Текст книги "Каперский патент (ЛП)"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Реквизиты переводчика
Переведено группой «Исторический роман» в 2017 году.
Книги, фильмы и сериалы.
Домашняя страница группы В Контакте: http://vk.com/translators_historicalnovel
Над переводом работали: acefalcon, Oigene, Blangr, nvs1408 и gojungle .
Редакция: gojungle, Oigene, acefalcon и Виктор Федин .
Иллюстрации: Анна Бужинская
Поддержите нас: подписывайтесь на нашу группу В Контакте!
Яндекс Деньги
410011291967296
WebMoney
рубли – R142755149665
доллары – Z309821822002
евро – E103339877377
PayPal, VISA, MASTERCARD и др.:
https://vk.com/translators_historicalnovel?w=app5727453_-76316199
Глава первая
С тех пор как Джека Обри отстранили от службы, а его имя вместе со ставшим теперь бессмысленным старшинством вычеркнули из капитанского списка, ему стало казаться, что теперь он живёт в совершенно изменившемся мире. Всё в нём было так хорошо знакомо – от запахов морской воды и просмолённого такелажа до твёрдой упругости палубы под ногами, но смысл исчез, и Джек стал здесь чужим.
Другим бывшим морским офицерам, разжалованным по приговору трибунала, приходилось еще хуже: двое поднялись на борт даже без походных сундучков. По сравнению с ними Джеку несказанно повезло. Наверное, это могло утешить разум, но сердцу не помогало. Не спасало и то, что он не был виновен в преступлении, за которое его осудили.
Несомненно, с материальной точки зрения он не бедствовал. Его старый красивый фрегат «Сюрприз» продали из флота, и Стивен Мэтьюрин выкупил корабль, чтобы с каперским патентом действовать на коммуникациях врага. Джек Обри принял командование.
«Сюрприз» стоял на одном якоре в Шелмерстоне, захолустном порту с неудобной отмелью и опасным приливным течением. Это место избегали и флотские, и торговые суда, но часто посещали контрабандисты и приватиры. Их быстрые, щеголеватые, хищные корабли во множестве виднелись у причальной стенки.
Развернувшись в процессе машинальной ходьбы по правой стороне квартердека, Джек бросил взгляд на деревню и в очередной раз попытался понять, почему Шелмерстон так похож на пиратские и буканирские поселения в отдаленных частях Вест-Индии и на Мадагаскаре, которые он давным-давно повидал мичманом на этом самом «Сюрпризе».
В Шелмерстоне не найти ни раскачивающихся кокосовых пальм, ни сверкающего кораллового песка, но сходство не пропадало. Возможно, виной тому большие, безвкусные таверны, общая атмосфера раздолбайства и легких денег, множество шлюх и ощущение, что только крайне целеустремленная и хорошо вооруженная вербовочная команда рискнет сюда заглянуть.
Также Джек заметил две лодки, отчалившие в сторону «Сюрприза» и стремящиеся опередить друг друга. Ни в одной, тем не менее, не наблюдалось доктора Мэтьюрина, корабельного хирурга (мало кто знал, что заодно и судовладельца), обещавшего прибыть сегодня.
Одной из лодок управляла необыкновенно прелестная девушка с темно-рыжими волосами, недавно приехавшая в город и наслаждавшаяся каждой минутой. Она пользовалась огромной популярностью среди экипажей приватиров, и они так героически отвечали на ее пронзительные понукания, что один из гребцов сломал весло.
Хотя Джек Обри и не считался совсем уж бабником, но и обет безбрачия он не давал. С ранней юности он находил живое наслаждение в красоте, а эта решительная девушка, наполовину стоящая в лодке с оживленным от волнения лицом, выглядела до абсурда красивой. Но Обри только отметил этот факт и неподдельно равнодушным голосом приказал Тому Пуллингсу: «Не пускайте эту женщину на борт и выберите только троих самых лучших».
Джек продолжил задумчивую прогулку, пока Пуллингс, боцман, старший канонир и Бонден, старшина капитанской шлюпки, смотрели, чего стоят претенденты. Им предстояло подняться на мачту (время замеряли песочными часами), отдать и убрать брамсель, повернуть и навести орудие, попасть из ружья в подвешенную на ноке фока-рея бутылку и завязать двойной стопорный кноп с колесом перед толпой обстоятельных моряков.
