355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Патрик О'Брайан » Каперский патент (ЛП) » Текст книги (страница 14)
Каперский патент (ЛП)
  • Текст добавлен: 8 мая 2018, 00:00

Текст книги "Каперский патент (ЛП)"


Автор книги: Патрик О'Брайан



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Боже милостивый! Вы мне не сказали, что он ранен.

– Ну, сейчас от раны мало что осталось, хотя она едва не оказалась последней в его жизни. Мы извлекли пулю очень аккуратно, и небольшое входное отверстие заживает, как я и надеялся. Еще у него пара резаных ран, на бедре и предплечье. И они стоили ему половины крови – он столь активно действовал.

– Да что вы говорите, Мэтьюрин! Бедняга, боюсь, он испытывал ужасную боль.

– Во время извлечения пули и незадолго до него было поистине ужасно. Но до этого… знаете ли, люди на удивление мало чувствуют в разгар битвы. Я видел чудовищные ранения, о которых пациент даже не подозревал.

– Что ж, – сказал Блейн, размышляя, – это некая форма самоуспокоения, полагаю. Но смею заметить, потеряв так много крови, он достаточно бледен?

– Его лицо словно из пергамента.

– Так намного лучше. Не считайте меня бессердечным, Мэтьюрин, но бледный герой гораздо более интересен, чем румяный. Его можно перемещать?

– Безусловно, его можно перемещать. Разве я не привез его обратно в Эшгроу, где он теперь медленно прогуливается среди своих роз, опрыскивая мылом тлю?

– А можно ли его потихоньку доставить в Лондон, как вы думаете? Я спрашиваю, потому что мне кажется, сейчас самый подходящий момент представить его взору публики, а еще лучше – взору людей, принимающих решения. Но вы, наверное, думаете, что такое путешествие будет чересчур?

– Вовсе нет. С каретами на мягких рессорах, которыми аккуратно правят на современных дорогах, можно весь путь проехать на мягком сидении. Нет, я держу его почти лишь на одной каше, запретил пить вино, крепкое спиртное и солодовые ликеры, за исключением одной ложки портвейна перед сном, кроме того, он иногда выказывает признаки нервной раздражительности, обычной для выздоравливающих, и в крупных сборищах я не рекомендую ему участвовать.

– Я мог бы ограничиться десятью персонами.

– А я бы дал ему определенную дозу лекарства, гарантирующую благотворное спокойствие, а может, и блестящую речь. И все же до какой степени врач имеет право управлять судьбой пациента в вопросах отличных от чисто медицинских? Возможно, вы позволите мне немного подумать об этом.

Они взяли кофе в библиотеку, и, когда они сели, Стивен сказал:

– Раздражительность больного может проявиться очень рано. Мы видели яркий пример такого в Шелмерстоне. Захваченные корабли отправились в Плимут, где их должны были законно признать таковыми, и «Сюрприз» остался один, когда шлюп королевского флота встал в переполненной людьми гавани.

Его намерениями было сопроводить «Сюрприз» и указать ему путь к доку, где по приказу порт-адмирала, его должны были починить на королевской верфи. Но матросы, многим из которых предъявлялись различные обвинения, в частности в дезертирстве, не знали этого, и были полны решимости заставить шлюп отплыть подальше. Ни одного из офицеров на квартердеке не было, все они ушли с захваченными трофеями.

Капитан Обри как раз составлял рапорт, но как только услышал шум, выскочил на палубу в осатанелой ярости и заставил их замолчать: «Проклятые увальни... салаги... вас даже на маргейтскую баржу не возьмут... в жизни с вами в море не выйду... каждому по сотне плетей... будь прокляты ваши глаза... чтоб у вас руки и ноги отвалились... содомиты все до единого... вы должны подпустить шлюпку к борту и поднять юного джентльмена на борт по фалрепам... будто бы не знают, что положено королевскому мундиру... шайка каторжников... через час ноги вашей на корабле не будет».

– Они сильно расстроились?

– Вовсе нет. Они прекрасно знали, что им надлежит выглядеть огорошенными, изумленными, шокированными своим увольнением. И они изо всех сил пытались изобразить эти эмоции. Он их все-таки простил и посоветовал тем, кому лучше не показываться в Плимуте, сразу сойти на берег.

– Значит, фрегат чинят на верфи. Что ж, благородно со стороны Фэншоу. Повреждения сильные?

– Мортирный снаряд снес маленькую уборную с левого борта, не больше. Особого значения это не имеет – есть еще одна с правого борта, и ее отсутствие позволит установить некую разновидность крана, очень нужную.

