Текст книги "Это небо (ЛП)"
Автор книги: Отем Доутон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Глава 22
Джемма
– Макиато с фундуком скоро будет готов.
Пока Рен делает заказ, я цокаю языком и сквозь запотевшее окно смотрю на хаос, разворачивающийся на тротуаре: молодая мать, толкающая коляску, уворачивается от скейтбордиста, мужчина в элегантном деловом костюме разговаривает по телефону и яростно размахивает руками, чуть дальше нетерпеливо сигналит водитель, безупречно одетый пожилой мужчина истошно кричит что-то по-испански.
Не знаю, что я здесь делаю. Не знаю, что я чувствую. Мне не грустно. Мне не радостно. Ауровед наверняка решила бы, что я сложная и замкнутая.
– Пожалуйста.
Рен выдергивает меня из мыслей. Он с улыбкой ставит две чашки на круглый столик.
– Спасибо. – Я отворачиваюсь.
Он мнется, прекращает улыбаться.
– Я взял круассаны. Девушка сказала, что они лучшие в городе, и предложила попробовать их с медом.
– Ладно. – В какой-нибудь альтернативной вселенной меня ну очень заботят круассаны с медом.
Рен кивает и бежит к стойке. Минуту спустя он возвращается с белой керамической тарелкой, где лежат слоеные круассаны, и медведеобразной бутылкой с медом.
– Ну что, малышка, как дела? – спрашивает он и между тем берет чашку с кофе.
Я замираю. «Малышка?»
Он троллит меня, что ли?
Мы давно не общались, но он все равно считает, что может звать меня малышкой? Со вздохом я оглядываюсь и понимаю, что идея была очень-очень плохой.
– Малышка?
Наверное, Рен заметил, как я изменилась в лице. Я натягиваю фальшивую улыбку.
– По-твоему, звать меня малышкой – это смешно? – резко спрашиваю я.
Рен ставит чашку и встречается со мной взглядом. Он молчит.
– Тебя реально волнует, как у меня дела? – продолжаю я тем же пронзительным голосом. – Мы будем чесать языками и с любовью вспоминать прошлое? В этом задумка, да?
– Джемма, если ты дашь мне об…
– Надеюсь, ты не собирался объясняться, – перебиваю я, зажмуриваюсь и качаю головой. Челка щекочет ресницы. – Ты мне изменил. Ни одно объяснение не поможет об этом забыть. Слышать не хочу, что я все не так поняла и в действительности ты делал прием Геймлиха. Я достойна лучшего.
Женщина, сидящая в ближайшем кресле, начинает заинтересовываться нашим разговором. Она то и дело бросает взгляд в нашу сторону и достает телефон. Осмелюсь предположить, что она просматривает фотографии Рена и пытается сообразить, угадала она, кто мы такие, или нет. Супер.
– Я и не надеюсь, что ты забудешь. Я просто хочу поговорить…
Он затихает, повисает странная тишина, когда каждый ждет, что другой заговорит. Рен запускает пальцы в волосы.
– Это, конечно, не оправдание, но студия очень на меня наседала.
– Что это значит? – Я не добавляю: «И какое это имеет отношение ко мне?»
– Это значит, что сериал меня измотал, соблазн быть молодой голливудской звездой стал невыносимым. – Он складывает руки на столе. – Но в глубине души ты знаешь, что я не такой. Я не хочу быть таким.
– Похоже, ты все-таки пытаешься объясниться.
– Ты должна знать…
Я его перебиваю, потому что мне неловко засовывать пальцы в уши и высовывать язык:
– Ну вот опять. Я не хочу ничего знать о том, что тебе довелось пережить. Ты обидел и унизил меня. Точка.
– Джемма, если ты хотя бы послушаешь, ты поймешь…
– Хватит! – выплевываю я. – Нечего тут понимать. Чего ты хотел добиться своим приездом?
Он закрывает глаза и глубоко вздыхает, словно я истеричный ребенок, а он мне потакает.
– Случай с официанткой – это ужасная ошибка. Больше этого не повторится.
– Со мной точно не повторится.
– Я совершил ошибку, – кивает он, игнорируя мою злость. – Кошмарную ошибку.
– Мне до фонаря! – всплескиваю я руками. – Какая теперь разница? Ты же… встречаешься со своей партнершей, нет?
– Фото со Сьеррой было сделано, – хмурится он, – когда мы снимали сцену. Журналы, как обычно, все напутали.
