Текст книги "Каперский патент (ЛП)"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
– Джек Обри будет выдвигаться от Милпорта!
Он встал, похлопал Стивена по плечу и начал ходить по комнате.
– От Милпорта! Вы не удивлены? А я поражен, могу признаться. От избирательного округа его отца! Такого уровня, такого пика щедрости от владельца округа я в жизни не слышал. Тем более, этого округа. Дальний родственник, насколько я помню? Вы встречали мистера Нортона, Мэтьюрин?
– Только видел его на свадьбе Джека Обри – высокий, худощавый джентльмен.
– Теперь совсем другое дело. – продолжил Блейн. – Все это случилось именно в нужный момент. Я, конечно, подумывал о карманном округе, который мог бы склонить чашу весов в пользу Обри. Обычно они дорого обходятся, такие округа, но в нынешних условиях я мог бы предложить такой ход, если бы только имелось незанятое место. Но его нет, и мне ни на секунду не приходило в голову, что единственное вакантное место свалится ему прямо в руки.
– Едва ли корректно так говорить, Блейн?
– Конечно же нет. Но как удачно все сложилось. Мелвилл послал к нему своего брата Хиниджа, и я уверен – он устроит все гораздо лучше Соумса. Они старые друзья, и помимо всего прочего это дело ненавязчивое, никаких строгих условий. Я надеюсь, что Хинидж Дандас, говоря как моряк с моряком, сможет убедить Обри не слишком грубить Мелвиллу и коллегам.
– Как я рад тому, что вы мне сообщили, Блейн. Я не сомневаюсь, что Хинидж Дандас – отличный переговорщик. Насколько я знаю Джека Обри, он обречен на успех. Хотя вы можете все еще посчитать нужным намекнуть вашим друзьям-политикам, что единственный полностью надежный способ не дать моряку выступить в Палате с невероятно длинной речью о флотских злоупотреблениях или на какую-то тему, в которой он абсолютно невежественен – это отправить его в очень долгое плавание.
Нужно обратить внимание на ситуацию в Южной Америке, безусловно. Но есть также и сложное соперничество между малайскими султанами, беспокоящее Ост-Индскую компанию. Остаются незавершенными труды бедного капитана Кука и гораздо менее эффективного Ванкувера. И подумайте только о никем не изученной энтомологии Сулавеси! Давайте выпьем шампанского.
Шампанское и его чарующие пузырьки давным-давно выветрились к тому времени, когда «Леопард» полз мимо бакена «Суин» [41]41
то есть мимо эстуария реки Блэкуотер в Эссексе.
[Закрыть] в ночную вахту в пятницу. Каждую минуту в туман с наветренной стороны стреляла пушка, на баке беспрерывно бил барабан (хотя сырость сглаживала его грохот), а матрос на русленях беспрерывно бросал лот. Охрипшим голосом он монотонно распевал: «Марка семь, марка семь, глубже шести, шесть с половиной». Иногда его голос настойчиво усиливался: «Марка пять, пять с половиной» – по мере того, как с подветренной стороны приближалась мель.
Судно едва делало два узла во мгле, но отметки глубин менялись быстро. Кругом со всех сторон, с неопределимого направления и расстояния, раздавались ответные выстрелы, крики и барабанный бой с торговых судов и боевых кораблей, прокладывающих путь к или от Лондона, а когда они приближались совсем близко, тусклые огни появлялись и исчезали в тумане.
Неприятное время для плавания по оживленным прибрежным водам. Капитан, лоцман и более-менее ответственные матросы держались на палубе, с редкими перерывами, с того момента как Стивен поднялся на борт в последний час ясной погоды.
«Леопарда» выгнали в море неготовым и с неполной командой. На палубах творилось черт-те что, а оказанный Стивену прием никому не сделал бы чести. Хотя, конечно, вряд ли он мог выбрать худший момент – судно выбирало якорь. Но он пал духом еще до того, задолго до брюзгливого: «Спускайтесь вниз сэр, вниз. И уберите его проклятый сундук с дороги».
