Текст книги "Систематическое богословие. Т. 3"

Автор книги: Пауль Тиллих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

Если же теперь мы сравним многообразие выражений предельного смысла соучастия индивида в динамике истории, то все эти выражения мы можем трансцендировать символом Царство Божие, поскольку этот символ объединяет в себе космический, социальный и личностный элементы. Он объединяет славу Бога с любовью Бога и усматривает в божественной трансценденции неисчерпаемое многообразие творческих возможностей.

Это соображение приводит к последнему разделу данной части и всей теологической системы – к разделу под названием «Царство Божие как конец истории (или как Жизнь Вечная)».

III. Царство Божие как конец истории

А. Конец истории или Жизнь Вечная

1. Двойной смысл «конца истории» и постоянное присутствие конца

Фрагментарные победы Царства Божия в истории самим своим характером указывают на нефрагментарную сторону Царства Божия «над» историей. Но даже и «над» историей Царство Божие соотнесено с историей;

оно является «концом» истории.

Английское слово «end» означает одновременно и конец, и цель, и в этом своем качестве оно является прекрасным средством выражения двух сторон Царства Божия – трансцендентной и внутренне-исторической. В какой-то момент развития космоса человеческая история, жизнь на земле, сама земля и та стадия универсума, которой она принадлежит, придут к концу; они перестанут существовать во времени и в пространстве. Это – небольшое событие в рамках универсального временного процесса. Но «конец» («end») – это еще и та цель, которую латинское finis и греческое telos обозначают как то, к чему временной процесс устремлен как к своей цели. Первый смысл слова «end» имеет теологическое значение лишь потому, что он демифологизирует драматически трансцендентный символизм, имеющий отношение к такому концу исторического времени, каким он представлен, например, в апокалиптической литературе и в некоторых библейских идеях. Однако конец биологической или физической возможности истории не является концом истории во втором смысле этого слова. Конец истории в этом последнем смысле – это не момент в более обширной эволюции универсума (аналогично называемого историей). Нет, он трансцендирует все моменты временного процесса; это конец самого по себе времени – это вечность. Конец истории в смысле внутренней цели или telos'a истории – это «жизнь вечная».

Классическим термином для учения о «конце истории» является «эсхатология». Греческое слово eschatos, как и английское «end», объединяет в себе пространственно-временной и качественно-оценочный смыслы. Оно одновременно указывает и на последнее, наиболее удаленное в

пространстве и времени, и на высшее, наиболее совершенное, наиболее возвышенное, но иногда также и на самое низкое в ценности, на крайне негативное. Эти коннотации присутствуют в том случае, если используется термин «эсхатология», «учение о последнем», о «последних вещах». Его как самой непосредственной, так и самой примитивной мифологической коннотацией является «последний в череде всех дней». Этот день принадлежит целому всех дней, составляющему временной процесс; это один из них, но после него уже не будет другого дня. Все те события, которые происходят в этот день, называются «последними вещами» (ta eschata). Эсхатология в этом смысле является описанием того, что произойдет в последний из всех дней. Поэтическое, драматическое и живописное воображение представляет богатое описание этого – начиная от апокалиптической литературы и до изображений Страшного Суда, неба и ада.

Однако наш вопрос ставится так: «Каков теологический смысл всех этих образов (которые ни в коем случае не являются исключительно иудейскими и христианскими)?» Чтобы акцентировать качественную коннотацию eschatos, я употребляю это слово в единственном числе – как eschaton. Теологическую проблему эсхатологии составляют не те многочисленные вещи, которые произойдут, но та одна «вещь», которая является не вещью, но символическим выражением отношения временного к вечному. Если говорить конкретней, то она символизирует «переход» от временного к вечному, и это является метафорой, подобной метафоре перехода от вечного к временному (в учении о творении), от сущности к существованию (в учении о падении) и от существования к сущности (в учении о спасении).

