто не ходил, мягкая мебель – будто на ней никто не сидел. Анджела наклонилась понюхать букет роз в вазе, и только тогда сообразила, что они шелковые. Весь дом был устроен по принципу: «любоваться можно, трогать руками – нет», в точности как сама Лидия.

– Миссис Монтгомери нездоровится, – сообщила миссис Микс, спустившись по витой лестнице. – Она сегодня никого не принимает.

А потом, заговорщицки глянув через плечо, домработница прижала палец к губам и жестом велела Анджеле следовать за ней.

– Разве детская внизу? – прошептала Анджела, идя за миссис Микс через холл.

– Доктор Монтгомери сам присматривает за мальчиком, – пояснила прислуга.

Когда миссис Микс отворила дверь, няня оторвалась от чтения библии. А при виде Анджелы машинально перекрестила горло.

Вручив подарки миссис Микс, Анджела направилась к ребенку. Склонив голову, заглянула в колыбельку. Мальчик ответил ей серьезным, сосредоточенным взглядом, как будто ждал ее прихода.

– Он никогда не плачет, – брякнула няня, словно ябедничая на младенца.

– Оратором ему не быть, – сказала Анджела.

Откинув одеяльце, она склонилась над малышом. У него было крепко сбитое крохотное тельце с толстенькими ручками и ножками. Протянув руку, Анджела положила ладонь ему на грудь. У него была теплая кожа, а его миниатюрная грудная клетка быстро вздымалась и опускалась под ее пальцами. Ощутив биение его сердца, Анджела ахнула и застыла, будто громом пораженная. Она почувствовала в тот миг всё то, что чувствует мать, будто этот карапуз появился на свет из ее собственной матки. Всего один вдох – и она была намертво пришита к мальчику, как лоскуток к стеганому одеялу. Аж дыхание перехватило.

Миссис Микс стояла как истукан, а няня, выпучив глаза, крепко прижимала к груди библию.

– Все в порядке, Анджела? – наконец тихо спросила миссис Микс.

Вцепившись в бортик колыбели обеими руками, Анджела кивнула. Когда она наконец попыталась выпрямиться, ребенок сгреб в кулачок прядь ее волос и не отпускал.

– Подожди, не сейчас, – ласково прошептала Анджела, разжимая его пальчики.

Глава 23

Весть о том, что на войне застрелили кого-то из местных, Лидия услышала в магазине «Вулворт». Пока продавщица отмеряла для миссис Смит четыре ярда красно-белого льна на платье ко Дню независимости, сама миссис Смит обсуждала с миссис Мэдисон последние новости.

– Застрелили, – прошептала Лидия, будто пуля прошила ее собственное тело.

– Где это случилось? – спросила миссис Мэдисон.

– В Нормандии, – ответила миссис Смит.

– Кто он? – резко осведомилась Лидия.

– Паренек из Стрингтауна, – ответила она, удивившись, что Лидия Монтгомери снизошла до их разговора. – Бун Диксон.

Лидия рухнула на пол, словно марионетка, которой перерезали веревочки.

*

Все думали, что Лидия слегла в постель от анемии. Она и раньше-то отличалась фарфоровой бледностью. Но после того, как она перестала покидать свою комнату и безвылазно оставалась там целых четыре месяца, окружающие заподозрили, что дело хуже, чем кажется.

– Я с самого начала подозревал, что она не в порядке, – сказал Бен Харрингтон.

– Она всегда казалась слегка тронутой, – заметил шериф, крутя пальцем у виска.

– Слыхал, док подумывает кое-куда ее отправить, – сообщил Вилли, высовываясь в окошко раздачи, – в одну из тех специальных клиник в Бостоне.

– Ох, как подумаю, что бедный малыш останется без матери… – покачала головой Дот.

– Можно подумать, сейчас она у него есть, – пробормотал Бенн Харингтон, уткнувшись носом в чашку.

