Текст книги "Каперский патент (ЛП)"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Глава третья
Буря и вправду оказалась такой, что нарочно не пожелаешь. Ветер все усиливался и заходил, пока на третий день не дошел до ост-норд-оста. Так он сильно задувал две полных вахты, не меняясь ни на румб. Но потом, когда «Сюрприз» шел под полностью зарифленными фоком и штормовым бизань-стакселем, ветер начал менять направление и постоянно сбивать корабль с курса, да еще и усилился.
К этому времени, ближе к концу ночной вахты где-то в четвертом часу утра, когда дождь лил сплошной стеной, Том Пуллингс выбрался из койки, накинул штормовку и вскарабкался по трапу, чтобы посмотреть, как Дэвидж выводит корабль на ветер. Большая часть вахты пряталась на миделе, укрывшись от брызг, дождя и потоков воды под срезом полубака. Четырем рулевым и вахтенному офицеру, уцепившемуся позади них одной рукой за бизань-мачту, приходилось выдерживать удушающий поток, и они держали головы низко, чтобы иметь возможность дышать.
Дэвидж, опытный и способный моряк, знавал в свое время чудовищные волны, но даже он ответил на вопрос Пуллингса (которому пришлось кричать ему прямо в ухо с руками, сложенными рупором): «Довольно хорошо сэр, спасибо. Но я подумываю позвать капитана. Каждый раз, когда корабль немного приводится к ветру, руль вроде как вибрирует, будто бы штуртросы соскакивают или износились».
Пуллингс протолкнулся среди рулевых (так получилось, что исключительно шелмерстонцев), сжал рукояти, подождал, пока «Сюрприз» приведется к ветру и сильные волны ударом направят нос в подветренную сторону, почувствовал привычное запаздывание, улыбнулся и крикнул:
– Всего лишь одна из мелких проделок фрегата в такую погоду. Так происходит всегда. Можно оставить капитана в покое.
Внезапно очень длинная и яркая череда молний осветила низкие темные тучи и залитый водой корабль. Чудовищный раскат грома проревел едва ли не на расстоянии вытянутой руки. И без малейшего предупреждения ветер сменил направление, натянув стаксель до грани разрыва и повернув «Сюрприз» на четыре румба к ветру, бросив на гигантские волны с огромной скоростью. Первый раз корабль нырнул так, что весь полубак оказался глубоко под зеленой водой. Килевая качка достигла такой силы и размаха, что Джека, спавшего мертвым сном в подвесной койке после тридцати шести часов на палубе, со всей силы ударило прямо о бимсы над головой.
«Вряд ли мы встанем на ровный киль», – пробормотал себе под нос Пуллингс. Свет компасной лампы выхватывал такое же мрачное ожидание конца на лицах рулевых. Все происходило будто в замедленном темпе: бушприт и часть полубака поднялись, темные, будто кит в белой пене, чудовищный поток воды, залив мидель, ринулся на корму, затапливая квартердек и снося переборки.
Практически беспрерывные молнии высвечивали группки вахтенных, хватающихся за давно натянутые между пушек от носа до кормы спасательные леера. Еще до того, как вода стекла по шпигатам квартердека, Джек Обри в ночной рубашке выскочил по трапу на палубу.
– Корабль слушается руля? – прокричал Обри, и, не дождавшись ответа, схватился за штурвал. Последовательность трудно уловимых вибраций между напором последовательных волн на руль дала ему понять, что все в порядке. Корабль слушается руля как всегда. Когда он бросил взгляд на компас, то стекающая на стекло кровь окрасила свет компасной лампы красным.
– Вы ранены, сэр, – обеспокоился Пуллингс.
– К черту, – отозвался Джек, налегая на штурвал, чтобы обезветрить паруса – Подтяните фок. Вперед, поживее! На фок-гитовы!
