Текст книги "Это небо (ЛП)"
Автор книги: Отем Доутон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Глава 13
Лэндон
«Кем вы хотите быть сейчас?»
После того как меня принудительно отправили лечиться, я виделся с мозгоправом всего один раз. Клаудия настояла. Она считала, что мне полезно «выговориться».
Во время сеанса допрос проходил так, как я и ожидал: детство, мать, потасовки, обезболивающее.
Ничего шокирующего.
Ничего нового.
Успокаивающим монотонным голосом психотерапевт говорила о целостности и будущем. Я кивал, словно то, что она несла, было мне интересно. Но все это я уже слышал и в мотивационных речах не нуждался. Я знал, почему все зашло настолько далеко, потому как уже познакомился с печальным духом своих слабостей.
Все у меня было нормально. Я не закидывался таблетками. Я не курил траву. Даже не хотелось. Я потерял все, что считал важным, много месяцев не употреблял и не влезал в неприятности. По-моему, это доказывало, что все хорошо. Поэтому когда психотерапевт спросила, не кажется ли мне, что я похож на мать, я ответил категорическим «нет».
В конце сеанса она сказала:
– Задайте себе вопрос: кем вы хотите быть сейчас?
Поскольку я потерял то единственное, что давало мне чувство целостности, я растерялся. Честно говоря, я разозлился.
В общем, я поблагодарил ее за потраченное время, оплатил сеанс и больше не возвращался.
Кем я хочу быть сейчас?
Последние несколько дней вопрос вертится в голове.
Клаудия говорит, я веду себя иначе. Она считает, мое поведение изменилось из-за Джеммы. Не знаю. Наверное, сестра права. Наверное, я всегда хотел нравиться людям.
Джемма
Помните, я говорила, что прошлое – закрытая тема?
Так вот, я передумала. Перед тем как мы продолжим, вы должны узнать то, благодаря чему вы лучше меня поймете.
Возможно, это ничего не изменит, но я расскажу, как мы катались на ватрушках по Американ-Ривер. Эндрю было пять лет, а мне, наверное, одиннадцать. Часа полтора отец вез нас по пустоте. Он ни на что не намекнул, только сказал надеть купальные костюмы. Мы считали номерные знаки, остановились на обочине перекусить. Отец припарковался на пыльной стоянке, где разветвлялось шоссе, купил ватрушки у парня, продававшего их с платформы пикапа, и весь день мы вчетвером сплавлялись по реке.
Мама не выпускала наших рук. «Чтобы не потерялись», – говорила она, тащила нас по воде, ватрушки сталкивались и отталкивались друг от друга, как магниты.
Даже сейчас, если закрыть глаза, я слышу, как шумит река, бегущая по камням, чувствую ритмичное покачивание и гладкий пластик, прилипший к бедрам, представляю мягкую и теплую кожу матери, похожую на созревшую на солнце лимонную кожуру.
По большому счету это неважно, но я хочу рассказать про кошку, которую мы отдали после того, как врач подтвердил мою аллергию. Кошка жила у отца еще до того, как родители познакомились. Звали ее Элис, она была черно-белой, с розовым крапчатым носом. Она носила ошейник – ремешок из красной потрепанной кожи с серебряными шариками. Элис любила спать на спине в солнечных бликах. Она выгибалась знаком вопроса, длинные усы закрывали мордочку.
Я хочу говорить об Эндрю, это кажется важным. Хочу вспоминать его светлые волосы, яркие оливково-зеленые глаза, крошечную родинку на левой стороне шеи. Хочу, чтобы вы знали, что он любил строить из «Лего», ранней весной у него была аллергия на пыльцу, он слегка шепелявил. Он любил классические комиксы. Он боялся больших собак. От него пахло древесным соком, почвой и свежестью. До четырех лет он сосал большой палец. Он обожал «Скиттлс».
Хочу, чтобы вы поняли, что я чувствовала, когда впервые вышла на сцену. Когда мне было восемь лет, мама уговорила меня поступить в молодежный самодеятельный театр. «Ты всегда любила старые фильмы, и ты та еще кривляка», – высказалась она.
Поначалу я сомневалась. Может, даже чуточку боялась. Я была младше всех минимум лет на пять. Стоя в кругу из стульев на пустой сцене, мы читали «Пигмалиона». Я получила роль девочки на рынке.
Я не помню реплик, костюма, не помню, получилось у меня или нет. Зато я помню запах полированного дерева, кайф от того, что я стояла под лучами прожекторов, до того жаркими и яркими, что на них невозможно было смотреть; помню головокружительное волнение и стук сердца, терявшийся в музыке аплодисментов. Создалось ощущение, будто я дома.
~**~
Как ни странно, жизнь в Сан-Диего входит в колею. Дни проходят быстро, протекают сквозь пальцы плавно и легко, как вода.
По словам Джули, я расслабилась, потому что утихло таблоидное безумие вокруг Рена. Я больше не боюсь увидеть свое лицо на журнальной обложке, когда подхожу к кассе в продуктовом магазине. Письма и звонки от репортеров почти прекратились. Я знаю, как одолеть это препятствие.
Я работаю, играю, провожу время с Лэндоном. Я берегу себя, делаю глубокие вдохи, намеренно сбавляю темп.
Я не отвлекаюсь.
Я сосредотачиваюсь.
Я запоминаю.
Я цепляюсь за каждое выражение, каждое прикосновение, как животное копит пропитание перед надвигающимися заморозками.
По ночам мы лежим нос к носу, касаемся друг друга пальцами, руки зажаты между нами, мы рассказываем истории, пока в горле не начинает першить, а веки не опускаются.
Я узнаю Лэндона. Шаг за шагом. Миг за мигом.
Однажды вспомнив то, что Клаудия рассказывала о детстве, я спросила его о родителях. В темноте моего лица он не видел – наверное, поэтому я и задала этот вопрос, хоть и знала, что это против правила «не копаться в прошлом».
– Отца нет, – пожал он плечами, словно ему все равно. – А о матери тебе знать незачем.
Разумеется, я настояла:
– Почему?
Он молчал. Я чувствовала, как у него вздымается и опадает грудь. Я чувствовала, как у него тикает сердце. Когда он наконец-то зашептал мне в волосы, я закрыла глаза и прокручивала слова в голове, чтобы понять правильно.
– Она торговала наркотой.
Я охнула, задеревенела, из-за реакции почувствовала себя дурой. «Торговала наркотой?» А я-то считала своих родителей плохими, потому что они бросили меня и уехали за тридевять земель.
– Я не хотел говорить. Ты слишком хорошая и не поймешь. Мое детство… черт… не было приятным.
– Мое тоже, – ответила я, вспомнив об Эндрю.
– Дружки матери любили напиваться в хлам и колоться, а еще любили шпынять меня.
Я напряглась сильнее. Глубоко дыша через нос, я прошептала:
– Твоя мать их не останавливала?
– В твоем мире родители поступают так. А в моем они торчат и забывают о вашем с сестрой дне рождения. Они пропадают на несколько дней. Деньги, отложенные на продукты, они тратят на наркотики.
Сердце упало.
– Лэндон, я…
– Не хочу об этом говорить, – прошептал он, прижавшись губами к моему виску. – Давай забудем.
– Я… я…
Разве такое можно забыть?
Лэндон обнял меня крепче.
– Пожалуйста.
– Но…
Я не успела произнести ни слова: он оборвал меня обжигающим поцелуем, сигнализирующим об окончании разговора.
Я не забыла о том, что он рассказал. Не могу. Но после этого правил я больше не нарушаю. Мы ловко избегаем щепетильных тем: Рена, наших семей, будущего. Мы заворачиваем обрывки нашей жизни в мерцающие вспышки, словно накладываем веселую попсу на нарезку из фильмов.
Я рассказываю о педагоге по актерскому мастерству, который вынудил нас лечь на пол, прижать колени к груди и представить, что мы в утробе. Лэндон говорит о воде. Кончиками пальцев он рисует волны на моей обнаженной коже. Я смешу его пародией на Губку Боба Квадратные Штаны и историей об ужасном первом поцелуе, случившемся за боулинг-клубом, если вам это о чем-то говорит.
Когда между нами не остается ничего, кроме слов и золотистой кожи, раствориться в нем так просто. Это естественно и правильно. Я понимаю, что происходит, только когда взволнованное сердце сливается с его сердцем, наши жадные вздохи звучат в унисон. Когда его глаза отражают лучи света, напоминающие паутину, а он крепким телом вдавливает меня в землю, легко позабыть, что вместе мы не навсегда.
Глава 14
Джемма
Клаудия вскидывает бровь, когда замечает, как мы идем к барной стойке.
– Ничего себе!
С улыбкой опускаю глаза на черные берцы, взятые у Джули.
– Мы хотели проникнуться духом мероприятия.
– Сознайся: тебя сюда так и тянет.
– Я… – Я пытаюсь сглотнуть.
– Тянет, – подтверждает Джули, улыбаясь во весь рот, и щекочет мое предплечье. – Она сменила четыре прикида, красилась сорок пять минут. Это прелестно.
– Стоп! – Шлепаю ее по руке, усаживаясь на табурет. – Красилась я долго, потому что не привыкла к бордовой помаде и сантиметровому слою пудры. Ну правда, нельзя, что ли, в выходной выпить с друзьями?
– Я хотел пойти в «Дон Педро», – фыркает Смит, – потому что сегодня тако-вторник, но она, – показывает он на меня большим пальцем, – настояла, чтобы сначала мы зашли в «Тетю Золу». Сказала: «Просто так», – от души хохочет он.
– Не просто так, – защищаюсь я, все это время осматриваю бар в поисках Лэндона. – Сегодня вечеринка девяностых. Интересно же посмотреть. Вы что, не рады, что мы пришли? Тут и живая музыка, – настаиваю я на своем и показываю на сцену, – и светящиеся палочки, и идиотские наряды, и…
– Мой брат? – со знающей улыбкой договаривает Клаудия.
Господь всемогущий.
– Ага. Девочка подхватила любовную лихорадку.
– Втюрилась по уши, – заявляет Джули.
Она поправляет бретель комбинезона, который выудила из закромов шкафа. В ответ на вопрос, где она его взяла, она метнула в меня острый взгляд и сказала, что мне незачем знать. Пожалуй, она права.
– Ни в кого я не втюрилась, – закатываю я глаза.
– Втюрилась! – Она поворачивается к Смиту с Клаудией. – Утром она пела в душе, я все жду, когда же из груди вылетит стайка бабочек.
– Спасибо, что поделилась этим любопытным фактом, Джулс, – говорю я с сарказмом в голосе.
– Тили-тили тесто, – напевает Клаудия.
– Нет-нет! – Прячу лицо в сгибе локтя, тяжелые серебряные серьги ложатся на руки. – Эй, люди! Разбитое сердце? Интрижка? Бридж-кредит? Говорит вам о чем-то, нет? – Они молчат, я поднимаю голову и продолжаю: – Мы с Лэндоном договорились.
– Договорились они, ну-ну, – бормочет под нос лучшая подруга.
– Я веду себя ровно так, как предложила ты, – напоминаю я с робкой улыбкой. – Не драматизирую. Не доверяю. Ничего не жду. Лэндон… – «Лэндон кажется разумным», – мне нравится, но это лишь способ отвлечься, пока я разбираюсь, что к чему. Пожалуйста, не усложняй. Мы уже решили, что просто развлекаемся.
– Что значит «развлекаемся»? – Клаудия выставляет четыре стопки.
Постукиваю пальцами по стойке и облизываю губы.
– Ну скажем, наслаждаемся чем-то или веселимся.
– Ты же понимаешь, о чем я, – закатывает она глаза, между тем разливает водку и «Блю Кюрасао». – Я хочу понять, что происходит между тобой и Лэндоном.
Я тяжело вздыхаю.
– Как-то странно обсуждать это с его сестрой, – делаю я акцент на последнем слове, – но если ты правда хочешь знать, мы друзья с привилегиями. Ничего серьезного. Точка.
Джули с Клаудией переглядываются.
– Вчера я застукала ее, когда она досматривала «Дневник памяти», а меньше недели назад она цитировала «Комнату с видом».
– Неправда, – яро возражаю я. – Это было десять дней назад.
– О, пардоньте, – язвительно смеется Джули.
Как бы ни хотелось верить, что все мои слова – правда, в глубине души я знаю, что несу полную чушь. Серьезно все, что происходит с сердцем. Меня тянет к Лэндону не только на физическом уровне, и это пугает.
Каждый день приходится напоминать себе о границах. Никаких обязательств. Никаких сожалений. Грустно, однако, но изначально правила выдвинула я. Это было мое решение. Впрочем, Лэндон спорить не стал, так ведь?
– Земля вызывает Джемму!
Джули щелкает пальцами перед моим лицом; видимо, на несколько минут я ушла в мысли.
– Извини, – смущенно бурчу я.
– Ничего страшного. Мы знаем, что ты улетела на Ла-Ла-Лав Ленд.
Со вздохом я приваливаюсь к стойке и зажмуриваюсь.
– Ребят, между мной и Лэндоном нет ничего серьезного, я не подхватила любовную лихорадку. Я попранная женщина, которую интересуют страсть и секс.
– Сама-то веришь? – выпаливает Смит.
– Верю. В наше время так делают крутыши, нет?
– Значит, ни тепла, ни нежности? – докапывается Клаудия.
Честно говоря, я испытываю море тепла и нежности, но сознаваться в этом не буду, чтобы меня больше не пытали на тему Лэндона Янга.
– Нет, – качаю я головой.
– Ты ночуешь у него, – говорит Смит, поднимая стопку.
– Ну да. Ночевала раза два.
– Всю неделю, – поправляет Джули.
– Он берет тебя с собой серфить? – спрашивает Клаудия чуть ли не обвиняющим тоном.
– Они ездят каждое утро, – отвечает Джули.
– Он меня учит, – небрежно говорю я.
– Джемма… – Клаудия подпирает подбородок руками, пронзает меня карими глазами, – мой брат не возит серфить девчонок, с которыми он просто развлекается. Никогда. Для Лэндона Янга океан – священное место. С детства он живет и дышит водой. Это его версия церкви, и если он берет тебя с собой, это что-то да значит. – Она долго молчит, качает головой. – Подумай.
Как по заказу, через крутящуюся дверь между служебным помещением и рестораном выходит Лэндон в той же темно-зеленой футболке, в которой я видела его утром. Он останавливается, переводит дух, будто успокаивается; у меня перед глазами встает картинка, как вчера он лежал на мне, придерживал ноги под коленками, налегал на меня всем весом. Помню, какие звуки мы издавали, когда слились в единое целое. Помню вздохи, стук сердца в горле. Помню, как его лицо озарял луч слабого лунного света, как оно пугало своей напряженностью.
Джули хлопает меня по спине и подносит стопку к губам.
– Сказали же: втюрилась по уши.
Лэндон
Она выходит из кухни, а я вхожу.
Столкнуться мы не успеваем: я хватаю ее за руки и разворачиваю в сторону коридора.
– Привет.
– Привет, – удивленно шепчет она, и мы хохочем.
Щеки после выпивки и танцев разрумянились, каштановые волосы прилипли к шее.
Как правило, я терпеть не могу тематические вечеринки, которые устраивают Тиш и Джейми, чтобы в ресторан пришло как можно больше посетителей, но я начинаю менять точку зрения. На Джемме узкие джинсы и белая рубашка, которая почти не прикрывает живот. Это настолько отвлекает, что я уже налажал с двумя коктейлями.