В доме Монтгомери воцарилась атмосфера, как на поминках. Никто не повышал голоса, и все старались ходить аккуратно, чтобы каблуки не стучали по деревянному полу. Шторы вечно были задернуты. В комнатах было до того темно и влажно, что в камине вырос мох, а миссис Микс то и дело находила висящих на карнизах летучих мышей или прилипших к оконным стеклам древесных лягушек. Дом превратился в могилу. Только его обитатели об этом еще не знали.

Каждый вечер док приносил Лидии свежий букет, пытаясь хоть немного ее порадовать. К ним из Бостона временно переехала мать Лидии, а из Нэшвиля прикатил психиатр и прописал пациентке снотворное. Но ничто не могло вывести Лидию из того тумана, в котором она блуждала.

Легонько постучав в дверь, миссис Микс вошла в спальню Лидии с комплектом свежего белья. Кровать была застелена шелком холодного голубого оттенка – голубое покрывало, простыни и наволочки. По мнению миссис Микс, постель весьма напоминала внутреннюю отделку гроба.

Лидия сидела у окна в одной ночнушке. Каждый день миссис Микс находила ее в той же позе – она глядела в окно, безжизненная, как забытая на стуле фарфоровая кукла.

Сдернув с постели грязное белье, миссис Микс скатала его в комок и завязала углы наподобие огромной сумки-узелка. Потом в воздух с хлопком взлетела расправляемая чистая простыня. В комнате на мгновение запахло утренней свежестью. Лидия не обратила на это никакого внимания.

– А помните того парнишку, который заглядывал сюда и чинил то да сё? – будничным тоном спросила домработница, загибая уголок простыни и подсовывая его под матрас. – Буна Диксона?

Лидия сохраняла абсолютную неподвижность, миссис Микс даже засомневалась, дышит ли она.

– Видный такой парень, – продолжала миссис Микс, обходя вокруг кровати. – Черноволосый, черноглазый.

Голова Лидии едва заметно повернулась в сторону домработницы.

– Ходят слухи, что его доставили в военный госпиталь в Нэшвиле, – женщина взбила подушку и разгладила наволочку. – Вроде его сильно ранили, но говорят, оклемается.

Постелив покрывало, миссис Микс сгребла грязное белье и направилась к дверям.

– Миссис Микс…

Домработница остановилась.

– Спасибо вам, – прошептала Лидия.

Кивнув, миссис Микс вышла и плотно притворила за собой дверь.

*

Лужайка перед госпиталем ветеранов была заполнена раненными и покалеченными солдатами, похожими на надоевшие детям сломанные игрушки. Одни ковыляли на костылях, других возили на креслах-каталках медсестры в белоснежной накрахмаленной униформе. Третьи сидели на лавочках под сенью деревьев, раскачиваясь вперед-назад и что-то бормоча себе под нос. Четвертые просто пялились в никуда.

– Так вы выходите? – спросил у Лидии таксист, поглядывая на нее в зеркало заднего вида.

Лидия поглядела на заполонивших лужайку калек. Потом перевела взгляд на свои затянутые в перчатки руки, аккуратно сложенные на коленях, и медленно покачала головой.

Глава 24

Когда незаконнорожденной дочери Анджелы сровнялось восемь, до девочки дошло, что у большинства детей есть сразу и мать, и отец. Она решила расспросить об этом свою двоюродную бабушку. Взяв Дикси за руку, Шарлотта отвела ее на кладбище и ткнула пальцем в один из памятников:

– Вот, – сказала она, кивком указав на могилу, – это твой папа.

Дикси Белл родилась в 1937-м. Согласно надписи на могильной плите, полковник Элайджа Мейсон погиб в битве при форте Доннельсон 16 февраля 1862 года. К счастью, Дикси никогда не была сильна ни в истории, ни в математике.