Непосредственно экзистенциальную значимость придает эсхатологической проблеме сведение eschata к eschaton. Оно перестает быть чем-то воображаемым, относящимся к неопределенно далекой (или близкой) катастрофе во времени и пространстве, и становится выражением нашего ежемоментного стояния перед лицом вечного, хотя оно и осуществляется в частном модусе времени. Модус будущего возникает во всех разновидностях эсхатологического символизма точно так же, как модус прошлого возникает во всех разновидностях символизма креационистс-кого. Бог сотворил мир, и Бог приведет мир к концу. Однако хотя в обоих случаях символизировано отношение временного к вечному, но экзистенциальный и, следовательно, теологический смысл этих символов различен. Если модус прошлого используется для выражения отношения временного к вечному, то при этом выявляется зависимость тварного бытия; если же используется модус будущего, то выявляется осуществление тварного существования в вечном.

Прошлое и будущее встречаются в настоящем, и оба они включены в вечное «сейчас». Однако они не поглощаются настоящим; они обладают своими независимыми и различными функциями. Задача теологии заключается в том, чтобы анализировать и описывать эти функции в единстве с тем всеобъемлющим символизмом, которому они принадлежат. Именно так eschaton становится предметом настоящего опыта, не утрачивая при этом и своего футуристического измерения: теперь мы стоим перед лицом вечного, но при этом мы смотрим в направлении конца ис

тории и конца всего того, что временно в вечном. Это придает эсхатологическому символу насущность и серьезность, а для христианского проповедничества и теологического мышления делает невозможным рассматривать эсхатологию в качестве придатка к законченной (в иных отношениях) системе. Этого никогда не делалось в отношении конца индивида: проповедь memento mori всегда была значима в церкви, и трансцендентная судьба индивида всегда была предметом высокой теологической заботы. Однако вопрос о конце истории и универсума в вечном задавался редко, а если он и задавался, то серьезного ответа не получал. Лишь исторические катастрофы первой половины XX в. и возникшая в середине века угроза самоуничтожения человека привели к возникновению зачастую страстной озабоченности эсхатологической проблемой в ее полноте. И здесь надо сказать, что без рассмотрения конца истории и универсума нельзя дать ответ даже и на проблему вечной участи индивида.

2. Конец истории как возвышение временного к вечности

История, как мы видели, созидает качественно новое и движется к предельно новому, которого она, однако, никогда не может достичь в себе самой потому, что предельное трансцендирует каждый временной момент. Осуществление истории происходит в неизменно присутствующем конце истории, являющемся трансцендентной стороной Царства Божия, – в Жизни Вечной.

Существуют три возможных ответа на следующий вопрос: «Каково содержание той жизни, которая называется вечной, или каково содержание того царства, которым правит Бог в трансцендентном осуществлении?». Первым ответом будет отказ от ответа, поскольку он рассматривается как неприступная тайна, тайна божественной славы. Однако религия всегда переступала через это ограничение. Должна переступить через него и теология. Ибо «жизнь» и «царство» суть конкретные и частные символы, которые отличаются от других тем, что они возникли в истории религии и в секулярных выражениях предельного. Если конкретные символы используются вообще, то просто замалчивать их смысл непозволительно.

Другой ответ, то есть ответ народного воображения и теологического супранатурализма как его понятийного союзника, полностью противоположен первому. Народному воображению и теологическому супранатурализму известно о трансцендентном царстве очень многое, так как они видят в нем идеализированное удвоение жизни, переживаемой в истории и в универсальных условиях существования. Характеристикой этого удвоения является то, что известные нам негативные характеристики жизни (такие, например, как конечность, зло, отчуждение и т. д.) оказываются устраненными. Все надежды, порождаемые сущностной природой человека и его мира, осуществлены. Актуально же народные выражения надежды далеко выходят за границы сущностно оправданной надежды. Они являются проекциями на трансцендентные сферы всех амбивалентных вещей временной жизни и вызываемых ими желаний. Подобная сверхъестественная сфера не имеет прямого отношения ни к истории, ни

