Текст книги "Ответная месть"

Автор книги: Паула Гослинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

3

Собелл оказался лысеющим человеком с пышными усами над тонким ртом. Он сидел за столом, тупо уставясь на порванный журнал записей и на старенькую пишущую машинку. Он поднял голову, когда Пински и Нил-сон подошли к нему. Нед Пински окинул быстрым взглядом его мрачное лицо и поникшую фигуру и сразу понял, в каком он состоянии.

– Хэрри, – проговорил он, – как дела? – и присел на край стола.

Собелл взглянул на него.

– Это я обнаружил его, Нед. Я увидел его машину, пошел туда и нашел его. Я узнал его куртку. Боже мой! Его куртку, а не его самого! Я думал, что знаю, каково это – потерять человека. Мы видим это почти каждый день, не так ли? И все-таки не так. Я все еще не могу осознать, что Фила нет в живых. Я сижу здесь, но внутри я мертв. Я не понимаю, откуда берется каждый мой вздох, как я еще дышу? Мне кажется, вот этот вздох последний: все – я умер. Но я еще дышу. Ничего со мной не происходит, я вдыхаю и выдыхаю…

– Не принимай так близко к сердцу, Хэрри… – попытался утешить Пински.

– Он был хорошим парнем, – отозвался Собелл. – Мы, конечно, всегда так говорим об умерших, но Фил действительно был хорошим человеком. Он был добрым, понимаешь? Его все любили. Я любил его как брата, мы работали вместе лет десять, пожалуй… А я смог узнать только его проклятую куртку!

И Собелл разрыдался.

– Он ничего не говорил перед этим? – спросил Нил-сон. – Что-нибудь о снайпере или о чем-то подобном?

– Ничего такого, кроме того, что говорили мы все: почему мы никак не поймаем этого ублюдка и тому подобное. – Собелл взглянул на Нилсона. – Ну а вы как?

– Мы стараемся, – вздохнул Нилсон. – Но это нелегко, сам понимаешь. Ты ведь все знаешь…

– Я знаю только, что сегодня погиб Фил, – жестко проговорил Собелл. – И я знаю, что первый парень погиб несколько недель тому назад.

– Да, но только на прошлой неделе кому-то пришло в голову связать между собой эти убийства и поручить нам расследование, – сказал Пински. – А мы теперь словно в гору карабкаемся – а камни сверху беспрестанно летят нам в лицо. Мы ищем взаимосвязи, надеемся отыскать что-то похожее…

Лицо Собелла скривилось, как от боли:

– Тогда, получается, вам повезло – еще один парень пристрелен – вот вы и отыскали что-то похожее.

– Я не это имел в виду, – возразил Пински.

Собелл с шумом опустился в кресло и потер лицо, смахнул ладонями слезы.

– Я знаю, что ты не это имел в виду. Я знаю, какова ваша работа. Могу представить, с какими трудностями вы сталкиваетесь. Но, Христа ради, почему – Фил?

Пински окинул взглядом комнату. В обычное время полицейский участок, когда дело идет к полудню, бывает заполнен людьми – крик, споры. В полдень здесь кипит жизнь. Сейчас же в участке было необычайно тихо: все разговоры велись на пониженных тонах. Теперь здесь поселилась скорбь. Ушел не просто человек – ушел из жизни собрат. Каждый телефонный звонок, казалось, как ножом располосовывал тишину. Офицеры в форме и в штатском сновали туда-сюда по своим делам, но лица были сумрачные, все были напряжены.

Пински взглянул на Собелла:

– Почему не один из них?

– Несомненно, кто-то платит за старые обиды, – сказал Страйкер капитану Корса. – Мы сейчас сосредоточим усилия на поиске бывших заключенных. Среди тех, кто был в заключении, мы постараемся найти таких, кто, находясь в тюрьме, был чем-то оскорблен или обижен. В первую очередь проверим тех, кто только что выпущен. Потом займемся теми, кто вышел на свободу не так уж давно, потом… ну, и так далее. Это адова работа, скажу я вам…

– Вся наша работа такая, – отвечал Корса, разглядывая из окна улицу перед полицейским отделением. Там было полно народа, сюда стекались люди просто любопытные и патологически любопытные, вокруг здания полиции не прекращалось движение: подъехала «скорая помощь», машина медицинской экспертизы, машины других детективов, врачей, следователей, полицейские в форме пытались навести порядок. Все жаждали какой-то новой информации. Однако по большей части вся эта запоздалая активность не давала результата: из-за шума автомобилей и гомона толпы трудно было что-либо расслышать.