Сэр Джозеф кивнул и после паузы продолжил:

– И все же меня не покидает мысль, что если Обри отправляется сейчас в Южную Америку, как я понимаю, вы собираетесь признать его годным к службе?

– Как только закончим с ремонтом и загрузим достаточно припасов, то он может спокойно отправляться в плавание, особенно с таким помощником, как Том Пуллингс.

– Очень хорошо. Но если он сейчас отправится в Южную Америку, то выйдет из поля зрения публики. Он уплывет в забытье, и даже если победит все французские и американские корабли в этой части света ценой своей правой руки и глаза, то не успеет вернуться домой, дабы извлечь выгоду из своей славы. Если можно так сказать, от общественного признания и его официальных последствий. За два-три месяца ореол славы рассеется. Никогда ему уже не увидеть столь благоприятного стечения обстоятельств. Он упустит отлив!

– И правда, – согласился Стивен, – это крайне серьезное обстоятельство. – Всю морскую жизнь его сопровождали эти слова, в прямом и переносном смысле. Иногда их произносили с такой силой, будто они касались первостепенного, непростительного греха. Фраза приобрела мрачную важность, будто заклинание или проклятие. – Очень плохо, если он пропустит отлив.


***

К редко используемой столовой сэра Джозефа никто бы не придрался. Пусть и старомодная – орех вместо атласного или красного дерева, но зато и мегере не найти ни пылинки. Двенадцать сверкающих глубоких кресел выровняли по линейке, скатерть белела, будто свежий снег, и отличалась такой же гладкостью – миссис Бэрлоу не допускала складок, чья жесткость так часто портила гладкую поверхность льна. И конечно же, все серебро сияло.

Но все же сэр Джозеф ерзал, поправляя то вилку, то нож и постоянно спрашивая миссис Бэрлоу, уверена ли она в том, что блюда окажутся горячими, и хватит ли всем пудинга («Джентльмен его исключительно любит, как и лорд Пэнмур»), до тех пор, пока ее ответы не стали все короче и короче. А потом заявил:

– А может, стоит поменять всю расстановку?

Джентльмен ранен в ногу, без сомнения, ему нужно позволить вытянуть ее на подставке для ног из библиотеки. Для удобства он должен сидеть с краю стола. Но какая нога и с какого краю?

– Если это продлится хотя бы еще пять минут, – пробормотала миссис Бэрлоу про себя, – я выброшу весь обед прямо на улицу – весь черепаховый суп, омаров, закуски, пудинг и вообще всё.

Но прежде чем прошли пять минут, и Блейн успел в порядке эксперимента переставить пару кресел, начали прибывать гости. Интересное собрание – помимо двух коллег из Уайтхолла четверо состояли в Королевском обществе. Один оказался политически активным епископом, остальные – сельскими джентльменами со значительными владениями, которые либо контролировали собственные округа, либо представляли в парламенте графства. А из двух гостей из Сити один был хорошо известен как астроном.

Ни один не принадлежал к оппозиции, но, с другой стороны, никто не занимал серьезных должностей и не гнался за отличиями. Никто не зависел от Кабинета министров, а члены Палаты общин могли позволить себе воздержаться или даже голосовать против правительства по вопросам, в которых они не соглашались с официальной политикой. Что же до тех, кто не входил в парламент, то их советы все равно высоко ценились руководством страны.

В подобных случаях сэр Джозеф нанимал официантов у Гантера [38]38
  Джеймс Гантер (1731-1819) – английский кондитер, садовод и застройщик, с 1799 года – владелец очень модной и дорогой кондитерской в Лондоне.


[Закрыть]
, так что величественный швейцар возвестил о прибытии девяти джентльменов, а затем произнес: «Доктор Мэтьюрин и мистер Обри». Собравшиеся нетерпеливо посмотрели на дверь, и рядом с худощавым Мэтьюрином увидели исключительно высокого и широкоплечего человека, бледного и строгого. Черный сюртук на нем сидел свободно.

Частично бледность и суровость вызвал невероятный голод – желудок Джека привык к флотскому времени обеда, на несколько часов раньше, чем модно в Лондоне. Но раны тоже повлияли на цвет лица, а строгость служила исключительно защитой от малейших признаков неуважения.