к развитию универсума. Она установлена в вечности, и проблемой человеческого существования является то, могут ли отдельные люди (а если да, то каким образом) войти в трансцендентную сферу. История оценивается лишь в качестве важного элемента земной жизни человека; история – это та конечная структура, в рамках которой индивид должен принимать решения, относящиеся к его собственному спасению, но не относящиеся к Царству Божию над историей. Это со всей очевидностью лишает историю предельного смысла. История является, так сказать, земной сферой, из которой индивиды уходят в сферу небесную. Историческая деятельность, как бы серьезно и духовно она ни осуществлялась, ничего не привносит в небесное царство. Даже и церкви являются лишь институтами спасения (то есть спасения индивидов), но не актуализациями Нового Бытия.

Существует еще и третий ответ на вопрос об отношении истории к Жизни Вечной. Он соответствует как динамически-творческой интерпретации символа «Царство Божие», так и антисупранатуралистическому или парадоксальному пониманию отношения временного к вечному. Основным его утверждением является то, что всегда присутствующий конец истории возводит позитивное содержание истории до уровня вечности, одновременно исключая из соучастия в ней негативное. А если так, то ничто из сотворенного в истории не утрачивается, но освобождается от того негативного элемента, с которым оно сопряжено в существовании. В возвышении истории до вечности позитивное проявляется как неамбивалентно позитивное, а негативное проявляется как неамбивалентно негативное. Следовательно, Жизнь Вечная включает в себя позитивное содержание истории, освобожденное от его негативных искажений и осуществленное в его потенциальностях. История при таком отношении к ней – это прежде всего человеческая история. Но поскольку историческое измерение существует во всех сферах жизни, то все они тоже включены в эту историю, хотя включены и в различной мере. Универсальная жизнь движется к концу и возвышается до вечной жизни, своей предельной и всегда присутствующей цели.

Если говорить на чисто символическом языке, то можно сказать, что жизнь в тварности в целом (и особым образом – в человеческой истории) ежемоментно привносит нечто и в Царство Божие, и в его Вечную Жизнь. То, что происходит во времени и пространстве (как в малейшей частице материи, так и в величайшей личности), значимо для Вечной Жизни. А поскольку Вечная Жизнь является соучастием в Жизни божественной, то все, происходящее в конечном, значимо для Бога.

Творение – это творение для некоей цели: «цель» присутствует в «основании». Однако между началом и концом творится новое. Ради божественного основания бытия мы должны сказать как то, что сотворенное не является новым, ибо оно потенциально укоренено в основании, так и то, что оно является новым, ибо его актуальность основана на свободе в единстве с судьбой и свобода является предпосылкой всего нового в существовании. Необходимое последующее новым не является; оно является всего лишь преобразованием старого. (Но даже и сам термин «преобразование» указывает на элемент новизны; тотальная детерминация сделала бы невозможным даже и преобразование.)

3. Конец истории как разоблачение негативного в качестве негативного или «Предельный Суд»

Возвышение позитивного в существовании до Вечной Жизни подразумевает освобождение позитивного от того его амбивалентного смешения с негативным, которое характеризует жизнь в условиях существования. История религии изобилует символами этой идеи – такими, как иудейский, христианский и исламский символ последнего суда или иудейский и буддистский символ реинкарнации по закону кармы. Во всех этих случаях суд не ограничивается индивидами, но относится к универсуму. Греческий и персидский символ тотального сгорания одного космоса и рождения другого выражает универсальный характер отрицания негативного в конце. Греческое слово для обозначения суда (krinein, «разделять») указывает на природу универсального суда наиболее адекватно: он является актом отделения доброго от злого, истины от лжи, принятых от отвергнутых.