Надо было что-то предпринимать.

– Мы должны сделать все возможное, – заговорил Страйкер. – Достаточно плохо, когда совершается одно преступление и гибнет один человек. Но у нас – четыре места преступления, четыре судебно-медицинских протокола, четыре разных биографии, четыре отдельно выполненных расследования, кое в чем пересекшихся, – и одно общее расследование. – Он в раздражении ухватил себя за волосы. – И все это время преступник гуляет на свободе и смеется над нами.

Корса повернулся к нему:

– Ты это чувствуешь? Тебе кажется, что преступник один?

– Будь уверен! – ответил Страйкер.

– Что же он собой представляет? – спросил Корса.

Страйкер вздохнул и зашагал по комнате. А поскольку она была не такой уж большой, и к тому же ее загромождала разная мебель, шкафы и прочие кабинетные принадлежности, ходить по прямой там было непросто. Вопрос, заданный ему Корса, был гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд. Страйкер и сам постоянно думал об этом. Большинство детективов, изучающих преступления, особенно связанные с убийством, со временем приобретают способность как бы проникать в сознание преступника. Помогает ли им в этом зрение, слух, обоняние и другие органы чувств, некий инстинкт или нечто необъяснимое, но так или иначе они приобретают эту способность.

– Он холоден, – наконец произнес Страйкер. – Этот подлец кажется мне холодным и бесстрастным. Он не горячится, не впадает в бешенство. Он осторожен, внимателен. И безжалостен.

– Человек с особым призванием? Таким, как ты его описал, должен быть идеальный солдат. Или кто-то в этом роде.

– Возможно, – кивнул Страйкер. – Или палач. Мне он скорее напоминает палача.

– Профессиональный убийца? – спросил Корса.

Страйкер поднял плечи и медленно опустил их.

– Может быть. Мы пока не занимались этим, мы все еще проверяем местных психов и бывших заключенных, как я уже тебе говорил. Если кто-то платит ему за убийства – это будет совсем другое направление поисков. Если опять же у этого «кого-то» есть причина ненавидеть каждого из убитых полицейских конкретно – это одно, а если развернута компания против всего департамента полиции – это совсем другое. В последнем случае опять придется считать, что убийства производятся без выбора определенной жертвы.

– Боже мой, столько концов… не знаешь, за какой и ухватиться, – Корса говорил это просто из сочувствия. На самом деле, работая в местном отделении полиции, капитан Корса не мог представить себе весь объем предстоящей им работы. Он имел дело с повседневными проблемами небольшого коллектива людей, работающих на небольшом полицейском участке. Даже теперь, когда дело коснулось одного из сотрудников его отделения, он все же не в силах был полностью осознать задачу, которая стояла перед Страйкером и его товарищами.

– А если здесь замешана политика? А если действует какая-то группа фанатиков?

Страйкер улыбнулся и кивнул:

– Сейчас ты высказал интересную мысль. Что, если эти действия направлены против всего общества? Не следует ли предположить, что перед нами целая программа, направленная на дестабилизацию установленного порядка? Выбрать подходящее место для начала, отстреливать по одному полицейскому и довести их до того, что они со страха в штаны наложат и не смогут эффективно действовать. Ведь мы уже и сейчас не можем действовать эффективно, почти во всем городе. Нельзя работать с полной отдачей, если все время приходится оглядываться. А что, если это начало проклятой революции? Где тогда я найду преступника? А? Никто пока не выступил и не сказал: «Это сделали мы!», но, может быть, они просто выжидают более удобный момент? Или хотят как можно больше истребить нас, прежде чем пойти войной в открытую? И с каждым новым убийством проблема растет как снежный ком, предположения множатся без конца, работы скоро станет столько, что на нее не будет хватать ни времени, ни человеческих сил. Есть еще какие-нибудь предложения, капитан?

