Текст книги "Ответная месть"

Автор книги: Паула Гослинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

14

– Мне кажется, у меня кое-что есть, – сказала Дэйна.

– Леди, у вас есть все, что надо, насколько я понимаю, – сказал Хэрви Нилсон, мечтательно глядя на нее. – Давайте поработаем двадцать минут – а затем сделаем перерыв. Я думаю, Гавайи – это будет неплохо.

– А я думала, что ты – полицейский, – сказала Дэйна. – Ты, наверное, что-то вроде ученика?

– Да, я только учусь – и хотел бы побольше узнать про тебя.

Дэйна вздохнула и отвернулась от экрана, где просматривала микрофильмы.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать восемь – и я в расцвете сил, – сообщил Нилсон, поднимая подбородок, чтобы скрыть излишний жирок под ним.

– Ты, должно быть, много смотришь телевизор.

– Да я к нему почти не подхожу, – запротестовал Нилсон.

– Тогда почему наш разговор звучит, будто титры из фильмов студии «Уорнер Бразерз»? – спросила Дэйна. – Ты слишком молод, чтобы смотреть старье по утрам в субботу.

– У меня есть занятия поинтереснее по утрам в субботу, – заносчиво парировал Нилсон.

– О, Бог мой, ты что, король спитбола[5]5
  От слова «to spit* – плевать.


[Закрыть]?

– Не совсем. – Его раздражало, что она его ни во что не ставит. Однако она не отказывала прямо. Обычно до сих пор, когда он затевал флирт с женщинами, ему либо давали оплеуху, либо сразу принимали его. Эта черно-белая диспозиция утомляла и уже была неинтересна.

– Прости, если разговор тебе прискучил…

Дэйна снова повернулась к экрану.

– Я этого не сказала.

– Ну тогда… – воодушевился он.

– Но здесь не место.

– Назови место – только назови. – Он наклонился немного вперед. Некому было их услышать, и если только она…

– Портер-авеню, 328.

Нилсон озадаченно выпрямился:

– Где это, черт возьми?

– Это адрес ассоциации «Неугасимый свет» в Вашингтоне. Это тот же адрес, что дан здесь для «Бостон Футвеар», организации, которая принадлежит «Кардинал Энтерпрайзерз», – а она сдает в аренду помещение миссии здесь, в Гэнтэме. Итак, у нас есть совпадение! Теперь нам нужно выяснить, кому принадлежит «Кардинал Энтерпрайзерз». Это должно быть в разделе «К»…

– Мои поздравления, – сказал Нилсон и, развернув ее на крутящемся стуле, поцеловал. Когда он завершил поцелуй, взглянул на нее и широко улыбнулся, ожидая комплиментов.

Она встала.

– Я думаю, раздел «К» выше на один ряд. – И она пропала за полками.

– Черт, – пробормотал Хэрви.

Вот так вот. Он сделал свой лучший выстрел – и промахнулся. Ну что ж. Не стоит больше пытаться. Она фригидна, он понял. Определенно, фригидная девица. Но проблема состояла в том, что он все же чувствовал: под этой непроницаемой холодностью играет огонь. И еще было впечатление чего-то хрупкого, что легко разбить. Это беспокоило его. А также беспокоило и то, что это беспокоило его. Потому что он никогда не думал так долго и напряженно о женщинах, которые ему нравились. По большей части то были женщины, которых он встречал в барах или с которыми знакомился на вечеринках. Эти женщины делились на тех, с которыми можно сразу отправляться в постель – и которых до постели не доведешь. Если усилия оправдывали себя, то он шел с ними; если нет – то лучше в следующий раз, мальчик; хорошо, Хэрви?

Но эта волновала его. Она была совсем другая.

Он нашел ее за стеной полок с закрытыми глазами.

– Эй, – сказал он. Может, ей плохо – и поэтому она не ответила на его поцелуй? – Ты о'кей?

Она открыла глаза:

– Запоздалая реакция?

– О, я забыл, – скромно и честно ответил он. Он подошел к ней поближе. – Ты уверена, что это все, что может быть между нами? Я знаю, я чересчур настойчив, но…

– Могу я говорить с тобой откровенно, Хэрви Нилсон? – прервала она его.

Он встревожился: ни одна девушка еще не говорила с ним откровенно. Он был Хэрви-Для-Хорошего-Времяпрепровождения.

– Конечно, – осторожно сказал он.

