Текст книги "Последнее слово за мной"
Автор книги: Паула Уолл
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
Глава 4
Была идея отослать Анджелу в престижную частную школу для девочек, но убедить Шарлотту так и не удалось. И пока других девочек из приличных семей учили, какой вилкой есть мясо, а какой – рыбу, и как танцевать вальс, Анджела каждый день после обеда купалась в речушке Лик-Крик, а по вечерам растягивалась на крыльце и слушала, как Летти похрапывает в кресле-качалке, а Шарлотта ругается сквозь зубы, читая вечернюю газету.
– «Новый курс»! Да в задницу его! – пыхтела Шарлотта, проглядывая заголовки.
Сидя на полу по-турецки, Анджела и Кайенн расчесывали укусы песчаных блох и разглядывали лежащие на полу между ними фишки. Подбросив резиновый мячик, Кайенн перевернула все фишки с такой скоростью, что Анджела едва различала движения ее пальцев. Все это происходило за ту пару секунд, пока мячик не приземлился.
– Ты должна купить ферму Мэдисонов, – ни с того ни с сего произнесла Анджела.
– Это еще почему? – спросила Шарлотта из-за газеты.
– Мисс Мэдисон сказала: если ее никто не купит, Джадж Лестер из банка просто возьмет и заберет ее себе.
– Спасение утопающих – не моя забота, – отрезала Шарлотта.
Ей и так уже принадлежала добрая половина округа. Зачем ей еще земля?
– К тому же, их земли ни на что не годятся, – прибавила она.
Шарлотта зашуршала газетой и перевернула страницу.
– Слишком далеко от города. Слишком много холмов, чтобы засевать.
Мячик снова с негромким стуком опустился на крыльцо. Летти, свесив голову на грудь, бормотала во сне. Через несколько минут Шарлотта опустила газету на колени.
– С другой стороны, там рядом река. К тому же, это по пути к Нэшвилю.
Глядя в даль, Шарлотта взяла сигару и глубоко затянулась.
– Если провести там хорошую дорогу…
– Если бы фермой владела ты, – прервала ее размышления Анджела, – никто не стал бы выгонять Мэдисонов из дома.
Шарлотта, совершенно сбитая с толку, уставилась на племянницу. Если девчонка и обладала природной сметливостью и способностью делать деньги, их полностью перевешивало необъяснимое стремление эти самые деньги поскорее раздать. Может, она в младенчестве выпала из колыбели и стукнулась головкой?
Анджела сложила ладони лодочкой, встряхнула ими и высыпала на пол фишки. А Шарлотта направилась в свой кабинет – звонить Мэдисонам с деловым предложением насчет земли.
*
В то лето, когда Анджеле исполнилось четырнадцать, она увлеклась консервированием. Они с Кайенн ходили на городскую площадь, где располагался рынок, покупали целые корзины фруктов и овощей, притаскивали их на кухню и приступали к чистке, засушке и шинковке.
Шарлотта, которая не могла даже чайник вскипятить, пребывала в изумлении.
– Откуда она этого понабралась? – спросила она у Летти, наблюдая, как Анджела деревянной ложкой размешивает в булькающей кастрюльке густой черничный джем.
– Видать, унаследовала по отцовской линии, – невозмутимо сказала Летти, сложив руки на животе.
– Одетта всегда низко метила, – покачала головой Шарлотта.
К концу лета уже невозможно было выйти на заднее крыльцо, не споткнувшись о ряды банок с помидорами, кукурузой и зелеными бобами. Кадушки с огурцами, баночки с вареньем, желе и джемами выстроились на подоконниках, делая окна похожими на витражи. По ночам Шарлотта не могла сомкнуть глаз из-за хлопков взрывающихся консервов.
– Из девочки выйдет прекрасная хозяйка и идеальная жена, – с довольным видом сказала Летти.