Обычно набирать экипаж для корабля на королевской службе – беспокойное дело. Вербовочная команда делает все возможное, но приходится смиренно молиться о том, что брандвахта не пришлет партию не пойми кого (иногда – явных уголовников), посылать шлюпки в Канал, чтобы те снимали матросов с направляющихся домой купцов или же совершать набеги на прибрежные города. И все это обычно с таким мизерным успехом, что некоторым приходится выходить в море с некомплектом в сотню человек.
В Шелмерстоне же «Сюрприз» укомплектовывался будто в раю. Мало того, что все морские припасы доставили за один прилив усердные и соревнующиеся между собой агенты по снабжению, чьи склады выстроились вдоль причала, но и матросов не нужно было вообще вербовать – ни тебе заманчивых лживых обещаний в месте сбора, ни барабанного боя.
Джека Обри моряки хорошо знали как успешного капитана фрегата. Боевого капитана, невероятно удачливого с точки зрения призовых денег. Настолько удачливого, что его полное прозвище было «Счастливчик Джек» Обри. Новость о том, что его любимый фрегат, замечательный ходок в хороших руках, выйдет в море с каперским патентом и под командованием самого Обри, заставила моряков сбиться в кучу, предлагая свои услуги. Он мог позволить себе привередничать, чего никогда не случалось на флоте в военное время. До полного комплекта сейчас не хватало только трех человек.
Среди рядовых матросов и старшин оказалось немало старых «сюрпризовцев», оказавшихся в отставке после списания фрегата. С тех пор они умудрялись избегать насильственной вербовки, хотя Обри обоснованно подозревал некоторых в дезертирстве с флота, иногда с попустительства близких друзей (например, Хиниджа Дандаса), под чьим началом они служили. И конечно здесь собрались те, кто никогда его не покидал – стюард, старшина шлюпки и некоторые другие.
Кое-какие незнакомые матросы перебрались с купцов, но большинство – контрабандисты и приватиры. Первоклассные моряки – крепкие, независимые, не слишком привычные к дисциплине, а тем более к ее показным церемониальным формам (хотя почти все хоть раз, да попадали под вербовку), но все полны энергии и готовы служить под командованием уважаемого капитана.
В этом отношении Джек Обри (с точки зрения моряков-приватиров) внушал гораздо больше уважения, чем мог бы предположить. Он похудел, но все еще оставался необычно высоким и широкоплечим. Его живое, радостное лицо постарело, проступили скулы; вечно в морщинах и мрачное, с оттенком скрытого ожесточения. Любой, кому не чужда грубая морская жизнь, сразу бы сказал – с таким человеком шутить не стоит, выведешь из себя, и ответный удар последует без предупреждения, и к черту последствия. Опасное лицо, потому что терять ему явно нечего.
«Сюрприз» оказался укомплектован, быть может, самым профессиональным экипажем среди кораблей своих размеров. Это могло бы наполнить сердце капитана радостью. И правда, когда Джек задумался над этим фактом, он принес немного совестливого удовольствия и тех крох радости, на которые хватало капитана.
Можно сказать, что Джек Обри запечатал свое сердце, чтобы пережить несчастья и не разбить его. Но в итоге он стал евнухом во всем, что касалось эмоций.
Простое объяснение. Но вот в былые времена капитан Обри, как и его герой Нельсон и многие современники, иногда давал волю слезам. Он плакал от радости на топе мачты своего первого корабля. Слезы иногда смачивали нижнюю часть скрипки, когда он играл особенно трогательные пассажи. Мучили его и жестокие рыдания на похоронах соплавателей, на суше и на море. Но сейчас он не ронял ни слезинки.
С Софией и детьми он расстался в Эшгроу с комком в горле, что сделало его прощание болезненно суровым и бесчувственным. И если на то пошло, скрипка лежала без дела в чехле из вощеной ткани с тех пор, как он поднялся на борт.
– Вот три лучших матроса, сэр, с вашего позволения, – доложил мистер Пуллингс, снимая шляпу. – Харви, Фишер и Уитакер.