Оказалось, что это последний из наиболее жестоких капризов бури. Со сменой вахты ветер, снова задув с ост-норд-оста, очистил луну от облаков, и открылось довольно-таки мрачное зрелище. Утлегарь, блинда-рей и боканцы снесло за борт, бушприт и фока-рей треснули, бизань-гик сломан и порвана немалая часть такелажа. Зрелище мрачное, но не безнадежное: никого не смыло, в трюме набралось не так уж много воды. Пусть капитанская каюта оказалась пустой, сырой, аскетичной и после потери переборки лишенной всяческой приватности, но к завтраку корабль шел на приличных пяти узлах под одними марселями, а умеренный ветер слабел. На камбузе вовсю растопили плиту, а Киллик спас из трюма кофемолку – ее туда забросило бездумной волной, когда помощник плотника спустился проверить уровень воды в льяле.
Один глаз Джека Обри закрывала окровавленная повязка. Свои длинные соломенные волосы он обычно носил аккуратно заплетенными и завязанными широкой лентой на затылке, но пока не нашел времени смыть с них свернувшуюся кровь. Закостеневшие локоны торчали во все стороны, придавая ему совершенно нечеловеческий вид. Джек радовался тому, как повела себя команда – никакого нытья насчет уменьшенных рационов (три дня исключительно на галетах, сыре и слабом пиве), никто не пятился при команде подняться наверх, никакого отлынивания на нижних палубах, никаких недовольных взглядов. Открытый глаз Обри смотрел на мир благосклонно.
– Примечательный факт, – отметил он за завтраком, – за долгие годы в море я ни разу не встречал некомпетентного плотника. Боцманы – о да, они часто становятся тиранами, из-за таких трудно иметь дело с матросами. Канониры тоже – их невозможно заставить принять хотя бы малейшие новшества. Но не плотники: они, кажется, рождаются для этой профессии. Наш мистер Бентли уже почти закончил левобортный боканец и укрепил накладками бушприт, мы теперь можем... какого дьявола они там орут на шкафуте?
Изогнувшись и бросив взгляд вдоль свеса квартердека, он разглядел матросов, посланных чинить шлюпочные найтовы. Они стояли и перекрикивались с впередсмотрящим на топ-мачте.
– Прошу прощения, что не постучал, – извинился прибежавший Пуллингс, – но стучать не по чему. Парус, сэр, с подветренной стороны, корпус пока не виден.
– Корпус за горизонтом? Тогда успеем допить кофе, – успокоился Джек. – Присаживайся Том, дай я тебе налью чашечку. На вкус он немного странный, но хотя бы горячий и мокрый.
– Горячий и мокрый, так точно, – ответил Пуллингс и спросил у Мэтьюрина: – Боюсь, вам пришлось пережить довольно утомительную ночь, доктор. Ваша каюта, извините за выражение, в полной разрухе.
– Некоторое время я сильно беспокоился, признаюсь, – отозвался Стивен. – Мне сквозь сон показалось, будто какая-то преступная рука оставила дверь открытой, дабы подставить меня под потоки воды. Но потом я понял, что двери нет вообще, успокоился и заснул.
Сразу после завтрака на «Сюрпризе» установили брам-стеньги. Скоро стало ясно, что преследуемое судно особой ценности не представляет, но Джек все равно стал методично поднимать паруса, пока фрегат не начал отбрасывать славный бурун и вода не запела вдоль бортов длинной волной, рисуя такой прямой и мощный кильватерный след, будто корабль гнался за манильским галеоном. Ветер задувал со скулы правого борта, и появилась возможность поставить лисели.
Первый раз после выхода из Шелмерстона Джек по-настоящему гнал корабль, первый раз новые матросы увидели, на что способен «Сюрприз». Скорость радовала всех на борту, и не только скорость, но и благородство корабля – то, как он принимал волны носом и отбрасывал их в стороны.
Хотя ветер слегка утих, зато теперь он дул поперек течения и зыби, закручивая ее в скверной манере, но корабль мчался по коротким, неровным волнам так мягко, как только можно. На четырех склянках утренней вахты бросили лаг, показавший чистых десять узлов, и фрегат охватило ликование.
Проблем ничто не предвещало, но Джек приказал свистать матросов на обед раньше обычного, вахту за вахтой. Большая часть вскоре вернулась на свои посты, доедая всё, что смогли унести, чтобы ничего не пропустить. Они, как выяснилось, преследовали искалеченное судно с косым парусным вооружением. Вероятность того, что это та самая шхуна, за которой гнался Баббингтон, росла с каждой минутой.