Блейн поспешил к нему с поздравлениями, благодарностью за визит и тревогой, не вызывают ли раны мистера Обри больших неудобств, не хочет ли он подставку для ноги. За ним последовал, и быстрее чем позволено правилами этикета, полный розовощекий мужчина в вишневом сюртуке. Лицо его буквально излучало добрую волю и дружелюбие:

– Вы меня скорее всего не помните, сэр, – произнес он с исключительно дружественным поклоном, – но я имел честь как-то раз повстречать вас у постели моего племянника Уильяма, мальчика моей сестры Баббингтон, когда его ранило во время вашего славного боя в четвертом году, одного из ваших славных боев в том году. Тогда меня звали Гарднер, сейчас Мейрик.

– Прекрасно помню вас, милорд, – заверил Джек. – Мы с Уильямом вспоминали вас не далее, как две недели назад. Могу я вас поздравить?

– Не надо, не надо, – воскликнул лорд Мейрик. – Поздравлять нужно не меня. Перейти из одной палаты парламента в другую – мелочь по сравнению с захватом фрегата, как мне кажется.

Он добавил еще несколько очень любезных фраз, и пусть его слова почти потонули в приветствиях от знакомых Джека и представлении незнакомцев сэром Джозефом, но очевидная искренность их не могла не радовать.

За лордом Мейриком никто из гостей не последовал – им не хватало его простоты, но их душевные, неподдельные поздравления удовлетворили бы и человека с гораздо большим самомнением, чем у Обри. Его замкнутость и суровость (до последних месяцев совершенно неестественные) почти исчезли, чему поспособствовало шерри сэра Джозефа, разлившее в его страдающем от голода пустом брюхе приятное сияние.

Дядя Баббингтона настаивал на том, чтобы уступить первоочередность, и Джек сидел по правую руку от Блейна в приятном настроении и в предвкушении черепахового супа, который его натренированный нос давно уже почуял. Епископ благословил трапезу, обещание стало реальностью – зеленое спинное и янтарное брюшное филе плавали в собственном соку. Некоторое время спустя Джек признался Блейну:

– Классики могут до посинения трепаться об амброзии, но они не знают, о чем говорят. Они никогда не ели черепахового супа.

– А разве в Средиземноморье нет черепах, сэр? Вы меня удивляете.

– Да, там есть черепахи, но только логгерхеды или те, из которых добывают черепаховый панцирь. Настоящая черепаха с кулинарной точки зрения – это зеленая, а чтобы ее найти, нужно отправиться в Вест-Индию или на остров Вознесения.

– Остров Вознесения, – воскликнул лорд Мейрик, – какие перспективы приходят на ум! Какие океаны бесконечности! В юности я жаждал странствий, сэр. Я жаждал увидеть Великую китайскую стену, смертоносный анчар, разлив и спад легендарного Нила, крокодила в слезах, но по пути в Кале понял – не выйдет. Мое тело не выносит подобных перемещений. Я дождался в этом проклятом городке исключительно спокойного дня, совершенно безмятежного, и тогда меня отвезли назад, все еще полумертвого и в печали. С тех пор я путешествовал, сражался, страдал, выживал и завоевывал только посредством Уильяма. Какие истории он мне рассказывал, сэр! Как вы с ним на четырнадцатипушечной «Софи» захватили тридцатидвухпушечный «Какафуэго»...

Он продолжил далее весьма точно рассказывать о сражениях Обри (а на долю Обри их выпало необычно много), пока два сельских джентльмена на другой стороне стола не начали смотреть на Джека с уважением и даже удивлением, поскольку достижения его оказались необычными, и рассказывали о них совершенно искренне.

– Мистер Обри, – пробормотал Блейн, прерывая повествование на том моменте, когда «Сюрприз» топил турка в Ионическом море. – Кажется, епископ хочет выпить за ваше здоровье.

Джек бросил взгляд вдоль стола – епископ и правда улыбался ему, держа в руке бокал:

– За вас, мистер Обри.

– С глубочайшим удовольствием, милорд, – ответил Джек, кивая, – пью за ваше величайшее счастье.

За этим последовало еще несколько бокалов с другими джентльменами. Стивен, сидевший через полстола на другой стороне, заметил, что на лицо Джека вновь возвращается румянец, возможно даже больше, чем хотелось бы.

Чуть позже Стивен также заметил, что его друг принялся рассказывать историю. Истории Джека Обри редко имели успех – его талант лежал не в этой сфере – но свои обязанности гостя он знал, и с искренним удовольствием взглянув на непосредственных соседей, начал:

– Когда я был мальчишкой, в наши края как-то назначили епископа, еще до доктора Тейлора. И когда его только назначили, он решил проведать своих подопечных, свою епархию. Всюду он побывал, и когда приехал в Троттон, то едва мог поверить, что такое малонаселенное место – знаете ли, там всего лишь пара рыбацких хижин на берегу – может составить целый приход. Он спросил у преподобного Веста, отличного рыбака, кстати, он меня научил угрей ловить на крючок. Так вот, он спросил у преподобного Веста...