Они отдали честь – три двоюродных брата с похожими длинноносыми, обветренными, знающими лицами. Контрабандисты, отличные моряки – другие бы и не прошли короткий, но чрезвычайно суровый экзамен. Посмотрев на них с умеренным удовлетворением, Обри произнес:
– Харви, Фишер и Уитакер, рад видеть вас на борту. Но вы понимаете, что еще предстоит получить одобрение хирурга?
Он снова взглянул на берег, но лодки хирурга не увидел.
– И вы понимаете условия оплаты, долей в призах, дисциплины и наказаний?
– Понимаем, сэр. Шлюпочный старшина нам их зачитал.
– Отлично. Можете поднять рундуки на борт.
Обри продолжил уверенное хождение взад-вперед, повторяя «Харви, Фишер и Уитакер». Обязанность капитана – знать, как зовут его матросов, и хоть немного их историю. До того с этим не возникало трудностей даже на линейном корабле с шестью-семью сотнями душ на борту.
Конечно же он знал всех своих «сюрпризовцев», соплавателей не только в последнем дальнем походе в Тихий океан, но и много лет до того. А вот новые люди постыдно выпадали из памяти. Даже офицеров приходилось вспоминать с трудом.
Конечно же не Тома Пуллингса – некогда мичмана у Обри, а теперь коммандера королевского флота на половинном жаловании, с незапятнанной репутацией, но без малейшей надежды на командование. Он, в бессрочном отпуске со службы, принял обязанности первого помощника. Помнил Джек и второго, и третьего помощника – бывших королевских офицеров. С ними он был более-менее знаком и отчетливо помнил, за что их осудил трибунал – Веста за дуэль, а Дэвиджа за несчастливое, запутанное дело о подписанных не глядя отчетах нечестного казначея. Но вот боцмана вспоминал только по ассоциации его имени с массивным телом – Балкли. К счастью, еще ни один плотник или канонир не возражали, когда к ним обращались по должности. Без сомнений, незнакомые старшины со временем запомнятся.
Туда-сюда, туда-сюда, бросая на каждом повороте взгляд на берег, пока водоросли на якорной цепи и поток воды не сообщили, что если скоро не сняться с якоря, то можно пропустить отлив.
– Мистер Пуллингс, – скомандовал Обри, – давайте переместимся за отмель.
– Так точно, сэр, – отозвался Пуллингс и воскликнул, – мистер Балкли, поднять якорь!
Немедленно последовал быстрый свист боцманской дудки и топот ног – верный знак, что шелмерстонцы хорошо понимают соотношение осадки фрегата и глубин их собственной сложной отмели. Завели проводник. Достали, установили и закрепили вымбовки так проворно, будто занимались этим только штатные «сюрпризовцы». Но когда шпиль начал вращаться и корабль заскользил по гавани к якорю, некоторые матросы затянули шанти:
Вокруг идем и крутится он,
Хэй-хо, хэй-хо
Этого никогда не случалось, пока «Сюрприз» принадлежал королевскому военному флоту – пение во время работы там не поощряли. Пуллингс бросил взгляд на Джека, но тот покачал головой и тихо сказал:
– Пусть поют.
До сих пор между сюрпризовцами и новыми членами команды не возникало неприязни, и капитан был готов почти на всё, лишь бы предотвратить её появление. Они с Пуллингсом уже постарались изо всех сил, смешав людей в орудийных расчетах и вахтах, но Джек понимал, причиной этих необычайно мирных отношений между двумя столь несхожими группами являлась необычная ситуация – все были очень встревожены. Особенно потрясёнными казались сюрпризовцы, не знавшие, что думать и как действовать. И если отношения в команде останутся мирными после трёх-четырёхдневного шквала и беспорядочных коротких волн Пролива или, ещё лучше – пока успешный бой не объединит команду в единое целое – тогда у «Сюрприза» есть верная надежда стать счастливым кораблем.
– Панер, сэр, – крикнул Вест с бака.
– Марсовые, – окликнул Джек, подняв голос, – меня слышно?
Только шляпная болванка не услышала бы – слово «слышно» эхом отразилось от фасадов домов в глубине бухты.
– Все наверх!
Фок-ванты потемнели от спешащих матросов.