Фок-мачта у нее держалась прочно, с поднятым фоком, фор-марселем и неплохим набором стакселей, а команда отчаянно пыталась установить временную грот-мачту. Впустую: даже если бы успели поднять грот, их все равно бы довольно быстро догнали. Без повреждений и лавируя против ветра, шхуна обогнала «Тартарус», но покалеченная и по ветру соперничать с «Сюрпризом» не могла.
– Значит, это шхуна, – уточнил Мартин, стоя на полубаке. – Как это можно определить?
– У нее две мачты. Вторую как раз пытаются установить.
– Но у бригов, кечей, биландров [13]13
тип двухмачтового торгового судна голландской постройки.
[Закрыть], галиотов и доггеров [14]14
тип голландского рыболовного судна, известного со времен Средневековья, разновидность кеча. В их честь названа Доггер-банка в Северном море.
[Закрыть] тоже две мачты. В чем разница?
– Средний и большой кроншнеп тоже в общем похожи и у обоих два крыла. Но для всех, кроме самых поверхностных наблюдателей, разница очевидна.
– Они отличаются размером, полосами вокруг глаз и голосом.
– Помимо голоса, примерно так же различаются эти двухмачтовые суда. Привычный взгляд, – заверил Стивен не без самодовольства, – сразу замечает аналоги полос вокруг глаз, больших кроющих перьев и перепончатых лап.
– Возможно, со временем я этому научусь. Но ведь есть еще люгеры, португальские рыболовные лодки и датские боты [15]15
одномачтовое судно с очень полными обводами и высокой мореходностью, строилось в Северной Европе с раннего Средневековья. В 15-19 веках массово использовались для ловли атлантической сельди.
[Закрыть]. – Поразмыслив над этим обстоятельством, Мартин продолжил: – Хотя довольно любопытно, что помимо нескольких ловцов сардин за мысом Лизард и двух военных кораблей, это первое судно, которое мы встретили на протяжении долгих дней. Припоминаю, что в водах Ла-Манша судоходство кипит – огромные конвои иногда растягиваются на мили, много и одиночных кораблей или маленьких групп.
– Уверен, – ответил Мэтьюрин, – что для моряка пути через океан проложены в соответствии с ветрами и погодой, ими он следует с той же легкостью, как христианин может спуститься по Саквилл-стрит, пересечь мост Карлайл, пройти мимо колледжа Святой Троицы и прийти в Сант-Стивенс-Грин, это прибежище дриад, одна элегантнее другой. Капитан Обри, с другой стороны, потрудился избежать этих путей. Так же поступают и контрабандисты, на которых охотился тот неприятный тендер. Нет сомнений, что судно перед нами – одно из них.
В этом отношении Мэтьюрин ошибался. Шхуну точно строили с упором на скорость, и для перевозки контрабанды она отлично подходила, но взору более опытному, чем у доктора, открылось бы, что пока ее небольшой экипаж отчаянно трудился над вантами и грот-марса-реем, другая группа мужчин и три женщины собрались у кормовых поручней. Они махали руками и окликали фрегат – очевидная картина возвращенного трофея, точнее трофея, готового к возвращению.
«Сюрприз» подошел поближе и поравнялся со шхуной, забрав ветер из её парусов, выстрелил под ветер, и судно спустило флаг.
– Соплаватели, – громко обратился к экипажу Обри. – Вы все помните условия нашего договора. Если кто-то забудется настолько, что ограбит пленника или плохо с ним обойдется, или же разграбит шхуну, то его ссадят на берег. Спустить синий катер!
Но шхуна «Мерлин» оказалась не возвращенным трофеем. И что бы ее капитан (франкоговорящий американец из Луизианы) ни говорил, не входила она и в ряды независимых приватиров. По невероятно многословным, но все же согласующимся свидетельствам пленных стало ясно, что это консорт более мощного корабля – «Спартана», снаряженного франко-американским консорциумом, чтобы нападать на союзную торговлю с Вест-Индией.