В свете нашего понимания конца истории как всегда присутствующего и постоянного возвышения истории до вечности символ Предельного Суда получает следующее значение: здесь и сейчас, в постоянном переходе временного к вечному, негативное терпит поражение в своем притязании быть позитивным – в том притязании, которое оно поддерживает через использование позитивного и через амбивалентное смешение с ним. Тем самым оно создает видимость собственной позитивности (например, болезнь, смерть, ложь, разрушение, убийство и зло вообще). Видимость зла как чего-то позитивного перед лицом вечности исчезает. В этом смысле Бог в его Вечной Жизни и назван «огнем попаляющим» -попаляющим то, что претендует быть позитивным, но таковым не является. Ничто позитивное не подлежит сожжению. Этого не могут сделать ни огонь суда, ни даже огонь божественного гнева. Ибо Бог не может отрицать самого себя, а все позитивное является выражением само-бытия. А поскольку нет ничего чисто негативного (негативное живет за счет того позитивного, которое оно искажает), то ничто, обладающее бытием, не может быть предельно уничтожено. Ничто из того, что есть (в той мере, в какой оно есть), не может быть исключено из вечности; однако оно может быть исключено в той мере, в какой оно смешано с небытием и еще не освобождено от него.

Вопрос о том, что это означает для отдельной личности, будет обсуждаться ниже. Сейчас же естественно задаться вопросом о том, как осуше-s ствляется переход от временного к вечному. Что происходит при переходе j от времени к вечности с вещами и нечеловеческими сущими? Как при | этом переходе негативное разоблачается в своей негативности и подвер-j гается уничтожению? Что именно тут отрицается, если нельзя отрицать ничего позитивного? На подобные вопросы можно ответить лишь в контексте целой системы импликаций основных понятий (бытие, небытие, сущность, существование, конечность, отчуждение, амбивалентность и т. д.) и центральных религиозных символов (творение. Падение, демоническое, спасение, агапэ, Царство Божие и т. д.). В противном случае ответы были бы просто мнениями, проблесками интуиции, или чис-

той поэзией (с ее силой откровения, которое, однако, не является силой понятийной). В контексте настоящей системы возможны следующие ответы: переход от временного к вечному, «конец» временного, не является временным событием точно так же, как не является временным событием и творение. Время – это форма сотворенного конечного (а потому оно и сотворено вместе с конечным), а вечность – это внутренняя цель, telos тварного конечного, непрерывно возводящий конечное к себе. Применив смелую метафору, можно было бы сказать, что временное в непрерывном процессе становится «вечной памятью». Однако вечная память – это живое сохранение воспоминаемой вещи. Это прошлое, настоящее и будущее вместе в трансцендентном единстве трех модусов времени. Ничего больше сказать нельзя, кроме как в поэтических образах. Но и то малое, что можно сказать (в основном в негативных терминах), имеет важные следствия для нашего понимания времени и вечности: вечное -это не будущее состояние вещей. Оно присутствует всегда – и не только в человеке (который его осознает), но также во всем, что обладает бытием в рамках целостности бытия. И в отношении времени мы можем сказать то, что его динамика движется не только вперед, но еще и ввысь и что два этих движения соединяются в той кривой, которая движет обоих вперед и ввысь.

Второй вопрос ставится для того, чтобы дать объяснение основному утверждению этой главы – утверждению о том, что при переходе от временного к вечному негативное отрицается. Если мы опять прибегнем к метафоре «вечной памяти», то мы можем сказать, что негативное не является объектом вечной памяти в смысле живого сохранения. Но оно и не забывается, потому что забвение предполагает по крайней мере момент воспоминания. Негативное не вспоминается вовсе. Оно признается тем, что оно есть, то есть небытием. И все-таки оно оказывает воздействие на то, что вечно вспоминается. Оно присутствует в вечной памяти как то, что преодолевается и выбрасывается в голое ничто (к примеру, ложь). Такова судящая сторона того, что символически называют Предельным Судом. И опять-таки необходимо признать, что, за исключением этих преимущественно негативных положений, о суде над универсумом не сказать ничего, кроме как на поэтическом языке. Но кое-что следует сказать о спасающей стороне Предельного Суда. Положение о том, что позитивное в универсуме является объектом вечной памяти, требует того, чтобы термин «позитивный» был объяснен в данном контексте. Его непосредственный смысл таков, что оно обладает истинной реальностью как сотворенная сущность вещи. Это приводит к следующему вопросу о том, каким образом «позитивное» соотносится с эссенциальным бытием и, по контрасту, – с бытием экзистенциальным. Первый и в некотором роде платонизирую-щий ответ состоит в том, что бытие, возвышенное до вечности, включает в себя возвращение к тому, чем вещь является сущностно; это именно то, что Шеллинг называл «эссенциализацией». Эта формулировка может означать возвращение к состоянию чистой эссенциальности или потенциальности, включая устранение всего того, что реально в условиях существования. Подобное понимание эссенциализации сделало бы ее таким понятием, которое было бы адекватнее скорее индийским, чем имеющим израильское происхождение религиям. Мировой процесс в целом не со