Могила Эли была увенчана статуей солдата Конфедерации – высоко вздернутый подбородок, ноги по струнке и шпага на боку. Он стоял на посту под дубом, ботинки в пятнышках мха, а могильный холм перед ним слегка ввалился. Памятник был выщерблен от времени и лишайников, а на лице, словно слезы, виднелись темные потеки, но, судя по его шляпе и медалям на груди, он был бравым офицером и истинным джентльменом.

Анджела была благодарна, что выбор Шарлотты не пал на соседний с полковником Мейсоном памятник. Вряд ли ребенок смог бы свыкнуться с мыслью, что его отец – длинноволосый женоподобный ангел с крылышками.

Каждый день после уроков Дикси отправлялась на кладбище. Расстелив на земле подстилку, она аккуратно раскладывала по фарфоровым тарелкам ванильные вафли, наливала себе и Эли по чашечке молока из чайника и рассказывала памятнику, как прошел день.

– Прямо не знаю, что и думать… – с сомнением сказала Анджела, глядя, как Дикси оживленно болтает со статуей.

– Черт, – фыркнула Шарлотта, – да Эли проводит с ребенком больше времени, чем любой нормальный отец.

– К тому же, у него нет вредных привычек, – добавила Летти.

Стоит ли говорить, что могильный памятник в качестве отца отнюдь не укреплял и без того шаткую репутацию Дикси. Когда девочка предложила отпраздновать день своего рождения на кладбище, Анджела заартачилась.

– С каких это пор нас волнует чужое мнение? – осведомилась Шарлотта.

Разумеется, Анджелу не заботило, что подумают о ней самой. Но, как и все матери, она желала для Дикси лучшей доли.

Были разосланы двадцать четыре приглашения. Гостей явилось трое.

– Здешний люд неохотно празднует дни рождения, если ребенок – незаконнорожденный, – объяснила Летти.

– Естественно, это не касается Рождества, – заметила Шарлотта.

Не слишком рассчитывая на приглашенных детей, Шарлотта позвала еще нескольких своих знакомых. Взрослых на празднике собралось больше, чем детей, однако этот факт ни капельки не смутил Дикси.

– Эта девочка – что одуванчик, – сказала Летти, – даже сквозь бетон прорастет.

В итоге день рождения Дикси напоминал смесь бразильского карнавала и поминок. Мистер Беннетт и Диггер вооружились розовой гофрированной бумагой и перекрутив ее и связав петлями, украсили ею белую кладбищенскую палатку. Получился настоящий карамельный замок. Стинсон хорошенько отмыл одного из своих пони и устроил катания. Рыжий Макгенри, сын цветочника, смастерил из золотой фольги и цветочных лепестков рог единорога и привязал его к голове пони.

– А я-то раньше и не знал, что лошадка белая, – сказал Стинсон, отступив назад вместе с остальными взрослыми и любуясь проделанной работой.

Анджела в старом шелковом платье с глубоким вырезом и открытыми плечами, найденном на чердаке, вручала каждому гостю ожерелье из цветов, а Дикси, за спиной у которой болтались персикового цвета крылышки, раздавала бархатные шутовские колпаки.

Шарлотта, не любившая пикников и никогда не понимавшая, как можно есть, сидя на земле, заставила своего шофера принести с крыльца кресло-качалку. Мистер Нэллс установил кресло возле статуи Эли и тут же сам в него уселся, а Шарлотта, словно генерал на плацу, раздавала приказы.

– Не ставьте столик с едой под дубом! – командовала она, размахивая руками. – В салат насыплются желуди!

Летти следила за тем, чтобы бокалы всегда были полны. А еды на столике между Кайенн Мерривезер и Дот Уайетт было так много, что хватило бы на весь полк Эли. Картофельный салат, салат с морковью и капустой, фаршированные яйца, хлеб, пикули в масле, бобы, жареная кукуруза, груши с пряностями, пышки с яблоками и мясо всех видов: барбекю из свинины, жареная курица и копченый окорок – такой огромный, что и глазом не охватить.

– Я тут подумал, – сказал Вилли, глядя, как гости накладывают себе в тарелки горы еды, – если подавать в закусочной не простые обеды, а устроить шведский стол, то можно неплохо подзаработать.

Шериф, набив рот едой, кивнул. Он не знал на свете ничего вкуснее, чем кусок окорока с жареной курицей.

Реба Эрхарт и ее пятеро ребят пригрохотали на своей старой таратайке с розовой надписью на ржавой дверце: «Копчения и окороки Ребы». Ее старший сын Эрл, вернувшийся после войны из Детройта, чтобы помогать в семейном бизнесе, откинул задний бортик грузовичка и вытащил из кузова шестерых дочиста вымытых поросят с накрахмаленными кружевными воротничками. Реба расчертила беговые дорожки и раздала детям по ивовому прутику. Дети шлепали поросят по жирным попкам, повизгивали и заливисто хохотали, а хрюшки с подпрыгивающими хвостиками-спиральками, что было духу носились между могил. Когда гонка закончилась, младший сын Ребы, Букер, наградил каждого поросенка инжирным печеньем и почесал за ушком.

– Только не привязывайся к ним, – предупредила его Реба, грозя пальцем. – Эти хрюшки – всего лишь будущая свинина!

После поросячьих бегов, катания на пони и четырех часов еды и питья гости исполнили песенку «С днем рожденья тебя!», и Дикси задула свечи. Разлегшись на подстилках, все лакомились свежайшим пирогом с кокосовой стружкой и домашним персиковым мороженым, а мистер Беннетт травил байки. Даже мертвые собрались послушать его.

– Расскажите нам о войне, – попросил Букер.

– Во время Гражданской войны, – начал мистер Беннетт, набивая трубку, – в поместье «Белльрев» устроили госпиталь. Моя прабабка в те времена была совсем девчонкой, но потом помнила всё, как сейчас.

Мистер Беннетт зажег спичку, опустил ее в углубление трубки и запыхтел, ожидая, пока табак разгорится.

– Мюзетта Белл, прапрабабка мисс Шарлотты, как вы все знаете, обладала особым даром, – промолвил он и потушил спичку. – Она умела видеть вещи наперед. До прихода янки в Камберленд оставалось еще полгода, а она уже изорвала все простыни и наволочки в городе на бинты.

Все проследили за взглядом мистера Беннета, устремленным поверх облачков дыма на мраморную статую Мюзетты Белл, наполовину скрытую за плакучей ивой. Казалось, при упоминании ее имени она слегка склонила голову. У ребятишек по рукам побежали мурашки.

– Мертвых и умирающих привозили на телегах. Клали их на нары вдоль крыльца и на любую ровную поверхность в доме. Деревянные полы сделались от крови такими скользкими, что женщинам приходилось посыпать их песком, чтобы не упасть. Как-то раз привезли одного молодого янки и положили его на обеденный стол. У него в груди была дырища размером с мой кулак. Сразу видать – не жилец. Глядел прямо вверх, будто уже видел над собой ворота рая. Доктор, тот так и сказал: ничего, мол, нельзя поделать. Тогда кликнули мою прабабку, чтобы посидела с умирающим. Работа-то не пыльная: знай вытирай ему пот со лба. Он был красавчик, хоть и янки, так что неудивительно, что прабабка к нему привязалась – просто ничего не могла с собой поделать. При звуках его предсмертного хрипа она уткнулась лицом в ладоши и зарыдала. Должно быть, Мюзетта Белл услышала ее и пожалела. Она подошла, положила правую руку прямо на дыру в груди того янки и что-то прошептала. Прабабка не разобрала ни слова. Вы же знаете, Мюзетта была каджункой. Потом она наклонилась и поцеловала солдатика в окровавленные губы. И что же? Мертвый янки соскочил со стола и встал навытяжку, как будто сам Господь сгреб его за грудки.

– А что потом? Он выжил? – спросил Букер Эрхарт, серьезный, как священник.

– Выжил, надо полагать, – ответил мистер Беннетт, выпустив облачко дыма. – Ведь прабабка вышла за него замуж.

– А я ее видю, ей-бо, не вру, – вставил Диггер, глаза у него стали по плошке. – Каженный раз, как закапываем кого-нибудь, видю мисс Мюзетту – шастает себе промеж деревьев. Вот прям как вас видю.

– А она голая? – поинтересовался Букер.

Реба шлепнула его по губам, да так молниеносно, что никто и не заметил.

– Одни говорят, Мюзетта Белл была ведьмой, – продолжал мистер Беннетт, – другие…

Трубка застыла в воздухе, рассказчик неожиданно умолк. Все повернулись посмотреть, что же его отвлекло. К ним через кладбище шагал доктор Адам Монтгомери, а с ним его сынишка Адам-младший.

– Господи боже! – выдохнула Дот.

Где-то между Рождеством и Пасхой мальчуган вдруг резко пошел в рост. Младенческий жирок сошел, и в его чертах стал угадываться тот мужчина, каким он станет через много лет. У него была копна непослушных черных волос, полные губы, которые никогда не улыбались, и черные глаза, словно две огромных луны из ртути. Женщины не могли отвести от него глаз, а мальчик встречал их взгляды, не смущаясь.

Всем вокруг было очевидно, что мальчик как две капли похож на Буна Диксона. Столь же очевидно было, что Адаму эта мысль в голову не приходила. Всю ту любовь, которую отвергала Лидия, он изливал на ребенка и обращался с сыном так, будто разлука с ним разорвала бы отцовское сердце.

Повисла тишина, густая, как туман. Никто не шевелился. Никто не произносил ни слова. Ничто так не связывает языки, как правда, которая может ранить человека куда сильнее, чем ложь, к которой он привык.

Наконец Кайенн Мерривезер нарушила молчание. Ей казалось, что белые вечно перебарщивают. Если блюдо простое, зачем сдабривать его всякими ненужными сложными соусами?

– Малыш? – обратилась она к Адаму-младшему. – Хочешь ребрышек?

Мальчик кивнул.

– Тогда иди к Кайенн, – промурлыкала она, приманивая ребенка длинным смуглым пальцем.

Как и все мужчины, Адам-младший полетел к ней, словно муха на мед.

Бен Харрингтон взял скрипку, пристроил ее на плече и подергал струны, настраивая инструмент. Характером Бен был как напильник, такой же твердый и шершавый, но когда он брал в руки скрипку, ему можно было простить любые грехи. Он выбрал мелодию в самый раз для кладбища – полную сожалений и ожидания. Когда твоя жена убегает с продавцом лаков и красок, оставив тебя с четырехлетним отпрыском, какая-то часть твоей души неизбежно умирает. Музыка Бена была призраком его прошлого.

Пока взрослые, откинувшись на свои подстилки, слушали скорбные гимны Бена, дети затеяли игру в прятки, ползая на четвереньках за могильными плитами и тесно прижимаясь к каменным ангелам. В траве стрекотали кузнечики, а кваканье лягушек-быков напоминало органные хоралы. Светлячков было столько, что дети бегали будто среди разлитого в воздухе сияния. Когда сделалось совсем темно, ребята отыскивали друг друга по звону колокольчиков на шутовских шляпах. С вытаращенными глазами и запыхавшись, они с криками гонялись друг за другом среди каменных изваяний, и страшил их не только проигрыш, но и то, что могло таиться в темноте.

Чем больше сгущался мрак, тем ближе Адам пододвигался к Анджеле. Он был уже так близко, что мог различить за ароматом мыла ее собственный запах. Но когда она обернулась через плечо и взглянула прямо на него, он отвел глаза. Засунув руки в карманы, он направился к палатке, где мужчины придавали лимонаду удобоваримый вкус – разбавляли его самогоном.

Пока Адам-старший был загипнотизирован средней из дамочек Белл, Адам-младший попал под чары старшей. Стоя возле Шарлоттиного кресла он задумчиво глядел на нее снизу вверх.

– Что тебе нужно? – спросила Шарлотта.

Мальчик приблизился еще на шаг.

– Брысь! – скомандовала Шарлотта, размахивая руками и отгоняя его.

Адам-младший протянул ладошку и осторожно потрогал подлокотник Шарлоттиного кресла.

– Я сказала, убирайся ко всем чертям! – рявкнула женщина.

Липкие детские пальчики медленно провели вдоль подлокотника и легонько дотронулись до Шарлотты. Отшатнувшись, женщина ненадолго онемела от такой дерзости.

– Какой настырный карапуз, – сказала Летти, зная, что хозяйка питает слабость к упорным и настойчивым мужчинам. – Уж в чем в чем, а в этом ему не откажешь.

– Дети как кошки, – промолвила Реба Эрхарт, выискивая в блюде с жареной курицей крылышко, чтобы перебить сладкий вкус во рту. – Вечно тянутся к тем, кому не нужны.

Дот скрестила руки на груди и укоризненно покачала головой.

– Бедное дитя стосковалась по женскому вниманию. Миссис Микс говорит, что его мамаша о дворовых собаках заботится больше, чем о собственном сынишке.

– Вот бли-ин! – протянула Шарлотта.

Подхватив мальчугана, она усадила его на колено. Ей до последнего удавалось сохранить равнодушный вид, но тут Адам-младший доверчиво привалился к ней спиной. Ее руки невольно обхватили его маленькое теплое тельце.

– А знаешь, как делают самые крепкие мечи и шпаги? – прошептала Шарлотту мальчику на ухо, покачиваясь с ним на кресле. – Сначала долбят молотком, пока меч не станет плоским, а потом суют в огонь.

Стараясь не шевелиться, ребенок слушал с такой сосредоточенностью, на какую был способен не всякий мужчина.

– Ну ты и храбрец. Из тебя вырастет настоящий мужчина.

Но только время покажет, сбудется ли пророчество Шарлотты.

*

Усевшись на могильную плиту Клива Уилсона, Кайенн Мерривезер пристально, будто ворон, вглядывалась вдаль. Она рассудила, что Клив не стал бы возражать против такой вольности, при жизни он частенько пытался усадить ее к себе на коленки – ей тогда не было и двенадцати.

Кладбище – оно как сад. А человеческие жизни как плоды. Одни сладкие. Другие – горькие, как лимонная кожура. А третьи – гнилые до самой сердцевины.

Клив Уилсон пылал неестественной нежностью к детям, причем даже к своим собственным. Наверное, он бы до сих пор с ними забавлялся, если бы вдруг не подхватил простуду и не умер – несмотря на горшочек с домашним супом, который принесла ему Анджела Белл для укрепления сил.

Шерифу хватило одного взгляда на почерневший язык Клива, а понюхав остатки супа, он уже точно знал, что произошло. Когда он зашел к Беллам вернуть горшочек и увидел Кайенн с разбитыми в кровь губами и синяком под глазом, прятавшуюся за спиной у Шарлотты, он понял, в чем причина.

– Самоубийство, – заявил он в закусочной.

Весь город ни минуты не сомневался: Кливу Уилсону ни за что не хватило бы пороху и достоинства, чтобы покончить с собой.

– Что ж, – изрекла Дот, наливая шерифу кофе, – мы все видели, что дело шло к тому.

– И аминь, – подытожил Бен Харрингтон.

Накануне смерти Уилсона Шарлотта обнаружила у себя на заднем крыльце сжавшуюся в комок Кайенн, всю в крови. Она крепко прижала малышку к себе и укачивала всю ночь.

– Ну ты и храбрая девочка, – зло и решительно шептала Шарлотта прямо в гущу черных косичек. – Из тебя вырастет истинная женщина.