Джек слегка запнулся, а Стивен стиснул руки. Имелся в этой истории момент, который мог ее испортить – в вопросе епископа слово «место» в произношении Джека могло послышаться как «мясо».

– Он спросил преподобного Веста: «Много ли у вас здесь душ?»

Стивен расслабился.

– И Вест ответил: «Нет, милорд, боюсь, одна лишь камбала».

Джек Обри, обрадовавшись тому, что его историю приняли благожелательно, что он смог рассказать ее и исполнил обязательства перед собравшимися хоть на некоторое время, сосредоточился на прекрасной баранине, пока разговоры его обтекали. Кто-то рядом с епископом рассуждал о странной французской привычке игнорировать британские титулы и традиции. Один из чиновников Уайтхолла согласился:

– Да, когда Андреосси был посланником Бонапарата, то письма моему шефу он адресовал «Сэру Уильямсону, эсквайру». Но что хуже, он завел интрижку с женой одного нашего коллеги, француженкой. Услышав где-то, что у герцога Девонширского дела обстоят очень печально, он ее послал к герцогине с откровенным, неприкрытым предложением десяти тысяч фунтов за секреты Кабинета министров. Герцогиня все рассказала Фоксу.

– Французы проиграют эту войну из-за невежества, – заметил его сосед. – Начали они с того, что отрубили голову бедному Лавуазье, заявив, будто республике не нужны ученые.

– Как вы можете говорить о французском невежестве, если сравнить их отношение к воздушным шарам с нашим? – воскликнул сидевший напротив него гость. – Вы же должны помнить, что они с самого начала организовали воздухоплавательный корпус, а сражение при Флерюсе они выиграли благодаря точной информации с воздушных шаров, поднятых на огромную высоту над неприятелем? Его численность, диспозиция, перемещения – все открыто взору сверху. А что мы делаем в этом направлении? Ничего.

– Против них выступило Королевское общество, – вступил в разговор епископ. – Отлично помню ответ на предложение короля оплатить некоторые испытания – я был там в этот момент. «Ничего хорошего из этих экспериментов ожидать не стоит», – ответило Общество.

– Часть Общества, – резко отозвался один из его членов. – Очень маленькая часть – комитет, в основном состоящий из математиков и антикваров.

Остальные члены Королевского общества не согласились ни с изначальным утверждением, ни друг с другом. Обри и Мэтьюрин, хотя и сильно привязанные к Королевскому обществу, большую часть времени проводили за границей. Они мало знали о кипящих внутри него страстях и еще меньше хотели об этом знать; в обсуждении они не участвовали. Стивен все внимание уделял своему соседу по правую руку, который успел совершить полет, причем замечательный, во времена первой вспышки энтузиазма, еще до войны.

По его словам, он тогда был слишком молод и беззаботен, чтобы записывать какие-то технические детали, но все еще сохранил то первое живое ощущение изумления, благоговения, восхищения и радости, когда после медленного, унылого и раздражающего подъема сквозь туман воздушный шар поднялся к солнечному свету. Все пространство под ними занимали девственно-белые горы облаков, их гребни и вершины, а наверху – обширное небо, темно-синее, гораздо темнее, чем бывает внизу. Совершенно другой мир, и абсолютно беззвучный.

Воздушный шар ускорил подъем под солнцем – они видели его тень на море облаков – все быстрее и быстрее.

– Господи, – признался он, – я и сейчас отчетливо все вижу, как бы я хотел уметь описать это словами. Цельный драгоценный камень неба над нами, невероятный мир внизу и наш убегающий след на нем – странное чувство вмешательства.

Убрали со стола, приближалось время тостов, и Джеку стало страшно. Его ранения, последовавшая диета из хлеба и воды и отсутствие тренировок снизили устойчивость к алкоголю, и даже после умеренного количества выпитого его голова стала не столь ясной, как хотелось бы. Как оказалось, не было нужды бояться. После тоста за короля сэр Джозеф задумался, пытаясь соединить две половинки ореховой скорлупы, а его сосед по левую руку лорд Пэнмур произнес:

– Совсем недавно этот тост застрял в необычайно большом количестве глоток, воистину необычайно. Только вчера принцесса Августа рассказала моей жене, что до смерти кардинала Йорка [39]39
  Генрих Бенедикт Стюарт (1725-1807), католический кардинал и последний претендент на английский престол от династии Стюартов.