Я вздыхаю и закрываю глаза.
– Слушай, я знаю, что сама об этом заговорила, но это вообще неважно. По мне, так трахайся с официанткой, спи со Сьеррой Симмс, или Кэти Перри, или Кейт Уинслет, или любой лохушкой.
Рен разочарованно надувает щеки и опускается на спинку кресла. С минуту он таращит на меня зеленые глаза, скользит взглядом по лицу в поисках ответов.
– Опомнись, что ты говоришь?
– Не хочу ничего слушать, сказала же. Все кончено.
– Ладно, я не буду объяснять любви всей своей жизни, почему я облажался, но ничего не кончено. Не думай, что я сдамся и откажусь от наших отношений. Я хочу двигаться вперед, но у нас ничего не получится, пока ты не отпустишь прошлое.
Эту речь сочинил один из сценаристов «Воя»? Эти реплики должны внушить мне чувство ничтожности и стыда?
Мудрые слова – это хорошо, когда их произносят мудрые люди, а когда ими разбрасывается эгоистичный придурок, это всего лишь слова.
– Ты не понимаешь, как все устроено. Нельзя спеть песенку под гитару, заявить о бессмертной любви и надеяться, что я уступлю, как какая-то неадекватная бестолочь. Мне все равно, сдашься ты или нет. Я поставила точку, а остальное меня не волнует.
Тишина. Рен возмущенно на меня глазеет. Он фыркает, потом берет бутылку с медом и поливает круассаны.
– Слушай, – говорит он уже без нежности в голосе, – я знаю, что обидел тебя. Я понимаю, что тебе мешало внимание, но я приехал поговорить о том, что принесет пользу нам обоим. Раньше ты никогда не поступала безрассудно, и мне хочется верить, что, несмотря на наше прошлое, ты останешься объективной.
– Безрассудно? – ахаю я. Он всегда был таким? Уже и не помню. – По-твоему, я веду себя безрассудно? После всего, что я пережила по твоей вине, я могла бы сжечь твои шмотки, и в этом не было бы ни капли безрассудства.
– Завязывай истерить.
Истерить?
– Шутишь, что ли?
Он закатывает глаза и ставит бутылку. Золотистая струйка стекает с морды медведя на лапу.
– Ты не улавливаешь сути нашего разговора. У нас есть шанс.
Пульс ускоряется, к лицу приливает обжигающая волна гнева.
– Какой еще шанс?
– Эта ситуация открыла мне глаза. – Он опять опускается на спинку кресла. Только теперь он машет руками и оглядывает кофейню, словно ищет вдохновение. – Ты в курсе, как упорно я трудился, чтобы получить роль в «Вое». Не скажу, что меня не устраивает режиссура сериала, но сомневаюсь, что меня ведут по верному пути.
Я смотрю на него с подозрением.
– Ясно.
– Джемма, – упорствует он, – сериал отличный.
– Но? – говорю я, чувствуя, что это еще не все.
– Но я не хочу на этом останавливаться. Хочу стать уважаемым человеком. Не просто телезвездой, а тем, кто снимается в кассовых фильмах. До этого рукой подать, но мне нужен был толчок. Момент, если угодно. – В зеленых глазах вспыхивает возбуждение. – До того как ролик завирусился, СМИ в лучшем случае обращали внимание на мои стрижки. А вот в последнее время журналисты приходят к студии, где мы снимаем, ставят палатки у дома. Это потрясающе! Люди исходят слюной в надежде узнать больше. Они в буквальном смысле роются в мусоре, чтобы выяснить, что я ел на завтрак, – довольно хмыкает он.
Накатывает тошнота. На что он намекает?
– Что ты… что ты хочешь сказать?
– Я говорю о том, что момент настал. А мы с тобой стоим на обрыве.
– На обрыве, – повторяю я.
– Именно. – Он улыбается, радуется, что я поняла. – Мы с агентом много общались с консультантами и пиарщиками, и общее мнение таково, что в Голливуде нет такого понятия, как плохая реклама, если только ты не сайентолог или педофил.
Кожу покалывает от жара, челка прилипает к лицу.
– Рен, ты серьезно?
– Конечно, серьезно. Ты хоть представляешь, сколько работников индустрии продали бы душу дьяволу в обмен на то внимание, которое мы получали с момента расставания?
– Я не… – меня мутит, словно я выпила галлон кипящего растительного масла, – что ты предлагаешь?
– Деловое соглашение. Жаль, конечно, что добиться твоего прощения не выйдет, но у нас и так все может получиться.
Я качаю головой.
– Нельзя…
– Можно, – говорит он, не поняв меня. – Ты многим близка по духу, поэтому люди тебя любят. Ты нужна нам, Джемма! Поверь, это не высшая математика. Я закатил сцену в бургерной, записал сопливую серенаду, и нам тут же предложили собственное реалити-шоу.
Сердце колотится о ребра. В голове стучит, мозг словно превратился в кашу. Не знаю, с чего начать.
– Хочешь сказать, – глубоко вздыхаю я, – ты инсценировал арест?
– Нет, – говорит он, откусив от круассана, – арест был настоящим. – Он жует. Глотает. – Чтобы произвести впечатление на таблоиды, без этого было не обойтись. Но, малышка… – он опять жует, крошки прилипли к подбородку, на губах блестит мед, – ты серьезно поверила, что я психану из-за кетчупа?
По спине прокатывается волна отвращения.
– А песня? Ты правда записывал и постил ролик по пьяни? Тебе хоть чуть-чуть не все равно или эмоции тоже фальшивые?
Маленькой белой салфеткой он вытирает рот.
– Джемма, ты меня не слышишь.
Я наклоняюсь так, что кончики волос касаются столешницы.
– В смысле? Я слышу ровно то, что ты говоришь.
Он делает успокаивающий жест, нервно оглядывается через плечо. Уже поздно. На нас обратила внимание вся кофейня.
– Тебе, наверное, надо все переварить. Возьми пару дней. Агент говорила что-то про участие в ток-шоу, но можно отложить до следующей недели. Если хочешь, я попрошу ее прислать соглашение о неразглашении информации и еще кое-какие документы. За это время ты их изучишь.
– Документы?
Он кивает и откусывает от круассана.
– Стандартные заморочки. Твой адрес у меня уже есть, не переживай.
– Откуда у тебя адрес Джули? – спрашиваю я, ошарашенная предложением.
– Ты дала мне адрес, чтобы я отправил вещи, помнишь? – отвечает он с полным ртом. – Так я тебя и нашел.
Я кладу руки на край стола и заставляю себя произнести:
– Ты о массажном кресле, которое ты должен был отправить, но в итоге решил украсть?
Рен смеется, а я представляю, как выливаю ему на голову нетронутый макиато с фундуком.
– Не расстраивайся, – подмазывается он, наконец-то раскусив мой испепеляющий взгляд. – Если все пойдет хорошо, ты купишь себе десяток кресел.
– Что мне с ними делать?
Рен поднимает плечи и разводит руками. На подбородке у него крошки.
– Не знаю. Но у тебя будут варианты, а варианты – это хорошо. Дармовая реклама тоже.
В голову приходит мысль. Плохая мысль.
– Рен, – морщу я нос, – у тебя был адрес Джули. То, что вчера за мной ходил фотограф, – это твоих рук дело? Скажи, что я параноик.
Он мнется. Вот, собственно, и ответ. Это Рен послал ко мне фотографа. Все это организовал он, как какой-то тупой кукловод.
– Твоих! – Я зажимаю рот рукой и резко втягиваю воздух. Невероятно.
– Звучит ужасно, но ты должна понять, что может стать с твоей карьерой, – огорчается он. – Больше не будет позорной работы и тупиковых проб. И это не пожизненный приговор, малышка. Мы должны появляться вместе на всяких публичных мероприятиях и делать вид, что мы счастливы, вот и все. – Под столом он дотрагивается до моей ноги. – Если хочешь встречаться с другими, мы что-нибудь придумаем. Главное – осторожность.
– Осторожность? – бормочу я, разрываюсь между слезами и яростью, горло сдавливает, меня трясет.
– Да.
Он замолкает. А я вспоминаю Лэндона. Думаю о пронзительных темных глазах, низком голосе, о том, как я дрожу, когда он ко мне прикасается. Все сливается воедино и сражает наповал. Джули была права. Джейн Остин была права. Эмили Бронте была права. Любовь существует. Она опасна, и хрупка, и страшна, но она стоит того, чтобы рискнуть. Все остальное – это пустая трата времени.
Более того, я понимаю, что я не обязана здесь сидеть, не обязана слушать то, что Рен Паркхерст хочет сказать. Я ничего ему не должна. Может, я с ним и жила, но сердце ему не отдавала.