С полумили он не узнал судно и начал подозревать мичмана с тендера в розыгрыше. Но потом, сложив вместе обводы, силуэты и пропорции, отпечатавшиеся где-то в неупорядоченной библиотеке его мозга, он убедился – старый транспорт действительно «Леопард». Его накренили для очистки подводной части на плаву, что придало судну вислоухий вид невероятной захудалости. Дабы облегчить нагрузку, установили мачту с тридцатидвухпушечного фрегата, что полностью поменяло силуэт, сделало его неприглядным. А уж покрашен он был вообще позорно.
Все это уже навевало грусть, и палуба тоже оказалась печальным зрелищем, но лишь спустившись вниз, в абсурдно знакомую кают-компанию, знакомую вплоть до цепляющейся за порог двери и откидывающегося иллюминатора кормовой галереи с потертой бронзовой защелкой, Стивен осознал какие добрые, нежные и даже любящие воспоминания сохранились у него и как сейчас стало обидно за деградацию старого корабля. Везде грязь и небрежность, везде перемены к худшему.
Конечно, его нельзя судить по стандартам военного корабля, когда строгий капитан и усердный первый лейтенант имели под командованием триста сорок человек, чтобы держать «Леопарда» в порядке. Но даже по гораздо менее амбициозным меркам каботажников он оказался грязным кораблем. Грязным и несчастливым.
Еще задолго до того, как с помощью веселого мичмана с тендера Стивен поднялся на борт, его одолело предчувствие беды. Хотя счастье или несчастье судна не имели никакого отношения к личным катастрофам, ощущение усилилось с первого взгляда на то, как капитан и лоцман «Леопарда» пререкаются, пока три офицера плетьми подбадривали матросов на вымбовках, ругаясь во все горло.
Ужин также оказался не слишком веселым. Моросящий туман, слабый переменчивый ветер, опасные течения и мели, риск столкновения сделали бы трапезу нервной и на старом «Леопарде», а сейчас получилось какое-то варварство. Кают-компания разделилась на два враждебных лагеря – друзей штурмана и друзей казначея. Как Стивен понял, обе группы одинаково стремились показать свое неуважение капитану – худощавому, пожилому, хлипкому и раздражительному человеку, больше похожему на клерка. Он время от времени заглядывал в кают-компанию.
Присутствовали и другие пассажиры, направлявшиеся в Швецию – торговцы морскими припасами. Каждая из трех групп вела между собой разговоры шепотом. Пассажиры (а Стивен больше принадлежал к ним, поскольку корабельный хирург лежал в стельку пьяным в своей каюте), не вызывали интереса у моряков. Всего лишь сухопутные крысы – вечная помеха, вечно больные, всегда мешаются на пути. Сегодня они здесь, а завтра их нет. Но все же они помогали наладить общение между враждебными группами.
Фраза, якобы адресованная торговцу пенькой с Остин-Фрайарс, отразилась от него и достигла дальнего конца стола. Так Стивен узнал, что еще один углевоз сообщил – американцев видели за Быстринами, они держат курс на юг. Так что Старик пойдет внутренним фарватером за банками Ауэр и Хеддок.
Вскоре всех свистали наверх, чтобы оттолкнуть датский бот под голландским флагом, врезавшийся в корму «Леопарда», несмотря на все окрики и стрельбу. Стивен последовал за купцами на сырую, темную, скользкую палубу, где обнаружил, что ничего не видит и ничего не может сделать. Он ушел, и крики «Масленки, проваливайте!» затихали по мере того, как он спустился в каюту и закрыл дверь.
С тех пор он лежал на спине с руками за головой в койке, принадлежавшей Баббингтону во время плавания «Леопарда» на Острова пряностей через Антарктику, покачиваясь вместе с судном. За долгие годы он незаметно так привык к морю, что такую позу и живое покачивание считал наиболее комфортабельными из известных человечеству, наилучшим образом подходящими и для сна, и для размышлений. И это несмотря на звуки корабельной жизни, крики и топот над головой, а иногда – и грохот сигнальной пушки.