– Я бы не стала делать на это ставку, – заявила Шарлотта, критически обнюхав банку с джемом. – Передай печенье.
Зимой Шарлотта наведалась в кладовку за баночкой варенья и не нашла ни одной. Вскоре до нее дошла молва, что племянница и Кайенн Мерривезер «одалживали» ее машину и ездили в Стрингтаун раздавать еду беднякам.
– Видимо, это неизлечимо, – сдалась Шарлотта.
Глава 5
Те, кто продал доктору Адаму Монтгомери старый дом Лестеров, не предупреждали его о соседях – до тех пор, пока сделка не была заключена. К тому времени он уже однажды видел Анджелу Белл – та стояла на огороженной площадочке на крыше – и влип. Ему было не выбраться, как мухе из куска янтаря.
– Беллы – одно из старейших и самых состоятельных семейств в округе, – сказала Энн Лестер, попивая чай со льдом на крылечке у доктора Монтгомери.
– Их богатство настолько древнее, что впору пыль с него сдувать, – кивнул ее муж.
– Однако из них не выжмешь ни гроша – ни на нужды церкви, ни на благотворительность.
– Скорее вскроют себе вены, чем откроют чековую книжку.
– И вообще с точки зрения нравственности они… – Энн Лестер сделала многозначительную паузу и повертела висевшее на шее жемчужное ожерелье, – …небезупречны.
– Обычное отребье, только с деньгами, – объявил Джадж Лестер.
Джадж Лестер работал в банке, а вовсе не в суде, [9]9
Имя Лестера совпадает с английским словом «judge», что означает судья.
[Закрыть] но это ничуть не мешало ему выносить вердикты направо и налево. Можно только восхищаться прозорливостью его родителей, так удачно подобравших имя.
– Наследственные богачи – это уже не просто люди с деньгами, – чопорно резюмировала Энн Лестер.
Доктор Адам Монтгомери, у которого деньги завелись так недавно и были такими свеженькими, что на них еще краска не просохла, прекрасно понимал, что женщина имела в виду.
Дом раньше принадлежал дядюшке Джаджа Лестера, старому холостяку, который отошел в мир иной во сне, с блаженной улыбкой на лице, с собственной экономкой в постели и литровым «Джеком Дэниелсом» на прикроватном столике. К счастью, Джадж нашел бутылку еще до того, как прибыл шериф, так что репутация Лестеров осталась незамаранной. Происходя из рода, где мужчины традиционно были морально несостоятельны, он положил немало сил на поддержание собственного пристойного имиджа.
Лестеры продали молодому доктору старую развалюху со всеми потрохами, включая шкафчик со спиртным. Крыша протекала, полы скрипели, а в затхлых комнатах было темно, как в могиле, но на расстоянии дом смотрелся грандиозно. Для Адама Монтгомери симпатичный фасад всегда был важнее перекошенного фундамента.
У Адама Монтгомери были светлые волосы и голубые глаза с поволокой, которые, если доктор был приятен собеседнику, могли сойти за раздумчивые. Его фигура идеально подходила для того, чтобы носить строгие костюмы, да и рост был превосходный. Слегка задрав подбородок, он мог взирать на большую часть человечества сверху вниз.
Он въехал в особняк, как рак-отшельник, [10]10
Рак-отшельник находит и занимает пустые раковины моллюсков. Когда раковина становится ему мала, он бросает ее и находит другую.
[Закрыть] и не стал ничего менять, разве что убрал букву «Л» с латунной дверной ручки, да и то лишь через год.
Когда местные жители проходили мимо и видели доктора Монтгомери сидящим на крылечке: с довольным видом, зажатой меж пальцев сигарой и раскрытой книгой на коленях, – они лишь качали головами. Все до единого считали, что для молодого холостяка поселиться в доме холостяка старого – дурной знак. Но как только Адам чувствовал, что в одиноком житье есть свои (и немалые) прелести, он тут же откидывал крышку карманных часов и смотрел на портрет своей утонченной невесты – и эйфории как не бывало.
План был такой: он обустроится на новом месте, приведет в порядок дом, получит из рук в руки от уходящего на покой прежнего доктора прибыльную медицинскую практику, и тогда к нему присоединится его нареченная. В отношении этого плана, как и в отношении поставленных целей, Адам был непоколебим. Главными его ориентирами в жизни были твердость и стабильность. Никаких отступлений и маневров.
Так что, обнаружив Анджелу Белл, лежащую на его клумбе с раздвинутыми коленями и дышащую как гончая после охоты, он был захвачен врасплох.
– Бог мой, – сказал он, присев на корточки, – да вы рожаете!
Когда Анджеле было семнадцать, она обнаружила, что беременна. Шарлотта возлагала всю вину на излишнюю филантропию племянницы.
Если бы в тот год шла война, Летти могла бы нацепить Анджеле на палец кольцо и сказать всем, что отец отбыл на службу. Затем, через подобающий срок, они с Шарлоттой объявили бы его погибшим при исполнении. Может, даже наградили бы его медалью, посмертно. Но войны не было – по крайней мере, никакой серьезной войны, о которой было бы известно в Липерс-Форке. Так что все в округе знали: Анджела пошла по семейным стопам – решила обойтись без семьи.
Как она попала в щекотливую ситуацию – не секрет. Анджела была дикой и необузданной, как уличная кошка. Кто отец – это вопрос поинтереснее. Но как бы там ни было – в одном сомневаться не приходилось: если можно себе представить женщину, начисто лишенную респектабельности, то это Анджела. Впрочем, среди Беллов респектабельность никогда и не ценилась высоко.
В те времена девушка, попавшая в беду, уезжала рожать в другой город, а если у ее родителей водились денежки – то и на другой континент. Иногда вместе с ней ехала и мать, и по возвращении они выдавали младенца за братца или сестренку юной мамаши. А иногда нет. Так или иначе в хороших семьях не рожали незаконных детей дома, а тем более на клумбе.
От боли было трудно дышать, Анджела запустила пальцы в рыхлую землю, словно корни. Запрокинув голову, она хохотала, как безумная. Вместе с туманными представлениями о морали Анджела унаследовала от Беллов смех. Если бы супруга Дьявола обладала чувством юмора, она бы хохотала, как женщины из семьи Белл. Доктор Монтгомери только оторопело таращился на нее. Одержимость бесами они в Гарварде не изучали, вот он и растерялся.
– Сделай что-нибудь! – прошипела Анджела.
Скинув свое пальто, он аккуратно прикрыл им ее голые коленки. Анджела поглядела на него как на идиота. Хоть рожать ей прежде и не доводилось, она подозревала, что акушерская помощь заключается не в заботах о благопристойности.
Прежде он видел ее лишь мельком, но даже на расстоянии она подвергала его принципы испытанию. Темные волосы, глаза как вишни и губы, от которых невозможно отвести взгляд. Адам принадлежал к числу мужчин, поклонявшихся обновленной святой троице: добропорядочность, деревня и деньги. Но в тот момент он почувствовал, как все эти устои зашатались. Он окинул Анджелу взглядом, и где-то внутри его тела стал разгораться жар. Он хотел эту женщину, хотел заполучить ее, владеть ею, чтобы она принадлежала ему и только ему.
– Я думала, ты врач, – пропыхтела она, вырывая его из дымки грез.
Откровенно говоря, он совсем позабыл о профессиональных обязанностях.
– Подождите, я сейчас принесу свою сумку, – пробормотал он, поднимаясь..
– Какого черта ты там забыл, в этой сумке?
Если уж начистоту, то ответ был – смелость. Однако было не время расписываться в своей неуверенности.
Нельзя сказать, чтобы медицина давалась Адаму легко и естественно. Он не имел к ней природной склонности. Уже больше месяца как он перебрался в Липерс-Форк, и до сих пор не принял ни одного пациента в одиночку, без прежнего доктора в качестве подстраховки. Его мутило от запаха йода, от вида крови дрожали коленки, а в чрезвычайных ситуациях он окостеневал что твой мертвец. Иными словами, он считал, что от больных одна только головная боль.
Адам стал врачом по той же самой причине, по которой делал всё в жизни – ради движения вверх. Он не принадлежал к высшему обществу по праву рождения – и этот факт чудовищно его раздражал. Его отчим был из толстосумов, а мать – нет. Он ни разу не видел своего настоящего отца и не стеснялся облегчения, которое испытал, узнав о его смерти. Если бы отец был жив, то в тот день, когда у Анджелы Белл прямо на клумбе отошли воды, Адам Монтгомери делал бы колбасу.
У сына мясника было четыре пути, чтобы выбраться со скотобойни: бизнес, юриспруденция, медицина или удачный брак. Адам был недостаточно зубаст для юриспруденции и слишком мягкотел для бизнеса, так что оставалось только два варианта: медицина и женитьба.
То, что в качестве лестницы наверх приходится использовать человеческие страдания, его не смущало. Вот если бы только работа была хоть немного почище…
Анджела Белл и в обычных-то обстоятельствах недолюбливала нерешительных ротозеев, а уж тем более когда пыталась произвести на свет дирижабль. Она вцепилась вымазанными в земле пальцами в его белую накрахмаленную рубашку и притянула Адама к себе.
– Ты сможешь! – процедила она сквозь стиснутые от боли зубы. – Я знаю, у тебя получится!
И вот, воодушевленный возлагаемыми на него ожиданиями, Адам закатал рукава и попытался вести себя по-мужски.
– Тужьтесь! Сильнее! – велел он, когда подошел срок.
– Не могу я сильнее! – вскричала Анджела, сминая затылком его ландыши.
– Еще как можете! – настаивал он.
Адам Монтгомери не сомневался: если Анджеле понадобится, она сумеет сбить Луну с орбиты. Недаром она была самой сильной женщиной из всех, кого он встречал.
Глава 6
У дочки Анджелы были карие глаза шоколадного оттенка, мягкие черные кудряшки и кожа цвета подрумяненного миндаля. И пахло от нее карамелью. Когда Анджела брала ее на руки, малютка таяла от счастья. Ее так и хотелось лизнуть – такая она была конфетная.
Все тревоги оказались напрасны: быть матерью оказалось для Анджелы столь же легко и естественно, как дышать. Куда бы она ни пошла, повсюду она брала с собой младенца, и, ничуть не смущаясь, кормила его грудью прямо на ступенях муниципалитета.
Для большинства мужчин кормление грудью выглядело священнодействием, однако женщинам все представлялось в совершенно ином свете. Энн Лестер созвала экстренное собрание Благотворительной организации женщин-христианок, чтобы за сандвичами и фруктовым чаем обсудить вопрос о богохульстве.
– Сборище драных кошек возле мусорного бака, – прокомментировала Шарлотта, указав Летти на цепочку машин, выстроившихся на подъездной дорожке Лестеров до самого крыльца.
Стоило только религиозным дамам собраться больше двух, как Шарлотта тут же лишалась тех крупиц веры, какие у нее еще оставались.
– Сама по себе вера еще ничего, но вот верующие… Если бы все они в одночасье испарились, Бог бы только выиграл, – пробурчала она, уткнувшись в газету.
– Не стоит выплескивать вместе с водой и ребенка, – напомнила Летти.
Затем, воздев очи к небесам, она беззвучно помолилась за языческую душу Шарлотты и на всякий случай напомнила Богу: если Он когда-нибудь вздумает поразить Шарлотту молнией, пусть постарается не задеть ее благочестивую домработницу.
Сколько наседки из Благотворительной организации женщин-христианок ни лезли вон из кожи, чтобы запретить кормление грудью в общественных местах, у них так ничего и не вышло. Ни один из членов городского совета не смог заставить себя произнести на слушаниях слово «грудь». А поскольку объявить вне закона просто «кормление» они не могли, вопрос был снят с повестки дня.
Глава 7
Старый доктор наконец передал преемнику все дела, и Адам унаследовал увитую плющом кирпичную клинику, пациентов, медсестру-ассистентку и ее африканские фиалки. С фиалками у Адама сразу возникли проблемы.
Горшки с приземистыми мелкими цветочками, которыми был плотно заставлен каждый подоконник, явно противоречили строгому, спартанскому стилю приемной. Белые фиалки оккупировали окно в смотровой, а сиреневые пялились на Адама в туалете. Он же скорее видел себя доктором с благородной пальмой. Или, на худой конец, доктором с филодендроном двоякоперистым. Африканские фиалки никак не вписывались в его имидж.
– От них много грязи, – заметил он, разглядывая увядшие лепестки на полу и разводы на подоконнике после полива.
– От всех живых существ много грязи, – сухо проинформировала его сестра Маршалл.
До этого сестра Маршалл несколько лет проработала в школьном медкабинете, но ей это наскучило – ее медицинским талантам негде было развернуться. Ей бы куда-нибудь на фронт, на передовую! День без крови и тяжелых пациентов она считала потерянным.
Для сестры Маршалл работа была подобна военной кампании. В приемной все было продумано до мелочей – как в планах генштаба. В холле из всего имущества было только четыре простеньких стула и латунная плевательница. На оштукатуренных стенах ни одной картины. Только один журнал мог скрасить пациентам ожидание своей очереди, да и тот – «Альманах фермера». Но вообще подразумевалось, что ждать пациентам не придется.
Единственной пламенной страстью сестры Маршалл (кроме медицины, разумеется) были фиалки. Она заботилась о них с удивительной нежностью, прищипывала их непослушные листья и удобряла чуть ли не по часам.
По мнению Адама, фиалки были символом мещанства. В Липерс-Форке в каждой семье среднего класса на кухонном окне непременно стоял хоть один цветок. Адам не желал выглядеть простым обывателем, но и приказать сестре Маршалл избавиться от фиалок он не мог – пороху не хватало.
Значит, нужно было их уничтожить, иного выбора не оставалось.
Каждую пятницу сестра Маршалл брала две большие банки из-под маринованных огурцов, наливала туда воды, насыпала удобрения и оставляла на кухонном столе до понедельника, чтобы смесь настоялась. Каждую пятницу вечером, стоило только сестре Маршалл уйти домой, доктор Монтгомери принимался колдовать над водой.
Вскоре ухудшающееся самочувствие фиалок стало главной заботой жителей Липерс-Форке. Каждый пациент, придя в клинику, начинал с того, что щупал безжизненно обвисшие листья, тыкал в землю пальцем и выносил свой вердикт: «Слишком много солнца. Слишком мало солнца. Слишком много воды. Слишком мало воды. Слишком много удобрения. Слишком мало удобрения». Некоторые пациенты предпочитали ждать приема на крыльце – из опасений, что напасть, скосившая фиалки сестры Маршалл, может оказаться заразной.
Собственное бессилие и неспособность помочь бедным цветочкам поразили сестру Маршалл в самое сердце. Она пыталась лечить их от клещей и мучнистого червеца. Сменила удобрения и ходила по клинике с градусником, проверяя, не сквозит ли из какой-нибудь щели. Она поворачивала горшки на подоконниках то так, то эдак и вполголоса разговаривала с растениями. Но сколько бы сил она ни вкладывала в свои фиалки, они неуклонно продолжали вянуть.
Сестра беспомощно наблюдала, как из ее цветов медленно утекает жизнь. При этом что-то уходило и из нее самой. Она всегда считала, что быть медицинской сестрой – это больше чем профессия. Это призвание. Она верила, что является ничуть не менее важной частью исцеления, чем всяческие пилюли и процедуры. Но с недавних пор она начала сомневаться в себе. Что она может противопоставить всем невзгодам и страданиям мира, если даже спасти свои любимые растения ей и то не под силу?
– Анджела, проходите, – крикнули в окошечко регистратуры. – Доктор Монтгомери ждет вас.
Придерживая младенца у бедра, Анджела прошлепала мимо сестры Маршалл босиком в смотровую. Когда они с малюткой проходили мимо застекленной стены кабинета, Адам с нарочито сосредоточенным видом уткнулся в толстую медицинскую энциклопедию, наугад открытую на статье про «гниль джунглей». [11]11
Грибковое поражение промежности.
[Закрыть]
Затем он направился к зеркалу и целых пять минут расчесывал светлую шевелюру и изучал собственное отражение. Удовлетворившись увиденным, он наконец вышел в смотровую. Анджела Белл сидела на трехногом табурете, босая, колени раздвинуты, как щипцы для колки орехов.
– Ей уже шесть месяцев, время планового осмотра, – сказала она, вручая девочку доктору. – У ней все не болит.
– У нее, – строго поправил Адам. – У нее ничего не болит.
– У нее ничего болит, – эхом отозвалась Анджела.
Она произнесла это таким тоном, что Адаму стало неловко: как будто это он выразился неграмотно, и она его поправляет.
Пока он слушал, как бьется сердце девочки, Анджела играла с медицинскими инструментами. Прижала язычок деревянным шпателем и стала изучать свое горло по отражению в крышке металлического контейнера для кипячения. Встряхнула градусник и измерила свою температуру. Потом схватила резиновый молоточек Адама и постучала себе по коленке.
– Ну и видок у вас! Похоже на лихорадку, – сказала она, дрыгая в воздухе длинной голой ногой.
– Просто жарковато, – ответил он, прикладывая стетоскоп к груди ребенка.
Адам почувствовал как черные глаза Анджелы изучающе буравят его жилет и галстук, виднеющиеся из-под белого халата.
– Вам было бы куда удобнее, если бы поснимали половину одежек, – резюмировала она.
Адам открыл было рот, но ничего не сказал.
Найдя камертон, Анджела брякнула им по стойке, а потом провела прохладным вибрирующим металлом по губам и вдоль шеи. Когда он с гудением скользнул мимо отсутствующей верхней пуговицы на платье прямо в вырез, она поежилась.
– Наверное, призрак прошелся по моей могиле, – сказала она, ее руки покрылись мурашками, а соски сжались и затвердели, как бриллианты.
Резко отвернувшись, Адам навис над медицинской картой младенца, глаза зажмурены, дыхание учащенное, как у вволю набегавшейся собаки.
Обследование продолжалось почти час, причем всё это время Адам отчаянно пытался сосредоточиться на ребенке и не обращать внимания на мать. Наконец он вынес вердикт.
– Она совершенно здорова, – произнес он, намыливая руки над раковиной.
– Я же так и сказала, – кивнула Анджела и вскочила с табуретки.
Склонившись над смотровым столом, она поцеловала дочурку в голый животик.
– Какая ты у меня умница, – проворковала она, встряхивая над младенцем мягкими шелковистыми волосами. – А мы ведь знаем, что хорошие девочки получают в награду – по одному поцелую на каждый день недели.
Девочка пищала и лягалась, а Анджела осыпала ее тельце поцелуями. При виде этих двоих сердце Адама сжималось до боли. Анджела за пару минут превратилась из шаловливой девочки в женщину, и он в этот миг желал ее еще больше. Он хотел придавить ее к стене и с силой прижаться к ее лицу своим. Хотел сорвать с нее платье и обхватить ладонями набухшие груди…
– А как насчет наших сосалок? [12]12
В Америке существует традиция: врач-педиатр после осмотра, как будто в награду, дает ребенку конфету.