– Отдать паруса!
Распустили марсель, вахта левого борта завела его на место и без команды помчалась к фалам. Рей плавно поднялся, фор-марсель наполнился ветром. «Сюрприз» набрал достаточно хода, чтобы отделить якорь от грунта, и по аккуратной дуге неторопливо направился к отмели, уже неприятно выделявшейся цветом в серо-зеленом море, и с белой пеной по кромке.
– По самой середине фарватера, Гиллоу, – приказал Джек рулевому.
– Самая середина, так точно, сэр, – отозвался шелмерстонец Гиллоу, оглядываясь налево и направо и поправляя курс где-то на спицу штурвального колеса.
В открытом море «Сюрприз» снова сложил крылья, спустил с кат-балки якорь, вытравил якорный канат на достаточную длину и стал легко покачиваться на волнах. Простая операция, Джек видел ее тысячи раз, но провели ее крайне аккуратно, без малейших задержек или оплошностей, что радовало.
Очень кстати, потому что уже довольно долго в нем росло негодование на опоздание Мэтьюрина. Великое несчастье Джек мог если и не принять, то хотя бы вынести без ругани и жалоб, но мелочи раздражали его как всегда, и даже больше. Обри написал для Стивена короткую записку, назначая встречу через две недели.
– Мистер Дэвидж, я спущусь вниз. Если заметите на мысу адмирала, немедленно дайте мне знать.
Живший в Аллакомбе, во второй бухте к югу, адмирал Рассел передал послание, что, если погода позволит, с радостью навестит Обри после обеда, и надеется, что мистер Обри проведет с ним вечер в Аллакомбе. Он также передавал наилучшие пожелания доктору Мэтьюрину и, случись ему оказаться на борту, рад бы был видеть и его.
– Немедленно, сэр, – повторил Дэвидж, а потом, колеблясь, уточнил: – Но как мы должны его принимать, сэр?
– Как на любом другом частном корабле. Фалрепы, конечно, и всё.
Джека пугала «встреча по-флотски». Ему никогда не нравилось тщательное подражание флотским традициям в Ост-Индской компании, в некоторых других корпорациях и на крупных, амбициозных приватирах. Да и одет он был в бобриковый бушлат и твидовые брюки.
С другой стороны, Джек считал, что «Сюрприз», пусть и без вымпела, галунов, морской пехоты и некоторых других вещей, все еще должен вести себя как военный корабль. С его точки зрения – это вполне совместимо.
Он бы зуб отдал, лишь бы избежать встречи с Расселом. Но Обри служил под командованием адмирала еще мичманом, очень его уважал и был глубоко благодарен – именно благодаря влиянию Рассела Джек в свое время получил лейтенантский патент.
Проклятое приглашение отличалось такими мягкими формулировками и добрыми намерениями, что отказаться не позволяла вежливость. Джек искренне желал, чтобы Стивен помог ему этим вечером. Сейчас ему неоткуда было черпать симпатию для небольших визитов вежливости. Он страшился присутствия других гостей, особенно флотских – сочувствия от всех, кроме самых близких друзей, презрительной вежливости недоброжелателей.
В кормовой каюте он позвал:
– Киллик, Киллик, ко мне.
– Че опять? – раздраженно взвизгнул Киллик откуда-то со стороны подвесной койки Джека, добавив для проформы: – Сэр.
– Вытащи на свет мой бутылочно-зеленый сюртук и приличные бриджи.
– А у меня тут не они разве? И вы это лишь через десять минут получите, пуговицы надо перешить.
Ни Киллик, ни Бонден ни разу даже виду не подали, что их волнует суд над капитаном Обри и приговор. В них присутствовала та деликатность чувств в важных вопросах, которую Джек за долгие годы опыта и тесного контакта привык ожидать от нижней палубы. Они не выражали явного сочувствия помимо обычного бдительного присутствия. А Киллик, чтобы показать свое безразличие, стал едва ли не ворчливее, чем раньше.
Слышно было, как он бормочет в спальной каюте: «Богом проклятая тупая иголка... если бы мне давали шиллинг за каждую плохо пришитую этой толстожопой шлюхой в Эшгроу пуговицу, я был бы богачом... кто ж так не по-морски иглы делает... нитки не того оттенка зеленого».