В первой половине ночи, ожидая пока настойка сработает, он специально успокаивал свой разум, чтобы заснуть. Поводов для размышлений вполне хватало: дела Джека Обри едва ли могли идти успешнее, и в отсутствие иных подводных камней (Стивен высвободил руку и перекрестился), его, скорей всего, официально восстановят в течение нескольких ближайших месяцев.
Пожалуй, после рейса в Южную Америку, ему даже дадут корабль, и, возможно, это будет еще одно одиночное плавание – его талант лежал в этой области. Положим, они могли бы вместе исследовать крайние северные широты: чрезвычайно захватывающе, без сомнения, хоть и не приходится вновь надеяться на фантастические богатства юга.
Мыслями Стивен вернулся на остров Отчаяния, куда его принес этот самый корабль. Физически вокруг те же самые тимберсы, пусть потрепанные и неухоженные. Остров Отчаяния и его морские слоны, бесчисленные пингвины, всевозможные буревестники и величественные альбатросы – теплые и дающиеся в руки, пусть и не дружелюбные, но и не враждебные. А китовые птички, а синеглазые бакланы! Тюлени-крабоеды, морские леопарды и ушастые тюлени!
Разум Стивена, возможно чуточку слишком ответственный в поисках счастья, вернулся к вечеру с Блейном. Он остановился на великолепной трапезе и бутылке «Латуа» – с мягким, округлым, длительным вкусом, а потом вспомнил доверительные слова сэра Джозефа, последовавшие после вина: «Отставка в деревне, садоводство и энтомология не помогают – уже пробовал и ни за что больше не вернусь... ночные размышления праздного ума в его возрасте, с его опытом и профессией невыносимы... всепоглощающее чувство вины, пусть на каждый случай по отдельности можно дать удовлетворительное объяснение... помогает только активное и занятое преследование врагов».
После они отправились в оперу, на действительно восхитительную постановку «Свадьбы Фигаро», блистательную от первой ноты увертюры до того места, которое Стивен всегда считал настоящим концом, еще до сутолоки радостных крестьян – партии, в которой в оглушительной тишине ошеломленный Граф поет «Contessa, perdono, perdono, per-dono» [42]42
Графиня, простите! Простите, прошу вас! (ит.) «Свадьба Фигаро», явление 15, перевод П.И.Чайковского.
[Закрыть] с такой непостижимо тонкой интонацией.
Стивен несколько раз повторил фразу про себя вместе с изысканным ответом Графини и словами толпы о том, что они все будут жить счастливо «Ah tutti contenti saremo cosi» [43]43
Ах! Так будем этим довольны мы все! Настал светлый час! (ит.) «Свадьба Фигаро», явление 15, перевод П.И.Чайковского.
[Закрыть] – но остался недоволен собой.
В какой-то момент он, очевидно, задремал – когда он очнулся, то понял, что вахта сменилась и скорость судна выросла где-то на узел. Барабанный бой на баке прекратился, но пушка все еще хрипло гавкала где-то раз в минуту. А внутренний голос все еще пел «Ah tutti contenti saremo cosi». Он гораздо точнее теперь попадал в ритм, но насколько же меньше стало убежденности в этих словах! Он напевал их машинально, бездумно повторяя – во сне ранее предчувствие великого несчастья усилилось и полностью охватило Стивена.
Ему стало очевидно, что его поездка в Швецию будет воспринята как отвратительная назойливость. Он, конечно, вез с собой голубой бриллиант, который она чрезвычайно ценила. Но его можно отправить с курьером, его можно передать через дипломатическое представительство. Если он привезет его лично, это можно расценить как исключительно мелочное требование благодарности, обреченное по сути своей на неудачу.
Возможно, Блейн прав в том, что Диана уже не привязана (или никогда и не связывалась) с Ягелло. Стивен на это надеялся – он хорошо относился к молодому красавцу и не находил удовольствия в предстоящей встрече – кровавой, как того требовал обычай. Но это не значит, что она не связалась с каким-то другим мужчиной – может, более бедным, более сдержанным, менее публичным. Диана – страстное существо, если она привязывалась к кому-то, то со всей страстью.
Стивен знал, что в их отношениях сильные чувства проявлял только он. Со стороны Дианы было определенное дружелюбие, привязанность, но не страсть. Разве что страстная обида по поводу его предполагаемого бесплодия, но не более.