Джек очень хорошо знал «Спартан» – преследовал его два дня и две ночи, в ясную, плохую и очень плохую погоду. Он высоко ценил мореходные навыки капитана приватира, но все равно его потрясла информация о том, что американец в этом плавании захватил как минимум пять призов. Его жертвами оказались два порт-рояльских судна с сахаром, отставших ночью от конвоя из-за своей медлительности, и три одиночных вест-индийца с гораздо более ценными грузами индиго, кофе, сандала, черного дерева, экстракта желтого дерева и мехов. Последние попробовали прорваться в одиночку, будучи хорошими ходоками.
Но еще больше удивило то, что все пять призов стояли на якоре в гавани Орты, на Фаяле, пока их капитанов, несколько жен (тех капитанов, которые предпочли плавание с комфортом) и торговых агентов отправили во Францию на шхуне, дабы организовать уплату выкупа за них самих, суда и грузы.
– Господи, почему же он не помчался домой со всей скоростью, с такой-то великолепной добычей? – пытался понять Джек. – В жизни не слышал, чтобы частный корабль так преуспевал за один короткий поход, да и за длинный тоже.
Ответ оказался очевидным, но стал известен лишь вечером. Капитан шхуны не выдавал никакой информации, а его маленький экипаж и не мог проболтаться, будучи совершенно неосведомленным об общем плане. А Джек и Пуллингс слишком беспокоились о бывших пленных, нынешних пленных и ремонте трофея.
Американский капитан, торговцы и их жены поднялись на борт «Сюрприза», и в нормальных условиях хотя бы из вежливости Джек пригласил бы их на обед – быстро приближался офицерский час. Но сейчас у него не было ни каюты, чтобы принимать гостей, ни хоть каких-то запасов, чтобы накормить их в том случае, если бы каюта существовала.
– Мистер Дюпон, – обратился он к американскому капитану, которого отвел на корму, чтобы в относительном уединении посмотреть документы «Мерлина», – вы можете сделать мне огромное одолжение, если пожелаете.
– Я рад сделать все, что в моей власти, сэр, – ответил Дюпон, с сомнением разглядывая фигуру перед ним. Капитаны приватиров заслуженно славились своей жестокой жадностью, а Джек Обри – высокий, мрачный, неумытый, со светлой щетиной на небритом лице, окровавленной повязкой (рана из-за суматохи снова открылась), и закостеневшими от крови волосами, которые все еще болтались, как ужасно покрашенный женский парик – заставил жен купцов отпрянуть в ужасе, как бы они ни были привычны к морю. – Все, что в моих скромных силах.
– Дело в том, что у нас мало провизии. Мне будет стыдно за корабль и за себя, если я предложу вам и дамам обед из солонины, сушеного гороха и такого слабого пива, что его едва можно пить.
– Я в вашем полном распоряжении, прошу вас, – воскликнул Дюпон, приготовившийся к гораздо худшему. – Запасы у меня довольно обширные, хотя чай почти кончился. И хотя кок у меня черный, кое-что он умеет. Я его купил у человека, который прямо-таки поклонялся своему брюху.
Конечно, это поклонение ложным богам, но после такой бури и многих дней почти на одних галетах капитан и офицеры «Сюрприза» сочли, что в этом что-то есть. Даже гости приятно удивились – хотя черный кок и раньше всегда их хорошо обслуживал, но сейчас раскрыл все свои таланты. От его волована [16]16
разновидность французской выпечки с начинкой из рагу.
[Закрыть] у дам глаза на лоб полезли, а яблочный пирог словно готовили на кухне «Флэдонга».
«Сюрпризовцы» приписали такой эффект счастью и благодарности – когда кок переправился на фрегат, Киллик (как капитанский стюард, естественно отвечавший за такие дела), взял его за руку и медленно прокричал в его недоуменное ухо: «Ты теперь свободный человек, кричи ура!», жестами показав освобождение из оков. Так он обозначил то, что, ступив на палубу британского корабля, чернокожий перестал быть рабом.
– Ты, – повторил Киллик, дотронувшись до его груди, – свободный человек.
– Простите, сэр. Меня зовут Смит.
