Текст книги "Это небо (ЛП)"
Автор книги: Отем Доутон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
Глава 18
Лэндон
– Это вафельная.
– Ты не любишь вафли? – с выгнутыми бровями поворачиваюсь я к Джемме.
Она бросает на меня испепеляющий взгляд.
– Я что, коммунистка? Конечно, я люблю вафли. Я обожаю вафли.
– Тогда в чем проблема? – смеюсь я.
– Да нет никаких проблем. – Она пожимает плечами и откидывает волосы на спину. – Я удивилась, потому что время завтрака прошло.
– Какая разница? Ты что, полиция завтраков? – Я поднимаю руку, чтобы привлечь внимание администратора. Подаюсь ближе настолько, что чувствую жар ее тела, и говорю: – Вафли замечательны тем, что их можно есть когда угодно: на десерт, на обед, во время перекуса или, если ты совсем обезумела, даже на ужин.
– Верно.
– Вдобавок вафли не походят на то, что едят на свиданиях, в отличие, скажем, от мороженого. Про твои условия я помню.
– Туше, – с улыбкой опускает она глаза.
– Годится?
– Годится.
После того как мы садимся в кабинку и заказываем вафли с ягодами и взбитыми сливками, я откашливаюсь и задаю очевидный вопрос:
– Хочешь о нем поговорить?
– Нет, – сразу же отвечает она.
«Супер», – думаю я, в голове гудит от облегчения. Вряд ли я вынесу разговор о Рене Паркхерсте. Поверить не могу, что он выложил в интернет такой ролик. Как будто у Джеммы без того мало тревог.
– Хочешь поговорить про фотографа и про то, что он сказал?
– Нет. – Кажется, она в недоумении, и винить ее нельзя. – Я даже думать не могу.
– Ладно, – пожимаю я плечами. – Тогда не мучь себя.
– В смысле «не мучь себя»? – щурится она.
– Не мучь себя мыслями, – говорю я, повысив голос.
– Легче сказать, чем сделать. – Она роняет голову на грудь. – Я почему-то думала, что уйду без проблем. Я думала, что если я уеду из Эл-Эй и начну все сначала, то с тем этапом жизни будет покончено. Но от Рена опять одни сложности, опять будут печатать статьи, задавать вопросы и строить догадки. Потом всякие эксперты начнут высказывать мнение. – Она с разочарованным стоном закрывает глаза.
– И что?
– И что?
– Джемма… – указательным пальцем я рисую круги на столе, – я кое-что усвоил из соревнований по серфингу: нельзя помешать хейтерам тебя ненавидеть.
Она прикусывает нижнюю губу и отводит глаза.
– Умом я понимаю, но все равно с души воротит от того, что люди обо мне болтают. Я как будто трескаюсь по швам и не могу это остановить.
– Понимаю. Не выходи в интернет. Никого не слушай. Не дай себя втянуть во всякую хрень. А это полная хрень.
– Вряд ли получится, – нервно смеется она.
– Волну не остановить. Но если не стоять на воде, на дно тебя не утащит.
– Типа если в лесу упало дерево, а поблизости никого нет, то кто докажет, что оно действительно упало?
– Если дурак сплетничает о тебе, – улыбаюсь я, – а ты не в курсе…
– Может, ты и прав. – Она вновь прикусывает губу и смотрит на руки, сложенные на столе. – Ты не поймешь, как это унизительно и дико, когда о тебе говорят незнакомцы.
Но я понимаю. Она даже не представляет насколько.
Официантка останавливается у столика, чтобы налить еще кофе. У нее темные волосы с седыми корнями. На бейджике сказано, что зовут ее Дебра.
– Скоро подам ваш заказ.
– Отлично, – говорю я.
Перед тем как уйти, Дебра упирается руками в стол и наклоняется так, будто собирается поведать тайну.
– У меня вопрос. Парень, который стоит у гриля, занимается серфингом. Ему интересно: вы правда Лэндон Янг? Я обещала узнать.
От тревоги перехватывает горло. Я цепенею всем телом. Джемма растерянно хмурится. «Черт!»
– Ну так что? – спрашивает Дебра с легкой улыбкой на губах.
Сердце сжимается, кровь приливает к голове. Я через силу киваю.
– Он будет в восторге! – шире улыбается Дебра. – Он говорил, что он ваш огромный фанат. – Она дважды стучит костяшками по столу и уходит.
Как только мы остаемся наедине, Джемма пригвождает меня суровым взглядом.
– Что это значит?
Надо было давно рассказать, но я молчал. Я перестраховывался и избегал правды. А теперь в самый неудачный момент меня выдернули из укрытия.
– Лэндон?
Я смотрю на Джемму. Естественно, я много раз думал об этом моменте. Думал о том, что она сделает и скажет, но когда я составлял сценарий, я и представить не мог, что все сложится вот так.
Я сглатываю и говорю:
– Хочу кое-что тебе показать, но не хочу, чтобы ты злилась.
Она щурится, с губ слетает смешок.
– Ты скажешь, что втайне любишь «Никельбэк»?
– Возможно.
– Серьезно? – вскидывает она брови.
– Не совсем.
С нервным смешком я вынимаю телефон из кармана. Черт, как волнительно. Координация нарушена. Нахожу то, что ищу, и протягиваю телефон через стол.
Джемма опускает глаза, потом смотрит на меня. Она больше не улыбается. Во взгляде неуверенность.
– Что это?
«Ну погнали».
– Поиск в «Гугле».
– Боже. – Она наконец-то все понимает. Она глядит то в экран, то на меня, словно пытается убедиться, что это не галлюцинации. Минуту спустя она присвистывает. – Здесь же сотни ссылок.
– Знаю, – сиплю я.
Джемма кривит губы. Взглядом со мной она не пересекается.
– Ну и что это значит? Ты… кто?
Прерывисто вздыхаю и рассказываю правду, внимательно глядя, как ее лицо становится все бледнее. Я рассказываю, что раньше был профессиональным серфером, что обо мне пишут на фан-страницах и в прессе, рассказываю обо всем том, что она ненавидит в бывшем.
– Знаю, момент неудачный. Клянусь, я не хотел, чтобы ты узнала вот так.
– Вот спасибо, – шепчет она.
Джемма моргает, в глазах предательски блестят слезы, которые грозятся пролиться. Мне словно воткнули в сердце нож.
– Знаю, как это выглядит, – опускаю я голову.
– Знаешь? По-моему, это похоже на обман.
Меня окатывает волна паники.
– Это не обман, – шепчу я.
– А смахивает на обман, – издает Джемма короткий стон.
Она права. В силу трусости я не был честен с самого начала, и теперь она уйдет.
Мозг кипит. Я перебираю отговорки и жалкие объяснения, отчаянно ищу то, за что можно ухватиться.
– Я… я говорил, что участвовал в соревнованиях по серфингу.
Объяснение ее озадачивает. Она округляет глаза и чуть ли не хохочет.
– Это ты так оправдываешься?
– Я не оправдываюсь. Это правда.
Роняю голову на грудь. Черт, я все делаю не так.
– Правда? Ну да, про соревнования ты говорил, но ты многое скрыл! – Она показывает мое фото, где я улыбаюсь и держу над головой огромный кубок. Снимок сделан три года назад во время соревнований на Беллс-Бич. – Ты говорил, тебе было четырнадцать. Я представляла тощих подростков на пляже, мегафон и награды в виде бутылочных крышек. А не вот это.
Под «вот это» она имеет в виду пятьсот тысяч результатов поиска в «Гугле», несколько минут назад высветившихся на экране.
– Извини. – Нарастает ощущение опасности.
Мне правда жаль. Жаль, что Джемма узнала вот так. Жаль, что я не тот, кем меня хочет видеть мир. Жаль, что я неудачник. Жаль, что ее бывший снял тот ролик. Жаль, что Эбби опять торгует наркотиками. Жаль, что ситуация настолько запуталась.
– Извини, – повторяю я.
Джемма заглядывает мне в глаза. Она стискивает зубы.
В знак капитуляции я поднимаю руки.
– Надо было рассказать.
– Да уж. – На щеках проступают красные пятна. – А Клаудия со Смитом… почему они молчали? Господи, почему никто не сказал? Я давно с вами работаю, и никто не сказал ни слова.
– Я попросил забыть про этот этап моей жизни. Практически все уважают эту просьбу.
– Почему? – бросает она вопрос, как упрек.
– Потому что… – я пытаюсь подобрать верные слова, – я не хотел, чтобы ты знала Лэндона Янга.
Краска на щеках становится гуще. Джемма качает головой.
– То есть тебя?
– Нет. – Я провожу руками по волосам. – Я не хотел, чтобы ты знала его, – указываю я на телефон, – потому что ты разочаруешься.
Джемма
Люди, описывая автомобильную аварию, всегда говорят, что не осознавали происходящего, пока не становилось слишком поздно.
Наверное, неправильно сравнивать сегодняшний день с аварией, но аналогии лучше не найти.
Скрежет металла. Визг шин. Хруст бьющегося стекла.
Фотограф. Видео. Лэндон сидит и пытается объяснить, зачем он меня обманул.
«Он меня обманул».
Я пропускаю все через себя. Голова кружится, кружится, кружится. По телу прокатываются волны боли и возмущения. Сердце колотится, как умирающее животное. Взволнованная кровь кипит в венах.
– Я не хотел тебя разочаровать.
Напряжение в его голосе проникает под кожу, пронзает пелену злости, заволакивающую голову. Эта фраза меня останавливает.
Я в вафельной.
Сквозь поток разговоров и звук бьющегося сердца слышно, как шипит масло в сковороде. Передо мной стоит чашка любимого кофе со сливками и сахаром. Над кассой качается туда-сюда, отсчитывая время, хвост часов в виде кошки.
Напротив меня сидит и ждет Лэндон. Руки подняты. Глаза сощурены. Он похож на заключенного, который вот-вот услышит приговор.
– Господи, с чего вдруг я должна разочароваться? – скриплю я из-за больного горла.
Лэндон трясущейся рукой забирает телефон. Он хмурит брови и что-то ищет. Ужасающий миг спустя он протягивает телефон мне.
Я не спеша читаю статью и, переваривая слова, начинаю понимать. Во всяком случае, мне так кажется.
Наркотики. Нападение. Реабилитация.
Кусочки пазла встают на свои места. «Сломленный». Такое ощущение, что я вижу Лэндона впервые.
– Ты красивая блистательная девушка. В кои-то веки показалось, что у меня появился человек, за которого стоит держаться. – Он смотрит на руки. – Знаю, я ошибся, но я не хотел, чтобы ты знала о моем прошлом. Я подумал, что, если ты узнаешь правду, ты никогда не дашь мне шанс.
Я даже кивнуть не могу. Вспоминаю вечер, когда он рассказывал о матери. «Ты слишком хорошая и не поймешь», – сказал он. Он был прав?
– Я дрался, Джемма. Часто. Я принимал наркотики. Разные, – серьезно говорит он. – Во время своих последних соревнований я набросился на фаната: он предъявил мне за то, что я закидывался прямо на волне. Он назвал меня посмешищем, а я вмазал ему с такой силой, что он плевался кровью и зубами, а потом до кучи пнул его по ребрам.
Я тихо охаю.
– Меньше чем через неделю я отключился в машине друга, пока он пытался вломиться в дом бывшей девушки. В тот день я обдолбался в хлам и подрался с копом. И в один миг… – он хлопает по столу, – карьера закончилась. Пресса сошла с ума. Спонсоры от меня отказались. По решению суда я оказался в реабилитационном центре.
Я делаю судорожный вдох и медленно выдыхаю.
– Ясно.
Он бросает на меня встревоженный взгляд из-под густых ресниц.
– Ясно?
– Ну не совсем. Я еще думаю.
– Лучше думать, чем презирать меня, – качает Лэндон головой с облегчением на лице.
– Я тебя не презираю.
– Но ты злишься?
– Не знаю, – честно отвечаю я, опустившись на спинку сиденья. – Информации многовато. Пока я отхожу, ты больше ничего не хочешь рассказать? Например, про членство в террористической организации?
– Есть такое, – улыбается он.
Он рассказывает то, что тяжело слушать. Он рассказывает, как измельчал обезболивающее и нюхал. Он рассказывает, как терял сознание и очухивался, не зная, где он и какой был день. Он рассказывает, как тусил на вечеринках и вырубался в машине.
– Сколько лет тебе было?
– Шестнадцать, – отвечает Лэндон.
– Шестнадцать? – Я даже не пытаюсь скрыть потрясение.
Он кивает.
– До этого я баловался, но в шестнадцать подсел серьезно. Я тяжело переживал смерть дяди, а в доме были наркотики.
В шестнадцать лет я смотрела повторы «Друзей» и училась играть на укулеле для школьной пьесы. Ситуация выше моего понимания.
– Твоя мама была дилером? – с трудом произношу я вопрос.
Он кивает.
– Эбби – алкоголичка, наркодилерша, преступница, картежница. Проблем целый букет.
– Эбби?
– Ей не нравилось, что мы называем ее мамой. Она считала, что ее бойфрендам ни к чему это слышать.
Я в шоке. Вспоминаю, как он рассказывал о мужиках, которые его обижали, и представляю Лэндона маленьким мальчиком. Я беру его за дрожащую руку.
– Боже мой.
Лэндон опускает глаза и моргает. Очень медленно он переворачивает руку ладонью вверх, порывисто вздыхает и расслабляет плечи.
– Лэндон?
Он смотрит на меня слезящимися глазами.
– То, что они делали, уже не имеет значения.
– Черта с два.
Он едва заметно кивает.
– Я долго злился на весь мир, много куда впутывался, а после того как я победил в турнире для профессионалов, стало только хуже. – В голосе слышатся стыд и боль. – Через четыре дня после того, как мне исполнилось восемнадцать, я одержал первую крупную победу и из человека, живущего по талонам, превратился в миллионера. Как можно догадаться, я сдуру пустил все деньги на ветер. Ничего не осталось.
– Тебе тяжело работать в баре?
Лэндон переводит взгляд на меня. Он выгибает бровь.
– Я не алкоголик. Ты хоть раз видела меня со стаканом?
Качаю головой. Он прав, я ни разу не видела, чтобы он пил что-то крепче кофе.
– Мне помогла Клаудия. – Он сглатывает и продолжает напряженным голосом: – Хотя «помогла» не то слово. Она меня спасла. Она плакала, кричала, умоляла меня взять себя в руки. Я понял, что если не сделаю этого для сестры, то ничего хорошего у меня в жизни не будет. Поэтому я смыл наркотики в унитаз, вычеркнул из жизни всех употреблявших друзей. Как оказалось, других у меня и не было.
– Ты лег в клинику?
Он кивает, большим пальцем водит по тыльной стороне моей ладони.
– Да, а потом долго ходил на групповые собрания. «Привет, меня зовут Лэндон, я подсел на опиаты», и всякое такое.
Сердце екает. Как я могла этого не замечать? Как я могла быть так близко и в то же время так далеко?
– Я не был с тобой честен, – продолжает он. – Ты не обязана мне верить, но знай: я чист почти два года.
– Верю.
На миг он сжимает мою руку, а потом отпускает.
– Больше я не употребляю. Я не пью. До встречи с тобой меня два года интересовали только волны. У меня не было того, кого я мог бы… потерять.
Пытаюсь сглотнуть ком в горле, но ничего не получается.
– Ты правда считаешь, что потеряешь меня?
Он мрачнеет лицом.
– Не знаю. Разве ты моя?
Я вздыхаю.
– Два года я соблюдал строгую диету: спал, учился и работал, – продолжает он. Ему сложно, но от этой темы он больше не увиливает. – Я чист, но ты должна знать, что оно все еще со мной.
– Что?
Он пожимает плечами и мотает головой. Пряди медных волос падают на глаза.
– Желание сбежать.
– Жажда забвения? – с любопытством спрашиваю я.
– Да, в точку.
– Так вот почему тебе нравится серфить.
Лэндон окидывает меня долгим взглядом, будто что-то выискивает.
– А может, поэтому мне нравишься ты.
От этих слов сбивается дыхание. Лицо наверняка розовеет, глаза наполняются слезами.
– Лэндон…
– Я не горжусь тем, кто я и что я делал.
После недолгого молчания я обхватываю чашку и дую на темную жидкость. Не поднимая глаз, я говорю:
– А должен гордиться.
– Почему?
– Ты многое пережил. Ты борец.
Когда я заглядываю ему в лицо, у него в глазах тоже стоят слезы.
Лэндон
– Ты больше не злишься? – спрашиваю я после того, как приносят наш заказ.
Последние пять минут были самыми напряженными в моей жизни, но после того как мы поговорили, опасения, засевшие в душе, начинают исчезать.
С минуту Джемма размышляет.
– Я обалдела, конечно, но, подумав, я не злюсь. В каком-то смысле я тебя понимаю. Но лучше бы ты рассказал раньше.
– Знаю и очень сожалею. Я с радостью искуплю свою вину.
– Искупишь вину? – спрашивает она, а затем откусывает от вафли.
Я киваю.
– Унижусь, сдамся в рабство – что угодно.
Она задумчиво жует.
– Ну тут все просто. С этого момента я хочу честности.
– Она твоя, – без раздумий отвечаю я.
– И ты должен рассказать самый постыдный случай. Это справедливо.
– Наверное, мое первое свидание в День святого Валентина.
Она вытирает каплю сиропа с подбородка.
– Настолько плохое?
– Настоящий кошмар.
– Что случилось? Тебя вырвало на нее? Вы сцепились брекетами? – Она сглатывает и машет вилкой. – Выкладывай, мистер.
– Мне было тринадцать лет, – смиренно вздыхаю я. – Ее звали Эмили Мур, по меркам восьмого класса она была мне не по зубам.
– Не верю.
– Поверь. – Я делаю глоток из чашки. – Эмили была крутой. Ну знаешь, за такими девчонками по школе таскаются хвостом миниатюрные блондинки.
– То есть она смахивала на ходячую рекламу жвачки?
– Точно, – смеюсь я, представляя Эмили Мур. Она была словно из рекламы жвачки. – В общем, я часто ездил на соревнования, а за неделю до Дня святого Валентина Эмили подошла ко мне в коридоре, уперла руку в бок и спросила, нравится ли она мне.
– Смело, – вскидывает Джемма брови.
– И не говори. – Я опускаюсь на спинку сиденья. Давненько я про это не вспоминал. – Я понятия не имел, как себя вести, и нес какую-то ахинею. В итоге она закатила глаза и сказала, что я могу пригласить ее на свидание, но только если куплю цветы и отведу ее в какое-нибудь классное место.
– Ее смекалка, конечно, восхищает, но она начинает пугать.
– Она очень пугала.
– Так ты пригласил ее на свидание?
– Я учился в восьмом классе. Конечно, пригласил. Готовился всю неделю. Мне хватило ума попросить Клаудию, которая, между прочим, не выносила Эмили Мур и День святого Валентина, помочь составить план восхитительного свидания.
– Она помогла?
– Еще как, – отвечаю я тоном, подсказывающим, что история примет печальный оборот. – Клаудия осталась верна себе и предложила спектакль.
– Очень клево и необычно.
– Сказала актриса.
– Бывшая актриса, – напоминает она, кусая вафлю.
– Ну да, – хмыкаю я. – В тринадцать лет машины у меня, разумеется, не было.
– Разумеется.
– В День святого Валентина отец Эмили довез нас до театра в Ла-Холье и…
– Ты нарядился? – перебивает она.
– Я навел марафет, – киваю я, – а точнее, надел штаны вместо пляжных шорт и причесался.
– Миленько.
– Короче, – трясу я головой, – я понял, что что-то не так, когда мы с Эмили шли к кассе за билетами.
– Как?
– Я заметил, что поблизости нет парней.
– Вообще?
– Вообще. А когда получил билеты, я понял почему.
Это возбуждает ее любопытство. Она упирается локтями в стол по обе стороны от тарелки.
– Почему?
– Потому что сестра отправила нас смотреть спектакль «Монологи вагины», посвященный Дню святого Валентина.
– «Монологи вагины»?
– Да, это спектакль, который состоит из монологов про расширение прав женщин и…
– Я знаю. – Она округляет глаза. – Клаудия не могла так с тобой поступить.
– Могла, – киваю я. – Она решила, что это смешно и познавательно.
Джемма хохочет, а я продолжаю:
– Знаешь, как неловко парню в тринадцать лет раз двести услышать слово «вагина»? Да еще и на свидании?
Она смеется громче.
– Эмили Мур больше со мной не общалась, а я целый год не ходил на свидания.
Это вызывает новый приступ смеха.
Я смотрю на Джемму. Она прижимает салфетку к груди, лицо розовеет от хохота.
«Чувствуешь?»
Когда приносят счет, Джемма все еще покатывается со смеху.
Глава 19
Лэндон
Я веду Джемму к мосту возле пирса. Мы свешиваем ноги за край, и в оранжевом свете дня я рассказываю, как в детстве сидел здесь и ел машины.
– В смысле «ел машины»? – ухмыляется она, убирая волосы с лица.
Я объясняю, что, если открыть рот и наклонить голову, будет похоже на то, будто глотаешь приближающиеся машины.
Джип «Вранглер».
Красный кабриолет.
Развозной фургон.
Пока нет машин, она спрашивает:
– Ты же знаешь, что я хотела быть актрисой?
Белый БМВ.
– Угу.
– Я говорила, почему перехотела?
Я качаю головой.
– После окончания школы я получила стипендию в университете Карнеги – Меллона и все спланировала. В голове была схема с тем, как сложатся следующие пять лет. Но в середине первого курса и схема, и универ мне надоели. Джули хотела, чтобы я осталась, но прислушиваться я не стала. Однажды утром я упаковала вещи и вернулась на запад. Достало ждать, когда же мечта сбудется. Хотелось всего и сразу. – Она замолкает. – Весь путь до Калифорнии я чувствовала себя девушкой из финала фильма. Меня будто выпустили на волю, но потом…
– Это прошло? – вставляю я, радуясь, что она говорит со мной, рассказывает о прошлом.
– В Эл-Эй меня потрясла реальность, – кивает она. – Я стояла в огромных очередях среди девушек, которые были ничуть не хуже, а то и лучше меня, все это на меня давило, и я сдалась. Перестала верить, вообще ничего не хотела. Я перестала… бороться.
– Как родители отнеслись к тому, что ты бросила учебу? – спрашиваю я, проглотив серебристый минивэн.
– Из-за того, что я хотела заняться актерским мастерством, они во мне разочаровались. Они считали, что для хобби это годится, но они были бы гораздо счастливее, если бы я устроилась в Корпус мира. – Она жует темно-синий «крайслер». Я смеюсь. – Родители познакомились в колледже, они учились по специальности «агроэкология».
Агроэкология?
– Как-то неправдоподобно звучит.
– И не говори. Но это не выдумка, это реальная специальность. Когда я была маленькой, они занимались проектом по развитию Сакраменто, а сейчас они в Танзании учат сельских жителей выращивать урожай.
Черный внедорожник. Синий седан.
– Круто.
– Круто. – Что-то в голосе наводит на мысль, что ничего крутого она здесь не видит. Прекращаю играть и устремляю глаза на Джемму. – До Танзании они на полгода ездили в Мозамбик, а до этого в Анголу. Они сотрудничают с организацией, которая по всей Африке высаживает продовольственные культуры и учит за ними ухаживать. – Джемма жует белую двухдверную тачку с тонированными стеклами. – Они хотят изменить мир.
– Вы часто общаетесь? У них должны быть спутниковые телефоны.
– Телефоны есть, но общаемся мы редко. Раньше мы были близки, но сейчас все по-другому.
Джемма скользит взглядом по крышам машин. Хочется схватить ее за подбородок, чтобы увидеть, что творится у нее в глазах.
Еще до того, как я задаю вопрос, я знаю, что ответ будет скверным.
– Почему по-другому?
– Из-за брата.
Брата она вроде бы упоминала, но не говорила, младший он или старший.
– Да?
– Не люблю об этом говорить… Он умер, – тараторит она, словно резво ныряет в такую холодную воду, что аж пальцы ног скрючиваются. – Сложно говорить. Каждый раз кажется, что все повторяется. – Джемма обхватывает себя руками, кусает внутреннюю сторону щеки. – У Эндрю был рак.
– Черт.
– Саркома Юинга выросла в костях и дала метастазы, все протекало быстро, ужасающе, болезненно, остаток жизни он провел на больничной койке. – Она качает головой, будто вытряхивает мучительные воспоминания. – Ему было всего десять лет.
– Черт, – повторяю я.
Жаль, в голову ничего лучше не приходит. Видимо, это все, на что я способен.
– Прошло почти пять лет, и… все наладилось. – Она задумывается. – Наверное, «наладилось» не то слово. Никогда ничего не наладится. Больно будет всегда. Горе никуда не уйдет. Оно как образование на мозговом стволе или позвоночнике, которое врачи не могут прооперировать.
Сердце сжимается. Неудивительно, что Джемма напряжена, ведь она так много потеряла: брата, родителей, карьеру, веру. Я в смятении. Как можно рассчитывать, что после всего пережитого она откроет мне сердце? Особенно если учесть, что я был не очень-то откровенен.
Черт.
Сердце заходится от желания ее поцеловать, но я лишь убираю волосы за ухо и беру ее за руку.
– Он был таким юным. Ребенок, который любил животных и космос, вдруг оказался при смерти. – Она запрокидывает голову. – Он столько всего не успел. Он не прокатится на гондоле в Венеции, не поедет на Мачу-Пикчу, его не ужалит медуза, он не пожалуется на обязанности присяжных, не научится водить машину, у него не будет отвратного первого поцелуя. Он никогда не прыгнет с парашютом, не поедет путешествовать с друзьями, не попробует кофе, не станет отцом. Он не побегает от быков в Памплоне, не научится нырять с аквалангом. Он никогда не повзрослеет, не прочтет книгу и не посмотрит фильм, которые ему понравятся. Несправедливо, что у него не будет шанса полюбить. Иногда это кажется настолько чудовищным, что я не понимаю, как мир существует без него.
– Джемма.
Она смотрит на наши переплетенные пальцы и вздыхает.
– Родителям сложнее. Эндрю был их ребенком.
– Но ведь фигово, что их нет рядом? Ты тоже их ребенок.
– Это другое.
– Почему же?
– В отличие от меня, они не хотели зацикливаться. Когда это случилось, я хотела говорить о нем, а они хотели размышлять о смысле вселенной. Я хотела посадить для Эндрю дерево, назвать звезду в его честь, а они хотели уехать в Африку. Я напоминаю родителям о том, что они потеряли. А это никуда не годится. Они не хотят скучать по нему, не хотят грустить, а я их огорчаю. Они хотят жить дальше, не хотят падать духом. Я уважаю их желания. – Она смотрит на меня слезящимися глазами. – Пусть ездят по миру, если им так проще. Хоть я и чувствую себя…
– Одинокой? – подсказываю я.
– Потерянной.
Сердце екает. Жаль, я не могу прогнать это чувство. Жаль, я не могу произнести верных слов, чтобы стереть все начисто и залатать трещины, как набегающая волна очищает берег.
Знаю, так не бывает. Боль не испаряется только потому, что ее успокаивают. Печаль не утихает из-за того, что на вашей странице в «Фейсбуке» постят вдохновляющие цитаты. В момент восхода солнца горе не уходит в тень. Сон не поможет избавиться от мучений. Боль становится частью вас, как кровь, глаза или зубы. Страдания приходится переживать снова и снова.
– Я рассказала, потому что… ты поделился важными моментами. – С минуту она молчит. – Как ни крути, жизнь – это лишь цепочка воспоминаний. – Джемма глотает зеленый хетчбэк. – Может, правда в том, что ничто не длится вечно.
– Не знаю. – Джемма поворачивается так, что мы почти соприкасаемся лбами. Близость немного сбивает с толку. – Думаю, что-то все же длится вечно.
~**~
– Сначала была только вода, – шепчет она.
– О чем ты?
Мы лежим на спинах, животами к небу, пятками упираемся в песок рядом с кромкой воды. Валяющаяся неподалеку обувь отбрасывает комковатую тень.
Домой неохота, поэтому несколько часов назад я позвонил Клаудии и попросил выгулять Уайта. Мы с Джеммой бродили по городу: успели на финал «Поющих под дождем» в парке Бальбоа, прогулялись по японскому саду, заглянули в маленькие магазинчики и галереи в Хиллкресте, поели тако с рыбой на Рей-стрит, а час назад, когда заходящее солнце образовывало красные и оранжевые полоски на небе, очутились на пляже.
– Забей. Глупость сказала.
Переворачиваюсь на бок, подпираю щеку рукой. Джемма не шевелится. Какая она красивая. Почти что черные вьющиеся волосы рассыпаны по влажному песку. Рот приоткрыт, белые зубы слабо сверкают. Звездный свет окрашивает веки в оловянный цвет, придает ресницам металлический блеск.
Не верится, что она не сбежала после того, как я рассказал о прошлом. Так везти просто не может.
– Не забью. – Веду пальцем по ключице, от плеча до плеча. – О чем ты?
– Во всех сказках о сотворении мира все начиналось с воды, так?
Немного не улавливаю, к чему она клонит. Мозг у Джеммы работает не так, как у большинства людей. Она перескакивает с мысли на мысль, как люди переключают радиостанции, слушая разные песни, пока не найдут ту, что соответствует настроению.
Слова и образы, точно мозаика из красивых завораживающих мыслей, вылетают изо рта, как воздух. Она вдруг начинает разговор, закончившийся два дня назад, или рассказывает о книге, которую прочитала три года назад, или говорит о шиншиллах.
– Так.
– Ты никогда не задумывался: может, это мы?
Я улыбаюсь. Сколько раз я воображал себя океаном?
– По-твоему, мы вода?
Джемма садится. Соленый ветер, дующий с воды, треплет волосы. Она давит рукой мне на грудь, пытается уложить меня на песок. Сил помешать хватит, но не хочется. Я охотно опускаюсь на спину, а она с улыбкой забирается на меня.
Тонким, как дым, голосом она говорит:
– Возможно, с этого все начинается. Возможно, вначале мы всего лишь огромное пустое море под открытым небом.
Джемма давит ладонями на живот, тянет за низ футболки. Она наклоняется так, что трется о меня грудью, а губами почти касается шеи.
– Со временем что-то меняется, и внутри себя мы создаем континенты. – Она ведет пальцами от пупка до груди. – Появляются каньоны, пустыни, леса, пляжи и все те места, где можно жить.
Я резко втягиваю воздух, когда Джемма касается груди чуть выше сердца и целует меня под ухом. Потом она поворачивает голову так, что макушка оказывается под моим подбородком, и говорит:
– Чаще всего мы на безопасной земле, но порой нас затягивает в море. Что, по-твоему, тогда случается?
Вспоминаю то, чем мы сегодня поделились друг с другом. Думаю о Джемме и о себе. Моя внутренняя география меняется, начала меняться с момента нашего знакомства – может, даже раньше.
Думаю о континентах, которые мы создаем, о сухопутных мостах, тянущихся от ее пальцев к моим пальцам, о долинах и горах, образованных губами и словами.
Беру ее лицо в ладони и привлекаю к себе. Накрываю ее губы, приоткрываю рот и вбираю ее дыхание.
– Приходится плыть.
Минута проходит в молчании.
– А если плохо плаваешь? – сквозь низкий гул волн шепчет она.
С минуту я размышляю.
– Тогда лети.
Джемма
– Джемма? – слышу я сквозь прозрачную пелену неглубокого сна и приоткрываю глаз.
Мы с Лэндоном лежим в кровати лицом к лицу. Мы так близко друг к другу, что я замечаю, как сердце ровно бьется в груди. При каждом его выдохе я чувствую дыхание на губах.
На бедре лежит теплая рука. Голые ноги переплетены. Ногтями он осторожно царапает лодыжку и внимательно смотрит мне в глаза.
– Да? – лениво бормочу я.
С минуту Лэндон молчит. Медленно, словно ему больно, он проводит кончиком пальца по моим бровям.
– Твои желания не изменились?
«Мои желания?»
– О чем ты? – шмыгаю я носом и вытягиваю ноги.
– Никаких обязательств, никаких сожалений, – шепчет он.
Я полностью открываю глаза и сквозь легкий туман вижу, что в другом конце комнаты работает телевизор, внизу экрана бегут титры. Очки сбились. Мы смотрели документальный фильм о «Флитвуд Мэк», и я, видимо, уснула, как раз когда группа пошла в студию записывать второй альбом.
Спальня окрашена в серебристо-синий цвет, свет уличного фонаря льется сквозь шторы, потолок и двери шкафа оплетены тенями.
– Ты хочешь только секса? Без ожиданий? Без обещаний?
Я этого хочу? Я когда-нибудь этого хотела?
Столько всего случилось с тех пор, как мы познакомились. Я на пределе, но еще я счастлива. Не хочу это терять.
Я сглатываю и прикладываю руку к барабанящему сердцу.
– Не знаю. Возможно.
Возможно? После того, что случилось сегодня, я отвечаю грандиозным «возможно»?
Каждая клеточка души разочарованно визжит.
Я надеюсь, что Лэндон продолжит разговор и я все объясню. Но не судьба. Кончиками пальцев он дотрагивается до моего лица.
– Ладно. – Он откатывается от меня и хрипит: – Еще очень рано.
Да?
В груди болит. Глаза застилают слезы. Да что со мной такое? Говори, идиотка!
Хочется отмотать время назад и начать с нуля. Сделать все как следует. Сказать, что я боюсь снова стать девушкой, которая слепо доверяет, а потом ей разбивают сердце. Признаться, что я словно застыла, сомнения и нерешительность оплели меня в колючий кокон.