Обширные и важные области разума Дианы оставались для Мэтьюрина столь же незнакомыми, как и его – для нее. Одно он знал точно: ее любовь к роскошной, дорогостоящей жизни оставалась гораздо больше теоретической, нежели практической. Конечно, она ненавидела стеснения и ограничения – но еще больше ненавидела, когда ею командуют. Может, она и любит беззаботную экстравагантность, но мало что захочет получить таким путем, и уж точно ничего против собственных влечений. Она ничто так не ценила, как независимость. И для нее не было ничего важнее свободы.
Что он мог предложить взамен очень малой части всего этого, хотя бы за видимость очень малой части всего этого? Конечно же, деньги, но в этом контексте они мало что значили. Поцелуй без любви – не поцелуй. Что еще он мог предложить? Десять тысяч в год и олений заповедник, по крайней мере, потенциальный олений заповедник. Но никакими потугами воображения его нельзя причислить к достойным мужьям. Или хотя бы к терпимым. Он плохой собеседник, и в нем нет ни капли очарования. Он ее публично и очень глубоко оскорбил, ну, или так думала она и ее друзья; в конечном счете это одно и то же.
Чем больше он размышлял, покачиваясь на морских волнах, пока «Леопард» нес его в сторону Швеции, тем больше убеждался, что его предчувствие имело прочные основания и путешествие окажется исключительно болезненным провалом. В то же время, он заметил, что безрассудная часть его так рвалась к успеху, что тело заболело, охваченное оцепенением, и ему стало трудно дышать. Стивен сел в койке, сжал руки и покачался туда-сюда, после чего, вопреки здравому смыслу, решительности и силе духа, открыл рундук, схватился за бутылку и повторил свою ночную порцию.
Проснулся он не из опиумного сна (сейчас настойка уже слабо подействовала бы даже на ребенка), а в необычном состоянии психического истощения. И все же он оставался столь оцепенелым, будто его напичкали опийным маком, мандрагорой и напитком забвения одновременно. Не сразу он понял, что стюард кричит: «Поднимайтесь, сэр. Мы тонем».
Моряк повторил слова, тряся подвеску койки, и Стивен узнал равномерный глухой скрежет внизу – судно село на мель, но билось не о камни, а о песок:
– Тонем? – спросил он, вставая.
– Да нет, сэр. Это я вас так шутя попытался поднять и разбудить. Но этот проклятый старый мелкий урод загнал нас на хвост банки Грэб. Мистер Роук отправляется на берег за помощью. Капитан думает, что пассажирам лучше отправиться с ним, на случай если судно развалится на кусочки.
– Спасибо, стюард, – поблагодарил Стивен, вставая и завязывая шейный платок (а больше он ничего и не снимал) и запирая рундук. – Будь добр, отдай это какому-нибудь матросу, – он протянул стюарду крону, – чтобы он надежно закрепил мой багаж в шлюпке. И если принесешь мне на палубу кофе, то я буду очень благодарен.
На палубе его встретил слабый серый дневной свет – морось, но безветрие, а судно меньше билось о мель, закрепившись на ней с отливом. Боцман прижал лоцмана к поручням, и капитан в перерывах между руганью хлестал его линьком. Остальные члены экипажа спокойно спускали шлюпку за борт, не обращая внимания на вопли лоцмана. Земли не было видно – вообще ничего, кроме желтовато-серой мороси над желтовато-серым морем, но команда выглядела уверенной в отношении их местонахождения. Особой паники не чувствовалось.
Шлюпка, спущенная и заполненная, оказалась с течью. Не прошло и пяти минут, как вода залила им ступни.
–Откачивайте воду! – крикнул мистер Роук Стивену. И повторил громче: – Откачивайте, кому говорят.