здал бы ничего нового. Он обладал бы характером отпадения от сущностного бытия и возвращения к нему. Однако термин «эссенциализация» может означать также и то, что то новое, которое было актуализировано во времени и пространстве, прибавляет нечто к сущностному бытию, соединяя его с тем позитивным, что было создано в существовании, тем самым приводя к со.зданию предельно нового, «Нового Бытия» – и не фрагментарно, как во временной жизни, а всецело, в качестве вклада в Царство Божие в его осуществлении. Подобная мысль, как бы метафорически и неадекватно она ни была выражена, придает бесконечную весомость каждому решению и творению во времени и пространстве и подтверждает серьезность того, что заключено в символе «Предельный Суд». Соучастие в вечной жизни зависит от творческого синтеза сущностной природы бытия с тем, что с ним произошло в его временном существовании. В той мере, в какой негативное продолжает обладать им, оно и разоблачается в своей негативности, и исключается из вечной памяти. Тогда как в той мере, в какой сущностное преодолевает экзистенциальное искажение, его положение в вечной жизни оказывается выше.

4. Конец истории и окончательное преодоление амбивалентностей жизни

С разоблачением негативного в Предельном Суде (и его исключением оттуда) преодолеваются и амбивалентности жизни не только фрагментарно—в качестве внутренне-исторических побед Царства Божия, – но и тотально. Поскольку состояние окончательного совершенства является нормой для фрагментарного совершенства и критерием амбивалентностей жизни, на него необходимо указать, хотя и воспользовавшись при этом тем негативным метафорическим языком, которым следует пользоваться всякий раз, когда мы пытаемся концептуализировать эсхатологические символы.

В отношении трех полярностей бытия и соответствующих им трех функций жизни мы должны задаться вопросом о смысле самоинтеграции, самосозидательности и самотрансцендирования в Жизни Вечной. Поскольку Жизнь Вечная тождественна Царству Божию в его осуществлении, она является не фрагментарным, но тотальным и совершенным преодолением амбивалентностей жизни, а таким оно является во всех измерениях жизни или, если использовать другую метафору, – на всех 1 ступенях бытия.

Тогда первый вопрос будет таким: «Что мы подразумеваем под неамбивалентной самоинтеграцией как характеристикой Жизни Вечной?». • Ответ указывает на первую пару полярных элементов в структуре бытия – '· на индивидуализацию и соучастие. В Жизни Вечной два полюса суще-j ствуют в совершенном равновесии. Они соединены в том, что трансцен-ξ. дирует их полярную контрастность, – в той божественной центрированности, которая включает универсум сил бытия без уничтожения их в мертвом тождестве. Можно говорить еще и об их самоинтеграции, тем са-^Е мым указывая на то, что даже в центрированном единстве божественной жизни они не утрачивают самосоотнесенности. Жизнь Вечная – это все еще жизнь, и универсальная центрированность не поглощает индивиду-

альных центров. Таков первый ответ на вопрос о смысле Жизни Вечной -ответ, который создает и первое условие для характеристики осуществленного Царства Божия как неамбивалентной и нефрагментарной жизни любви.

Второй вопрос таков: «Каков смысл неамбивалентной самосозида-тельности как характеристики Жизни Вечной?». Ответ указывает на вторую пару полярных элементов в структуре бытия – на динамику и форму. В Жизни Вечной два этих полюса тоже находятся в совершенном равновесии. Они соединены в том, что трансцендирует их полярную контрастность, – в той божественной созидательности, которая включает в себя конечную созидательность, не превращаемую при этом в техническое орудие для самой себя. «Я» в самосозидательности сохраняется в осуществленном Царстве Божием.