Но из страха оскорбить кого-нибудь говорил он так тихо, да еще и среди радостных воплей, что его слова совершенно не повлияли на общественное мнение.
Пировали в кают-компании. Джек Обри, приглаженный и респектабельный, сидел за одним концом стола, Пуллингс – за другим. Когда обед наконец закончился, Стивен и его сосед справа вышли на подветренную сторону квартердека покурить маленькие бумажные сигары на испанский манер.
Общались они тоже по-испански. Собеседник Мэтьюрина, Хайме Гусман, выходец из Авилы в Старой Кастилии, владел частью кадисской фирмы, которая приобрела большую часть красящего экстракта желтого дерева на захваченном судне «Вильгельм и Мария». Он мог в определенной степени объясняться на деловом английском, но давно уже разругался со всеми товарищами по плену. Общительного по природе человека на долгие недели лишили могущества речи, и теперь он говорил с пугающим многословием.
– Эти женщины, ох, эти отвратительные, постыдные женщины, – жаловался он, выпуская дым изо рта и носа – не давали мне предаться моей слабости даже по пути в Америку. Циветты развратные. Но и без этого я нахожу их до глубины души невыносимыми. Одно время думал помочь им исправиться, но потом понял – тот, кто моет ослу голову, теряет впустую и мыло, и время. Никого из них бы не приняли в Авиле. Бабушка вашего крестного никогда бы не согласилась их принять.
Воспоминания об Авиле времен юности привели Гусмана к размышлениям про город Альмаден, где его брат присматривал за деловой стороной ртутных шахт, и о Кадисе, где сейчас обитал испанец – печально безнравственном и опустевшем городе.
– Как и вы, дон Эстебан, – продолжал он, – я старый добрый христианин. Я обожаю окорок. Но если так можно сказать, во всем Кадисе окорока не найти. Почему? Потому что жители лишь прикидываются христианами, все они наполовину мавры или евреи. Дела с ними вести невозможно, как выяснил мой бедный брат. Они чудовищно нечестные, двуличные, скупые и, как большинство андалузцев, нечеловечески гонятся за прибылью.
– Кто хочет разбогатеть за год, будет повешен через полгода, – заметил Стивен.
– Их нельзя вешать слишком рано или слишком часто. Вот посмотрите на дело моего бедного брата. Разумеется, ртуть нужно посылать в Новый Свет. Без нее не отделишь золото от породы. Когда Англия и Испания воевали, ее переправляли фрегатами. Но их снова и снова захватывали из-за предательства порочных кадисских клерков. Они сообщают гибралтарским евреям время отбытия и даже точное число бурдюков – потому что вы должны знать, дон Эстебан, ртуть перевозят в бурдюках из овчины по половине английского центнера каждый.
Теперь ход войны изменился. Фрегатов свободных нет, не говоря уж о линейных кораблях. Так что мой бедный брат прождал несколько лет, под давлением и нападками со всех сторон, и нанял самого мощного и стоящего доверия приватира на побережье – корабль «Азул», примерно таких же размеров как ваш, чтобы отвезти сто пятьдесят тонн в Картахену. Сто пятьдесят тонн, дон Эстебан, шесть тысяч бурдюков! Вы можете представить шесть тысяч бурдюков ртути?
Они прошлись несколько раз по квартердеку, представляя в уме шесть тысяч бурдюков, и Гусман продолжил:
– Но боюсь, что та же порочность снова в деле. На «Спартане» отлично знают, что «Азул» отплыл восемь дней назад и должен зайти на Азоры. Вот чего он ждет. Может быть, уже и захватил. Но суть вот в чем – это я узнал, потому что юные офицеры на «Спартане» далеко не такие сдержанные, как мистер Дюпон – в конце месяца американский фрегат «Конститьюшн» и шлюп пройдут мимо Азорских островов с юга. «Спартан» присоединится к ним и отправится в Штаты в безопасности.
Джек Обри обладал редкой добродетелью слушать не прерывая, и в этом случае даже дождался послесловия.
– Сообщаю тебе об этом, Джек, в том виде, в каком узнал. Есть причины считать, что Гусман заблуждается насчет гибралтарских евреев – он с пламенным фанатизмом жаждет восстановления инквизиции – но вполне вероятно, что франко-американский концерн может узнать о грузе ртути. Считаю, что добросовестность Гусмана вряд ли стоит подвергать сомнениям. Что ты думаешь о его замечаниях насчет «Конститьюшн»?
– Если кораблем все еще командует мистер Халл, то он явится настолько близко к назначенному времени, насколько это в человеческих силах. В их флоте у него репутация человека точного как часы. О бое даже и думать нечего – «Конститьюшн» вооружен сорока четырьмя двадцатичетырехфунтовками, бортовой залп в семьсот шестьдесят восемь фунтов, и набор как у линейного корабля. Его прозвали «Железнобокий старик». Тем не менее...
Голос Джека затих, а перед внутренним взором предстала карта Атлантики между тридцать пятым и пятидесятым градусами северной широты, с Азорскими островами посредине. «Спартан» должен крейсировать между Сан-Мигелом и Санта-Марией, с наветренной стороны – дабы выиграть ветер у «Азула». В данное время года это значит к весту или норд-весту.
Недавняя буря могла заставить «Азул» дрейфовать, но могла и бросить вперед. С другой стороны, она почти наверняка задержала «Конститьюшн», важный фактор в начинавшем принимать очертания плане. Нужно всего-то заставить «Спартан» поверить, что «Сюрприз» – это «Азул», по крайней мере настолько, чтобы дело дошло до схватки.
Даты, недавняя погода, возможная скорость эффективного, но не спешащего «Азула» и точное место «Сюрприза» выстроились в нужном порядке. Джек счел, что если ветер останется достаточно сильным и корабль сможет проходить сто двадцать пять миль в день, появлялась возможность успеть. Не слишком большая вероятность, но стоящая значительных усилий.
«Если ветер останется достаточно сильным». Барометр поднимался и опускался хаотично, прогноза не дождаться. Значит, надо действовать без него, и прямо сейчас.
Стивен снова услышал слова «нельзя терять ни мгновения», и Джек побежал на палубу, приказать Пуллингсу заставить всех матросов чинить «Мерлин» с максимальной скоростью. Вернувшись, он попросил:
– Стивен, не будешь ли ты так добр переводить, пока я расспрашиваю джентльмена об «Азуле»?
Благодаря связям и роду занятий Гусман знал о кораблях гораздо больше, нежели обычные обитатели суши. Его сведения о том, что «Азул» – трехмачтовый корабль с парусным оснащением барка и водоизмещением около пятисот тонн, оказались вполне убедительными. Таким же и оказалось описание внешности приватира – покрашен в красивый синий цвет, на котором черные крышки портов выглядят очень по-флотски. Эти слова заставили Джека серьезно задуматься.
Оснастить «Сюрприз» как барк несложно – всего-то снять бегин-рей и крюйс-марса-реи так, чтобы на бизани остались только косые паруса. Но плавание задумывалось как испытательное, и запасов взяли мало. Черные крышки орудийных портов – замечательно, они и так оставались черными, не отклоняясь от «нельсоновской клетки», но вот синие борта – совсем другое дело.
– Позовите мистера Бентли, – скомандовал Джек, и когда плотник явился, спросил: – Мистер Бентли, сколько у нас синей краски?
– Синей краски, сэр? Как раз хватит покрасить в пару слоев синий катер, но тонко, очень тонко.
Джек задумался на мгновение, и попросил Стивена:
– Пожалуйста, спроси, синий – светлый или темный.
Оказалось, что «Азул» – бледно-голубой, как раннее утреннее небо. Тогда он вернулся к плотнику и поинтересовался, как у них дела с белой краской. Ответ оказался столь же обескураживающим – короткий центнер с горкой.
– Ну что ж, – смирился Джек. – Придется сделать все, что можем. Скажите, мистер Бентли, как дела со шхуной?
– О, сэр, – сразу просиял плотник, – наша второсортная запасная фор-стеньга с подтесаной пяткой и немного подрезанными пяртнерсами стала лучшей грот-мачтой, какую можно пожелать. Боцман сейчас крепит ванты, и как только закончит, можно установить довольно изящную стеньгу.
– Вы чрезвычайно заняты, мистер Бентли, вы и ваша команда?
– Заняты, сэр? Пчелам до нас далеко.
Пчелам было до них далеко и на следующий день – во время ночного хождения по палубе Джек наткнулся на решение проблемы изменения внешности «Сюрприза». Чтобы закрыть широкие черные полосы, нужно несколько толстых слоев синей краски, а всех их запасов не хватит и на один слой для половины борта. Один слой сработает на белом, но бесполезен на черном. Но можно покрасить парусину. Краска отлично ложится на белую парусину, и было бы желание – а по белому полотну даже немного синей краски хватит.
Как только «бездельников» подняли вместе с первыми лучами солнца, Обри долго совещался с парусным мастером, пытаясь выяснить, что в парусной кладовой самое тонкое, белое и что меньше всего жалко. Придется пожертвовать несколькими кусками хорошей парусины номер восемь, но в основном они отобрали паршивую, тонкую материю, которой только брамсели или бом-брамсели чинить можно. «Сюрприз» продали со всем снаряжением, и эти паруса выцвели под солнцем и истончились до ниток в тихоокеанских тропиках во время последнего задания.
Когда палуба высохла – ничего кроме неизбежного боя не могло предотвратить уборку сияющего чистотой корабля – парусину растянули, обмерили, измерили снова, приложили к бортам, с великой точностью разметили, снова приложили к бортам и наконец-то разрезали и начали красить.
Под это занятие выделили тщательно прикрытый квартердек. С текущими волнением моря и требуемой скоростью и речи не шло о том, чтобы спустить люльки за борт, прибить ткань к бортам и красить ее на месте. Полубак слишком тесный, и в середине, с рострами и шлюпками на них, не повернешься, а шкафут постоянно занят. Ночью установилась переменчивая погода, но дул все еще достаточно сильный брамсельный ветер. Благоприятный ветер от норд-норд-оста зашел к весту, и чтобы удержаться на наиболее выгодном курсе, надо было идти в галфвинд (всего один румб позади траверза), для чего требовалось постоянно работать с брасами и булинями.
Так что когда Стивен поднялся на палубу, кормовая часть корабля оказалась необычно многолюдной и оживленной. Как обычно, он провел большую часть ночи, думая о Диане и разглядывая кристально ясные мысленные образы. Особенно тот, в котором она бросала лошадь через чудовищную ограду, перед которой многие мужчины повернули назад, а она пролетела через нее без остановки. Так что около двух часов ночи он прибег к своей обычной дозе, спал допоздна и вылез из койки осоловевшим.
Кофе его до какой-то степени оживил, и он бы посидел с ним подольше, если бы взгляд на часы не напомнил – прямо сейчас пора заняться своими обязанностями, присутствовать в лазарете, пока Падин, исполняющий обязанности санитара, колотит у грот-мачты в медный таз и поет:
Все больные собирайтесь,
В лазарет скорей спускайтесь.
Пусть он жутко заикался в обычной речи, но пел довольно неплохо.
Но для начала Стивен собирался взглянуть на небо, пожелать спутникам доброго утра и посмотреть, сопровождает ли их «Мерлин». Но он едва взобрался по трапу, едва заметил теплый день, ослепительный солнечный свет, ясное небо и груду ослепительно-белых парусов над головой, как крик всеобщего неодобрения смел улыбку с его лица.
– Сэр, сэр, сойдите с нее, сэр!
– Назад, доктор, Бога ради, назад!
– Он же сейчас в горшок свалится!
Новые матросы оказались столь же резкими, как и старые «сюрпризовцы», да еще и более грубыми – один из них обозвал Стивена «волом неуклюжим». Они быстро поняли, что намечается, и ничто не могло превзойти их решимости вступить в бой со «Спартаном» и их стремления подготовиться к бою, каким бы гипотетическим он ни оставался.
– Одерживай! – скомандовал Джек, схватив доктора за локти. – Не шевелись. Падин, Падин, сюда. Неси новые ботинки доктору, ты меня слышишь?