Дружелюбный юный помощник штурмана, которого Стивен раньше не видел, наклонился над ним и немного поработал ручной помпой. В Мантоне они будут до прилива, заверил он, и если Стивен хочет остановиться в комфортабельной гостинице, то он рекомендует «Фиверз» своей тетушки. В любом случае, вряд ли они задержатся надолго. Они всего лишь сорвали руль и потеряли часть фальшкиля, но Джо Харрис из Мантона отбуксирует их и приведет в порядок, как только «Леопард» снимется с мели. Пассажиров на берег отправили только из-за страховки. Стивену бояться не нужно.
– Откачивайте! – прикрикнул мистер Роук.
– Вот и Мантон прямо по курсу, – заметил молодой человек, когда Стивен более-менее осушил шлюпку. Впереди виднелся многообещающий пейзаж восточной Англии – совершенно плоское смешение стихий: пришедшие в упадок волнорезы, полоса осушки, слабо освещенные плавни и смешанный запах болотного газа и водорослей.
– Вы знаете преподобного мистера Хита? – поинтересовался Стивен.
– Отца Хита? Конечно, его все знают. Мы все ему носим разные редкости, вроде морского ребенка или сельдяного короля.
Мистер Роук приподнялся, удерживая равновесие.
– Сэр, – прокричал он очень громко, – если вы к чертям не начнете откачивать, поменяйтесь со мной местами, и я займусь этим сам.
В гостиной на втором этаже «Головы Уильяма» в Шелмерстоне Софи читала вслух:
– Хлеб в мешках, двадцать одна тысяча двести двадцать шесть фунтов, он же в бочках, тринадцать тысяч четыреста сорок фунтов. Мука хлебная в бочках, девять тысяч фунтов. Пиво в больших бочках, тысяча двести галлонов. Крепкое спиртное, тысяча шестьсот галлонов. Говядина, четыре тысячи порций. Мука вместо говядины, в малых бочках, тысяча четыреста фунтов. Нутряное сало, восемьсот фунтов. Изюм, две с половиной тысячи фунтов. Горох в больших бочках, сто восемьдесят семь бушелей. Овсянка, десять бушелей. Пшеница, сто двадцать бушелей. Масло, сто двадцать галлонов. Сахар, полторы тысячи фунтов. Уксус, пятьсот галлонов. Кислая капуста, семь тысяч восемьсот шестьдесят фунтов. Солод в больших бочках, сорок бушелей. Соль, двадцать бушелей. Свинина, шесть тысяч порций. Горчичное семя, сто шестьдесят фунтов. Сгущенный сок лайма, десять бочонков. Выпаренный лимонный сок, пятнадцать бочонков. Цены на листе бумаги рядом с чернильницей. Я сложила все суммы, кроме двух последних, которые доктор Мэтьюрин уже оплатил. Возможно, стоит сравнить результаты.
Пока мистер Стэндиш, новый и неопытный казначей «Сюрприза», умножал и делил, София смотрела в окно на залитую светом бухту.
«Сюрприз» стоял пришвартованным около верфи Болтера, принимая огромное количество припасов – тех, что записаны в лежащих на столе бумагах. Фрегат выглядел не лучшим образом, с настежь распахнутыми люками и спускающимися вглубь подъемными воротами. Глупо класть последний слой краски до того, как закончат погрузку. Но глаз моряка заметил бы новый манильский такелаж, которому позавидует любой корабль его величества, не говоря уж о сиянии позолоты на носовой фигуре и завитке под ней.
За время своей долгой службы корабль звался и «Юните», и «Реталиэйшен», и «Ретрибьюшен». Довольно сердитая скульптура на носу более-менее подходила под все эти имена. Но сейчас какой-то самородок изогнул ей брови и сделал губы поджатыми – само воплощение сюрприза, приятного сюрприза, с золотыми локонами и впечатляющей грудью.
Увидела Софи и проносящихся внизу своих детей, а еще отчетливее услышала. Никто бы не назвал их воспитанными – росли они в основном в окружении громкоголосых, не стесняющихся в выражениях восторженных моряков. Но теперь им на некоторое время дали свободу в окружении целой толпы души в них не чающих приватиров. Напичканные сладостями, одаренные ножиками, ручными попугаями и цанцами [44]44
Особым образом выделанное чучело человеческой головы, изготавливаемое некоторыми индейскими племенами Амазонии.