Джека Обри, однако, вовремя одели в свежевычищенную и свежевыглаженную одежду, и он продолжил привычное одинокое хождение по квартердеку, посматривая то на берег, то на мыс к югу.
С тех пор как Стивен Мэтьюрин разбогател, его периодически беспокоили приступы скаредности. Большую часть жизни он прожил бедно, а иногда и крайне бедно, но пока нищета не мешала ему удовлетворять очень скромные потребности, про деньги он не задумывался. Теперь же он получил наследство от крестного отца (близкого друга его родного отца, троюродного брата матери и последнего в состоятельном роду). Маленькие, тяжелые, обитые железом сундуки с золотом дона Рамона так забили сейфовую комнату его банкира, что едва можно было закрыть дверь. И с тех пор Стивен стал беспокоиться о пенсах и шиллингах.
Сейчас он шел по пустынной, слегка холмистой равнине, спеша по короткому дерну в направлении только что взошедшего солнца. Сверкающие самцы каменок в своем лучшем оперении летали по сторонам, и конечно же бесчисленные жаворонки над головой – потрясающий день.
Из Лондона он добрался рейсовым экипажем, выйдя в Клотуорти с расчетом пройти полями в Полтон-Эпископи, где его будет ждать друг, преподобный Натаниэль Мартин. Потом они на тележке почтальона могут доехать в Шелмерстон, откуда «Сюрприз» должен выйти с вечерним отливом. По расчетам Стивена, это сэкономило бы добрых одиннадцать шиллингов и четыре пенса.
Расчет оказался неверным. Хотя Мэтьюрин обладал неплохими способностями в некоторых сферах – медицине, хирургии, энтомологии, например, но арифметика в их число не входила. Без ангела-хранителя со счетами доктор не мог даже умножить на двенадцать. Ошибка, впрочем, мало что значила – речь шла не об осознанной жадности, а об успокоении совести. Доктор считал богатство непристойным, и эту непристойность можно слегка смягчить подобными поступками и неизменно скромным образом жизни.
Но лишь слегка, как он открыто признавался сам себе. Скупость проявлялась приступами, в остальное время он едва ли поступал столь же последовательно. Недавно, например, Стивен позволил себе пару невероятно мягких высоких ботинок от известного мастера с Сент-Джеймс-стрит и греховную роскошь кашемировых чулок.
Обычно он носил тяжелые туфли с квадратными носами, дополнительно утяжеленные свинцовыми подметками, из того соображения, что без свинца походка окажется слишком легкой. И взаправду, первые три мили Стивен просто несся по траве, наслаждаясь легкостью движений и наполнившим воздух запахом весенней зелени.
Где-то в фарлонге [1]1
Фарлонг – 201 метр.
[Закрыть] впереди показался человек, странно вытянутый и темный на этом бледном плоском пейзаже, заполненном только отдаленными бесформенными отарами овец и высокими белыми облаками, плавно несущимися с вест-зюйд-веста. Он тоже шел по широкой дороге со следами проходивших здесь отар и колеями пастушьих жилых повозок, но шел он гораздо медленнее, да к тому же периодически останавливался, неистово жестикулируя, а иногда подпрыгивал или отскакивал в сторону.
Когда Мэтьюрин сблизился на расстояние слышимости, то заметил – мужчина говорил, то серьезно, то крайне страстно, а иногда пронзительным тоном элегантной дамы. Человек среднего класса, если судить по синим бриджам и бордовому сюртуку, и довольно образованный – один раз он воскликнул «Пусть эти лживые псы утонут в собственном навозе!» на быстром, решительном греческом. Очевидно, он считал себя одиноким в это зеленое утро, и может сгореть от стыда, когда его обгонит человек, последние полчаса выслушивавший все эти возгласы.
Исправить ситуацию не удалось бы – остановки становились все более частыми. Если Синие Бриджи не свернет с дороги, то Стивену придется или догнать его, или ужасно медленно тащиться за ним, рискуя опоздать.
