Текст книги "Каперский патент (ЛП)"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
На этих словах он зажег ручной фонарь и отправился в койку. Фонарь, закрепленный в пределах досягаемости руки и почти полностью прикрытый, испускал лишь очень мягкий узкий луч, освещавший пару футов подволока. Джек с легкой душой пару минут рассматривал луч. Кажется, он сделал все, что должно, и если погода будет благоприятной, завтра есть неплохой шанс на успех. Предприятие совершенно оправдано, даже если бы и меньше зависело от погоды. Он бы атаковал в любых условиях.
Джек отлично знал, что коллеги могут допускать ошибки, что приказа можно ослушаться или понять его неправильно и всегда может вмешаться нелепая неудача. Но жребий брошен, он должен подчиниться результату. Пока Джек смотрел на луч света, он следил за оживленными звуками корабля, двигающегося на норд-вест – плавно перекатывающиеся волны, умиротворяющий гул хорошо установленного такелажа (тугого, но не слишком), изредка – скрип руля; и за сложным ароматом начищенных досок, свежего морского ветра, застоявшейся воды в трюме, просмоленных снастей, краски и сырой парусины.
Ближе к полудню двенадцатого (спокойный пасмурный день, ветер слабый с вест-зюйд-веста) единственным спокойным местом на «Сюрпризе» оказался крюйс-марс.
Палубы целиком заполнили команды матросов, занимающиеся подъемом из трюма оставшихся карронад, спуском туда пушек и подготовкой к ночной бомбардировке. Карронады не только стреляли быстрее пушек, создавая в целом еще больше шума, но и на каждую требовалась всего пара матросов, в отличие от пушечного расчета в шесть-восемь человек.
Кормовую каюту заняли капитан, офицеры и старшины шлюпок, уточняя массу деталей, поэтому медики поднялись на мачту довольно рано, с книгами, подзорными трубами и шахматами. На крюйс-марсе кто-то вырезал аккуратную шашечную доску, и на ней они сыграли не особо агрессивную партию, завершившуюся ничьей, а теперь полулежали на сложенных лиселях.
В неплотной стае чаек, с трудом работающих угловатыми крыльями против ветра, Стивен почти уверенно узнал сизую чайку, весьма обычную в ирландской части его юности (проведенной в том числе на западе острова, где они во множестве гнездились на холмах и безлюдных берегах), но довольно редкую в этих водах. Он уже собрался поделиться этим наблюдением, как Мартин спросил:
– Как бы вы перевели слово «peripateia»?
– Конечно же, как «обратный ход». Но вы, без сомнения, имеете в виду используемое в драматургии значение, тогда почему бы не сказать просто «перипетия» по-английски? Во французском, разумеется, есть «peripetie», хотя они, конечно, используют его в более широком значении – просто как «превратности».
– Думаю, мне встречалось слово «перипетия». Но едва ли оно используется в современном английском, и не уверен, что оно обогатит Моуэта. – Он передал Стивену маленькую тонкую книжицу, «Поэтику» Аристотеля. – Я обещал перевести это для него.
– Крайне великодушно с вашей стороны.
– Это оказалось бы еще более великодушным, если бы я понимал всю сложность, но увы. В университете я читал «Поэтику» вместе с моим наставником. Превосходный человек, благослови его Господь, ученый с талантом разъяснять и прививать любовь к тексту даже самым вялым умам. С его помощью я уловил и запомнил основной смысл. Но переводить его на английский одновременно точно и живо, переводить на достойный христианина английский – это, боюсь, выше моих сил.
– Насколько я помню странную, будто порхающую с места на место структуру книги и множество технических деталей, это было бы выше и моих сил.
– Меня погубили гордость и опрометчивость. Моуэт рассказал, что собирается написать крайне амбициозную пьесу, «Трагедия морского офицера», по мотивам карьеры капитана Обри, его побед и неудач. Я выразил надежду, что конец окажется счастливым. «Скорее всего, это у меня не получится, – ответил он. – Трагедия должна закончиться несчастьем».
Я извинился, но не согласился, имея за плечами поддержку величайшего авторитета в ученом мире, самого Аристотеля. Хотя трагедия, естественно, имеет дело с поступками великих людей в возвышенной и серьезной манере, она вовсе не обязана оканчиваться несчастливо. Я процитировал строки, которые рискнул перевести, чтобы донести следующую мысль: природа действия в трагедии всегда требует, чтобы масштаб событий был максимально большим, лишь бы не влиять на сюжет, и что число событий, составляющих возможную или необходимую последовательность перехода от несчастья к счастью и наоборот, должно быть минимально возможным. Я предложил Моуэту убедиться, что переход от зла к добру не только в высшей степени возможен в трагедии, но и что Аристотель ставил его на первое место.
Две склянки. На «Сюрпризе» смягчили многие тяготы флотской жизни. Ни один офицер или помощник боцмана не подгонял матросов ударами трости или линька. Не нужно было поутру сломя голову устанавливать койку в коечную сетку. Никого не пороли за то, что он последним спустился с реи. Да и вообще народ разгуливал по кораблю легко и непринужденно, болтая или даже жуя табак, если хочется. Но чистоту все же поддерживали прямо-таки брахманскую, вахты и их точная смена оставались священными, равно как и ритуалы приема пищи.
Уже к концу шахматной партии, практически лишив игроков концентрации, внизу началась свистопляска сигнала «Всем к обеду». Стучали бачки и тарелки, по мере того как соленая говядина поступала с камбуза на корму, им аккомпанировал приглушенный грохот кожаных кружек, когда из трюма поднимали пиво. Корабль пока не вошел в «гроговые воды», и экипажу приходилось довольствоваться традиционным дневным галлоном, выдаваемым за два раза. На любящем традиции «Сюрпризе» пиво все еще разливали в высокие кожаные кружки.
Сейчас же барабанщик у якорного шпиля (больше не морской пехотинец, а умеренно одаренный матрос) ударил по барабану для пробы и отстучал собственную вариацию на тему «Ростбифа старой Англии», эквивалента обеденного колокола для офицеров – предупреждение, что обед очень скоро будет на столе.
Они вскочили на ноги. Собирая книги, записи и шахматные фигуры, Стивен признался:
– Я очень благодарен за то, что вы мне рассказали об Аристотеле. Эти слова я или позабыл, или пропустил. Всю книгу я читал по диагонали и с предубеждением – в те далекие дни я предвзято относился к Аристотелю из-за его неубедительных замечаний о птицах и потому, что он воспитал эту безвкусную скотину Александра, такой же источник общественной опасности, как и наш Бонапарт. Но все же Аристотель – величайший мудрец мира.
Стивен спустился в собачью дыру, и пока он там висел на локтях, ища ступнями ванты, произнес про себя: «Сегодня для Джека возможно наступит истинная перипетия. Господи, молю тебя, чтобы его трагедия завершилась счастливо и...». В этот момент добрые руки ухватили его лодыжки, направив их на устойчивую точку опоры.
В кормовой каюте Мэтьюрин с изумлением обнаружил, что Джек Обри ждет его стоя – необычно высокий, угрюмый и строгий, в хорошем сюртуке бутылочного цвета и блестящем свежеповязанном шейном платке.
– Правда, Стивен, ну что ты за тип? – услышал он. – Нас пригласили на обед в кают-компанию, а ты будто только что с брандвахты. Падин, сюда! Позовите Падина. – Когда тот явился, Джек приказал:
– Немедленно побрей и причеши своего господина. Достань его лучший сюртук, черные атласные бриджи, шелковые чулки и ботинки с серебряными пряжками. Он должен быть здесь через пять минут.
Через пять минут доктор был на месте, с тремя небольшими кровоточащими порезами и смущенным видом. Джек стер кровь носовым платком, поправил ему парик и сюртук и быстро отвел в кают-компанию, где хозяева радостно их приветствовали, пока на палубе отбивали три склянки послеобеденной вахты.
Так получилось, что капитан «Сюрприза» первый раз обедал в кают-компании с тех пор, как корабль стал частным. До захвата «Спартана» и его призов у офицеров не было средств его приглашать, а во время напряженных дней в бухте Полкомб было не до развлечений.
Так что обед оказался необычно шикарным, тем более что повар кают-компании решительно собирался превзойти Ади. Но хотя стол ломился от омаров, раков, крабов, морских языков и мидий, приготовленных тремя различными способами (всё бесчестно добыто на «Тартарусе»), между обедающими зияли прогалы. Джек сидел за этим столом много лет, и он всегда был полон, а иногда набит гостями локоть к локтю. Но сейчас за ним не сидели ни офицеры морской пехоты, ни штурман, ни казначей, ни капеллан, ни гости из числа мичманов или с других кораблей. Джек один занимал целую сторону, сидя справа от Пуллингса.
Напротив сидели Стивен и Дэвидж, а Мартин занял конец стола. Пришлось тяжко, по крайней мере вначале. Джек Обри, хотя и знакомый с Вестом и Дэвиджем, и осведомленный об их профессиональных качествах, вне пределов службы их совершенно не знал. С ними приходилось нелегко, как и с любыми другими незнакомцами после суда. Со своей стороны, офицеры считали Обри устрашающим, да и свое разжалование они тоже переживали – они лишились своего образа жизни, надежды на будущее, большей части своей идентичности.
Те, кто не собирался в шлюпочную операцию, остро ощущали, что через несколько часов другие отчалят. Ощущали еще острее, чем участники операции, и считали веселость неуместной. Среди уходящих тоже чувствовалось напряжение. В случае Джека Обри – такое, какого он не знал раньше, хотя и повидал сражений больше, чем большинство моряков его возраста.
Он к собственному изумлению заметил, что кусок омара, который он держал на вилке в ожидании конца речи Дэвиджа, дрожит. Джек быстро его съел и с наклоненной головой и вежливой улыбкой продолжил слушать затянувшуюся историю, очень медленно ползущую к столь необходимому концу. Дэвидж путешествовал во Франции во время мира. Он захотел пообедать в известном трактире между Лионом и Авиньоном, но мест не было, и ему рассказали еще об одном не хуже, рядом с собором.
Там он оказался единственным гостем и разговорился с хозяином. Они обсуждали местный собор и другие, и Дэвидж заметил, что в Бурже его поразила необычайная красота одного из мальчиков в хоре.
Трактирщик, оказавшийся педерастом, его неправильно понял и сделал едва завуалированное предложение. Дэвидж сумел отказаться, не оскорбив его, и француз так хорошо принял его слова, что расстались они с наилучшими пожеланиями, а взять деньги за прекрасный обед трактирщик наотрез отказался.
Дэвидж после бесчисленных вводных слов наконец-то добрался в своем повествовании до Роны и внезапно понял, что содомия, хотя и забавная сама по себе и способная послужить сюжетом пусть даже и очень длинной истории, не годится в обществе его внимательного и мрачного капитана. Он попытался подать свою историю под каким-нибудь другим углом, не слишком глупым. Тщетная попытка, от которой его спасла лишь следующая смена блюд – маринованное свиное рыло (одно из любимых лакомств Джека) и седло барашка. Последнее передали Мартину, дабы он его нарезал. Преподобный, до недавнего времени питавшийся в трактирах холостяк, в жизни подобными вещами не занимался.
Он и сейчас не справился – мощным ударом вилки запустил мясо прямо Дэвиджу на колени. Лейтенант спасся из затруднительного положения ценой своих бриджей (дешево отделался, как он подумал). Седло молча передали Стивену, и тот нарезал его с признанным хирургическим мастерством.
Славная баранина – хорошо провяленная и зажаренная, а с ней подали великолепный кларет «Фомбраже». Джек Обри в восхищении после первого бокала похвастался одним из немногих остатков своего краткого образования на суше.
– Nunc est bibendum [31]31
теперь надо пить (лат.) Гораций, «Оды», I, 37, 1-4.
[Закрыть], – сказал он и триумфально посмотрел на Стивена и Мартина, – и клянусь честью, сложно найти лучшее вино, чтобы выпить.