[Закрыть] из далеких земель, они вот-вот совсем испортятся.
Формально за них отвечали Бонден и Киллик, но, нагруженные парадной одеждой Джека (Обри ждали на обед у адмирала Рассела), оба совсем отстали. В ответ на их все более грозные окрики две девочки остановились и залезли на низкую стенку пристани. Их маленький братец с примечательной точностью толкнул обеих, так что они добрых четыре фута пролетели вниз на берег.
Он рванул к кораблю так быстро, как только позволяли короткие ноги, а девочек вытащили из обнажившегося при отливе галечника три местных женщины, отряхнули, успокоили и очень любезно заштопали одежду – у Шарлотты порвался передник. Им также строго объяснили, что нельзя кричать вдогонку брату «козел, увалень и сукин сын», потому что их маме такое не понравится.
Маме это не нравилось, и не нравилось бы еще больше, если бы она не знала – дети могли переходить с одной манеры речи к другой без запинки. Но все же она повернулась к миссис Мартин, которая штопала чулки мужа, и пожаловалась:
– Дорогая миссис Мартин. Когда корабль выйдет в море, это разобьет мне сердце. Но если дети останусь здесь подольше, то боюсь, станут совершенно дикарями.
– Два дня им не навредят, – успокоила ее миссис Мартин. – И как я понимаю, осталось именно два дня.
– Боюсь, так оно и есть. Кислую капусту обещали привезти завтра, мистер Стэндиш?
– Да, мэм, и я уверен, что привезут, – отозвался казначей, все еще суммируя.
Она вздохнула. Конечно, она сожалела, очень сильно сожалела о разлуке с мужем. Она этого ждала, понимала неизбежность и одно время даже от всего сердца молилась, но все же от такой перспективы пала духом. Но какая-то очень малая часть этого уныния оказалась связанной с отъездом из Шелмерстона.
Софи жила очень тихо и уединенно. Хотя она дважды бывала в Бате, дважды в Лондоне и несколько раз в Брайтоне, Шелмерстон оказался непохожим ни на что виденное или воображаемое. Городок и впрямь оказался самым близким подобием пиратского логова на Карибах, которое могла бы увидеть английская сельская леди, особенно потому, что с момента ее приезда ярко сияло солнце.
И в этом логове обитали самые вежливые пираты. Она могла ходить где хочет, ей улыбались и салютовали, пока она бродила и исследовала узкие, засыпанные песком улочки без малейших опасений. Она все-таки жена самого почитаемого, самого уважаемого человека в порту – капитана этого легендарного золотого прииска, «Сюрприза».
Шлюхи и полушлюхи поразили ее поначалу – хотя она и замечала иногда потаскуху-другую в Портсмуте, но в жизни не видела их в таком количестве – значительная часть населения, к которой относились спокойно. Среди них нашлось несколько мерзких старых кляч, но в целом они оказались юными, симпатичными, ярко одетыми и веселыми. Они пели, смеялись и много веселились, особенно когда танцевали по вечерам.
Они изумляли Софи, а поскольку она несколько раз открыто и искренне поблагодарила их за доброту к детям, то они не злились на ее добродетель. Город и в самом деле ее восхищал. Всегда что-нибудь происходило, и если бы она не взялась помочь юному мистеру Стэндишу с бухгалтерией, то вряд ли бы отошла от широкого эркера, из которого виднелась вся набережная, верфи, движение судов и вся бухта. Словно королевская ложа в бесконечном спектакле.
Главным событием вечера стало явление кареты «Уильямса». Экипаж изначально предназначался для испанского генерал-капитана Гватемалы, его щедро украсили, дабы произвести впечатление на аборигенов тех краев. Но шелмерстонский приватир захватил его в качестве трофея во время Семилетней войны и лет пятьдесят назад отдал хозяину гостиницы в счет погашения долга.
Создатели экипажа рассчитывали на шесть или восемь мулов, но сейчас, в тех редких случаях, когда каретой пользовались, ее тянули четыре удивленных фермерских лошади из Старого Шелмерстона. Прямо сейчас, протащившись под аркой конного двора, они рассудительной рысью шли в сторону верфи Болтера в сопровождении городской ребятни, восторженно вопившей по обеим сторонам. Софи поспешила наверх, чтобы надеть платье из муслина с цветочным узором.
Грядущее восстановление Джека Обри в списках уже некоторое время было на флоте секретом Полишинеля. Джек больше не отклонял приглашения – наоборот, развлекал огромные собрания старых друзей, до предела напрягая ресурсы гостиницы, и с удовольствием ждал обеда у адмирала Расселла.
– Сожалею лишь об одном, – признался он, пока карета катилась по мощеной дороге за Аллакомбом, – что Стивен не с нами. Адмирал пригласил нового главного врача флота. Они бы замечательно сошлись.
– Бедный наш Стивен, – покачала головой Софи. – Думаю, он уже в Швеции.
– Думаю, да, если путешествие оказалось удачным.
Они мрачно посмотрели друг на друга и больше ни слова не произнесли, пока экипаж не повернул к воротам адмирала.
Путешествие Стивена оказалось неудачным. На самом деле к этому времени он и на тридцать миль не продвинулся в сторону Стокгольма. Даже к тому моменту, когда «Сюрприз» через два дня вышел в море, «Леопард» с новым рулем и фальшкилем едва потерял из виду церковь в Мантоне.
После нескольких дней ожидания особого смысла ехать на север по суше уже не было – пакетбот так не догонишь. Так что он остался в городе, поселившись в «Физерс» и проводя большую часть времени со своим другом, отцом Хитом. Как Стивен сам себе признавался, он не возражал против того, чтобы его задержало кораблекрушение, Божья воля или что угодно вне его власти. К тому же он с радостью поближе познакомился с турухтанами.
Он их довольно часто видел пролетающими над заливами Средиземного моря во время миграции – довольно скучные птицы. Но сейчас Хит день за днем показывал ему из своих укрытий для наблюдения за птицами десятки и даже сотни самцов турухтанов во всем великолепии брачного оперения – танцующих, трепещущих и дерущихся друг с другом, демонстрируя исключительное разнообразие выкрутасов в ритуальных поединках в очевидном состоянии неугасимого сексуального возбуждения.
– Могучий инстинкт, Мэтьюрин, мне кажется, – прокомментировал мистер Хит.
– Действительно могучий, сэр. Очень могучий.
Инстинкт самок, пусть, разумеется, и не такой зрелищный, возможно, оказался еще сильнее. Несмотря на полное пренебрежение со стороны самцов, усилия хищников (чья жизнь зависит от собственной эффективности) и временами совершенно отвратительной погоды, Стивен и Хит увидели, как три храбрых птицы вывели всю кладку, в то время как у четвертой птенцы начали проклевываться, как раз, когда прибежал посыльный (мальчишка из хора) и сообщил, что «Леопард» выходит с верфи.
«Леопардовцы» несколько улучшили манеры при дальнейшем знакомстве. Частично потому, что после того как судно отбуксировали из гавани, славный брамсельный ветер наполнил паруса и понес его со скоростью в шесть и даже семь узлов – прекрасный ход в нынешнем состоянии. Даже у угрюмого мистера Роука улучшилось настроение. Частично потому, что моряк-инвалид, некогда матрос на «Боадицее», а теперь работник верфи в Мантоне, узнал доктора Мэтьюрина. В то же самое время широкий кусок парусины, прибитый к его рундуку с временным указанием «С. Мэтьюрин, пассажир до Стокгольма», слетел, когда багаж снова поднимали на борт. При этом обнажился список кораблей, на которых он служил, написанный по обычаю флота спереди и перечеркнутый ярко-красной чертой после каждого назначения.
Стивен замечал, что мореплаватели, в целом довольно доверчивый и неосведомленный о большом мире народ, в самый неподходящий момент обычно оказывались проницательными, подозрительными и опасливыми. Но такое независимое двойное свидетельство оказалось неопровержимым, и во время обеда в первый день плавания мистер Роук после всеобщего молчания поинтересовался:
– Так кажется, вы были «леопардовцем», сэр?
– Именно так.