Прибыли новые ботинки. Стивен переобулся, уставился на выкрашенные в синий полосы ткани, растянутые до кормовых поручней, на суровые, но постепенно смягчающиеся лица, обращенные к нему и извинился перед Джеком: «Ох, как мне жаль. Не надо было смотреть на небо». А через секунду: «Падин, кажется, опять лицо?»
Оно самое. Щека у бедняги так распухла, что кожа лоснилась, а отвечал Падин лишь тяжкими вздохами.
Пробило пять склянок. Падин постучал в таз и задушенным голосом пробормотал привычные слова. Но хотя на «Сюрпризе» и имелся обычный набор ипохондриков, происходившее на палубе оказалось столь интенсивным, искренним и целеустремленным, что в лазарет не явился никто кроме самого Падина. Стивен и Мартин печально посмотрели на него. Они подозревали ретенированный зуб мудрости, но поделать ничего не могли. Так что доктор Мэтьюрин, замерив пульс Падина и снова заглянув ему в рот и в горло, отмерил щедрую дозу привычного лекарства, наложил на лицо повязку, похожую на кроличьи уши, и освободил пациента от несения службы.
– Для вас это практически панацея, – заметил Мартин, имея в виду лауданум.
– По крайней мере, он хоть что-то делает, – ответил Стивен, пожимая плечами и разводя руки. – Мы практически беспомощны... Я набрел на отличное слово на днях, до того мне неизвестное – психопаннихия, всеночный сон души. Рискну предположить, что оно вам давно знакомо по занятиям теологией.
– Для меня оно ассоциируется с Гауденом [17]17
Джон Гауден (1605-1662) – английский богослов, епископ эксетерский и вустерский.
[Закрыть]. По-моему, он считал термин ошибочным.
– У меня оно ассоциируется с мыслями о комфорте, – поведал Стивен, поглаживая бутылку. – Глубоком, продолжительном комфорте. Хотя признаю, что не знаю, является ли подобное состояние здравым учением или нет. Может быть, расположимся на полубаке? Не думаю, что они начнут докучать нам там.
Не докучали. Все оказались слишком заняты с парусиной и с тем, чтобы покрасить белую полосу с наветренного борта, по крайней мере к корме от фок-русленей, рискованно свешиваясь из орудийных портов. Солнце освещало полубак под углом одиннадцать-двенадцать градусов, приятно согревая после долгой и безотрадной английской зимы.
– Синее море, синее небо, белые облака, белые паруса, все сверкает – что может быть приятнее? – поинтересовался Стивен. – Немного пены от буруна не играет роли. Наоборот, даже освежает. А солнце прогревает прямо до костей.
После обеда – спешно сготовленного и спешно съеденного без особого аппетита – матросы вернулись к работе, а хирурги – к созерцанию, на этот раз с комфортом устроившись на запасных матах. «Мерлин», с рассвета почтительно идущий в кабельтове позади фрегата, теперь его обогнал, делая восемь узлов против шести «Сюрприза» – он мог идти гораздо круче к ветру. Когда они поравнялись бортами, призовой экипаж прокричал, что макрель ловится, только успевай затаскивать на борт.
Но даже возможность порыбачить – любимое матросское развлечение, особенно при сокращенных рационах – не отвлекла от работы. Несколько новичков разбирались в навигации, большинство старых «сюрпризовцев» неплохо представляли, где должен оказаться фрегат, чтобы перехватить «Спартан» вовремя. Все они видели, как офицеры замеряют высоту солнца в полдень. И все с огромным удовольствием услышали, как Дэвидж сообщил: «Двенадцать часов, сэр, если позволите, и сорок три градуса пятьдесят пять минут северной широты», на что капитан ответил: «Спасибо, мистер Дэвидж, отмечайте полдень».
Это означало, что если учитывать только широту, то им нужно пройти где-то шесть градусов за три дня. И хотя придется еще немного уйти на вест, но даже так со средней скоростью в пять узлов все должно получиться великолепно. А пока что лаг еще ни разу не показал меньше шести узлов. Уже в четверг они могут вступить в бой, прибыльный бой. Только глупец будет уменьшать шансы сблизиться со «Спартаном» ради какой-то макрели, да еще и испанской.