Мэтьюрин попытался кашлять и даже грубо что-то напевал, но ничто не действовало. Пришлось бы прокрасться мимо со всем доступным самообладанием, если бы Синие Бриджи не остановился, не развернулся и не уставился на доктора:
– Вы принесли мне письмо? – спросил он, когда до Стивена оставалось меньше сотни ярдов.
– Не принес.
– Прошу прощения, сэр, – извинился мужчина, когда Стивен приблизился, – но я ждал сообщения из Лондона и объяснил дома, что навещу свою лощину, и я подумал... но сэр, – он покраснел от смущения, – боюсь, я представлял жалкое зрелище, декламируя на ходу.
– Вовсе нет, – заверил Стивен, – Я знал многих парламентариев, многих юристов, которые обращались в пустоту и даже не задумывались об этом. Разве Демосфен не обращался к волнам? Для многих человеческих занятий это естественно.
– Дело в том, что я писатель, – поделился Синие Бриджи, когда они немного прошли вперед.
На вежливый вопрос Стивена он рассказал, что работает в основном над историями о былых временах и в готическом стиле.
– Но что до количества книг, о котором вы так вежливо спросили, – добавил он горестно, – боюсь, их так мало, что стыдно упоминать. Сомневаюсь, что опубликовал хотя бы десяток. Я, заметьте, придумал, проработал и полностью сочинил раз в десять больше, на этой самой лужайке, кстати. Отличные истории, славные истории, от которых я (хоть и пристрастный судья) смеялся от удовольствия. Но поймите, сэр, у каждого своя манера письма. Я свои произведения проговариваю на ходу. Движение разгоняет желчь и стимулирует поток идей. Но в этом таится опасность. Если я слишком сильно стимулирую мысли, если мое творение закончено к полному удовлетворению, как сейчас глава, в которой Софонсиба заключает Родериго в «железную деву» по обвинению в распутстве и начинает закручивать винт, если оно закончено, то мой разум, мое воображение отказывается иметь дело с текстом. Не могу даже записать его, а если и заставляю себя, то на бумаге оказывается лишь равнодушное собрание неправдоподобных идей.
Единственный способ преуспеть – достичь неполного успеха, coitus interruptus [2]2
прерванное совокупление (лат.)
[Закрыть] с моей музой, простите за такое выражение, а потом мчаться домой к перу и бумаге, чтобы завершить работу.
Но я не могу добиться, чтобы мой издатель это понял. Повторяю ему: работа разума отличается от ручного труда. Объясняю, что во втором случае усердие и старание вырубят лес и вычерпают океан, но в первом... А он пишет, что пресс простаивает и ему нужны обещанные двадцать листов с обратной почтой.
Синие Бриджи повторил свою греческую ремарку и добавил:
– Но здесь, сэр, наши пути разойдутся, если мне не удастся, возможно, убедить вас посмотреть мою лощину.
– Может, это друидская лощина? – улыбнулся Стивен, покачав головой.
– Друидская? О нет, вовсе нет. Хотя из друидов кое-что извлечь можно: «Проклятие друидов» или «Призрак хенджа» [3]3
доисторическая ритуальная огороженная площадка, в континентальной Европе называется ронделой или кольцевой канавой.
[Закрыть]. Нет, в моей лощине я просто сижу и наблюдаю за дрофами.
– За дрофами, сэр? – воскликнул Стивен, шаря бледными глазами по лицу собеседника. – Вы имеете в виду Otis tarda?
– Их самых.
– Ни одной не видел в Англии.
– Они и вправду стали очень редкими. Во времена моего детства они бродили стайками, очень похожие на овец. Дрофы все еще существуют, эти создания следуют своим привычкам, и я наблюдаю за ними, как делали мой отец и дед. Из моей лощины вполне могу показать вам самку на гнезде, и есть вполне разумный шанс увидеть двух-трех самцов.
– Это далеко?
– Не более часа, если сойдем с дороги, и я, в конце концов, закончил главу.
Стивен взглянул на часы. Мартин, признанный авторитет по кроншнепам, простит опоздание по такому поводу. Но у Джека Обри чисто флотское уважение ко времени, он до абсурда требователен к пунктуальности вплоть до минуты. Мысль о том, что придется встретить Джека Обри, все семь футов едва сдерживаемого гнева из-за того, что его заставили ждать два часа – сто двадцать минут! – поколебала Стивена, но ненадолго. «Найму экипаж в Полтон-Эпископи, – заверил он себя, – запряженный четверкой, и так нагоню время».
«Маркиза Грэнби», единственный трактир в Полтоне, могла похвастаться скамейкой вдоль наружной стены под полуденным солнцем. На ней, обрамленный плетистой розой с одной стороны и жимолостью с другой, дремал Натаниэль Мартин.
Ласточки, чьи недостроенные гнезда приобретали потихоньку форму под карнизом сверху, иногда роняли на него мелкие комья грязи. Мартин пробыл здесь так долго, что его левое плечо оказалось щедро заляпано. Он замечал легкие удары, звук крыльев и беспорядочные, спешные крики ласточек, равно как и отдаленное бассо континуо коров с поля позади пруда «Маркизы», но до конца не проснулся, пока не услышал оклик:
– Эй, сослуживец!
– Дорогой Мэтьюрин, – воскликнул Мартин. – как я рад вас видеть! Но надеюсь, ничего не случилось?
Лицо Мэтьюрина, обычно нездорово желтое, теперь неестественно пунцовело, а также покрылось пылью, в которой пот, стекая вниз, проделал отчетливые дорожки.
– Ни за что, мой друг. Я очень озабочен, очень расстроен тем, что вам пришлось ждать, прошу простить меня, – Стивен присел, тяжело дыша. – Но могу ли я рассказать, что меня задержало?
– Прошу, – ответил Мартин и, повернувшись к окну, попросил: – Хозяин, эля джентльмену, пожалуйста, пинту самого холодного эля, какого сможете набрать.
– Вы мне вряд ли поверите, но сквозь высокую траву на краю лощины (а мы сидели в лощине, выглядывая вверх), я видел дрофу на гнезде меньше чем в сотне ярдов. С помощью подзорной трубы одного джентльмена я разглядел ее глаз, он яркий желто-коричневый. А через некоторое время она поднялась, присоединилась к двум огромным самцам и годовалой птице и скрылась за склоном. Так что мы смогли подойти и посмотреть на гнездо без страха. Мартин, я отчетливо слышал, как птенцы в этих прекрасных огромных яйцах пищали, будто далекая боцманская дудка, клянусь честью.
Мартин стиснул ладони, но прежде чем он мог пробормотать что-то кроме невнятного возгласа восхищения и удивления, принесли эль, и Стивен продолжил:
– Хозяин, пожалуйста, распорядитесь насчет наемного экипажа, дабы отвезти нас в Шелмерстон, как только я допью этот славный эль. Подозреваю, что почтальон уже давно уехал.
– Благослови вас Господь, сэр, – ответил трактирщик, смеясь над такой простотой, – в Полтоне нет фаэтона, да никогда и не было, Боже ты мой. А Джо-почтальон уже у Уэйкли.
– Ну, тогда пару лошадей, возчика с двуколкой, да хоть повозку.
– Сэр, вы забываете, что в Плашетте ярмарка. Ни двуколки, ни повозки в деревне не найдешь. Сомневаюсь и насчет лошадей. Хотя мул Уэйтса двоих унесет, но коновал напоил его чем-то прошлой ночью. Спрошу жену, Энтони Уэйтс ей кем-то вроде двоюродного брата приходится.
Последовала пауза, во время которой женский голос с лестницы поинтересовался, зачем кому-то ехать в Шелмерстон. Трактирщик вернулся с удовлетворенным видом человека, чьи страхи оправдались:
– Нет, джентльмены. Никаких шансов на лошадь, а у Уэйтса мул издох.
Некоторое время друзья шли в тишине, потом Стивен произнес:
– Все равно, дело всего лишь в нескольких часах.
– Еще и в отливе, – заметил Мартин.
– Господи, Господи, об этом я позабыл. А моряки так волнуются насчет отлива.
Четверть мили спустя Стивен продолжил:
– Боюсь, мои последние послания сообщили вам далеко не всю необходимую информацию.
В высшей степени правда. Стивен Мэтьюрин так долго и тесно сотрудничал с разведкой, флотской и политической, а его жизнь так долго зависела от сохранения тайн, что он совершенно не желал доверять что-либо бумаге. Да и в любом случае корреспондентом он был равнодушным. Мартин заверил, что это не так, и Стивен продолжил:
– Если бы имелись хорошие новости для вас, поверьте, я бы их с огромной радостью доставил бы лично. Но вынужден сообщить, что ваш памфлет, мастерски написанный и протестующий против распутства и порки во флоте, сделал практически невозможным ваше назначение на должность корабельного капеллана. К сожалению, это я слышал непосредственно в Уайтхолле.
– Об этом адмирал Кэйли рассказал моей жене несколько дней назад, – вздохнул Мартин. – Он удивлен моей безрассудной смелостью. Но я думаю, что должен был хоть как-то выразить протест.
– Конечно, храбрый поступок. Но теперь вернемся к мистеру Обри. Вы же следили за судом и приговором, я думаю?
– Следил, и с крайним негодованием. Дважды написал ему, но уничтожил оба письма, боясь побеспокоить и навредить неуместной симпатией. Тяжелейшее искажение правосудия. Мистер Обри не больше способен организовать мошенничество на Бирже, чем я. Даже и меньше – он практически не знает сферу коммерции, не говоря уж о финансах.
– Вы знаете, что его уволили со службы?
– Не может быть! – воскликнул Мартин, окаменев.
Мимо проползала телега, возница уставился на них с открытым ртом и даже повернулся всем корпусом, чтобы потаращиться подольше.
– Его имя вычеркнули из списка пост-капитанов в первую же пятницу.
– Должно быть, это едва его не убило, – отозвался Мартин, глядя в сторону, чтобы скрыть эмоции. – Для мистера Обри служба означала всё. Выгнать такого храброго и честного офицера...
– Радость от жизни это взаправду убило, – подтвердил Стивен, когда они не спеша продолжили путь, – Но он человек великой силы духа, и у него достойная восхищения жена.
– Какую же поддержку оказывает жена мужчине! – воскликнул Мартин, и улыбка пробилась сквозь его помрачневшее лицо.
Жена Стивена, Диана, никакой поддержки ему не оказывала, от нее только болело сердце. Боль, иногда тупая, иногда невыносимо острая, не прекращалась никогда. Но доктор сдержанно продолжил:
– Много чего можно сказать о браке. У них есть еще и дети. Но надежда касательно Обри не умерла, в том числе из-за того, что из флота вместе с ним списали и его фрегат. Друзья купили «Сюрприз», он оснащен как частный военный корабль, и капитан Обри им командует.
– Силы небесные, Мэтьюрин. «Сюрприз» – приватир? Конечно я знал, что его списывают из флота, но представления не имел... Всегда предполагал, что приватиры – маленькие, полупиратские суденышки с дурной репутацией. Люгеры или бриги или что-то подобное с десятью-двенадцатью пушками.
– Если честно, то большая часть из тех, кто занимается своими делишками в Ла-Манше, попадает под это описание. Но есть и частные военные корабли, снаряжаемые для заграничных плаваний и гораздо более серьезные. В девяностые пятидесятипушечный француз посеял хаос в торговле с Востоком. Да и вряд ли вы позабыли тот потрясающий быстроходный корабль, за которым мы гнались день за днем и почти поймали по пути с Барбадоса – у него тридцать два орудия.
– Конечно, конечно, «Спартан». Но он же из Америки, не так ли?
– И что с того?
– У них такая обширная страна, что навевает смутные мысли, будто все там больших масштабов, даже приватиры.
– Послушайте, Мартин, – сказал Стивен, немного помолчав. – Сказать вам кое-что?
– Сделайте одолжение.
– Слово «приватир» неприятно звучит для моряка, и применять его к «Сюрпризу» может показаться оскорбительным. Однако «Сюрприз» – отнюдь не обыкновенный приватир. Команда обычного приватира поднимается на борт, зная: нет добычи – нет денег. Их кормят – и только, а деньги морякам достаются лишь от призов. Это делает их разнузданными и наглыми. Они без малейшего сожаления грабят, обдирая несчастные жертвы. Говорят, что самые жестокие из них бросают за борт несчастных, которые не могут откупиться, а насилие и дурное обращение с пленными для них – обычное дело.