– Мне тридцать четыре года. Это не мешает тебе?

– Нет, даже лучше, – сказал он. – Мне нравятся женщины постарше. – Это было не совсем правдой. – Не то чтобы ты…

Она игнорировала его слова и продолжила. Похоже было, она любила полную откровенность. Это хорошо, подумал Хэрви, потому что я не совсем понимаю, что происходит.

– Я только что пережила отказ одного мужчины, – сказала Дэйна. – Я обижена, мне нужна поддержка. Но я здесь – временно, и не заинтересована в долговременных отношениях. У тебя есть определенная привлекательность животного плана. И потом, мне нравится твой лосьон после бритья. Мы могли бы с тобой вечером пообедать и обсудить все это – или оставить раз и навсегда. Твое решение?

Он воззрился на нее. Вот мозги, подумал он, она, видать, из этих умных женщин. А может, она смеется над ним? Однако не видно было, чтобы смеялась. Выглядело так, будто она говорит правду. Она была похожа на учительницу, в которую он втрескался в десятом классе, мисс Джонсон, красивую и недостижимую. Он готов был бы умереть, чтобы услышать от мисс Джонсон такое предложение. Он не мог отказаться. Да, Хэрви, попал в переделку, – он понял это. И эта беда – вот она, в ее глазах.

– Мне всегда хочется есть около восьми, – сказал он.

– И прекрасно. А теперь можешь помочь мне в разделе на «К»?

– Кто бы мог тебе отказать? – Он готов был разорвать мерзавца в клочья.

– Не важно. – Она двинулась дальше, пробегая пальцами картотеку.

– Наверное, я должен быть благодарен ему, так?

Дэйна повернулась к нему:

– Нет, это я должна быть благодарна. Ты – мерзавец, Хэрви?

– Нет! – Он был неприятно удивлен.

– Я имею в виду, ты груб и изменяешь женщинам?

Теперь он стал что-то подозревать.

– Кто тебе наговорил про меня?

– Ответь на вопрос.

– Может быть, немного, – признался он. Она вывела его из равновесия. Что с ней такое? – Послушай, я не претендую на то, чтобы быть идеалом, но я никогда не обещаю зря, так…

– Это хорошо, – сказала Дэйна. – Это честно. Ты – именно то, чего я заслуживаю. – И она продолжала разбирать карточки.

– Мне кажется, меня здесь оскорбили, – после некоторого раздумья сказал Нилсон. – Наверное, нам лучше не обедать вместе.

– Как скажешь. – Она, кажется, не была огорчена и таким поворотом событий. Хэрви почувствовал себя вовсе не в своей тарелке. Ему никогда не приходилось сталкиваться с таким отношением. С женщинами иметь дело просто, это каждому известно. Ты врешь – они врут, все врут, и все хорошо. Это – игра. Разве нет?

– Так что ты имеешь в виду, говоря, что «заслуживаешь» меня? – потребовал он ответа.

Она приподняла свои красивые плечи.

– Ты же собираешься оскорбить меня, – небрежно сказала она. – Использовать и бросить.

– Вовсе нет! – Он никогда не был сердцеедом. Иногда ему говорили, что это оттого, что у него самого нет сердца, но это неправда. У него есть сердце – просто он не позволяет ему вольничать.

Она обратила на него свои большие глаза с поволокой, и он почувствовал, как задрожали у него колени.

– Нет, ты собираешься. И думаю, я буду этому рада. Ты понимаешь? Это будет значить, что я выйду на волю – вновь стану женщиной, тебе что-нибудь понятно?

– Ни хрена, – обиженно сказал он. – Но обед, я вижу, не состоится.

– О'кей. – Она пожала плечами и повернулась к полкам. Затем снова беззаботно заговорила: – Кто этот высокий, красивый белобрысый детектив… его стол в углу кабинета? Кажется, его имя Эдди или…

– А, понятно, это он, наверное, оскорбил тебя, – быстро среагировал Нилсон. – Эдди Клански – совершенный мерзавец с женщинами, тебе нужно держаться от него подальше. Если тебе хочется, чтобы тебя «использовали», как ты говоришь, то тебе лучше иметь дело со мной. Мне ты можешь верить.

Она посмотрела на него. Он смотрел на нее.

Она начала смеяться.

– Раньше ты никогда не смеялась, – сказал он.

– Да, – согласилась она.