– Принимать успокаивающее, – посоветовал Корса. – Ты уже дыру протер на моем ковре, бегаешь без остановки.

– Извини, – печально улыбнулся Страйкер. – Я всегда хожу, когда пытаюсь разгадать загадку.

Корса кивнул, затем поднял голову, к чему-то настороженно прислушиваясь.

– Может быть, именно сейчас тебе стоит посидеть спокойно и сделать несколько глубоких вдохов. А то вскоре тебе будет совсем плохо.

– Что такое ты говоришь?

Корса, сидящий спиной к окну, ткнул назад большим пальцем:

– Ты что, не слышишь собачьего лая? Пресса прибыла!

– Господи, я этого не вынесу! – простонал Страйкер; он стоял перед дверью на улицу.

– Поручи Нилсону побеседовать с ними: он такой обходительный, – предложил Тос.

– Нет уж, спасибо, – возразил Нилсон.

– Не смотри так на меня, – Пински поднял руки, как бы защищаясь от глаз Тоскарелли. – Я застываю даже тогда, когда Нелл наводит на меня детскую кинокамеру.

– Кроме того, – продолжал Нилсон, – вы ведь не раз уже беседовали с ними, вам не привыкать.

– Да нельзя к этому привыкнуть! – в сердцах бросил Страйкер; он проверил, застегнуты ли у него брюки, и поправил галстук. – Господи, как я это ненавижу!

Они вышли из дверей отделения и остановились на верхней ступеньке крыльца. Немедленно последовал залп фотовспышек, озаривших их лица и заставивших замереть их сердца.

Как будто прозвучало множество выстрелов.

Настоящий букет из микрофонов затрепетал возле лица Страйкера, когда радио– и телевизионные репортеры ринулись вперед, смяв ряды своих коллег – газетчиков. Вопросы были как волны:

– Кто последняя жертва?

– Правда ли, что это женщина?

– Вы еще не нашли убийцу?

– Почему вы его до сих пор не нашли?

– Сколько теперь всего насчитывается погибших?

– Что вы делаете, чтобы схватить убийцу?

– Как зовут погибшего?

– Кто отвечает за расследование?

– Произнесите по буквам вашу фамилию!

– Кто отвечает за расследование?

– Произнесите по буквам вашу фамилию!

– Как вы думаете, не месть ли это?

– Правда ли, что вас называют «Прыгающий Джек»?

– Как он был убит?

– Он был убит выстрелом в голову, как и остальные?

– Он был в форме?

– Как его имя?

– Когда он был убит?

– Почему он был убит?

– Правда ли, что его не обнаружили до сегодняшнего утра?

– Это была винтовка?

– Это был пистолет?

– Кто может оказаться следующей жертвой?

– Только полицейские – или есть и другие?

– Что вы собираетесь предпринять?

Шум стоял оглушительный, один вопрос мешал расслышать другой, каждый старался перекричать каждого. Толпа поднималась по ступеням, напирала, как некое бесформенное чудовище со множеством голов и конечностей, сверкающая пустыми стеклянными глазами телевизионных камер; эти глаза пялились, старались проникнуть в душу. Страйкер еле сдерживался, чтобы не повернуться и не убежать. Он глубоко вдохнул. Потом еще раз.

Поднял руки – и почувствовал себя магом, показывающим удачный фокус. Все вдруг замолчали, затаили дыхание. Напрягая голос, он заговорил, тщательно подбирая слова:

– Этим утром полисмен был найден мертвым здесь, на стоянке машин полицейского отделения, где он служил. Его застрелили. К настоящему времени нам не удалось узнать, является ли это убийство частным инцидентом или же частью той серии убийств, которая сейчас нами расследуется. Его имя будет названо сегодня днем, после того, как известят его семью. Это правда, что уже убито несколько полицейских…

Толпа не могла дольше терпеть. Его прервал один голос, потом другой, потом еще и еще:

– Итак, всего четыре.

– И все застрелены в голову.

– Он тоже в голову?

– Кто он? Как его имя?

– Почему вы ничего не делаете, чтобы защитить население?