[Закрыть] – поинтересовалась Анджела.
Покопавшись в кармане, Адам извлек два леденца.
Анджела схватила конфеты и была такова, а он еще несколько секунд стоял с протянутой рукой. Она уже почти миновала приемную, когда ее вдруг окликнула сестра Маршалл.
– Это случилось в одночасье, – промолвила женщина, гладя на свои умирающие фиалки.
Вручив младенца медсестре, Анджела выплюнула вишневый леденец и положила его на столик, на обложку «Альманаха фермера». Адам наблюдал за ней в окошко регистратуры. Анджела взяла горшок в руки, прикрыла глаза и прижалась щекой к увядающим листьям, будто они шептали ей что-то.
Подняв веки, Анджела уставилась прямо на Адама.
У него пресеклось дыхание.
– Унесите цветы домой, – сказала Анджела забирая дочку у медсестры. – Смените землю и поливайте дождевой водой. Через месяц оклемаются.
– Но я уже пятнадцать лет держу фиалки в клинике, – возразила сестра Маршалл, качая головой. – Им всегда здесь нравилось, они любили это место.
– Когда любим мы и когда любят нас, – сказала Анджела, – это не всегда одно и то же.
Оторвав липкий леденец от журнала, Анджела снова сунула его в рот и босиком пошлепала к двери, придерживая ребенка у бедра.
После Анджелы Адам принял еще троих пациентов – больное горло, повышенное давление и воспалившаяся рана на руке. В обычных обстоятельствах он бы управился со всей троицей за час, мельком скользнув по именам на карточках и совсем не заглядывая в лица. Его работа была сродни ремеслу механика: знай себе устраняй поломки. Адаму казалось, что, если бы больные могли принести свои болезни в починку, словно прохудившиеся ботинки в обувную мастерскую, медицина была бы идеальной профессией.
Но в тот день в его кабинете незримо витал дух Анджелы. Пару раз ему казалось, что она все еще сидит, широко раздвинув ноги, на трехногом табурете возле смотрового стола и наблюдает за ним. Мысли о ее расставленных коленках и языке, перекатывающем леденец, произвели на его манеру общения с пациентами глубокий эффект.
Он взял у Букера Эрхарта из горла мазок, просто чтобы удостовериться, что это не дифтерит. Сообщая Хетти Тейлор новость о том, что давление у нее слегка повышено и что ей следует отказаться от бекона, он доверительно накрыл ее ладонь своей. Пациент с воспаленной рукой звался Лероем Стинсоном. Отправившись ночью на рыбалку под мост, он каким-то образом умудрился насадить на крючок вместо наживки самого себя. Лерой и сам не был уверен, отчего это: то ли от крючка, то ли от ржавого рыбацкого ножа, которым он пытался этот крючок вырезать, – но рука у него раздулась, как у Попая. [13]13
Глуповатый морячок Попай – персонаж старой американской серии мультфильмов. Изображался с огромными, непропорционально развитыми ручищами.
[Закрыть]
– Если в ближайшее время улучшения все-таки не будет, – сказал Адам Лерою, провожая его до дверей, – обязательно позвоните мне домой.
Медсестра Маршалл и девушка в регистратуре вскинули брови и переглянулись.
Ближе к вечеру Адам заснул у себя в кабинете, прямо за рабочим столом, положив голову на руки и пуская слюни на медицинскую карту Букера Эрхарта. Видимо, неожиданное сострадание вычерпало его силы до дна. Его разбудил бой курантов на здании муниципалитета. Он пригладил растрепанные со сна волосы рукой, проклиная Анджелу Белл. Даже когда ее не было рядом, он чувствовал, как она толкает его на путь, по которому Адаму идти не хотелось.