– Ты наконец-то станешь человеком.
– Рен, – отдергиваю я ногу, – я уже человек. Но за все то время, что мы были вместе, ты не удосужился это заметить. Ты не спрашивал меня про смерть брата или почему я не общаюсь с родителями. Рядом с тобой я не чувствовала себя особенной. Ты даже не пытался меня понять или вникнуть, почему я поступаю так, а не иначе. Да и я тоже этого не делала. Мы друг другу не подходили. Нам было удобно.
У Рена на лбу появляются тонкие складки. Он смотрит на стол и мотает головой.
– Давай не будем отвлекаться на прошлое.
Я не слушаю. Меня разбирает злость. Я так сильно толкаю стол, что кофейные чашки гремят, а бутылка с медом опрокидывается на круассаны.
Рен придерживает стол.
– Господи, сядь! Люди смотрят.
– Хочешь, чтобы я сдерживалась? – хватаю я ртом воздух.
– Да, – горячо шепчет он.
– Забудь. Пусть все смотрят! – кричу я, указывая на зевак. Я совсем ошалела. Сердце грохочет в ушах, я не чувствую ног. – Весь мир видел, как ты занимаешься сексом в туалетной кабинке. Какое тебе дело до того, что все увидят, как ты ругаешься с бывшей? Ты же хотел внимания. Ты же об этом просил. Это же дармовая реклама.
– Не начинай. – Он поднимается.
– Еще как начну. – Я вешаю сумку на плечо и качаю головой. – Больше ни секунды не хочу здесь сидеть. Ты урод, – срывается у меня с языка. Я впиваюсь в Рена круглыми глазами и смеюсь, точно меня осенило. – Ты и правда урод.
Он смотрит на меня так, будто я сошла с ума.
– Джемма, хватит.
Мне надоело слушать. Надоело быть замкнутой девушкой, боящейся собственной тени. Рен не успевает сказать ни слова: я беру золотистого мишку и выдавливаю мед. Прямо Рену на голову.
– Чокнулась, что ли? – визжит он. Лицо из красного становится багровым. Он вскидывает руки, чтобы прикрыться, но уже поздно: безупречные волосы склеиваются и прилипают к голове. – Хватит, Джемма!
– Урод, – кричу я и с возрастающей решимостью крепче сжимаю бутылку.
Слышатся охи-ахи и приглушенный смех. С тем же успехом мне могли бы аплодировать стоя.
– Хватит! – уже громче вопит он.
Мед капает с носа в открытый рот. Мне фиолетово. Я не боюсь того, что подумают люди. Я не боюсь Рена или того, что случится завтра или послезавтра. Я справлюсь. Я сильная.
Остатки меда я выдавливаю на промежность, прямо на светлые хлопковые брюки. Мед заливает серебристую молнию, впитывается в ткань. А когда бутылка пустеет, я бросаю ее на стол, тычу пальцем Рену в сердце и медленно произношу:
– Кстати, предводитель мудаков, верни мне массажное кресло.
Пощады не будет.
Глава 23
Лэндон
Внутри сидит неприятное ядовитое чувство.
Я знаю, что это. Когда-то я имел с ним дело ежедневно. Это разъяренное животное – воющее существо лает на тени, выступает на коже выбросом горячего пота, напоминает вспышку обжигающего адреналина. Я знаю, что меня ждет дальше. Злость будет рвать и грызть мышцы, и жилы, и кости, пока от меня не останется ничего, кроме кровавого месива.
Я этого не вынесу.
Сильнее жму на педаль газа, вытираю глаза рукавом. Кондиционер работает во всю мощь, но испарина все равно стекает со лба на виски и приклеивает волосы к коже. Звонит телефон. Делаю музыку погромче, но звонок заглушить не получается. Я даже не проверяю, Клаудия звонит или нет, и выключаю мобильник большим пальцем.
Я бросил сестру со Смитом в больнице и теперь лечу по автостраде. По небу плывут пушистые облака. Мелкие полоски света падают на лобовое стекло и бьют по глазам. В любой другой день мне бы это понравилось. Но сегодня все не так. Сегодня моя мать умерла от передозировки.
Я часто моргаю, пытаюсь заострить внимание на мысли: «Мать мертва».
Поверить не могу, что все закончилось вот так: посреди ночи, на холодном полу, в окружении таблеток и порошка, рассыпанных вокруг головы, как ореол из блестящего снега.
Какая жалость.
Что за чертова жизнь?
Руки опять трясутся. Оттого что я колочу по рулю, ладони краснеют, а все, что выше запястий, дрожит от тупой боли. Я на автопилоте. Я понимаю, куда приехал, только когда паркуюсь, даже не заморачиваясь тем, чтобы поставить машину прямо. Я прижимаюсь лицом к приборной панели и тяжело вздыхаю, смахивая на слона, пытающегося перевести дух.
Вынимаю ключ из замка зажигания и выбираюсь из машины. От хлопка дверцы дрожит рука и звенит в ушах. Иду я быстро, а пока поднимаюсь по лестнице, слушаю стук шагов. У двери сжимаю руку в кулак, свешиваю голову на грудь и дважды стучу.
Понятия не имею, что я скажу. Я знаю лишь одно: мне нужно быть рядом с Джеммой. Нужно видеть ее лицо, чувствовать кожу, убедиться, что она существует.
Щелкает замок, поворачивается ручка, трясется дверь. Передо мной стоит Джули, а вдалеке работает телевизор. Она упирает руку в бок и говорит:
– Готовься.
– Что?
Готовиться к смерти матери? Готовиться к иглам вины и облегчения, пронзающим ребра? Так-то поздняк метаться.
– Она с антихристом, – морщится Джули.
Я и хочу знать, и не хочу.
– С Реном?
Джули поджимает губы. Она отводит взгляд и кивает.
Мозг отключается, становится густым и жидким, как твердеющий цемент. Понятия не имею, что сказать. Да и что тут скажешь? Эбби ушла из жизни. Джемма с бывшим. Я не могу ни злиться, ни обижаться. Нет у меня такого права. У меня вообще ничего нет.
– Они разговаривают, – добросердечно сообщает она.
«Разговаривают?» Слово поражает меня, как удар кувалды. Меня мотает, красные, фиолетовые и синие точки вспыхивают перед глазами. Я зажмуриваюсь, жду, пока цвета впитаются в тонкую кожу век и просочатся в мозг. Когда я открываю глаза, мир выглядит иначе – израненным и чуть ли не сонным. Так бывает, когда плотная пелена облаков закрывает солнце.
Я тру лицо и на ватных ногах разворачиваюсь, чтобы уйти. Джули меня останавливает.
– Лэндон, – зовет она, подходит ко мне и двумя пальцами касается спины.
С резким вздохом я поворачиваюсь к ней лицом.
– Да?
Голубые глаза полны сочувствия. Она кривит губы.
– Не переживай, ладно? Джемма не поведется на лапшу, которую он пытается повесить ей на уши. Она все понимает. – Джули понижает голос: – Ты ей нравишься.
В голове вспыхиваю образы: выцветшая черная футболка группы «Тайфун», розовые щеки, мягкая синяя ткань касается кремовых бедер, веснушчатая кожа сияет в солнечном свете, блестящие каштановые волосы цепляются за мои пальцы, голые бедра виднеются под холодными шелковыми простынями, глаза словно серебристые звезды.
– Передай ей…
Я умолкаю. Джули ждет.
Сердце замирает, падает быстро и тяжело, как камень, брошенный в черные волны. Вспоминаю, каким в последний раз видел лицо Эбби. Вспоминаю, как зубами измельчал в пыль маленькие белые таблетки. Вспоминаю, как держал Джемму за руку, пенистый прилив касался наших ног, ее слова звучали в ушах. Все это кажется таким далеким. «Сначала была только вода».
– Что угодно, – возвращает меня в настоящее Джули.
– Передай спасибо за забвение.
Джемма
Наверное, излишне уточнять, что после ухода от Рена я была под кайфом, да таким, что всем кайфам кайф. К телу будто подключили оголенный провод, я стала супергероиней.
Всю дорогу до дома я скакала на цыпочках и визгливо смеялась, как смеются дети, пускающие мыльные пузыри или бегающие мимо разбрызгивателей.
Вполне возможно, пару раз ударом каратиста я разрезала воздух с криком: «Кия!» Я представляла, как прыгаю с высокого здания (в хорошем смысле), потом спасаю младенцев из горящих домов и останавливаю экспресс голыми руками.
Но как только я вошла в квартиру, Джули передала мне загадочное послание от Лэндона, и я подумала: «Все гнило в Датском королевстве».
Пока Джули все объясняла, сердце от ужаса падало.
Лэндон не мог решить, что я вернулась к Рену, да?
Ответ прост.
Конечно, мог.
Лэндон мог решить что угодно, ведь вчера, когда он спросил, чего я хочу, я ничего толком не объяснила.
На минуту я откровенно запаниковала. Подумывала смыться – взять шмотки, Уибита и в самом деле начать поиски цирка.
Затем я отбросила эти мысли, вспомнила все, что узнала за последнее время, и попыталась ему позвонить. Гудки все шли и шли. На сообщения не было ответов. Лэндон трубку не брал, а вот Клаудия взяла и рассказала мне об их матери.
Это было два часа назад.
С тех пор я езжу и проверяю каждое место, которое приходит в голову: «Тетю Золу», Пойнт-Лому, вафельную, скейт-парк у Оушен-Бич, потому что однажды он о нем говорил, «Таргет» в Клермонте, потому что три дня назад я видела чек на кухонной стойке.
Я оказываюсь на пустом пирсе и обдумываю, куда ехать дальше. В жуткой тишине стучу пальцем по центру руля, сосредотачиваюсь на дребезжащем звуке. Кусаю губы, отгрызаю тонкие, как бумага, лоскуты кожи.
«Думай. Думай. Думай».
Мысленно прокручиваю время, проведенное с Лэндоном, минуты, дни и ночи сливаются воедино, образуют компактную картину, которую можно изучить. Все как на ладони: заправка, падение со стула в «Тете Золе», кладовка, где мы чуть не поцеловались, утро во дворе. Помню, в тот день он сказал: «Ты вроде бы немного растерялась». Думаю о пурпурном небе, занимающемся рассвете, яркости его глаз. Думаю о том, что уже тогда между нами что-то изменилось, только мы этого еще не знали.
Я бросаю взгляд в зеркала, выкручиваю руль влево и еду на север. Еду и еду. Еду, пока мир не заканчивается, не падает с песчаного утеса в волнующийся Тихий океан.
Я понимаю, что напугана, только когда вижу машину Лэндона, криво припаркованную между чахлыми пальмами и мусорным баком.
Я плачу. Горячие слезы льются в ладони. Я смеюсь. Плачу потому, что насочиняла всяких ужасов. А смеюсь потому, что у нас есть шанс все исправить.
На улице ветрено, но не холодно. Оставляю обувь на заднем сиденье и бегу по дорожке к каменистому пляжу, где встречаются воздух и вода. Когда я одолеваю последний поворот, ветер усиливается и поднимает сухой песок. Я вытираю глаза и скручиваю волосы в пучок.
Еще не стемнело, и я быстро его нахожу. На брейке стоят пять серферов. Они довольно далеко, но я сразу различаю Лэндона. Он стоит на коленях, спиной ко мне, взгляд обращен на запад. Его подсвечивают последние проблески дневного света – нежно-синие, сереющие, как поношенная джинса.
Спуститься к береговой линии и решить, что делать дальше, я не успеваю: поднимается волна. Растущая тень на фоне темнеющего горизонта по мере приближения к брейку набирает скорость.
Лэндон поворачивает голову и ложится на живот. Двигает руками. Напрягается всем телом и располагает ноги в нужном положении. Хотя я знаю, что так будет, но все равно кайфую, когда он запрыгивает на доску и поворачивает в сторону. Он, быстрый и гибкий, грациозный и мощный, скользит к волне.
Я сажусь на мокрый песок, подтягиваю колени к груди и смотрю, как он летает и выписывает зигзаги. Я жду, что он наклонит голову вправо и заметит меня. Я жду, что он поднимет плечи – сигнал узнавания отдается в спине, как удар по бас-барабану. Я жду, что он согнет ноги при повороте носа доски в сторону берега. Ко мне.
Унимаю нервозность, встаю с песка и иду ему навстречу.
С подбородка капает вода. Он несет одну из своих досок. Темные волосы зализаны назад, мокрые ресницы похожи на паучьи лапки. В глазах виднеется боль.
– Привет, – шепчет он, вытерев рот.
– Привет, – говорю я, будто ничего не случилось, будто случилось все и сразу.
Лэндон с глухим стуком кладет доску. С минуту мы глядим друг на друга. Сердце трепещет, как крылья колибри, я думаю: «Ну и что дальше?» Несколько часов я думала только о Лэндоне, сейчас же, стоя перед ним, я чувствую себя беспомощной. План не заходил дальше поисков.
– Клаудия рассказала мне о вашей маме, – со вздохом импровизирую я.
Лэндон стискивает зубы. Он кивает и с вызовом смотрит на меня.
– Джули рассказала мне про Рена.
– Ну да. – Я осмеливаюсь подойти ближе. – Дело вот в чем, – заговариваю я твердым голосом, – я знаю, много всего случилось, но я не хочу этого делать.
Лэндон приоткрывает рот – он совершенно меня не понял.
– Нет-нет, – качаю я головой и размахиваю руками. Исправила, называется. – Я не то… – глубоко вздыхаю, пробую еще раз, – я не хочу этого делать. – Я выделяю слово «этого», но он все равно не понимает. – Я не хочу терять то хорошее, что успела найти! – кричу я, словно то, что я повысила голос, прояснит мои намерения. Пульс головокружительно учащается. – Я больше не хочу бояться. Не отталкивай меня из-за того, что тебе больно. Понимаешь, о чем я? – Он не шевелится, и я продолжаю: – Я не хочу, чтобы все закончилось из-за глупого недопонимания. Не хочу клишированного киношного момента, где мы расходимся в разные стороны и разбираемся в себе, а фоном играет инди-музыка. Я… я не могу… я этого не хочу.
Я опять рыдаю, черт, я реально рыдаю. Не могу сдержаться. Не день, а что-то с чем-то.
Лэндон отводит глаза. Фирменным жестом он запускает пальцы в волосы и судорожно вздыхает. Спустя целую вечность он говорит:
– Скажи, чего ты хочешь.
У меня нет ответов на все вопросы, но на этот вопрос ответ есть.
– Я хочу тебя, – тараторю я. Как только заявление слетает с языка, в груди разливается облегчение. Я вижу именно то выражение лица, на которое надеялась, подхожу ближе и продолжаю: – Я хочу обязательств.
– Со мной? – с недоверием и благоговением спрашивает он, печальные темные глаза широко раскрыты, как зевающий рот.
– Нет, с Уайтом, – шучу я. – Конечно, с тобой. Хочу обещаний и ожиданий. Хочу внутренних шуток. Хочу сигналов руками, и прошлого, и будущего. Всего.
– Сядешь рядом со мной в кабинке? – удивляется он.
– Вообще-то нет. – Глаза все еще мокрые, зато губы складываются в улыбку.
– Цветы?
– Не-ет, они долго не живут, – фыркаю я.
Он задумывается.
– А ты хочешь того, что живет долго?
Встаю на цыпочки, чувствую, как проминается мокрый песок.
– С тобой – хочу.
– А Рен?
– Ты не понимаешь? – Касаюсь его руки через гидрокостюм. – Нет никакого Рена. Есть только ты.
– Я?
– Ты.
– Почему? Я не… – Лэндон сглатывает. Он смотрит туда, где я к нему прикасаюсь, – почему?
Я не наивна и понимаю, что нам во многом нужно разобраться. Ничего не улажено и не закончено.
У Лэндона есть демоны – возможно, целый шкаф скелетов. Сегодня умерла его мать. Пусть она была наркоманкой, которая его разочаровывала и никогда не поддерживала, смерть – это значительное событие.
А я до сих пор не знаю, к чему иду, зато знаю, что мне надоело останавливаться. Хочу радостей, и обид, и неприятностей. Хочу болезненных отказов и поразительных приглашений. Хочу рисковать. Хочу всего. Хочу стать девушкой, которой была раньше, – той, что запрыгнула в машину, включила музыку и поехала через всю страну. Хочу, чтобы ветер трепал волосы, солнце согревало кожу. Я отказываюсь оставаться в темном душном коконе.
В общем, я переплетаю наши пальцы, встаю на носочки и целую Лэндона.
Я целую его, а восходящая луна отбрасывает на нас серебристый свет, темная вода касается наших ног, вокруг носится пыльный ветер.
Я целую его и пробую холодную соленую воду и слезы, текущие из уголков глаз. Я целую его нежно, отчаянно, словно никогда прежде не целовалась. Я целую его и прикладываю руку к его сердцу, словно присваиваю себе, как бы говорю: «Это мое». А когда он берет мое лицо в теплые ладони и отвечает на поцелуй, я честно говорю:
– Потому что я люблю тебя.
