Текст книги "Ответная месть"

Автор книги: Паула Гослинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

22

– Не понимаю, как это ты можешь, – пожаловался Пински, ежась в своей старой куртке и спортивных туфлях. – Как ты выдерживаешь здесь?

– Привык, – отозвался Майк Ривера. – После первого дня голода – перестаешь его ощущать. После второго дня – перестаешь замечать грязь. После третьего или четвертого – не чувствуешь своих ног. И так далее. Я думаю, с ними была такая же эволюция, плюс пьянство – это отупляет. – Он оглянулся. – Вы его еще не выследили?

Пински зорко следил за улицей.

– Нет пока. Так как ты здесь освоился?

Они шли по Френч-стрит, опустив головы, и горлышки бутылок в коричневой бумаге торчали из их карманов. Они делали вид, что им ни до чего нет дела. Игнорировать жизнь на Френч-стрит было нелегко, учитывая запахи, звуки и общее уныние, которое витало в воздухе и от которого тошнило. Пински определенно чувствовал, как что-то стоит поперек горла: ему было трудно сглатывать.

Ривера пожал плечами.

– После гибели моего сына я прочел кучу книг по психологии. Пытался понять. Карла – она не хотела понять, она просто замкнулась в своем несчастье и терзала сама себя. Она была хорошим копом, черт возьми, ты знаешь. Но всегда слишком требовательна к себе – всегда пыталась достичь еще большего, одержимая идеей совершенствования. Я-то всегда плыву по течению, ты знаешь. Вот почему меня такое назначение устраивает. Я, как критик, клонюсь вместе с ветром, становлюсь частью сценария. Но мне хотелось понять, как так случилось, что мой мальчик погиб – а другие нет. Почему именно он? Этот мерзавец, убийца – из хорошей семьи. Деньги в семье водились, не то что в моей – я вышел из грязи. Прямо из ничего.

– И погляди, где ты сейчас! – съязвил Пински.

Ривера огляделся и усмехнулся.

– Да. Я пытался понять, какая разница между им – и мной, понимаешь? Это сломило Карлу, но я пытался выработать решение, потому что подумал, что хороший коп должен знать это все. Тем более, когда мы с ней разошлись, у меня появилось много времени. Чтобы не сойти с ума, я начал делать добровольную работу здесь и там. Я узнал эту улицу. Однажды мне пришла в голову идея, что такое полулегальное мое положение здесь будет полезным, и я сказал об этом капитану. Он сказал «попытайся», и вот я пытаюсь. Пока.

– Но, Бог мой… – Пински не мог отыскать слов.

– Может быть, это тоже имеет отношение, – согласился Ривера.

– Что – имеет?

– Иисус Христос, – ответил Ривера. – Во мне сильна вера, Нед. Это помогает: верить в Бога, особенно здесь. Когда ты таков, как люди здесь. Самое тяжелое – это игнорировать все, не принимать ничего на себя. Я имею в виду, мы с тобой привыкли предпринимать что-то, когда видим боль, преступление – или что там еще, понимаешь? Вот почему мы становимся копами, в первую очередь. А здесь я должен все пропускать мимо глаз и мимо ушей. Ты не поверишь, чего я здесь навидался; но я был вынужден ничего не предпринимать, ничего не говорить, просто стоять в стороне и смотреть. Не знаю, может быть, это меня и прикончит когда-нибудь. Учишься в академии, стараешься годами жить по закону, как говорят, а затем кончаешь тем, что стоишь себе в лохмотьях и наблюдаешь, как какой-нибудь мерзавец приканчивает жертву прямо на улице. Я даже сам совершил несколько преступлений… что ты об этом думаешь? Но это – часть сценария, часть игры. Мне это ненавистно, но я должен делать это, чтобы работать по своему плану, так?

– Как служащий в приюте?

– Ты имеешь в виду Фини, который берет пять процентов взятки за услуги по счетам? Да, как он.

Пински был изумлен:

– Он – берет?

– Что ты имеешь в виду: берет? Разве вы не поручали мне выяснить это?

Пински пожал плечами.

– Мы думали, тут что-то большее.

– Что большее – десять процентов?