Третий вопрос таков: «Каков смысл неамбивалентното самотрансцен-дирования как характеристики Жизни Вечной?». Ответ указывает на третью пару полярных элементов в структуре бытия – на свободу и судьбу. В Жизни Вечной существует совершенное равновесие и между этими двумя полюсами. Они соединены в том, что трансцендирует их полярную контрастность, – в той божественной свободе, которая тождественна божественной судьбе. В силу этой свободы всякое конечное сущее устремлено к преодолению себя и осуществлению своей судьбы в предельном единстве свободы и судьбы.

Вышеприведенные метафорические «описания» Жизни Вечной относились к трем функциям жизни во всех ее измерениях, включая и измерение человеческого духа. И все-таки важно провести и раздельное рассмотрение трех функций духа в их отношении к Жизни Вечной.

То базовое положение, которое следует выдвинуть, состоит в том, что в конце истории три функции – мораль, культура и религия – перестанут существовать в качестве особых функций. Жизнь Вечная – это конец морали. Ибо здесь нет того «должно быть», которого бы в то же время не было. Нет закона там, где есть эссенциализация, ибо то, чего требует закон, является ни чем иным, как сущностью, творчески обогащенной в существовании. То же самое мы утверждаем и тогда, когда Жизнь Вечную мы называем жизнью всеобщей и совершенной любви. Ибо любовь делает то, чего требует закон, – и делает это прежде, чем требование выдвинуто. Используя иную терминологию, мы можем сказать, что в Жизни Вечной центр индивидуальной личности находится во всесоединяющем божественном центре, а через него – в общении со всеми другими личностными центрами. Поэтому нет необходимости требовать признавать их в качестве личностей и воссоединяться с ними как с отчужденными частями универсального единства. Жизнь Вечная является концом морали потому, что в ней осуществлено то, чего требует мораль.

Жизнь Вечная – это и конец культуры. Культура определялась как са-мосозидательность жизни в измерении духа и она подразделялась на ту theoria, в которой реальность воспринимается, и на ту praxis, в которой реальность формируется. Мы уже показывали ограниченную действительность этого подразделения в связи с учением о Духовном Присутствии. В Жизни Вечной нет такой истины, которая не была бы еще и «исполнена», в смысле Четвертого Евангелия; нет в ней и такого эстетического выраже

ния, которое не было бы также и реальностью. Помимо этого культура как духовная созидательность в то же время становится и созидательностью Духовной. Созидательность человеческого духа в Жизни Вечной – это откровение посредством божественного Духа таким, каким оно фрагментарно является уже в Духовном Сообществе. Созидательность человека и божественное самопроявление едины в осуществленном Царстве Божием. В той .s мере, в какой культура является независимым человеческим предприятием, она в конце истории и завершается. Она становится вечным божественным самопроявлением посредством конечных носителей Духа.

И наконец, конец истории – это и конец религии. На библейском языке это выражено в описании «Небесного Иерусалима» как такого города, в котором храма нет потому, что Бог обитает в нем. Религия является следствием отчуждения человека от основания его бытия, следствием его попыток возвратиться к нему. Это возвращение происходит в Жизни Вечной, где Бог есть все и во всем. Разрыв между секулярным и религиозным преодолен. В Жизни Вечной религии нет.

Но тогда встает следующий вопрос: «Каким образом осуществление вечного может быть соединено с тем элементом отрицания, без которого немыслима никакая жизнь?» Наилучшим ответом на этот вопрос может быть рассмотрение того понятия, которое, хотя оно и принадлежит эмоциональной сфере, содержит в себе проблему Жизни Вечной в ее отношении к бытию и небытию – понятия блаженства в его применении к божественной Жизни.