[Закрыть]
не могла поверить в свой титул.

– Бедная леди, – согласился Блейн. – Такие сомнения делают ей честь, пусть и граничат с государственной изменой. Но сейчас-то она может успокоиться. – Обратившись к Джеку, он спросил: – Рискну предположить, что тост у вас в глотке никогда не застрянет, сэр?

Но Джек слишком увлекся пересказом описанной Баббингтоном истории столкновения ЕВК «Леопард» с айсбергом в Антарктике и последующем ремонте на острове Отчаяния. Пришлось его отвлечь и повторить вопрос.

– О нет. Я всегда следую совету Нельсона в этом отношении, и во всех других, где позволяют силы. Я убежденно пью за короля.

Блейн улыбнулся, кивнул и вернулся к лорду Пэнмуру:

– Как вы посмотрите на то, чтобы перейти вместе с кофе в гостиную? Там проще перемещаться, и я знаю, что многие из присутствующих джентльменов хотели бы поговорить с Обри.

И действительно, многие общались с Обри. По мере того, как вечер переходил в ночь, Стивен заметил, как его друг все больше бледнеет.

– Сэр Джозеф, – наконец сказал он, – я должен увезти моего пациента и уложить его в постель. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы его слуга раздобыл портшез.

Искомого слугу, Береженого Киллика, уже сочли бы пьяным даже по флотским меркам – он пошевелиться не мог. Зато под рукой оказался трезвый Падин. Некоторое время спустя он привел два портшеза с ирландскими носильщиками (другие его бы не поняли). Во время задержки один из чиновников, мистер Соумс, отвел Джека в сторону и поинтересовался, где тот остановился и можно ли будет нанести визит – имеется пара вопросов, которые хотелось бы обсудить.

– Разумеется, я буду очень рад, – заверил Джек.

На следующий день он почти про него позабыл, пока хозяйка «Грейпс» миссис Броуд не объявила:

– К вам мистер Соумс, сэр.

Джек принял его с умеренной вежливостью, хотя вчерашняя непривычная еда и вино всё еще давали о себе знать, будто после дебоша, да и рана на ноге жутко чесалась. К тому же его разозлила беседа с угрюмым, увиливающим Килликом – тот помимо всего прочего то ли потерял, то ли забыл упаковать обещанную Хиниджу Дандасу книгу, которую Джек хотел передать вместе с отправляющимся на Североамериканскую станцию другом.

Они обменялись несколькими репликами о вчерашнем вечере, славном вине сэра Джозефа, практически гарантированном дожде.

– Я испытываю некоторые затруднения, приступая к своему делу, – произнес мистер Соумс, обозревая рослую фигуру напротив. – Совершенно не желал бы утомлять вас.

– Вовсе нет, – заверил Джек холодно.

– Суть дела в том, что меня попросили неофициально обменяться с вам несколькими словами по поводу возможного благоприятного исхода, в случае удовлетворения ходатайства о помиловании по свободному усмотрению.

– Не понимаю вас, сэр. Помиловании за что?

– Что ж, сэр, за это... за это несчастное дело в ратуше, имеющее отношение к Бирже.

– Но сэр, вы же должны знать, что я объявил себя невиновным? Что я честью поклялся в том, что невиновен?

– Да, сэр, я прекрасно это помню.

– Тогда как, во имя Господа, меня могут помиловать за то, чего я не совершал? Как мне в голову может прийти просить о помиловании по свободному усмотрению, если я невиновен? – Разговор Джек начал в состоянии сильного и неопределенного раздражения. Сейчас же он побелел от злости. – Вы что, не видите, что если я попрошу о помиловании, то солгу? Скажу, будто меня есть за что помиловать?

– Всё это лишь формальность, можно сказать, правовая фикция. И это повлияет на ваше восстановление на флоте.

– Нет, сэр, – ответил Джек, вставая. – Я не считаю это формальностью. Я осознаю, что ни вы, ни джентльмен, попросивший вас поднять эту тему, не предполагали оскорбления, но прошу передать мои наилучшие пожелания и объяснить, что я проблему вижу в другом свете.

– Сэр, вы не подумаете некоторое время и не посоветуетесь?

– Нет, сэр. В таких делах человек должен решать сам за себя.

– Чрезвычайно сожалею. Должен ли я добавить, что вы не будете обдумывать это предложение?

– Боюсь, что да.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю