Текст книги "Спецслужбы и войска особого назначения"

Автор книги: П. Кочеткова

Соавторы: Татьяна Линник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

Энциклопедия тайн и сенсаций
Спецслужбы и войска особого назначения
Сост. и общ. ред. Т. И. Линник, П. В. Кочетковой

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мы живем в мире, полном тайн, большинство которых никогда не будет разгадано.

На протяжении веков спецслужбы воздействовали на ход истории значительно больше, чем принято думать. Не менее сильно влияли они на психику людей.

Соединение профессионально-разведывательных функций с подрывной деятельностью, а также с функцией политической полиции находит наиболее яркое выражение в деятельности спецслужб. Так гитлеровская Германия создала систему «тотального шпионажа». В соответствии с поставленной задачей завоевания всего мира фашисты старались сделать всех немцев, проживающих за границей, своей «пятой колонной». Создавались специальные школы диверсантов и разведчиков в Германии. Специалисты по взрывам, поджогам, убийствам рассылались по всем уголкам земного шара. Вся Европа оказалась в сетях, сплетенных германскими спецслужбами, и началась вторая мировая война… Деятельности спецслужб посвящено огромное количество литературы.

Авторы «Очерков истории российской внешней политики» ведут историю российских спецслужб от Посольского приказа, созданного Иваном IV в 1549 году, когда еще не делалось различий между дипломатией и разведкой. При Иване Грозном начались и репрессии против разведчиков. В 1570 году казнили посольского дьяка Ивана Висковатого, заподозренного в измене и заговоре против трона.

Царь Алексей Михайлович создал Приказ тайных дел, которому была передана разведывательная служба. Характерно, что Приказ тайных дел вскоре стал заниматься и обеспечением безопасности царской семьи. Начальник спецслужбы, который состоял тогда не в генеральском звании, а был просто дьяком, сопровождал царя на охоту и богомолье, иногда подписывал за царя указы. Одновременно с этим появляется первый перебежчик на Запад, «подлинные документы Тайного приказа, в общем, подтвердили данную им характеристику этого «загадочного» учреждения. Промышленный шпионаж также ведется от Приказа тайных дел: знаменитый разведчик граф Николай Игнатьев начал свою карьеру с того, что просто украл в Лондоне новейший образец патрона, выставленный в Британском музее.

Один из самых первых российских разведчиков Афанасий Ордин-Нащокин открыл универсальный метод вербовки агентов – не жалеть золота. Петр I не жалел денег на подкуп иностранных дипломатов. В те времена агенты рублями не брали, для этой цели использовалась иная «твердая валюта» – шкурки горностаев и соболя. Это называлось «дачными делами» – от слова «давать». Но не всегда высокая оплата тайных услуг является единственным или главным стимулом. Увлекает и авантюризм профессии. Есть и патриоты.

Дипломатия и разведывательная служба переплетаются самым тесным образом. Они идут часто по одному и тому же ведомственному руслу. Требуется выдающийся ум, чтобы разгадать замысел враждебного государства, раскрыть тайны, в которые посвящен лишь самый тесный круг людей.

Сын уездного предводителя дворянства Яков Толстой, которому Пушкин посвятил «Стансы», предложил правительству покупать французскую прессу, чтобы она благоприятно писала о России.

Изучение деятельности спецслужб во время войны – задача исключительно важная и куда более важная, чем удовлетворение интересов потребителей шпионских романов. Понять истинный смысл крупнейших военно-политических решений воевавших держав возможно лишь тогда, когда известно: что действительно знали – или не знали – эти державы о своих противниках.

Проведение операций, подготовленных спецслужбами (спецакций), невозможно без секретных подразделений. В США каждый, кто интересуется службой элитных подразделений, знает о профессионалах из «Силз» (команда «воздух-земля-море») и ему подобных. Эти подразделения во всех странах считаются элитными, и попасть в них далеко не просто.

Современные секретные подразделения способны действовать не только на воде, суше и в воздухе, но и под землей. В то же время все секретные подразделения действуют только по приказу. Планированием акций занимаются аналитики из спецслужб.

Как человек может попасть в спецслужбы? По-разному. Владимир Медведев, возглавлявший охрану Брежнева и Горбачева, так ответил на этот вопрос: «КГБ время от времени набирал молодежь, отслужившую в армии. Я работал фрезеровщиком в Серпухове, был план поступать в институт, но тут женился, дочка родилась, и я не мог позволить себе сидеть на шее у родителей. Вызвали в военкомат, предложили: служба военная, зарплата 160 рублей, надуваешь – позвони. Соглашаться не хотелось, но на заводе я получал 90 и перспектив никаких… Позвонил, думал, опять в военкомат идти, оказалось – в Кремль, я смутился, но отказываться было уже поздно. Приехал, спросили: почему решил? Я врать не стал: зарплата. Еще полгода меня проверяли, так я попал в «девятку», 9-е управление КГБ, охранявшее руководство. Со всеми людьми, которые знали, что я пошел в КГБ, навсегда расстался, даже мать и отец не знали, чем занимаюсь.

Своей наукой я овладевал всю жизнь, слава Богу, что не пригодились навыки стрельбы навскидку, из завалов, укрытий, на скорости, в окружении людей, по движущейся цели, с балкона. Стрелять – дело последнее, значит плохо сработали. Работа телохранителя тоньше, прикрыть охраняемого, но не стеснять движений, не касаться его рук, но уберечь их от возможных наручников или рук прокаженного. Как-то на Ставрополье Горбачев выходил из магазина, все здоровались с ним, а один схватил за шею и крепко поцеловал. Всем эта картина показалась трогательной, но для нас – упущение. Учились на ошибках своих и на ошибках других.

В Архангельске в семидесятых годах во время демонстрации на трибуну ворвался бандит и расстрелял из автомата нескольких человек, милиция просто растерялась, какой-то военный исхитрился выбить у бандита автомат. Мы учитывали этот «опыт». (Совершенно секретно. – 1996. – № 5.)

Спецслужбы – очень деликатная сфера деятельности, она прячет свое оружие, но должна иметь свою философию. Опыт спецслужб подлежит изучению как пример умелого использования глубин сознания и подсознания человека. Не менее интересна эта сфера и с точки зрения морали.

Аллен У Даллес (1893–1969) долгое время возглавлявший ЦРУ, считается одним из создателей «философии американской спецслужбы», основные позиции которой он изложил в книге «Искусство разведки». В деятельности спецслужб может быть много аморального, но кто точно скажет, можно ли эксплуатировать тягу человека к свободе? Это к вопросу о перебежчиках Аллен У Даллес писал: «Выведывание секретов за «железным» и «бамбуковым» занавесами для Запада значительно облегчалось с помощью «добровольцев», которые являлись сами и предлагали свои услуги. Нам не всегда нужно самим добывать секретные сведения об интересующем нас объекте. Данные о нем могут поступить от людей хорошо с ним знакомых, которые перешли на нашу сторону.

Сотрудники советской секретной службы или спецслужб стран-сателлитов, конечно, лучше, чем другие осведомлены, каким образом можно вступить в контакт с «противной стороной» на Западе.

Каждое дезертирство офицера разведки противника раскрывает перед западной контрразведкой большие возможности. Зачастую с точки зрения добычи секретной информации оно равноценно прямому агентурному проникновению во враждебный центр. Ценность сведений, к сожалению, ограничивается только моментом, когда совершен переход. Но один такой «доброволец», случается, может не на один месяц парализовать деятельность шпионской службы. От него мы получаем точные данные о структуре разведки, ее деятельности, методах, приемах. Он дает развернутые характеристики многих своих бывших сослуживцев и данные о разведывательном персонале за рубежом, действующем под различными прикрытиями. И что самое главное, он может сообщить информацию об операциях, которые проводятся в данный момент. Жаль только, что ему обычно не удается раскрыть много агентов по той причине, что все разведслужбы строят свою работу так, чтобы их сотрудники знали личные дела только тех информаторов, с которыми они непосредственно связаны.

Для аналитиков, изучающих деятельность разведывательных служб Кремля, роль последних в советском обществе и влияние на властные структуры неудивительны. Неудивительно также, что офицеры разведки имеют возможность заглянуть за кулисы режима, что доступно лишь немногим, узнать о зловещих методах специальных операций, маскируемых разглагольствованиями о социалистической законности. У интеллигентных и посвятивших себя целиком делу правопорядка коммунистов такие сведения вызывали глубокий нравственный шок. Так, один из перебежчиков рассказал нам, что утратил свои иллюзии, когда узнал: Сталин и НКВД, а не немцы повинны в катыньской резне (убийство около десяти тысяч польских офицеров во время второй мировой войны). В результате это привело его к бегству на Запад. Как только советский человек узнает об истинном положении дел, он теряет доверие к системе, для которой он трудится, и к государству, в котором он живет».

Спецслужбы не прекращают своей деятельности и тогда, когда враждующие армии заключают мир.

ГРЕЦИЯ

«ТАК Я ЛИШИЛАСЬ РОДИНЫ»

В августе 1971 года греческие власти арестовали вдову Александра Флеминга, известного ученого, открывшего пенициллин. Ее обвинили в попытке устроить побег из тюрьмы Александра Панагулиса, который был приговорен к смертной казни за покушение на премьер-министра Пападопулоса. Опасаясь возмущения мировой общественности, палачи из греческой военной полиции не решились подвергнуть Амалию Куцуру-Флеминг физическим пыткам. Ее не подвешивали за ноги, ей не загоняли иголки под ногти. Тем, кто испытал это, уже не писать в газетах и не разговаривать с корреспондентами. Они молчат…

После моего возвращения в Англию многие спрашивают меня: «Что такое пытки? С чего они начинаются?» – «С того, что стараются растоптать человеческое достоинство», – обычно отвечаю я. Чтобы люди могли представить, какая участь ждала противников греческой военной хунты, я хочу рассказать о горьком месяце пребывания в специальном следственном центре греческой военной полиции (ЭСА). Тот день, 31 августа 1971 года, я буду помнить всю жизнь. Начало уже светать, когда я подъехала к моему дому и остановила машину. В ту же секунду в лицо мне уставились дула автоматов неизвестно откуда выскочивших мужчин. Грубый рывок – и я на тротуаре.

– Кто вы?!

– Молчать!

– Что вы от меня хотите?

– Ты что, оглохла? Тебе сказано молчать!

В спину больно уперся автоматный ствол По телу зашарили грубые руки.

– Но в чем дело?

– Военная полиция. Поедешь с нами. Не вздумай поднимать шум.

Сильный толчок, лязг захлопнувшейся дверцы, и машина на бешеной скорости понеслась по пустынным улицам. Вскоре мы въезжали в ворота специального следственного центра ЭСА, в самом центре Афин, рядом с американским посольством. Перед входом в мрачный корпус издевательский плакат: «Добро пожаловать в ЭСА». Подгоняемая тычками, я даже не заметила, как оказалась в комнате, полной офицеров. В глаза бросилось знакомое лицо: сам начальник военной полиции майор Теофилояннакос. С ним я уже встречалась,

…Казалось, все старались перекричать друг друга, но громче остальных надрывался майор. Вопросы-обвинения сыпались градом. В ту минуту меня больше всего беспокоила судьба двух моих друзей. Ночью должен был попытаться бежать из тюрьмы Александрос Панагулис, приговоренный к смертной казни за покушение на премьер-министра Пападопулоса. Двое друзей должны были поджидать Панагулиса неподалеку от учебного центра военной полиции в районе Гуди, а затем отвезти его в надежное место. Я знала об этом плане и даже договорилась с одним американским студентом, чтобы тот нанял машину. Сама я всю ночь не могла уснуть и утром отправилась посмотреть, не видно ли на улицах каких-нибудь признаков побега – солдат, полицейских патрулей.

– Дайте мне воды…

– Нет.

А обвинения сыпались со всех сторон: я пыталась помочь бежать Панагулису, я поджидала его в автомобиле, чтобы переправить в подготовленное укрытие; и я раньше приезжала к тюрьме, чтобы на месте все прикинуть. Да, я знала о готовящемся побеге и всей душой хочу, чтобы Панагулис оказался на свободе. Все остальное чепуха.

Меня подтащили к столу, сунули в руки лист бумаги и карандаш.

– Напиши все, что делала за последние сутки. Это приказ.

Я отбросила бумагу.

– Вот видно, что ты коммунистка, – злорадно ухмыльнулся один из офицеров. – По инструкции Москвы они должны были вести себя именно так…

Час за часом продолжался допрос, причем обвинения становились все более фантастическими – винтовки, бомбы, убийства, а угрозы все более грубыми и страшными. Наступил полдень, когда следователи собрались уходить. И хотя я ни в чем не призналась, майор Теофилояннакос выглядел довольным. Он явно считал, что и без моих признаний сможет упрятать меня в тюрьму.

Его ненависть ко мне началась в 1969 году, когда я выступала свидетелем защиты на суде над 34 интеллигентами. Позднее ее, видимо, подогрела наша личная встреча в специальном следственном центре, куда меня вызвали для дачи показаний о связях с либералами. Я сидела к кабинете следователя, когда в дверях возникла его фигура: полный мужчина среднего роста, лет пятидесяти, в плохо сидящем коричневом костюме, с изрытым оспой лицом.

Представившись – о, я уже знала, что он пользуется страшной славой палача-садиста! – майор принялся потчевать меня комплиментами: «Нам известен ваш патриотизм, леди Флеминг, и то, как много вы сделали для Греции в годы войны». Он даже предложил мне в подарок фотографию премьер-министра: повесить дома на стену. Я, естественно, отказалась.

– Почему вы против нас? – притворно удивился он. – Ведь армия старается ради всей страны.

– При чем здесь армия? – возразила я, – просто группа офицеров захватила власть. А что вы сделали с народом?

К концу разговора майор Теофилояннакос от ярости совсем потерял рассудок. Он угрожал повыдергать мне все зубы и сгноить в тюрьме. Он был похож на зверя, почуявшего кровь.

Теперь он решил рассчитаться со мной.

Когда следователи-офицеры вышли из комнаты, меня окружил десяток солдат. Я чувствовала, что еще минута, и меня стошнит, и попросила отвести в туалет. Нет, нельзя, не приказано. Голова раскалывалась от боли. Пытаясь унять ее, я прижалась горячим лбом к доскам стола. Тогда солдаты – совсем еще зеленые юнцы – решили немного развлечься… Они столпились по оба конца стола и принялись раскачивать его так, чтобы ящики, выскакивая из гнезд, били меня в живот.

Каким же бесчеловечным должен быть сам режим, сама эта власть, чтобы из юношей делать садистов!

Часа через два следователи вернулись. Они плотно пообедали – в последующие семь дней пребывания в тюрьме у меня во рту не было маковой росинки! – и допрос возобновился.

Честно говоря я оказалась вовлеченной в политику не по своей воле. По образованию я врач-бактериолог. В годы войны участвовала в греческом

Сопротивлении, была арестована и попала в тюрьму. В 1946 году как стипендиатка я уехала в Англию, где работала под руководством моего будущего мужа Александера Флеминга в Паддингтоне. После его смерти вернулась в Афины и скромно жила в своей однокомнатной квартирке с пятью кошками и множеством цветов. До тех пор, пока к власти не пришли «черные полковники».

Моя оппозиция их режиму началась буквально с первого же дня: мне было стыдно, что в Греции воцарилась диктатура, что кучка самозванцев «спасает нас» без нашего разрешения, хотя никто моей родине не угрожал, что этот режим держится на пытках и запугивании. Например, я точно знала, что Панагулиса – человека, которому мы хотели помочь, – непрерывно пытают с 1968 года.

Ничего не добившись, тюремщики вечером отправили меня в камеру – крошечную душную и омерзительно вонючую каморку с наглухо привинченными к стене стулом и столиком. На целый месяц она станет моей скорбной обителью. Но в этот вечер я этого еще не знала. «Что с друзьями?» Эта мысль настойчиво билась в голове. Прошло, видимо, часа два, как в камеру вошли солдаты. Новый допрос, ничем не отличавшийся от первых. Я твердо решила: что бы ни было, не делать никаких признаний. Скорее всего тюремщики поняли это, а может быть, просто устали, потому что ближе к полуночи меня отправили в камеру. Грязный вонючий матрац, полуистлевшее одеяло да цементный пол – вот и вся постель. В глаза бьет нестерпимо яркий свет. Прошу выключить его. Нельзя, не приказано. И все же уснула. Тогда я даже не догадывалась, что впереди ждут мучительные дни, когда не удастся сомкнуть глаз хотя бы на час…

На следующий день все началось сначала: я зря запираюсь, все известно, попалась с поличным, сгноят в тюрьме… Убедившись, что крики и угрозы не оказывают желаемого эффекта, майор Теофилояннакос изменил тактику.

– Мы не собираемся держать тебя в камере. Нет Мы тебя отпустим, но зато возьмем других. И будем пытать. Их матери и жены будут приходить к тебе и рассказывать об их мучениях, потому что ты толкнула этих людей на то, что они сделали. Ты будешь на свободе и будешь знать, что другие страдают…

Я вернулась в камеру, и тут началась новая пытка: комары. Окно было наглухо закрыто, и дышать в этой вонючей духовке было нечем. Но откуда в камере оказалось столько комаров! Один их них уселся на руку и уставился на меня. Казалось, он издевается: «Думаешь, я просто комар? Как бы не так. Я ЭСА, комар военной полиции. Я здесь для того, чтобы делать свое дело – мучить тебя».

На третий день майор Теофилояннакос заявил, что он советовался с премьер-министром и они решили выслать меня из Греции. Неважно, что я напишу в газетах. Им на это наплевать. Но вот мне на всю жизнь придется лишиться родины, стать отверженной.

– Значит, вы хотите, чтобы я отказалась от греческого гражданства?

– Конечно, – издевательская ухмылка.

– Ни за что в жизни.

День сменяет ночь, ночь день, но допросы не прекращаются. Все так же нестерпимо режет глаза яркий электрический свет в камере. Притупившееся обоняние уже не воспринимает вони и духоты, а бесконечные угрозы проходят мимо сознания. Постепенно я утрачиваю чувство реальности, перестаю даже различать время суток.

На этот раз в кабинете майора Теофилояннакоса еще двое: Бабалис и Малиос. Шеф ЭСА. Конечно, чудовище, но эти двое намного превосходят его своей изощренной жестокостью. Особенно Малиос. Он напоминает робота, с механическим равнодушием изрыгающего отвратительнейшие ругательства и с таким же хладнокровием изощренно пытающего людей.

– Вы подложили бомбу, убившую полицейского у статуи Трумэна… Вы подложили бомбу в американском магазине… Вы подложили бомбу в редакции газеты «Эстиа». Признавайтесь, – следует залп ругательств.

– Нет. И вы это прекрасно знаете.

– Признавайтесь!