5. Вечное блаженство как вечное преодоление негативного

Понятие «блаженный» (makarios, beatus) может быть фрагментарно применено к тем, кто охвачен божественным Духом. Этим словом обозначается такое состояние сознания, в котором Духовное Присутствие вызывает ощущение осуществления, и это ощущение не может быть нарушено негативностями в других измерениях. Ни телесные, ни психологические страдания не могут расстроить «трансцендентного счастья» состояния блаженства. В конечных существах этот положительный опыт всегда соединен с осознанием его противоположности – состояния несчастья, отчаяния, отчужденности. Это «отрицание негативного» придает блаженству его парадоксальный характер. Но существует и вопрос о том, истинно ли это также и для вечного блаженства. Без элемента негативности нельзя представить себе ни жизни, ни блаженства.

Термин «вечное блаженство» приложим как к Божественной Жизни, так и к жизни тех, кто в ней соучаствует. В случае как Бога, так и человека мы должны задаться вопросом о том, какова же та негативность, которая делает возможной жизнь вечного блаженства. Эта проблема серьезно поднималась философами становления. Если человек говорит о «становлении» Бога, то тем самым он привносит негативный элемент;

здесь выдвигается положение об отрицании того, что остается позади в каждый момент становления. В такого рода учении о Боге жизнь наиболее подчеркнуто приписывалась Богу. Однако на этой основе трудно дать интерпретацию идее вечного блаженства в Боге, поскольку в понятии

вечного блаженства подразумевается всецелое осуществление. Фрагментарное осуществление может привести к созданию временного, но не вечного блаженства; всякое ограничение божественного блаженства было бы ограничением божественности божественного. Философы становления могут ссылаться на те библейские положения, в которых Богу приписываются раскаяние, труды, терпение, страдание и жертва. Подобные выражения видения Бога живого приводили к тем идеям, которые были отвергнуты церковью, – к так называемому патрипассионистскому учению о том, что Бог как Отец страдал в страданиях Христа. Однако такое утверждение слишком уж очевидно противоречит фундаментальному теологическому учению о бесстрастии Бога. По суждению церкви это низвело бы Бога на уровень страстных и страдающих богов греческой мифологии. Однако отрицание патрипассионизма не решает вопроса о негативном в блаженстве Божественной Жизни. Современная теология -за крайне редкими исключениями – пытается совсем избежать этой проблемы – либо игнорируя ее, либо называя ее непостижимой божественной тайной. Однако избежать этого невозможно ввиду всей значимости этого вопроса для наиболее экзистенциальной проблемы теодицеи. Люди в «пограничных ситуациях» не примут бегства в божественную тайну в этом пункте, если оно не используется и в других пунктах – как, например, в учении церкви о всемогуществе Бога и его вездесущей любви – в том учении, которое требует интерпретации ввиду повседневного опыта негативности существования. Если теология избегает отвечать на подобные экзистенциальные вопросы, то она пренебрегает своей задачей.

Теология должна всерьез принимать проблемы философов становления. Она должна стараться соединить учение о вечном блаженстве с тем негативным элементом, без которого жизнь невозможна и блаженство перестает быть блаженным. Природа самого блаженства такова, что она требует негативного элемента в вечности Божественной Жизни.

Это ведет к следующему утверждению: Божественная Жизнь – это вечное преодоление негативного; именно в этом и состоит ее блаженство. Вечное блаженство – это не состояние неподвижного совершенства, и философы становления правы, отрицая подобное понятие. Однако Божественная Жизнь является блаженством через борьбу и победу. Если мы спросим, каким образом блаженство может быть соединено с тем риском и с той неопределенностью, которые принадлежат природе серьезной борьбы, то мы должны вспомнить то, что было сказано о серьезности искушений Христа. В этом обсуждении серьезность искушения и уверенность в общении с Богом описывались как совместимые. Это может быть аналогией – и более чем аналогией – вечного тождества Бога с самим собой, что не противоречит его исхождению из себя в негативности существования и амбивалентности жизни. В своем самоизменении он не утрачивает своего тождества; такова основа динамической идеи вечного блаженства.