– Нет, что-нибудь иное. Пять процентов – это недостаточно, чтобы убить кого-то, правда?

– Для тебя и для меня – недостаточно. Но здесь убивают друг друга за пару ботинок. Для них – это жизнь, пара ботинок. Когда это – все, что ты имеешь, это целое состояние, правда? Разве ты не станешь драться насмерть за свое состояние: семью, дом, машину, банковский счет? Наверняка станешь. Ну вот, для них пара ботинок иногда равноценна всему этому. Или пальто. Или бутылка водки. Целое состояние. И они дерутся. Иногда – убивают.

– А ты становишься туземцем, Майк.

Ривера ухмыльнулся:

– Я возвращаюсь домой каждые десять дней. Я трачу на себя всю зарплату. У Карлы хорошая работа, она не хочет алиментов, поэтому я снял огромную квартиру, сам ее обставил. У меня там ванная, я переодеваюсь в чистые вещи, хожу по чистым комнатам, ем в хороших ресторанах, делаю отчет в округе и все такое. Как все. Как раньше. А потом возвращаюсь сюда. В первый день тяжело. А после, как я сказал, – привыкаешь. И я никогда не остаюсь здесь больше чем на десять дней. Никогда. – Он помолчал и отпил из бутылки. Вытерев рот рукавом, тихо продолжал. – Мы посмотрели всю улицу, Пински. Ты уверен, что он – здесь?

– Да. Думаю, нам нужно пойти назад, к костру.

Ривера пожал плечами.

– Меня устраивает. – Они повернулись и пошли обратно к заброшенной стоянке, где местные обитатели устроили костер в старой бочке из-под бензина. Через дыры в ней было видно дымное пламя горящего мусора, и жар вырывался из нее, заставляя воздух вокруг дрожать. Пински и Ривера подошли и молча ждали, пока не освободится место, а затем незаметно ввинтились в толпу и стали греть руки у бочки. Перед тем как поехать в Нижний город, Пински специально потер ладони о землю в саду, но в сравнении с руками Риверы его руки казались чистыми.

– Поделись, – предложил один из бродяг, увидев бутыль в коричневой бумаге, торчавшую из кармана Пински.

– Ладно, – сказал Пински и протянул бутылку рядом стоящему.

– Я первый, – сказал кто-то, вероятно, лидер этой группы. Он был высок и грузен, и выглядел отъевшимся. Его лицо было широким, и над бровями шли отметины шрамов. Вероятно, он был прежде боксером, потому что вид у него был угрюмый и несговорчивый, какой получается от расплющенного многими ударами сознания. Он понимал, что есть вражда; понимал, что нужно властвовать, – но больше он понять был не в силах.

Человек, взявший у Пински бутылку, поспешно передал ее боксеру, тот приложился надолго, опустошив ее почти на треть.

– Много… – заметил Пински.

Боксер окинул его враждебным взглядом.

– И что?

Пински пожал плечами:

– Ништо. Я просто думал, отопьешь – и я получу ее обратно, понял?

– А если не получишь?

– Значит, не получит, – быстро сказал Ривера. – Слушай, Хэм, он новичок здесь. Он ни фига не знает, о'кэй?

– Тогда его следует поучить, – бросил Хэм, передавая бутылку следующему. Следующий быстро отпил сколько смог, прежде чем из его рук и рта ее выхватил еще следующий. Бродяги сгрудились, каждый пытался ухватить свою долю. Но Хэм стоял и подозрительно глядел на Пински.

– Извини, – покорно сказал Пински. – Не знал, что костер твой.

– Да?

– Я имею в виду, твой костер – твоя доля больше, так ведь? – бормотал Пински. – Разводил его и все такое…

– Откуда ты? – спросил Хэм.

– Кливленд – он из Кливленда, говорит, – вставил слово Ривера.

– Разве в Кливленде одни дураки? – спросил Хэм, наслаждаясь унижением Пински.

Ривера засмеялся.

– Они ничего не знают там в Кливленде, поэтому он сюда и притопал, правда, Вшивый?

– Чего это его зовут Вшивый? – скривился боксер. – У него что – вши?

– Чудак, у нас у всех вши, – загоготал маленький человечек в десятках свитеров и рубашек, из-под которых его худые ноги в джинсах торчали будто две голубые зубочистки из кучи тряпья.

– На мне нет вшей, – громко объявил Хэм, бросив грозный взгляд на маленького. – Я мылся на прошлой неделе в приюте.

– Они зовут его Вшивый, потому что он похож на Вшивого Кролика, – сымпровизировал Ривера.

– Никакой я не кролик, – сердито возразил Пински.

– У тебя большие уши, – сказал сгорбленный в плаще, который присоединился к компании слишком поздно, чтобы успеть глотнуть дармового виски. Все посмотрели на уши Пински.

– Его уши вовсе и не большие, – заявил Хэм.

– Я не размер имею в виду, – продолжал новенький. – Я говорю – у него на уме другое, потому что он – коп. Разве не так, Вшивый? – кличка вызвала всеобщий смех. Когда отсмеялись, все уставились на Пински. – Ты слышал: разве не так?

Ривера отошел от Пински – чтобы сделать вид, что тот зачумленный для него.

– Иисус – ты шутишь! – закричал Ривера. – Я уже двадцать минут треплюсь здесь с ним, и он ни разу…

– Что ты сказал? – потребовал ответа Хэм. – Что ты ему сказал?

– Ништо. Ништо я ему не сказал ни про што. – Ривера отчаянно оправдывался.

– О чем он тебя спрашивал? – настаивал Хэм.

– Ни про што не спрашивал! – закричал Ривера пронзительно.

– Спрашивал он, можешь ты чего-то достать? – надвигался на него Хэм. – Спрашивал: ты, дескать, знаешь – что?

– Ничего такого, ничего!

– А что это: «ты, дескать, знаешь – что»? – не подумав, ляпнул Пински. Сработала сила привычки, выяснять до конца, но тут он подставился.

– Ты, мразь, – зашипел Ривера. Он сильно толкнул Пински по направлению к улице. – Убирайся, мразь. Вали отсюда!

Пински пошел к улице, но голос человека в плаще преследовал его.

– Он меня раз остановил, – жаловался тот бродягам. – Ни за что, просто за то, что я шел по улице, сукин сын. Просто за то, что шел по чертовой улице.

– Я не знаю, что за туфту ты гонишь, – через плечо бросил Пински. – Ты обознался. Я не какой-то вонючий коп. Вы, парни, смешали меня с дерьмом – так я возьму еще бутылку и не стану делиться уж ни с кем!

Вся компания, гревшаяся вокруг пылавшей бочки, тронулась следом за ним. Никто не торопился. Все будто знали, что именно сейчас начнется. Все, кроме Пински, ждали этого.

– И что же ты тут делаешь, коп? – осведомился Хэм, хватая его за рукав и останавливая.

– Никакой я не коп, – настаивал Пински, стараясь не испугаться. Он знал, что патрульная машина проходит по Френч-стрит каждые двадцать минут, но не мог припомнить, когда в последний раз видел ее. – Тот парень обижен, потому что ему не хватило. – Он понимал, что теперь его дело безнадежно, но продолжал говорить, тянул время. Бродяги окружили его. Это должно было произойти. Ему ничего не оставалось, как драться, защищать себя.

– Нам всем не хватило, – сказал кто-то. – Если ты коп – у тебя есть пушка. Мы можем продать пушку. Может, у тебя и деньги есть? Есть у тебя деньги, коп?

– Давай посмотрим, – сказал Ривера, быстро подойдя к Пински, прежде чем жадные руки проникли в его карманы. Его рука залезла под куртку Пински и схватила полицейский значок. Он достал его на свет.

– Ух ты, а он и вправду коп, смотри! – Он помахал значком, и тот блеснул золотом.

Бродяги бросились на копа.

Пински сделал все, что мог сделать в таких обстоятельствах, у него были большие кулаки. Но нападавших было слишком много – на одного. Хэму здесь отдавалось преимущество, очевидно, из-за его силы. Но и другие были не промах. Кровь потекла на одежду Пински, когда он вырывался и пытался оторваться от своих преследователей. На него градом сыпались пинки и удары. Одним быстро опухающим глазом он увидел, как Ривера скачет вокруг костра, держа в руках его пистолет и значок.

В пылу драки Пински все же сохранял достаточно благоразумия, чтобы не обвинять Риверу. То, что произошло, было неизбежно – с того самого момента, когда человек в плаще произнес «коп». Даже если бы было доказано, что это не так, они бы и тогда его били – просто для развлечения; и потому, что он – новый на улице; и оттого еще, что, если уж он купил одну бутылку – значит, у него достаточно денег, чтобы купить вторую. Быть битым очень плохо – но потерять пистолет и значок было бы еще хуже.

Ривера принял меры, чтобы они не достались никому больше. Но, корчась под градом ударов, под вой ненависти, рвущийся из десятка глоток, Пински понимал, что это – единственная помощь, которую ему мог сейчас оказать Ривера. Как там он сказал?

Самое трудное – игнорировать некоторые вещи.

Поверженный, Пински увидел, как человек в плаще убегает от толпы, пока он старался вырваться из-под массы вонючих тел и грязных одежонок, которые копошились вокруг своей жертвы. Он постарался отползти, но они держали его за руки и за ноги так, чтобы он был беззащитен перед ударами и пинками. А удары следовали часто. Слишком часто. Очень часто.

Теперь ему не было видно Риверу. Может, он побежал за помощью. Может быть, последовал за человеком в плаще, оставив Пински на растерзание. Эти люди боятся мокрых дел – они скоро остановятся.

Но бродяги не собирались останавливаться.

Подозреваемый номер два уходил.

– Дерьмо! – прорычал Пински, делая сверхчеловеческое усилие, чтобы сбросить с себя придавившего его человека. Ему не удалось… Все подернулось красной пеленой – а потом стало черно, и мир превратился в месиво из шума и рычания, из боли и пинков. Он чувствовал спиной острый край валявшейся на земле банки, жидкую грязь улицы и камень. Кто-то поднял камень. Кто-то поднял его – и Пински увидел грубую его поверхность, зажатую грязной ладонью – ладонью ненавидящего его незнакомца.

А потом Пински вообще ничего не видел.

23

Нилсон все более воодушевлялся.

Может быть, у Страйкера все-таки верная идея. Связи обнаруживались: иногда незначительные, но это были связи. Связи между Лири и почти каждой жертвой.

Лири служил в том же округе, что и Рэндолф. Он преподавал методику расследования в том колледже, который посещал Сантоза. И Сантоза получил там высшую оценку.

Долгое время пришлось отыскивать связь с Ентолом, но, когда она все же обнаружилась, Нилсон усмехнулся и удовлетворенно похлопал себя по плечам. Лири и Ентол оказались одноклассниками в Мэдисон Хайтс, вместе оканчивали школу. И оба были в одной футбольной команде.

Еще дольше понадобилось устанавливать связь между Лири и Меррили Трэск. Как он ни старался, Нилсон не мог проследить их контактов. Но затем появилось и это: хотя не прямая, но связь. И не с Меррили Трэск, а с ее бывшим мужем, офицером, который служил в администрации того округа, где Лири стал сержантом полиции.

И, конечно, Страйкер и Тоскарелли разоблачили Лири, как «грязного» копа, в течение долгого процесса Бронковски.

Но с Хоторном ничего не получалось.

Как Нилсон ни старался, все, что он нашел, – разводило Лири и Хоторна. Хотя и ровесники, Хоторн и Лири проходили обучение с разницей в два года, потому что Лири поступил в колледж на два года раньше. Оба они выросли в Грэнтэме – но на разных концах города, в различном окружении; учились в разных школах. Они никогда не служили в одном округе, не сотрудничали в каких-либо межокружных операциях – в течение тех трех месяцев, что Хоторн работал на местный департамент. У них не было ни семейных, ни родственных связей. И они никогда не присутствовали в суде в один и тот же день, давая показания как свидетели.

Конечно, в личной сфере, на отраженной в личном деле полицейского, они имели сотни шансов встретиться. Например, могли стричься у одного и того же парикмахера. Они могли прогуливаться по одной и той же улице или играть в гольф на одной площадке. Покупать что-то в одном супермаркете. Они даже могли бы встретиться в гей-баре и влюбиться друг в друга, насколько Нилсон понял.

Каждая найденная им возможность, каждая деталь приводила либо к вопросу, либо лишь к предполагаемой взаимосвязи. От радости Нилсон переходил к депрессии.

И тут он узнал о Пински.

Он чувствовал тревогу за Пински целый день. Несколько раз звонил ему домой, но не получил ответа после самого первого звонка, когда Нелл сказала ему, что Пински еще спит. Он знал, что Нелл подрабатывала в местной школе медицинских сестер, и ждал, когда она вернется домой, чтобы вновь позвонить, но надобность звонить отпала.

Он знал, где находится Пински.

В Госпитале Милосердия.

– Какого черта ты делал на этой Френч-стрит?! – спрашивал Нилсон у избитой фигуры на больничной койке. – Взгляни теперь на себя. Теперь у тебя действительно больничный день. Даже больничный месяц. Черт тебя возьми, Нед, ты не должен был ходить туда один! И какого черта ты вообще туда шляешься?

Нилсон кругами ходил по палате.

– Я был не один. Я был с Майком Риверой, – простонал Пински.

– Да, хорош же он, – прорычал Нилсон.

– Он не мог разрушить свою же крышу… Он схватил мой значок и сбежал, – добавил Пински. – И пистолет… Обе вещи должны вернуться к вам.

– Ах, как мило, я приду в восторг, получив их, – отрезал Нилсон. Он не на шутку разозлился. – И ведь я бы мог размахивать твоим значком на твоих похоронах – и говорил бы всем, что, хотя тебя уже нет, зато скобяной товар спасен. Сэкономили деньги городу, хотя и позволили распотрошить моего партнера. Какой героизм!

– Не кричи, Хэрв, и следи за своим языком. Здесь больные кругом, – прошептал Пински. – И один из них – я.

– Голова у тебя больная! По части соображения ты болен, если ходишь на Френч-стрит. И такой национальный герой Ривера, Человек с Сотней лиц – а может быть, всего с двумя, – разгуливает с твоим значком, а? Неплохо? А что, если бы ты так и не очнулся? И мы бы искали тебя по всему городу – а Нелл лезла бы на стену от отчаяния?

– Я и не знал, что ты так переживаешь, Нилсон, – сказал Пински.

– Переживаешь? Кто это переживает, ты, тупой коп? Только не я. – Нилсон уже успокаивался. Он стоял у окна, как когда-то Пински, сунув руки в карманы. – Кто это, черт побери, «Подозреваемый номер два»?

– Отец Фини, – ответил Пински. – Ривера сказал, он берет пятипроцентную взятку с поставщиков по пищевым счетам.

Нилсон отвернулся от окна и, не веря глазам, смотрел на забинтованную голову Пински.

– Что общего это имеет с уничтожением лучшего состава полиции города, методическим, выборочным?

– Конечно, это звучит неестественно, я понимаю, но это догадка Джека.

– Нужно было раньше догадаться: они всегда забавны, его догадки.

– Так, как это рассказывает Джек, получается, что он узнал пару парней, что работали в приюте, и проверил их. Оказалось, наркодельцы. Джек думает, что приют используют как центр распространения наркоты и что парни, одетые как бродяги, передают товар уличным торговцам. Кто проверит бродягу? – так он сказал.

– И, как предполагается, в этом замешан Фини?

Пински попытался пожать плечами, но из-за сломанной ключицы не смог этого сделать.

– Не знаю. Джек сказал, что вы с Дэйной выяснили, будто приют принадлежит, через несколько подставных юридических лиц, этой миссии, «Негасимый свет»?

– Ах да, выяснили, – вспомнил Нилсон. Ему показалось, что это было сотню лет назад.

– Ну так вот почему, вероятно, Хоторн был заинтересован в этом. Джек считал, что это очень удачная идея: наладить сеть торговли наркотиками через этих якобы бродяг.

– Но при чем тут Фини? Его подозревают в убийстве наших людей – или что? – спросил Нилсон, подходя к постели, чтобы посмотреть Пински в лицо. Зрелище было не из приятных, однако Нилсон был рад видеть его на госпитальной койке, а не в гробу.

– Джек не сказал. Он просто намекнул, что все убийства может связывать не личность, а какое-то преступление. Что, может быть, все наши погибшие парни раскрывали в той или иной степени эту сеть – и поэтому их нужно было уничтожить. Он сказал мне: свяжись с Риверой и наблюдай за всеми, кто появится на улице в красных носках. Он сказал, это и есть ключ: красные носки.

– И что – увидел ты кого-нибудь в красных носках? – спросил Нилсон.

– Я видел трех парней в красных носках, – сказал Пински. Голос его все слабел, и глаза закрывались от усталости. – Один из них был тот, который крикнул, что я – коп.

– Вот он.

Дэйна посмотрела в зеркало заднего обзора и увидела высокого человека, выходящего из дома за изгородью. Он был одет в нечто вроде кашемирового пальто, и его лицо, когда-то, вероятно, красивое, теперь было одутловатым, мрачным и бледным.

В дверях стояла женщина и наблюдала, как он идет к машине, припаркованной тут же. Она не помахала рукой, и он не обернулся, чтобы попрощаться. Никто из них не улыбался.

– Это его жена? – спросила Дэйна.

– Понятия не имею, – ответил Страйкер. – Это самый последний его адрес, что значится в картотеке, но я не знаю, какова его семейная жизнь. Я бы очень хотел обыскать машину: там может быть спрятана винтовка.

– Джек, но какие мотивы может иметь Лири для всех этих убийств?

– Ему и не нужно никаких разумных мотивов, – ответил Страйкер. – Он изобличен – и ему нечего терять. Этот мерзавец думает, будто он неуязвим, будто никто не посмеет его тронуть. Но я-то собираюсь поймать его, даже если для этого пришлось бы просидеть у него на хвосте весь остаток моей жизни.

– Но ты…

Лири теперь стоял у машины и рылся в карманах в поисках ключей. Женщина закрыла дверь. Улица была пустынна, за исключением нескольких детей, игравших в дальнем ее конце. Играли в копов и гангстеров. Страйкер посмотрел на них, улыбаясь.

– Бамс! – кричали они. – Бамс, ты убит.

Когда раздался выстрел, был момент, когда ему и впрямь показалось, что стреляли ребятишки, – но тут же послышался крик Дэйны.

– О Боже!

Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Лири оседает у дверцы своей машины, голова его разможжена и темна от крови. Брызги были и на белой крыше автомобиля. По мере того, как он оседал, ужасная и густая слизь растекалась по ослепительно белой краске «мерседеса». Лири упал на землю, и слизь начала капать на него с автомобиля.

Дэйну рвало, она задыхалась, закрыв лицо руками.

Дверь дома распахнулась, и женщина, которая так и не помахала Лири на прощанье рукой, встала на пороге. Изгородь мешала ей видеть тело Лири, но она слышала выстрел и вскрик Дэйны и сквозь листву изгороди могла видеть, что «мерседес» на месте.

Она была обеспокоена.

Страйкер застыл на месте – он все еще не мог поверить в происходящее.

И тут он услышал за спиной шум. Заработал мотор. Он обернулся как ужаленный и увидел, как темного цвета «седан» отъезжает от места парковки в нескольких десятках метров от них. За рулем фигура в кепи.

– Бог мой – это же он! – закричал Страйкер. – Заводи мотор, заводи мотор, трогай чертову машину!

«Седан» выехал с парковки, и водитель, на мгновение глянув в их сторону, прибавил скорости и умчался вдоль по улице. Дэйна все еще закрывала ладонями лицо и раскачивалась на своем сиденье.

– Прекрати! Это он – и он уходит! – кричал на нее Страйкер и бил ее по лицу здоровой рукой, пока она не прекратила рыдания и не стала понимать, что он кричит ей. – Поехали, поехали!

Слишком потрясенная, чтобы соображать самостоятельно, Дэйна включила зажигание. Когда они отъехали, женщина пересекала лужайку, подбегая к лежащему Лири.

Ее крики смешались с визгом покрышек их машины.