– А почему вы нам об этом не сказали, когда поднялись на борт?
– Вы не спрашивали.
– Он не хотел хвастаться, – заметил казначей.
Эту мысль обдумали, а потом хирург уточнил:
– Вы, должно быть, доктор Мэтьюрин, автор трактата «О болезнях моряков».
Стивен кивнул. Казначей вздохнул, покачал головой и заметил, что в этом вся суть Комитета. Дают письменное распоряжение «Примите такого-то на борт до Стокгольма, снабжение только продовольствием», и ни слова о его достоинствах. Будь мистер Агамемноном или Навуходоносором, они бы так и не узнали:
– Мы думали, что вы обычный предприниматель, отправляетесь на Балтику по делам, как эти господа, – указал он на торговцев, уставившихся в грязную скатерть.
– Рискну предположить, что судно все еще было боевым кораблем, когда вы на нем служили? – спросил Роук.
– Последнее плавание как пятидесятипушечного корабля. «Леопард» потопил «Ваакзамхейд», голландский семидесятичетырехпушечник, в высоких южных широтах. Не слишком известный бой – в тех водах не остается ни обломков, ни пленных. Кажется, о нем и официального объявления не было.
– Расскажите же нам об этом, доктор, будьте добры! – попросил Роук, его лицо засияло светом отраженной славы, а другие моряки придвинули стулья поближе. – Как пятидесятипушечный корабль потопил семидесятичетырехпушечник!
– Вы должны понимать, что я провел весь бой внизу, и, хотя слышал орудийную стрельбу, но ничего не видел. Поведать могу только то, о чем мне рассказали участники боя.
Все равно. Собравшиеся слушали жадно, выпрашивая точные детали, прося повторить отдельные эпизоды так, чтобы полностью их понять. «Леопард», хотя и далекий от времен своей славы, все еще оставался их судном. В этом заключался смысл. Они вежливо слушали рассказ о последних подвигах Джека Обри и тоже негодовали по поводу плохого обращения с ним, но все это будто в другом измерении и очень далеко. Значение имел только «Леопард», только «Леопард» оставался реальным.
Следующие несколько дней Стивен рассказывал эту историю или отдельные эпизоды из нее снова и снова. Иногда в капитанской каюте, куда его приглашали на обед, и где он мог точно указать места установки ретирадных пушек (следы от колес все еще виднелись). Иногда на квартердеке, и слушатели сразу его поправляли, если он менял эпитеты или порядок. И все это время ветер держался, неся их на норд-норд-ост так быстро, как стоило пожелать. Быстрее, чем Стивен на самом деле желал. С дрогнувшим сердцем он заметил первых северных птиц – гаг над Скагерраком.
Мягко задувший с веста ветер провел их через Каттегат и Бельт. Ни одной задержки, пока сломавшаяся фор-стеньга не задержала их немного к норду от Готланда. С этого момента продвижение стало медленным, и они лишились надежды на отличное плавание. Как результат – масса проклятий и раздражения. Но для Стивена путешествие не могло оказаться слишком медленным. Часы медлительности принесли облегчение от постоянного растущего напряжения.
Но невзирая на все это, когда утром в четверг показался «Сюрприз», Стивен сразу перешел на борт фрегата.
На палубу он поднялся необычно рано, плохо выспавшись и не выдержав клоунского чихания в кают-компании. Его коллега, нынешний хирург «Леопарда», неплохой в целом молодой человек, вбил себе в голову, что очень забавно усиливать звук чихания. Это переросло в привычку, и каждый раз, когда он поднимал такой шум (довольно часто), он обычно глазел по сторонам, чтобы разделить веселье.
Стивен рано поднялся на палубу и застал капитана и большинство офицеров, раздраженно уставившихся на судно с наветренной стороны, полностью видимое на правой раковине.
– У него нет флотского вымпела, – заявил капитан. – Он не может быть военным кораблем.
– Да. Это наверняка приватир, причем американский, – согласился штурман.
– Если бы вы только починили стеньгу вчера вечером, мы могли бы дойти до Вестервика. А сейчас шансов нет – посмотрите, какие он поднимает буруны.