После этого обед пошел легче, хотя от напряжения невозможно было избавиться полностью – на палубу подняли два точильных камня. Они пронзительно визжали, пока оружейник и его помощник затачивали абордажные сабли и топоры; и звук этот неизбежно напоминал о ближайшем будущем. Но даже так торжество оставалось не слишком оживленным – обедающие разделились на две группы. Обри и Пуллингс тихо обсуждали былых соплавателей и прошлые путешествия, а Стивен и Дэвидж рассуждали о том, как тяжело остаться в живых студенту Тринити-колледжа в Дублине. У Дэвиджа там учился двоюродный брат, и его трижды ранили: дважды шпагой, один раз из пистолета.
– Я не сварливый человек и не склонен обращать внимания на оскорбления, – заметил Стивен, – но все же в первый год мне пришлось участвовать в десятке дуэлей. Сейчас, по-моему, стало полегче, но в те дни колледж был местом для отчаянных.
– Так мне кузен и рассказывал. Когда он навещал нас летом в Англии, мы с отцом преподали ему несколько уроков – выпад, контрвыпад, парирование, третья позиция. На что времени хватило, но он, по крайней мере, выжил.
– Как я вижу, вы выдающийся фехтовальщик.
– Нет, в отличие от отца. Но он сделал из меня хотя бы компетентного бойца. Позже мне это пригодилось, когда я оставил службу и дела мои были плохи – Анджело нанял меня для работы в своем salle d'armes [32]32
Фехтовальный зал (фр.) Речь идет о знаменитой в Англии фехтовальной школе семьи Анджело, в которой в свое время учился король Георг III.
[Закрыть].
– Правда? Буду крайне признателен, если вы обменяетесь со мной парой выпадов после обеда. Я давно не практиковался и буду очень огорчен, если ночью меня с легкостью зарубят.
Не одному лишь Стивену на борту «Сюрприза» пришли в голову подобные намерения. Когда обедающие поднялись подышать воздухом на квартердек, то их встретила устойчивая пальба – матросы на носу с близкого расстояния расстреливали бутылки из пистолетов. Раз карронады на месте, а шлюпки буксируются по две за кормой, всем раздали оружие. Море, ветер и небо практически не поменялись – мягкий, пасмурный и ровный день, в котором не чувствовалось время.
Джек изучил записи показаний лага, просвистев что-то про себя, и приказал вахтенному офицеру:
– Мистер Вест, в восемь склянок мы под малыми парусами повернем через фордевинд на зюйд-ост-тень-ост.
Пройдясь туда-сюда, он принес из каюты свой боевой клинок (тяжелую кавалерийскую саблю), немного порассекал им воздух и отнес к оружейнику, чтобы тот придал клинку бритвенную остроту.
– Что ж, доктор, – спросил Дэвидж, – поединок?
– Буду очень рад, – ответил Стивен, выбросив в море окурок сигары. Тот сразу зашипел.
– Вот запатентованная гордость Анджело, – посоветовал Дэвидж, когда они подготовились, сложив сюртуки на якорном шпиле и ослабив шейные платки. – Они закрепляются на острие, но ему не вредят. Так можно использовать настоящий клинок для тренировки. Намного лучше, чем любые накладки.
– Славно.
Они отсалютовали и на секунду замерли, совершая лишь мгновенные, едва заметные угрожающие движения острием оружия или кистью. Затем Стивен, дважды притопнув будто тореро, с нескрываемой яростью бросился на Дэвиджа. Тот парировал, и они закружились один вокруг другого. Сабли сталкивались то высоко, то низко; тела то соприкасались, то оказывали на расстоянии двух вытянутых рук.
– Стоп! – воскликнул Стивен, отпрянув назад и подняв руку. – У моих бриджей пояс свалился. Мартин, прошу вас, завяжите его, пожалуйста.
Пояс завязали, противники снова отсалютовали друг другу, и снова после неподвижности рептилии Стивен рванулся вперед с криками «ха! ха!». То же парирование, то же кружение и удары. Клинки мелькали так быстро, что только фехтовальщики могли уследить. Тот же топот ног и тяжелое дыхание во время выпадов, та же невероятная ловкость. Но потом в ритмичном движении произошла осечка, короткая пауза, и сабля Дэвиджа оказалась в коечной сетке.
На мгновение он уставился на опустевшую руку, но быстро под всеобщее ликование собрал все самообладание и воскликнул:
– Прекрасно, прекрасно! Я мертвец, один из ваших трупов, без сомнений.
Потом, подобрав саблю и убедившись, что она не пострадала, он попросил:
– Можно взглянуть на вашу? – Стивен передал ее. Дэвидж покрутил оружие, взвесил в руке и внимательно посмотрел на гарду и эфес. – Выкидная крестовина? – уточнил он.
– Именно так. Вот этим местом я захватываю клинок противника. Весь трюк в расчете времени и силе рычага.
– Убийственное оружие.
– В конце концов, клинки предназначены для убийства. В любом случае, искренне благодарен вам, сэр, за эту тренировку: вы само воплощение любезности.
Пробило восемь склянок, раздалась команда «Всем к повороту фордевинд», и «Сюрприз» начал долгий плавный поворот, который направил его нос на зюйд-ост-тень-ост. Корабль мягко направился к точке, в которой его курс должен пересечься с эскадрой Баббингтона на пути от берега.
Солнце заходило во время последней «собачьей вахты», и все знали, что совсем скоро они сядут в шлюпки и будут долго грести вокруг мыса Боухед. Хотя некоторые из молодых марсовых, почти еще мальчишки, резвились на верхнем такелаже, играя в «следуй за лидером» и бегая от клотика к клотику и обратно, мимо салинга к стропе утлегаря, атмосфера на борту была мрачная.
Джек и Стивен завершили обычные перед выступлением приготовления и передали документы Пуллингсу, все офицеры на корабле часто так поступали – вполне естественно перед сражением – и все же сегодня это выглядело, как нечто большее, чем добросовестная предусмотрительность, чем просто дань уважения судьбе.
Склянки звонили одна за другой, солнце уже закатилось ниже фок-рея. Экипаж звали к ужину.
– По крайней мере, все не надо отправлять прямо в трюм, – заметил Стивен сам себе, поправляя партитуру на пюпитре Дианы.
Он сходу взял несколько низких резких аккордов, от которых задрожали кормовые окна, а затем попытался сыграть новую для него мелодию, сонату Дюпорта. Он всецело погрузился в анданте, его нос практически касался партитуры, когда вошел Джек и спросил:
– Стивен, почему ты сидишь в темноте? Ты так испортишь зрение. Киллик, Киллик, ко мне. А ну-ка, помоги мне и зажги свет.
– Солнце уже зашло, я полагаю.
– Скоро зайдет, время от времени так бывает, как говорят. Подул свежий ветер, и мы под одними стакселями.
– Это хорошо?
– Это значит, что если какой-нибудь зевака, блуждающий посреди ночи по мысу Боухед, вдруг увидит наш смутный силуэт в темноте, то примет нас за какую-то мелкую шхуну, недостойную внимания. Пойду переоденусь.
– Возможно, мне тоже стоит. Я обязательно должен заняться многозарядным пистолетом, который дал мне Дюамель, это и впрямь самое смертоносное оружие. Я все еще скорблю о бедняге Дюамеле, поистине доброжелательном человеке. Боже, я почти забыл, – воскликнул он, хлопая ладонями по карманам бридж. Стивен помчался в каюту к Пуллингсу и сказал: – Том, молю, положите это в пакет, что я дал вам, если, не приведи Господь, вам придется его доставить по назначению. И, прошу, будьте крайне осторожны, не доставайте из кармана – это крайне ценная вещь.
– Буду держать вот в этом кармашке. Но уверен, вы заберете его назад еще до рассвета.
– Надеюсь на это, голубчик, очень надеюсь. Скажите, что будет уместно надеть по такому случаю?
– Высокие сапоги, свободные штаны, толстую ворсовую куртку, портупею, и обвяжите талию поясом для пистолетов. Господи, как бы я хотел пойти с вами!
Вернувшись в каюту, Стивен принялся рыться в своем скромном гардеробе в поисках ближайших эквивалентов – с умеренным успехом. С гораздо большим успехом он ответил на вопрос, позволяет ли текущее стечение обстоятельств отклониться от правила и принять лишнюю дозу. Не как снотворное, вовсе нет, но лишь как средство избавиться от алогичной, чисто инстинктивной напряженности, и, следовательно, предоставить разуму возможность свободно справиться с любыми событиями, способными возникнуть в новой обстановке.
Если бы вместо настойки у него нашлись благословенные листья коки, с которыми он познакомился в Южной Америке, не осталось бы места для сомнений. Они безоговорочно стимулировали весь организм, укрепляя мускулатуру и напрягая нервы. А настойка, необходимо признать, имела тенденцию, пусть и очень слабую, приводить разум в несколько более задумчивое состояние.
Но весь запас листьев коки он съел (точнее сжевал) давным-давно. Факт оставался фактом – при чрезвычайных ситуациях настойка всегда помогала. Ее достоинства значительно перевешивали незначительные недостатки. И в любом случае, внутренняя стимуляция, неизбежная в подобной ситуации, более чем нейтрализует любой незначительный наркотический эффект.
Из места назначения «Дианы» следовало, что на борту будет важный агент. Задача первостепенной важности – захватить его. Отказываться от любых мер, которые могут увеличить шанс на подобный успех – неверно. Подло даже предполагать противоречие между долгом и влечением.
Стивен выпил стакан лауданума с удовольствием, хотя и без полного удовлетворения. Он методично и аккуратно заряжал свой револьвер, а Киллик и его помощники возились в кормовой каюте, устанавливая штормовые крышки на иллюминаторы. Когда Мэтьюрин поднялся на палубу, уже стемнело. К зюйд-осту виднелась уходящая в море эскадра с яркими кормовыми фонарями и освещенными орудийными портами. Они шли в линию правым галсом. А далеко за кораблями стабильно сверкали вспышки маяка Боухед.
Все офицеры собрались на квартердеке, молча глядя на корабли. Джек стоял один у наветренного поручня, сложив руки за спиной, подстраиваясь под качку. На борту – ни проблеска света кроме нактоузного фонаря, и не очень-то много света с неба. Старая луна в последний день перед новолунием уже зашла, а дымка закрывала все, кроме самих ярких звезд, да и те размыло. Необычно темная ночь.
Хотя до берега еще далеко, все говорившие считали естественным не повышать голос. Ворчливый гнусавый голос Киллика доносился откуда-то из утробы корабля – он пререкался с капитанским поваром: «Ты лучше сделай свои долбаные пирожные прям щас, я тебе говорю, а сыр я пожарю в последнюю минуту, пока ты яйцо взбиваешь в марсале. Доктор сказал, что его надо оберегать от того, что мы зовем волглым воздухом. Но он не спустится, пока мы шлюпки не подберем».
Киллик оказался прав. Пока шлюпки эскадры не возьмут на буксир, Джека Обри от поручней оторвал бы разве что Судный день. Время от времени он командовал «Смотреть вперед» матросу на салинге, и однажды тот даже окликнул палубу: «Кажется, видел, как по борту «Тартаруса» опускается луч света».
Прошло полчаса, линия кораблей все приближалась и приближалась, пока Джек, наполнив легкие, не крикнул:
– Эй на «Тартарусе»!
– «Сюрприз», – ответили ему, – шлюпки отчаливают немедленно и идут на зюйд-вест. Хоть луч света покажите.
Джек на мгновение открыл заслонку потайного фонаря и услышал команду «Шлюпкам отчаливать». И потом, когда они разошлись на контргалсах, голос Баббингтона: «Благослови вас Господь, сэр».
Эскадра прошла мимо. На шлюпках можно было разглядеть фонари, прикрытые от все еще далекого берега. Послышались тихие резкие возгласы – вахтенные на шести шлюпках «Сюрприза» пришвартовывали новоприбывших. Джек перегнулся через кормовой поручень и скомандовал:
– Командирам шлюпок подняться на борт.
Его глаза уже привыкли темноте, и моряков неплохо было видно в отраженном свете от нактоуза: мускулистый помощник штурмана лет тридцати с «Тартаруса», остальные трое – боцманы. Опытные моряки того рода, каких Джек знал и ценил. Они назвали свои корабли и число людей в шлюпках. Из ответов на вопросы следовало: они понимали, что нужно сделать. А по их виду можно было довольно уверенно предположить, что они так и поступят.
– Все матросы как следует поужинали перед тем, как сойти с кораблей? – уточнил Джек. – Если нет, можно накормить их здесь. В таком деле сытое брюхо – половина сражения.
– О да, сэр, – ответили все. Матросам выдали свежую свинину, а на «Тартарусе» – свиной пудинг [33]33
Сладкий пудинг на свином жире с изюмом, смородиной и ромом, праздничное блюдо в Королевском флоте.
[Закрыть].
– Теперь сэр, если изволите, – раздался недовольный, хриплый Киллика за спиной Джека, – пирожные готовы, а жареный сыр пропадет, если его не съесть горячим.
Джек бросил взгляд на далекий берег, кивнул и спустился вниз. Стивен уже был там, сидя при свете одной свечи:
– Наверное, актеры на сцене вот так же ждут, пока поднимется занавес, – заметил доктор. – Интересно, они тоже ощущают искажение времени, будто бы настоящее движется, но лишь тенью на циферблате, и незаметно в любой момент может повернуть вспять?
– Возможно, – ответил Джек. – Мне рассказывали, что пиры на сцене целиком из картона – картонные сосиски, картонные бараньи ноги, картонная ветчина. И они убеждают нас, что пьют из этих картонных бокалов. Господи, Стивен, да это же знаменитый страсбургский пирог! Ты его пробовал?
– Нет.
– Давай я тебе отрежу кусок.
Обычно опиум так ослаблял аппетит Стивена, что после существенной дозы он получал мало удовольствия от еды, но теперь он признался: «Необычайно вкусно» и подвинул тарелку для новой порции.
Затем последовал жареный сыр, и они разделили бутылку «Эрмитажа». Это вино они очень любили, и оба знали – возможно, это последняя бутылка в их жизни. Если тому суждено, то они хотя бы завершают жизнь благородно – вино оказалось славным, хорошо выдержанным и на пике своей жизни. Такое вино может выдержать морскую качку. Пили они его медленно, без лишних слов, в дружелюбной тишине при свете свечи, пока корабль уверенно шел к берегу.
Уже больше часа не отбивали склянки, но Джек слышал, как сменились рулевые. Он допил бокал и, еще ощущая вкус вина, достал азимутальный компас собственной конструкции, предупредив Стивена: «Нужно взять пеленги».
Далеко за кормой все еще виднелась эскадра, хотя и гораздо более размыто (приказ «Погасить огни» раздался вскоре после их встречи), а прямо по курсу громоздился высокий мыс Боухед – черное пятно в темноте милях в трех впереди.
Каждые две минуты земля пропадала из виду – луч маяка ослеплял наблюдателя, но когда он пропадал, ночное зрение успевало вернуться. Можно было различить сияние огней на берегу и кое-как – очертания берега к норд-норд-осту от мыса.
Вдоль всего берега уже можно было различить белую полосу прибоя, особенно у подножия мыса – значительное волнение сочеталось с поднимающимся приливом. Расположение суши Джек знал прекрасно благодаря превосходной зрительной памяти и долгому изучению карты. Через полчаса можно скорректировать курс к задуманному месту стоянки с хорошо держащим якорь грунтом, там фрегат будет прикрыт от огня орудий, защищающих уязвимый перешеек.
– Мистер Пуллингс, – спросил он в тишине, – якорь под крамболом?
– Так точно, сэр, со шпрингом, заведенным по правому борту с кормы.
– Тогда спускайте его дюйм за дюймом в клюз. Потом можем отдать его без всплеска. Я пока взгляну на шлюпки.
Он отдал компас рулевому старшине и пошел на корму. На «Сюрпризе» он чувствовал себя дома, словно в Эшгроу, а может, даже и больше. Так что он перебрался через кормовые поручни и по кормовому трапу без раздумий. По шлюпкам он добрался до баркаса «Тартаруса».
– Как поживаете? – тихо поинтересовался он.
– А вы как, сэр? – ответили они, дружно, но тихо. Обри ощупал прокладки в гнездах уключин и похвалил: – Хорошо, очень хорошо. Сейчас мы отчалим, так что напоминаю – ни слова, ни единого слова, и гребите тихо. Когда вас отцепим – сушите весла, надевайте нарукавные повязки и будьте готовы грести как герои, когда я позову, но ни секундой раньше.
– Готовы, так точно, сэр, – пробормотали они.
Матросы с «Дельфина», «Кэмела» и «Валчера» получили те же приветствия и инструкции, и их тоже впечатлила необходимость тишины. Когда Джек снова поднялся на борт, то начал брать пеленги. Прибой был отчетливо виден, а загнутый край шляпы помогал прикрыть глаза от странствующего луча маяка.
Он тихо отдавал распоряжения рулевому. Когда пеленги подтвердили нужное место, он убрал паруса, и фрегат призраком качался на волнах прилива лишь под фок– и грот-стакселями, а мягкий ветер задувал с правого траверза. В могильной тишине они прошли под высоким холмом с маяком – так близко к берегу, что почти зацепили буруны, а матросы задержали дыхание. Даже когда фрегат прошел выступ мыса, равномерный гул прибоя раздавался на расстоянии пистолетного выстрела по левому борту.
Теперь их скрывала тень холма, даже рассеянный свет маяка сюда не доходил, а освещал холм, жизненно важный, прикрывающий их холм по эту сторону форта. Джек спустил паруса и скомандовал: «Приготовиться к отдаче якоря». «Сюрприз» дрейфовал с приливом. Луч маяка снова осветил холм. Фрегат оказался именно там, где хотелось бы Джеку, и он довольно громко скомандовал: «Пошли!»
Якорь тихо опустился на глубину в восемнадцать саженей, они вытравили достаточное количество каната, обмениваясь лишь краткими словами и жестами. Когда якорь забрал грунт, они налегли на шпринг, пока борт не повернулся к перешейку. Там можно было различить несколько огней – самую южную часть города.
Джек посмотрел на часы в свете нактоуза и приказал: «Команда синего катера – вперед». Они уже полчаса как сгрудились у трапа правого борта под командованием канонира. После них, с других трапов, команда пинассы под начальством Дэвиджа, гичка (Вест), тузик (Битти, плотник) и, наконец, команда его собственного катера. Когда мимо прошел Бонден, Джек взял его за руку и тихо приказал: «Очень внимательно присматривай за доктором, когда пойдем на абордаж». Потом он спустился в каюту, где Стивен играл с Мартином в шахматы при мерцании свечи, с саблей на столе.
– Ты идешь? – спросил Джек. – Мы уже готовы.
Стивен с улыбкой встал, нацепил на плечо перевязь сабли. Мартин с выражением глубокой обеспокоенности на лице затянул ее позади. Джек провел Стивена на квартердек, на корму, к кормовым поручням, где Пуллингс и Мартин пожелали им удачи, а потом и по кормовому трапу. Шлюпки уже выстроились в длинную, сцепленную линию, которую должен был вести капитанский катер. Когда Джек спустился в шлюпку, последним из абордажной команды, Бонден отчалил, и Джек пробормотал: «Весла на воду!»
Поначалу пришлось грести против течения и ветра, но первые сорок пять минут рвение матросов делало эти сложности незаметными. К этому времени они прошли оконечность мыса Боухед, оставив позади буруны. Гребли усердно, ровно, ни единого скрипа уключины, ни звука, кроме сдавленного кашля. От мыса Джек бросил взгляд на море – эскадры не видно. Баббингтон должен тихо приближаться.
Вдоль мыса и на ост им помогал прилив. Джек проверил скорость – шли слишком безудержно, и передал вдоль по линии шлюпок приказ сменить гребцов.
Через двадцать минут показалась дальняя сторона порта, окутанная хорошо различимым светом. Он становился все ярче, и теперь можно было разглядеть не только северную, хорошо освещенную внутреннюю часть бухты, но и, что гораздо важнее, волнолом. Они мягко гребли, подходя ближе и ближе. Из-за волнолома показался дрожащий огонек и быстро приближался. Может, это всего лишь рыбацкая лодка выходит на ночной лов? Джек открыл заслонку потайного фонаря.