Страйкер еще повысил голос, чтобы перекрыть новый поток вопросов:

– Насколько нам известно, население не подвергается опасности. Рискует именно полиция. Но мы привычны к риску, это наша работа. Мы делаем все возможное, чтобы схватить преступника…

Он ослабел. Он иссяк.

– Что именно вы делаете?

– Какие шаги предпринимаете?

– Так что там все же насчет защиты населения?

Страйкер почувствовал, как в нем нарастает раздражение, почувствовал, как от напряжения застучало в висках. Он знал, что лицо его сейчас сделалось багрово-красным… И вдруг Тоскарелли встал рядом с ним, а с другой стороны к нему придвинулись Пински и Нилсон. Это почему-то развеселило толпу репортеров. Вопросы пошли другие:

– А кто эти парни?

– Это ваши телохранители?

– Теперь уже и полиция ходит с телохранителями?

– Полиция – что, прячется за чужие спины?

– Почему вы не поставите в известность ФБР?

– Почему бы вам не нанять Рембо?

– Послушайте, может быть, это и есть Рембо?

– Почему вы никак не поймаете убийцу?

– Почему этому не положен конец?

В этот момент «скорая» включила сирену и начала медленно двигаться через толпу к автостоянке. Водитель сигналил автомобилям и грузовикам с телевизионным оборудованием, чтобы те дали ему дорогу; люди же, наоборот, атаковали машину «скорой», горя желанием заглянуть вовнутрь. Телевизионщики рванули к машинам бригады судмедэкспертов; те уже выходили, неся в руках таинственные и всегда такие притягательные для зевак черные кейсы. Рядом со Страйкером и другими осталось всего несколько журналистов.

Один из них, Бэллинджер, весьма популярная в городе личность, иронически улыбнулся Страйкеру, вытиравшему лицо платком.

– Чем-нибудь помочь, Джек? У нас достаточно места на полосе; мы напишем все, что ни пожелаешь. И свой человек в библиотеке – тоже в твоем распоряжении.

Страйкер устало улыбнулся в ответ.

– Можно было бы дать объявление для этой сволочи. Например: «Сдавайся – и получишь бесплатно тостер последней модели с годовым запасом вафель». Что ты об этом думаешь?

– Я думаю, что все же сочувствую тебе, – ответил Бэллинджер. – Я сочувствую всем вам, ребята, – он посмотрел на остальных.

– Добро пожаловать в наш клуб, – отозвался Нилсон.

4

На следующее утро Страйкер проснулся в крайне дурном расположении духа.

Настроение не стало лучше, когда он вспомнил, что ему нужно к девяти появиться в суде. То есть ему было назначено на девять, а это означало, что он будет часами ошиваться в здании суда, ничего не говоря и не делая.

Вдобавок ко всему он не смог найти места для парковки.

Зал суда был полон зеваками, которые с трудом отвоевали себе место – и теперь не покинут его ни за что на свете. Часть зала, отведенная для прессы, была заполнена репортерами; те, кому места не хватило, толклись в холле вместе с фотокорреспондентами, как прикомандированными к суду, так и обычными хроникерами, – и все ожидали, когда введут обвиняемого.

Гэрри Бронковски был грузный, не внушающий симпатии здоровяк, такие люди всегда привлекают внимание, тем более если они обвиняемые по делу об убийстве. Судья был доволен: ему нравилось, когда его имя мелькало на страницах газет. Репортеры были просто-таки счастливы: сочащиеся кровью дела – их любимая пища. Окружной прокурор также был счастлив: ему нравилось, когда обвинительный приговор обеспечен.

Не был счастлив только Страйкер.

И никто не был счастлив в департаменте полиции.

Но в списке свидетелей значилось: лейтенант Дж. – И. Страйкер, и он должен был рассказать свою историю, которая была проста и очень важна для обвинения, потому что именно Страйкер и его команда осуществили аресты.

Осуществили – и не очень радовались этому, потому что подставили свой департамент, обнаружив историю с «грязным» полисменом: и теперь департамент полиции находился под двойным огнем – и прессы, и обвинителей в суде.

Обвинения же состояли в том, что:

– оказывается, существование «грязных» полисменов уже никого не удивляет;

– и поразительно, что их еще сравнительно немного;

– и оказывается, лейтенант уголовной полиции Тим Лири – один из них.

Когда вы имеете дело с грязью ежедневно, когда видите, как эта грязь самообогащается, живет припеваючи и веселясь, а у вас достаточно возможностей жить не хуже – неудивительно, что некоторые поддаются слабости.

На суде над Бронковски присутствовало множество офицеров полиции, и мало кто из них не нарушал когда-либо правила, не уступил, не переменил точки зрения на дело под воздействием обстоятельств, не засомневался там, где сомнений быть не могло. Некоторые сделали это из неясной надежды на какую-то перемену; другие – из-за прямой корысти; третьи – даже из лености; а были и такие, что просто из-за невежества. Всякое случается. Но в каждом случае они сами избирали, определяли свой путь. Это означало, что какой бы мотив ни лежал в основе нарушения полицейским своих обязанностей, каждый из них говорил себе: я иду лишь до этой черты – и ни шагу дальше. И на том они стояли.

Поэтому сейчас они смотрели на Лири с отвращением человека, который узнает в другом свои собственные неприглядные черты, и с жалостью бывшего алкоголика, который переборол свою страсть. Они – вовремя остановились, а он – нет. Но в этих чувствах не было благородства, поскольку любовь к справедливости здесь смешивалась со страхом, с сомнениями – и уж, конечно, с желанием защитить свой департамент.

Да, они поймали Лири на том, что он болтает лишнее, что он нечист на руку и лишен морали. Тучный, лысеющий, в костюме стоимостью восемьсот долларов, он провозглашал, что все это: 1/ ложь, 2/ ошибка, 3/ минутная слабость, 4/ провокация. Более всего, видимо, его злило во всей этой истории, что против него свидетельствуют его бывшие коллеги; и со своего места в глубине зала он частенько довольно громко бормотал, что, если бы его вызвали в качестве свидетеля, под присягой, он много чего мог бы рассказать о других: и о жульничестве, и об обмане, и о порушенной чести полиции.

Когда пришел его черед, окружной прокурор попытался избежать вызова Лири на перекрестный допрос. Конечно, вызовом он мог бы усилить позиции обвинения; однако одновременно это означало бы, что Лири предоставлена возможность защитить себя в ходе перекрестного допроса, а этот путь давал адвокатам Бронковски всевозможные лазейки. Так оно и случалось прежде не раз. Но на этот раз окружной прокурор определенно желал, чтобы Бронковски был упрятан в тюрьму. Таким образом, в ходе процесса Лири оставался как бы в стороне; его история оставалась нерассказанной, а самооправдания – неуслышанными. Для них будет достаточно времени, когда настанет судный день для него самого. Но тогда грязная подкладка дела будет спрятана от общественности, за закрытыми дверями, а публике будет преподнесен лишь результат.

Теперь же – день Бронковски.

И обвинители были полны решимости припереть его к стене.

Страйкер завершил свои показания к одиннадцати часам. Направляясь к выходу из зала суда, он ловил одобрительные взгляды многих полицейских.

Но не Лири.

– Теперь все понятно, – пробормотала Кейт себе под нос, когда автобус свернул, как ей сначала показалось, на частную подъездную аллею, оказавшуюся на самом деле деревенской улочкой.

Человек, сидевший рядом, повернулся к ней:

– Что вы сказали, простите?

– Броунинг говорил о весне в Англии: это бесподобно.

Сосед улыбнулся, взглянул на пейзаж за окнами и кивнул.

– Да, это бесподобно, все верно; и очень необычно. Весна в Англии – это, как правило, чуть более теплая часть зимы: влажная, пасмурная и страшно унылая. Однако я признаю: какова бы ни была у нас весна, у нас все прекрасно.

Автобус поворачивал, следуя изгибам улочки, то направо, то налево, и везде зеленые лужайки были расцвечены яркими желтыми пятнами.

– А это – нарциссы Уотсворта. Нет, я не перенесу этой красоты! – восклицала Кейт, понимая, что ведет себя как школьница, но не в силах сдержаться. Много лет она мечтала побывать в Англии – и вот она здесь. Вместо разочарования, к которому она себя готовила, она увидела именно то, на что в глубине души надеялась. Была весна, она была в Англии – и это было все на самом деле.

Улыбка соседа превратилась в саркастическую усмешку.

– Служба погоды предрекает дальнейшее потепление. Имейте в виду, обычно они ошибаются. Если так и случится, у вас будет шанс увидеть настоящую Англию.

– И какова она, настоящая?

– О! Вода – и вода. Вода везде, и она вынуждает нас пить. Я бы сказал, что потребление «веллингтонов» на душу населения здесь выше, чем где-либо в мире.

– «Веллингтонов»? – она подумала, что это какой-нибудь напиток.

– Да, кажется, у вас их называют «резиновые сапоги», – он водрузил на место свои сползающие очки и протянул руку: – Я – Ричард Коттерелл. А вы – Кейт Треворн.

– Да. Но откуда вы знаете? – она была удивлена.

– Я спрашивал о вас. Как только я вас увидел сегодня утром, сразу стал расспрашивать: кто это.

– Я польщена.

– Вы, должно быть… Вы выглядели какой-то напуганной. Тяжело перенесли дальний перелет?

– Ночные кошмары.

– Если вы вздумаете рассказать мне, что вам снилось, я отвечу вам тем же. Так что поостерегитесь.

– Намек поняла, – она засмеялась и снова стала смотреть в окно.

– Как я слышал, вы собираетесь прочитать нам лекцию о шекспировских убийцах?

– Как будто вы и сами о них не знаете. Я почувствовала себя весьма некомпетентной, когда осознала уровень эрудиции людей, собравшихся вчера вечером за обедом. Наверно, смешно даже подумать, что какой-нибудь самонадеянный американец сможет сообщить достойному собранию британских ученых что-нибудь новое о Шекспире.

– Чушь собачья!

– Боже мой! Как вы выражаетесь!

– Чушь собачья? Во время моих консультаций и лекций я частенько выражаюсь именно так. Я не знаю, каковы ваши студенты, а по отношению к моим иногда другого и не скажешь. Прекрасное слово – чушь!

Он снова засмеялся, отчего морщинки на его лице сбежались к темно-голубым глазам.

– Боже мой! – у Кейт вдруг перехватило дыхание. – Ричард Коттерелл! Я не связала ваше имя… «Любовь к языку». Это потрясающая книга! Я требовала, чтобы мои студенты обязательно прочли ее.

– От имени моего издателя, моего агента по распространению и меня самого благодарю вас! – англичанин улыбнулся, и румянец выступил на его щеках.

– Ведь не так уж часто ученому удается преодолеть разрыв между академизмом и реальной жизнью, – оживленно продолжала Кейт, почувствовав его смущение.

– Ну, в некоторых ученых кругах к этому относятся даже неодобрительно, – объяснил Ричард. – Не все считают возможным говорить о языке, как о чем-то актуальном, необходимом в обычной жизни.

Она усмехнулась:

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Я для двух курсов читала лекции по детективной литературе, и среди слушателей были такие, кто считал все разговоры о языке – брехней.

– Что такое вы сказали? – переспросил он.

– Брехня? Ну, то же, что и чушь собачья.

– Понятно! – он улыбнулся.

Дальше они ехали молча. Кейт искоса взглянула на соседа. Твидовый костюм; лицо худощавое, сильный подбородок; каштановые волосы уже тронула седина. Ей понравились его руки, красивая голова, мягкие звуки его голоса. Ричард Коттерел, а? Кто бы мог подумать! Она предполагала, что это чопорный профессор в пенсне, с обсыпанным перхотью воротником. А он еще очень молод и (какое там подходящее английское выражение кто-то употребил прошлым вечером?) – ах, да – весьма привлекателен.

Она откинулась в кресле и стала смотреть на ландшафт, который она столько лет мечтала увидеть. Вот она здесь, простая девушка с американского Среднего Запада, сидит рядом с одним из известнейших английских академиков, в автобусе, Бог ты мой! – который катит по английскому шоссе. А в палисадниках – нарциссы, а в небе – ласточки! И едет она в Стратфорд-на-Эйвоне, где собирается сделать доклад о Шекспире — черт побери! – перед такой блестящей публикой. Не спит ли она? Не сошла ли с ума?! Она опять краешком глаза взглянула на профиль Ричарда Коттерелла. Нет, кажется, все же она в своем уме, заключила Кейт и уже спокойнее продолжала любоваться пейзажем.

Они проехали современную автозаправочную станцию, сверкающий витринами современный торговый центр, очень современный жилой район. О, Англия, Англия, моя Англия, зачем тебе это, остановись! Но это желание уж слишком эгоистично. Люди имеют право на приличное коммунальное обслуживание, на возможность легко делать покупки и на прочие удобства. Когда-то она жила в тесном, грязноватом, темном, но живописном маленьком домике с туалетом во дворе – и покинула его; как же она может требовать, чтобы кто-то еще сейчас жил в таких условиях? Но вот автобус сделал поворот, еще поворот, она увидела старинный трактир с тростниковой крышей и горшками яркой герани в окнах – и обрадованно вздохнула.

Как это было приятно, и как она была благодарна судьбе за каждый поворот, когда открывалась такая прелесть.

Немного погодя Ричард снова заговорил:

– Я думаю, мы можем пообедать вместе вечером?

– Как?

– Да так. Я думаю, что нам как можно скорее следует начать обмениваться всякой англо-американской чушью. Вы замужем?

– Нет, но…

– Я тоже в настоящий момент. Между прочим, обо всяких там «но» я не желаю слышать. Мы ведь должны что-то поесть вечером, поэтому я не вижу веской причины, которая могла бы помешать нам поесть за одним столиком.

– Да, но…

– Я уже сказал вам, что меня не интересует «но». Меня интересуете вы. Обед – да или нет?

– А что, если я скажу «нет»?

– Я громко заплачу. Я буду рыдать у ваших ног. Я буду рвать на себе одежду. Я вплету в волосы солому и стану есть червей – это все я ношу в своем кейсе на случай отказа. Я улягусь сейчас в проходе между креслами и буду бить ногами и кричать, как ребенок, до самого Стратфорда. – Он говорил, не поворачиваясь к ней, а глядя на спинку переднего сидения.

– Ну, ладно, – сдалась Кейт. – Можно и не устраивать такого представления, не так ли?

Прошло уже больше часа после обеденного перерыва, и Страйкер давно сидел за своим рабочим столом, когда вошел Тос с папкой.

– Слушай, ты помнишь того пьяного, которого подобрали в переулке на Френч-стрит несколько дней тому назад? – спросил Тос, усаживаясь напротив Страйкера.

– Угу, – пробормотал Страйкер, зарывшись в бумаги, которые он так ненавидел. Все полицейские не любят возиться с бумагами, однако Страйкер вообще не мог выносить этого, так как возня с ними вынуждала его сидеть неподвижно более трех минут. Это было противно его натуре.

– У нас ничего на него нет, поэтому мы послали его отпечатки пальцев в Вашингтон.

– Формальность.

– Конечно. И мы только что получили оттуда ответ. Зовут этого парня Габроиэл Лукас Хоторн. Оказалось, он имеет прямое отношение к нам.

Страйкер написал еще пару предложений, пока до него дошло то, что сказал Тоскарелли. Он поднял глаза и увидел, что приятель терпеливо ждет его реакции.

– Тот мертвый парень на Френч-стрит?

– Да.

– Он что – полицейский?

– Вроде того. Сказать точнее, он – агент ФБР. Вероятно, его послали следить за кем-то.

– Да уж конечно. Но за каким чертом агент ФБР оказался на Френч-стрит, да еще и одет был как бродяга?

– Ну насчет этого у меня есть кое-какие предположения, – сообщил Тос.

– Ну, разумеется, – проворчал Страйкер и, откинувшись в кресле, приготовился слушать. Кресло скрипнуло, и он вздохнул. На лице Тоса появилось то особое выражение, которое появлялось у него всегда, когда он улетал в область фантазий. Отсутствующее выражение углубленного в себя человека, классическое выражение лица увлеченного рассказчика.

– Силовое внутреннее побуждение, – проговорил он наконец. И посмотрел на Страйкера так, как будто уже все объяснил.

– Что ты говоришь?

– Да, – Тос наклонился к нему ближе. – У него было непреодолимое желание выглядеть босяком. Бывает такое непреодолимое желание быть грязным, плохо одетым, шататься по улицам, опуститься, хоть ненадолго. Но он не мог позволить себе этого в Вашингтоне, где кто-нибудь мог бы узнать его. Это поразило бы его сослуживцев и могло неблагоприятно отразиться на его карьере, поэтому он приехал сюда и здесь дал себе волю. Ему просто это нравилось. Ему очень этого хотелось, как ни странно. Никаких начищенных ботинок, никаких приличий, плевать на все. Он остался здесь. Затем он…

– Очень забавно, – прервал его Страйкер.

– Тебе не понравилось мое предположение? – Тос был обижен и хотел, чтобы Страйкер заметил это. Он даже слегка ударил себя в грудь кулаком.

– Я думаю, что существует другое объяснение, – Страйкер скривил губы.

– Конечно, можно найти и другое объяснение – но будет ли оно таким оригинальным? – спросил Тос. – Будет ли оно отличаться такой глубиной?

– Возможно, и нет.

– Всегда ты так. – Тос помолчал немного, затем поднял палец и загадочно произнес: – А как насчет гномов?

– Гномов?

– Скажем, его притащили сюда гномы и…

– Я ценю твои попытки развеселить меня, но может быть, будем сегодня серьезны?

– Да, забавного мало, между прочим, – откинувшись, проговорил Тос. – Ведь это еще один убитый полицейский, так?

– Как это могло случиться? Ведь даже мы не знали, что он полицейский, – откуда мог это узнать убийца?

– Никакой зацепки, да?

– Определенно, никакой.

Тос нахмурился:

– Ради Бога, не говори таких слов, как «ясно» и «определенно» – они действуют мне на нервы.

Сначала они приняли ее за адвоката.

Или свидетель?

А может, потерпевшая?

Или жена очередной жертвы?

Тем не менее – Нилсон из-за нее пролил себе на ботинки кофе, и даже Пински повернулся на своем крутящемся кресле, чтобы посмотреть ей вслед, когда она прошла в кабинет Страйкера.

Высокая, львиная грива рыжих волос, светло-серые глаза, в которых радужная оболочка необычно четко обведена черным… Одета в строгий темно-серый костюм, который не мог спрятать ее роскошные формы; черные чулки, туфли на высоком тонком каблуке («мой Бог», – пробормотал Нилсон). В руке она несла портфель и шла уверенным, сильным шагом человека, привыкшего каждое утро перед завтраком пробегать не менее десяти миль.

– Лейтенант Страйкер? – она протянула руку и представилась: Дэйна Марчант. – Я узнала, что к вам в морг попал один из наших сотрудников.

Протянутая для пожатия рука была прохладной, сухой и твердой.

– Да, так нам сказали. Мне очень жаль.

– Нам тоже жаль. Он был хорошим полицейским. – Однако тон, которым была произнесена эта обычная фраза, был какой-то неубедительный.

– Он был ирландцем? – спросил Тос, явно взволнованный ее появлением.

– Что, извините?

– Да ничего, – торопливо проговорил Страйкер. – Кажется, его фамилия Хоторн?

– Да, Гэбриэл Хоторн, – ей как будто нравилось произносить это имя. – Меня направили к вам для совместного расследования. Так распорядилось начальство. – Она расстегнула портфель и вынула оттуда несколько отпечатанных листков. – Если вы позволите, я могла бы произвести формальное опознание убитого. Я некоторое время работала с Хоторном. У него нет родственников.

Страйкер уставился на нее. Какого черта, в самом деле? Меньше всего он хотел иметь рядом такую вот особу, особенно сейчас, когда такая уйма работы. Она очевидно решила уже, что этот случай – ее дело. Он сделал вид, что еще раз внимательно просматривает ее бумаги, которые, к его неудовольствию, оказались в полном порядке.