Он смотрел на нее в изумлении. И, чем большее затруднение он испытывал, тем больше она смеялась. И он сам начал смеяться, хотя ничего не понимал: эта девица, определенно, сумасшедшая, – и нужно бы не иметь с ней дел, но он уже не мог. Не мог. Внезапно раздалось покашливание, и они оба вскочили.

– Простите, есть здесь офицер Нилсон?

– Я, я Нилсон. Так я думаю, – добавил Нилсон, стараясь прийти в себя.

– Вам звонят. Думаю, это срочно. Что-то о вашем профсоюзе.

Нилсон посмотрел озадаченно:

– Федеральная полиция звонит мне? Сюда?

Служащая извиняющимся голосом сказала:

– Я не знаю, но они говорят что-то о… забастовщике*, которого застрелили. Может быть, вам лучше поговорить с ними самому.

Нилсон уставился на нее, а затем бросился к телефону. Женщина посмотрела на Дэйну, та стояла с побелевшим лицом: смех в один момент слетел с ее губ.

– Я ничего не знала о том, что полиция бастует, – проговорила женщина. – А вы знали?

15

Они не разрешили ему сидеть, пока не был проявлен рентгеновский снимок.

– Да взгляните, я могу двигать пальцами! – протестовал он, но они лишь улыбались, потом сказали «Теперь отдохните».

Ослепляющая операционная лампа все еще била в глаза, * Страйкер – в переводе «забастовщик», глаза слезились, и он вытирал их здоровой рукой. Он попросил одного из врачей выключить свет. Этого было нельзя, поэтому они чуть подвинули стол, на котором он лежал, – но это не помогло.

Слезы катились и катились.

Появился Пински и стал рядом.

– Поймали? – спросил он, уже зная ответ, потому что хорошо знал Пински и прочел все в его глазах. – Проклятие! – И Пински согласно кивнул. – А Тос?

Пински открыл было рот, закрыл его – и вновь открыл.

Говорил он хрипло, и ему пришлось откашляться.

– Его оперируют.

– Значит, он жив.

– Да, жив. – Слово «пока» будто висело в воздухе и было явственно видно в ярком, безжалостном свете. Пински тяжело сглотнул.

– Пуля пробила череп и мозг, но они говорят, что надежда еще есть.

– Значит, не задета функциональная часть, – вставил интерн, который следил за Страйкером, пока проявляли рентгеновский снимок. – Наверное, он счастливчик. С какой стороны черепа?

Страйкер поднял здоровую руку и показал на себе, так, как он это помнил. Интерн кивнул.

– Явно счастливчик, – повторил он, однако, с сомнением в голосе и поднялся. – Пойду посмотрю, что там с рентгеном. – Он вышел.

Страйкер посмотрел на Пински.

– Вы искали?

– Все еще ищем. Прочесали улицу и взяли всех, кто был в тот момент. Хэрви все еще там.

– Это хорошо: Нилсон стал хорошо работать, сукин сын.

– Да, и Дэйна в приемной, просится.

– Держи ее там.

Он поморщился. Ему вкололи что-то обезболивающее. Плеча он почти не чувствовал. Остальное болело.

– Мы встретились с Риверой на Френч-стрит, а потом заехали попить кофе. Уже садимся в машину, и тут – бам! – выстрелы, и ниоткуда. Из винтовки, значит. Должно быть так, поскольку никого в поле зрения. – Он ответил на свой собственный вопрос. – Грязный подонок…

– Лежи, лежи, поменьше волнуйся, – сказал Пински.

– В кого из нас он целился?

– Какая разница? Попал в обоих.

Страйкер сжал левый кулак, почти наслаждаясь тупой болью, которая волной переходила через его плечо.

– За что, Христа ради?

– Если бы мы знали, за что, – мы бы знали и кто, наверное, – сказал Пински, стараясь быть логичным. Это требовало усилий, когда перед ним лежал раненый Страйкер, а в операционной – Тос. Сунув руки в карманы, он подошел к медицинскому столику и изучал стальной поднос, на котором помещались упаковки стерильных бинтов и основательное количество крови Страйкера, впитавшейся в марлевые и ватные тампоны. В лотке лежала пуля, которую извлекли из плеча Страйкера. – Похоже, калибр 7,6.