Все начинается сначала. Оказывается, я руководитель подпольной организации, я закладываю бомбы, я организую заговоры. Мне устраивают очную ставку с двумя людьми, которых я хорошо знаю. Оба похожи на ходячих мертвецов. Оба забито озираются и признаются бог знает в каких преступлениях, которых не совершали.

– Как можно относиться к власти, которая доводит людей до сумасшествия, лжет, клевещет, устраивает провокации? – не выдерживаю я. – Как можно относиться к вам, олицетворяющим эту власть? Больше вы не услышите от меня ни слова.

Убедившись, что угрозы не действуют, майор Теофилояннакос решил испробовать новое средство: лишить меня сна. Едва я начинала дремать, как раздавался удар в дверь и в замок с лязгом вставлялся ключ. Я вскакивала, ожидая, что меня поведут на допрос, но в камеру никто не входил. Так продолжалось всю ночь. На треть или четвертые сутки, когда от усталости я уже перестала реагировать на стук, в коридоре около камеры стали пытать мужчину. На следующую ночь его сменила женщина, чьи крики и стоны разносились по всему зданию.

На очередном допросе Бабалис опять начал требовать, чтобы я раскрыла мои связи с подпольем.

– Оставьте ваши глупые трюки, я не девочка, – взорвалась я. – Меня вы не запугаете и не одурачите. Вы сами прекрасно знаете, что я не связана ни с каким подпольем…

– Хорошо, внезапно изменил тон Бабалис, – тогда подпишите заявление, что вы не коммунистка.

Он протянул мне отпечатанный на машинке листок, под которым я должна была поставить свою подпись.

– Я этого не подпишу.

– Но почему, если вы не коммунистка?

– Потому что это несовместимо с человеческим достоинством.

Впрочем, позднее, на суде, полиция представила «свидетеля», который клятвенно утверждал, что я закоренелая коммунистка и связана с подпольной организацией, причем детали, относящиеся к данному вопросу, нельзя раскрывать по соображениям безопасности. Пока же в наказание за отказ подписать клеветническое заявление меня на 20 часов лишили воды, зная, что для диабетика это настоящая пытка.

Когда и это не помогло, майор Теофилояннакос испробовал другой прием. Он предложил мне… пост министра просвещения.

– Вы же печетесь о благе народа, – убеждал он, – почему бы вам не стать министром? Просвещения или социального обеспечения. Помогите нам. Помогите нам сделать Грецию процветающей страной. Почему вы отказываетесь?

– Потому что вы никогда не сделаете Грецию не только процветающей, а хотя бы прогрессивной страной. Вы ее отбросили на 50 лет назад. Как вообще вы можете управлять страной? Ведь это же не армейский полк. Единственное, чего вы хотите, так это запугать греков вашими танками…

На этом разговор закончился. Вновь в ход пошли крики и угрозы. Меня будут пытать, пока я не заговорю. Короче, все сначала. И все же, как это ни парадоксально, сам майор помог мне выстоять. Как-то в ходе допроса у него вырвалось любопытное признание: «Ну как я смогу объяснить, что ничего не добился от тебя, если другие делают все, что я приказываю?» Было ясно, что из-за боязни международного скандала – ведь предстоял суд, и молчать бы на нем я не стала – меня запрещено подвергать слишком явным физическим пыткам.

27 сентября начался судебный процесс. Исход его был предрешен заранее, хотя приговор и оказался неожиданно мягким: 16 месяцев тюрьмы в строгой изоляции. Впрочем, полностью отбыть срок заключения мне не пришлось. Сыграли свою роль протесты мировой общественности и вмешательство английского правительства (я, к счастью, имела и английский паспорт). 15 ноября меня под конвоем полицейских доставили на аэродром и, не смотря на мои протесты, втолкнули в самолет. Так я лишилась родины.

(А. Куцуру-Флеминг. Так я лишилась родины //Вокруг света. – 1972. – № 5.)