– Я тоже так думаю, – согласился Страйкер, стараясь повернуть голову и увидеть пулю. Боль пронзила его до уха, поэтому больше он не делал попыток двигаться и все остальные реплики относил как бы к тому безжалостному верхнему свету, который все светил ему в глаза. – Ты бы взял се.

– Сам догадался, – ответил Пински и нащупал в кармане маленький коричневый конверт, в котором лежал его счет за электричество. Отыскав марлевый тампон, он осторожно взял окровавленную пулю и вложил ее в угол конверта, а конверт засунул во внутренний карман пиджака. – Та, что попала в Тоса, слишком сплющена, чтобы по ней что-то можно было определить сразу. Эта – лучше.

– Весьма рад, что и я пригодился, – мрачно сострил Страйкер.

Возвратился жизнерадостный интерн.

– Кость не задета.

– Я же говорил, – проворчал Страйкер. – Могу я теперь идти?

– Нам еще нужно сделать вам обс…

– …К черту. Я – полицейский. По мне уже стреляли раньше. Мне нужно выбраться отсюда, и я подпишу все, что угодно.

– Джек, может быть… – начал было Пински.

– Нет! Я хочу на волю. Мне нужно работать.

Интерн вздохнул.

– Есть преданность работе – а есть глупость. – Он встретился со Страйкером взглядом и сдался. – Хорошо, хорошо, я выпишу вас. Вы не сможете пользоваться больной рукой неделю или больше. И помните: вы потеряли много крови, так что будете чувствовать слабость в течение нескольких дней.

– Я уже терял кровь, – сказал Страйкер.

– Ах да, я забыл: вы – крутой большой коп. Так что насчет шока вам тоже известно.

Ослепленный операционной лампой над головой. Страйкер снова видел невыносимо долгий, ужасный момент, когда пуля попала в Тоса, и вся машина была залита его кровью, кровь была повсюду, как этот свет…

– Да, я знаю насчет шока, – согласился он.

В комнате рядом с операционной он выбрал себе стул с прямой спинкой – чтобы не расслабиться и не заснуть. Дэйна была рядом с побелевшим, как и у самого Страйкера, лицом, слишком потрясенная, чтобы разговаривать, – за что он был ей безмерно благодарен. Теперь она выглядела просто хорошенькой девочкой – вот и все. Шок ограждал его от всех прочих забот – и он был благодарен и за это. В голове слабо шевелилась мысль, не возмездие ли это все за то… за что, он даже не пытался сформулировать. Он только знал, что это как-то связано с Кейт и с предательством. Пински сидел на софе напротив, делая вид, что читает газету. Он вскакивал каждый раз, когда нечто белое мелькало в дверном проеме.

Дэйна чувствовала себя в этой ситуации совершенно чуждой, ненужной. Эти мужчины свыклись с необъяснимыми случаями насилия, она – нет. Хотя внешне она выглядела такой же спокойной, как и остальные, это было не спокойствие, а отупелость, вызванная шоком; так уже было с ней, когда умер Петер. Она казалась и тогда мужественной и спокойной, но это было спокойствие замороженной, что не делало ей чести. Она не желала, не старалась – просто на нее нашло, и она ничего не могла поделать. Ходила, говорила, что-то делала – и ничегошеньки при этом не ощущала и не думала.

Когда кто-то наконец вошел, это был Нилсон.

– Как он? – спросил Нилсон.

– Мы ожидаем известий, – сообщил Пински.

– Со мной все в порядке, спасибо, – сказал Страйкер.

Нилсон посмотрел на него:

– Да, я знаю, что ты – в порядке, я уже спросил внизу. Ты выглядишь ужасно.

Страйкер пожал плечами и тут же пожалел, и Нилсон участливо поморщился.

– Тебе пока нужно быть осторожнее, правильно?

– Правильно, – согласился Страйкер. – Вы нашли что-нибудь?

Попытка Нилсона изобразить веселость не удалась. Он сидел возле Дэйны, но не смотрел на нее: оперся локтями о колени, потер ладонями лицо.

– Ни хрена, кроме пятидесяти использованных кондомов и двух тысяч старых пивных банок. – Он расстегнул пиджак и откинулся на спинку стула. – Мы нашли, откуда он стрелял… Или, по крайней мере, мы так думаем. С верхнего этажа заброшенного дома. Отпечатки пальцев на рамах, отпечатки ног в пыли. Экспертиза на седьмом небе: ползают там в паутине, разговаривают с пауками, привлекли к показаниям крыс. Но, конечно, крысы не доносят на крыс, верно?

– А гильзы?

– Подобрал. Я имею в виду: не я – он подобрал.

Пински бросил газету на стол:

– В самом деле?

Нилсон пожал плечами:

– Мы нашли место, куда они падали. Но их там не было – и они не могли закатиться куда-то. Поверь – мы смотрели как надо.

– Это очень интересно, – заговорила Дэйна. – Кто-то, кто знает точно, чего нельзя оставлять после себя… да еще спокойно, не торопясь, собирает гильзы.

– Кто-то, кто любит убивать копов, – добавил Нилсон. – Иисус, как бы я хотел встретить этого мерзавца.

Другие уставились на него.

– Ты думаешь, это все тот же? – спросил Пински. – Но я еще даже не отправил пулю на экспертизу.

– Да я нюхом чую, что тот же, – стоял на своем Нилсон.

– А откуда он знает, что мы – копы? – поинтересовался Страйкер.

– Откуда он знал, что Ентол – коп? – в свою очередь спросил Нилсон.

– Ентол припарковался на полицейской площадке, – заметил Страйкер.

– Да, и вы припарковались вблизи ресторана, который посещают все копы. Машина не черно-белая, но совершенно очевидно, что это полицейская машина. Он запросто мог заметить радиотелефон. Все, что от него требовалось, – изготовиться и ждать, пока вы выйдете.

Страйкер вздохнул.

– О'кей, о'кей, – устало кивнул он.

Появился врач, слишком молодой, так что его можно было принять за студента, и слишком невыспавшийся, так что было похоже, что он на ногах с того момента, когда родился.

– Сержант Пински?

Пински кивнул.

– Сержант Тоскарелли прооперирован и находится в отделении интенсивной терапии. Травма менее угрожающая, чем мы предполагали: у него хорошие шансы на выздоровление.

– Спасибо, – сказал Пински. – Большое спасибо.

– Не за что, – отозвался доктор. – В зависимости от… вы, вероятно, сможете увидеть его завтра.

– В зависимости – от чего? – поинтересовался Нилсон.

– От того, как пройдет ночь, – пояснил врач. Он было повернулся, чтобы идти, но надтреснутый голос Страйкера остановил его.

– Вы сказали, что травма менее угрожающая, чем вы предполагали.

– Да.

– Но повреждения есть?

– О, конечно.

– И какого рода?

Юный доктор оперся о дверную раму.

– Эта область мозга отвечает в основном за моторику. Пока он не пришел в сознание, мы не можем знать, что именно повреждено из функций – и что сохранено. В лучшем случае он полностью восстановит двигательные функции организма.

– А в худшем?

– Возможен паралич в меньшей или большей степени, затруднения речи… Как я уже сказал, нужно подождать, – завтра будет известно больше. Мы, однако, надеемся на лучшее.

Страйкер вновь обнаружил, что свет перед ним меркнет.

Пински поднялся и сказал:

– Ну, хватит, – давай я отвезу тебя домой.

– Не понимаю, что со мной, черт возьми, – проговорил Страйкер, вытирая лицо платком.

– Это шок, – мягко пояснил Пински. – Потеря крови. Ты ослаб, понимаешь? Этого следовало ожидать.

– Да, – подтвердил Нилсон, беря у Дэйны пиджак Страйкера и осторожно оборачивая его вокруг забинтованной руки. Он отвернулся, видя, как Страйкер пытается удержать слезы, текущие из глаз. – Шок и все такое. Случается.

– Не со мной! – вдруг разозлился Страйкер. – Черт вас возьми, не со мной!

16

– Наверное, я забыла, как это выглядит, – медленно проговорила Дэйна, когда они с Нилсоном ехали из госпиталя. – Работа за столом, в Вашингтоне, – это не работа на улицах. – Она посмотрела вниз и увидела, что на юбке у нее кровь. Наверное, это капало с повязки или одежды Страйкера, но Дэйна не могла припомнить, чтобы сидела так близко к нему.

Он не подпускал ее близко к себе.

– Держи ее подальше, – сказал он Пински в приемном покое.

Голос его был слаб, но достаточно слышен, чтобы это прозвучало для нее как пощечина. Ни на минуту она не предположила, что это говорилось для того, чтобы уберечь ее от вида крови. Нет, она была убеждена: это говорилось для того, чтобы уберечь себя самого от, как он выразился, эмоциональных проявлений.

Она не слабонервная, и ему стоило бы знать это. А то, что колени ее подогнулись, когда его вынесли из операционной, – его лицо было злым и пристыженным, и белым одновременно – к делу не относится. Просто было невыносимо душно, и она всегда не переносила запах больницы.

Это напомнило ей о Петере – и всех нескончаемых месяцах, когда запах больницы каждый вечер приезжал с ней домой и проникал в каждую комнату. Она не могла даже говорить об этом, о том ужасном, ужасном годе, когда умер ее муж. И не важно, что она сжимала, держала в своих его холодные тонкие ладони: Петер уходил, ускользал от нее дюйм за дюймом, будто исчезал подо льдом в черной воде.

И исчез навсегда.

– Эй! – сказал Нилсон, внезапно заметив слезы на ее лице. – Все хорошо, они же сказали. Они свое дело сделают. – Он вопросительно посмотрел на нее. – Вопрос в том, сделаем ли мы?

– Не думаю, – ответила Дэйна. – Не сегодня, по крайней мере.

– Ужасно, – заметил Нилсон. Он и сам был удивлен облегчению, которое почувствовал. Его утренний энтузиазм значительно поблек после сегодняшних событий, не говоря уже о том, что он в собственных глазах потерял репутацию ненасытного на секс самца. – Так что, высадить тебя возле твоего отеля, или как?

– Да, хорошо… возле отеля – будет хорошо.

Они остановились перед отелем, и он не стал выключать мотор.

– …Послушай, это наше дельце… – неловко вновь начал он разговор. – Может быть, следовало бы продолжить?

– Ты хочешь продолжить?..

– Черт, нет… я просто даю тебе шанс прийти в себя, так ведь? – Он взглянул поближе в ее лицо. – Я имею в виду, ты так расстроена этим случаем, и что в Джека стреляли…

– Причина не в том. То, что ты видишь в моем лице… это – когда женщина начинает… воз… рождаться.

– Это как бабочка выходит из кокона, так? – Он надеялся, что она рассмеется, но она не улыбнулась.

– Ты сказал, что я могу доверять тебе? – спросила она.

Он нахмурился:

– Да, верно: до определенной степени ты можешь. Я – не подонок, но, с другой стороны, я и не ангел. Говорю тебе, я никогда не обещаю или…

– Я хочу, чтобы ты понял, – заговорила она. И рассказала ему все о Петере и госпиталях, о Гэйбе Хоторне и всех этих пустых годах, которые она заполняла стараниями доказать себе самой, что ей безразличны мужчины. Она даже рассказала, как Страйкер заставил ее понять, что она делает сейчас с собой. Возможность выговориться подействовала на нее очищающе, дурные мысли наконец оставили ее.

Хэрви обреченно слушал: он не привык к исповедям и глупо улыбался, надеясь, что ему придет в голову что-нибудь, что он сможет либо предложить, либо сделать что-то такое, что уладит, разрядит всю ситуацию.

Когда она умолкла, лучшее, что он смог сказать, было:

– Тебе лучше отдохнуть.

Да, он понимал, что его слова совершенно не к месту, но он вдруг почувствовал, что и сам он здесь тоже не к месту.

Она со вздохом пожелала ему спокойной ночи – и ушла.

Он наблюдал, как она вошла в отель: ее внешний вид слегка поблек от усталости, но на нее все еще оборачивались. Она ошеломила и его самого, он вдруг почувствовал головокружение.

Все это слишком для него, подумал он. Ему нравилось, когда все было как бы между прочим, ничего серьезного; он любил свой мир легкомысленным, простым – а тут вдруг приключилась она, с такими глубокими переживаниями – или чем там еще. Он не хотел ее обижать, и никому, хоть сколько-нибудь порядочному, не придет в голову обидеть ее, но, с другой стороны, он пришел к мысли, что он не годится для нее.

Что такое случилось с абсолютным совершенством Хэрви Нилсоном, что он стал сомневаться?

– Черт возьми все это копошение, – громко произнес он, включил мотор на полную мощность и рванул к дому.

По пути он купил пиццу, уселся дома перед телевизором посмотреть старье с Джоном Уэйном, – и удивлялся, почему ему не радостно, как обычно.

Проклятая баба.

В комнате было темно, и только телевизионный экран мерцал из глубины. Страйкер лежал на кушетке, прикрывшись лоскутным одеялом, собственноручным изделием Кейт, а на груди у него лежал кот. Он гладил кота между ушами и морщился, глядя на экран и видя там себя самого, исчезавшего на носилках в подъезде «скорой» местного госпиталя. Перед ним пронесли Тоса – под зловеще окровавленной простыней.

Шестичасовые новости закончились, и теперь он смотрел сообщение о погоде. У него было сердце перевернулось, когда он увидел, что простыней укрыта и голова Тоса: неужели он мертв – и врачи солгали им? Затем порыв ветра откинул угол простыни – и стало видно руку Тоса, лежавшую на носилках. Она дернулась, пальцы подвигались, – Страйкер понял, что покрывало предназначалось для того, чтобы защитить не Тоса, а посторонних наблюдателей от кровавого зрелища.

Девушка, сообщавшая о погоде, выглядела необыкновенно жизнерадостной, хотя предрекала падение давления и осадков. Он на минуту закрыл глаза.

Зазвонил телефон, стоявший возле кушетки, и он вздрогнул от неожиданности. Кот с выражением упрека на морде отошел на дальний край кушетки и начал умываться. Страйкер взял трубку.

– Алло?

– Привет.

– Кейт? Разве у тебя не сегодня доклад?

– Давным-давно закончился, глупый. Прошел на «ура».

– Прекрасно. Хорошая девочка. Я знал, что ты сразишь их наповал.

– Ну конечно, ты же знаешь меня.

Он был так рад слышать ее голос, что чуть было не дал волю слезам, но тут же мысленно обругал себя за слабость.

– Так что там еще в повестке дня?

– Только что закончился обед. Думаю, когда разговоры понемногу сойдут на нет, я отправлюсь спать. – Ее голос звучал и возбужденно, и устало.

– А разве тебе не интересен весь этот фонтан остроумия и эрудиции?

– Никто не заметит моего отсутствия. Я…

– …и даже Ричард?

Она вздохнула.

– Перестал бы ты говорить в таком тоне о Ричарде. Я знаю: ты заблуждаешься относительно его пребывания в моей комнате в прошлый раз. Но он просто зашел узнать, готова ли я спуститься вниз, вот и все.

– Какой джентльмен!

– Таких в мире остались единицы.

– Исключая копов, очевидно.

– Нет, включая копов. Джек – что случилось?

– Что ты имеешь в виду?

– Пока я обедала, у меня возникло ужасное предчувствие, будто что-то случилось. Вот почему я позвонила.

– Думаю, это все просто плохие сны. Тебе бы нужно…

– Джек, что-то случилось, ведь правда? – Она слышала это по его голосу. Может быть, он слишком уж старательно пытался подделаться под свой обычный тон.

– Ну, кое-что случилось. Стреляли в Тоса – но теперь все в порядке.

– Стреляли?! – Ее голос сорвался от страха. – А с тобой все в порядке?

– Успокойся, я в порядке, – солгал он. – Я дома, разговариваю с тобой – это ведь Тос в госпитале, а не я. – Это была правда. – Со мной все в порядке. – Это не было правдой, но это было лучше, чем быть убитым.

– Где?

– Стреляли? На Гринфилд-роад.

– Нет, не это… где рана? Куда его ранило?

Страйкер вздохнул.

– В голову… Но все уже в порядке, Кейт, – добавил он, услыхав стон ужаса. – Тос потерял кусочек кости, но в остальном обошлось. Ничего жизненно важного не задето. Глаза, нос, зубы – все цело и сосчитано. Уши тоже в порядке. В самом деле.

– И тебя ранили тоже! Я слышу это по голосу. Утром лечу домой!

– Не делай глупостей. Я просто беспокоюсь, как там Тос, вот и все. Говорят, у него все в порядке, но я не успокоюсь, пока он не очнется и не начнет указывать мне, что именно следует есть – а чего не следует. Ты же знаешь, как он печется о моем здоровье – прямо как настоящая еврейская мамаша. Теперь я плачу той же монетой.

– Я не верю тебе.

Ему ужасно хотелось, чтобы она оказалась рядом.

– Ты что, желаешь, чтобы и в меня непременно стреляли? О'кей, я лежу тут загипсованный с ног до головы, истекая кровью, и вскрикиваю в агонии каждые три минуты. Единственное твое утешение, что пока я весь в пластырях, я не могу волочиться за женщинами. Или, по крайней мере, не так успешно, как всегда.

– Понятно. – Кажется, ему удалось убедить Кейт, что он не ранен.

– Найму «скорую», чтобы встретить тебя в аэропорте. Не забудь привезти мне йоркширского пудинга и шотландского печенья. В какое время ты хочешь прилететь?

Наступила долгая пауза, и он почти слышал, как она думает. Он надеялся, что не убедил ее своей бравадой, поскольку ничего не мог представить себе в настоящий момент лучше, чем ощутить ее холодную ладонь на своем горячем лбу. И еще – может быть, чтобы ему почитали, как читают книжку заболевшему ребенку. Наконец она заговорила.

– Кто стрелял в него? Это то… тот охотник за копами?

Итак, он убедил ее – и она перестала волноваться за него. Вот что значит насмешка. Почему же он чувствует такое разочарование?

– Пока не знаем. Стреляли с далекого расстояния, следовательно, из винтовки. Теперь это работа экспертизы.

– Наверняка это тот же самый…

– Тебе бы к Нилсону в напарники.

– Он тоже так думает?

– Да.

Кейт вздохнула:

– Видишь ли, у меня было предчувствие насчет Тоса.

– Ты имеешь в виду, что начала волноваться из-за него?

– Я всегда боялась за него, – ответила Кейт.

– Да, я знаю, – мягко сказал Страйкер. – Прости.

Наступила пауза – а затем он услышал, как она глубоко вздохнула.

– Я еду домой.

– Нет.

– Но я уже сделала свой доклад.

– Нет! И забудь об этом. Мы все здесь взрослые, мы способны позаботиться о себе сами! – получилось более резко, чем он рассчитывал.

– Я не могу не волноваться, – так же резко ответила она.

– Я тоже не могу, но, черт побери, нет никакой разницы, будешь ты волноваться здесь – или там!

– Большое спасибо – ты так хорошо объяснил мне, что я не нужна.

– Я не это имел в виду.

Наступило молчание. Они оба поняли, что эта трансатлантическая перепалка станет им в копеечку – поэтому только он открыл было рот, она заговорила, перебив его:

– Хорошо, я поняла так, что могу оставаться на этой страшно важной конференции. Поскольку с тобой все в порядке и всякое такое. С тобой ведь все в порядке?

– Ничего такого, чего бы не исправил ночной сон. – Он стал выражаться настолько осторожно, что можно было подумать, это не он, полицейский Страйкер, а проклятый Ричард Коттерелл.

– Мне очень жаль Тоса.

– Мне тоже. Но все в порядке, у меня еще остаются Нилсон и Пински.

– И мисс пожарный кран, – напомнила она. – Или это миссис?.. – Такой невинный голос.

– Она вдова.

– О, как неловко. – Никакой жалости в голосе.

– Она тоже в помощь, пока Тос не встанет на ноги. Почему нет? Во всяком случае, это целое состояние. Увидимся через неделю, – быстро проговорил он.

– Теперь уже через три дня.

– Правильно, через три дня. И больше никаких предчувствий, о'кей?

– Я немедленно сообщу своему подсознанию. – Она тоже может быть резкой и острой на язык. Повесила трубку. Связь прервалась.

Он тоже повесил трубку, но с чувством вины. Когда она придет через три дня и найдет его с дыркой в плече, она возмутится.

Ну и что?

Через три дня он снова обретет силу. Если повезет.

А он не чувствовал никакого везения.

Кейт повесила трубку и стояла, глядя на диск невидящим взглядом. Затем медленно повернулась и села в ближайшее кресло. Вокруг нее было почти пустынно: участники конференции обедали, или, вернее, наслаждались послеобеденным бренди. С нее было довольно. Весь день Стратфорд был полон народу. Первые весенние лучи привлекли гуляющих и любителей нарциссов и крокусов, ростки которых показались на оттаявшей земле вдоль Эйвона. В течение всего утра и дня, от разговора к разговору, она должна была поглядывать сквозь окно на улицу. Снаружи проходили толпы людей, и шарканье и стук их обуви на тротуаре проникал и в здание. Слышен был смех, кричали дети. Казалось, все спешат на какой-то парад или праздник, но то была всего лишь весенняя вспышка своего рода сумасшествия англичан, вызванная теплом и солнцем. Они отвыкли и от того, и от другого и сейчас как будто слегка ошалели от весны.