Она бросает взгляд через плечо.
– Я посмотрела график до конца недели.
– У тебя смена завтра вечером и в пятницу днем.
– Ты смотрел мой график? – вытаращивается она.
– Смотрел, – киваю я, касаюсь кончиками пальцев живота.
Она прожигает меня взглядом. Мы одни; не удержавшись, веду пальцами по боку, добираюсь до хлопкового лифчика. Это тот, у которого маленький синий бантик посередине?
– Тебя это беспокоит? – спрашиваю я легким тоном, но я правда хочу знать. – Что я тебя выслеживаю? Что я весь вечер смотрю, как ты танцуешь?
– Нет, – с трудом произносит она, дышит тяжело.
Она льнет к моей руке и издает гортанный звук, выражающий ободрение. Отвожу глаза от груди, подаюсь ближе так, что губами касаюсь уха. Пахнет от нее восхитительно.
– Тебя не беспокоит, что я ревную к каждому парню, который на тебя смотрит?
– Нет. Мне нравится.
– Правда?
Она кивает.
– Я тоже смотрела твой график.
– Да? – вскидываю я брови.
– Да.
Она обхватывает мое правое запястье и подается бедрами навстречу паху. Ни разу в жизни меня так не радовал пустой коридор.
– Сталкерша, – шучу я.
С широченной улыбкой она гладит меня по лицу, привстает на цыпочки и целует в подбородок, в маленькую ямочку под нижней губой.
Обнимаю ее крепче.
– Джемма.
– Лэндон, – пародирует она мой умоляющий тон. От горячего дыхания на коже выступает испарина. Она опускает руку мне на бедро. – Я тоже с тебя глаз не свожу. Когда я была там, – дергает она головой, кажется, в сторону двери, – я представляла, что ты танцуешь со мной. Больше ни о чем думать не могла.
– Ты пьяная.
– А ты привлекательный, – поводит она плечами. – Очень привлекательный. Я никогда… – Она смущенно прикусывает губу. Не хочу, чтобы она меня стеснялась. – Я мало выпила, клянусь.
Повисает тишина. Не успеваю сообразить, что происходит, как приглашаю ее танцевать.
В глазах у Джеммы мерцает неуверенность.
– Тебе не надо работать?
– У меня перерыв.
Она сомневается.
– Танцуют на свиданиях, нет?
Не хочу, чтобы она меня попрекала, особенно когда я испытываю такие эмоции.
– Ты сама об этом заговорила.
– Знаю, но что насчет коллег? Если мы пойдем танцевать…
– Они решат, что мы вместе?
Она пожимает плечами, опускает глаза.
Целую ее в плечо. Она вздрагивает, придвигается ближе, я чувствую все изгибы стройного тела. Несколько секунд спустя я повторяю предложение, на этот раз решительнее:
– Пожалуйста, потанцуй со мной.
Вместо ответа она за руку выводит меня из служебного помещения и ведет сквозь толпу.
– Это же «Мит Лоуф», – смеется она, когда сменяется музыка.
Я говорю, что слышал недурственный кавер этой группы.
– Хорошо, – бормочет она и тащит меня за собой.
Мы оказываемся в центре танцпола, в окружении моря двигающихся тел, на нас падает яркий свет, разрезает кожу абстрактной мешаниной из кружащихся цветов. Притягиваю ее к себе. Она обвивает руками шею, опускает голову на грудь, и все остальное исчезает – все, кроме этого чувства.
Мы находим ритм. Широко расставляю ноги, скольжу руками к пояснице, закладываю большие пальцы за пояс, прижимаюсь теснее. Голову заволакивает туманом.
Джемма крутит головой и поет. Отклоняюсь назад, смотрю, как она отрывается. Обожаю видеть ее такой: она сосредоточена на музыке, кожа липкая и румяная, волосы спадают на плечи змеящимися каштановыми ручейками, губы двигаются в такт словам.
С прикрытыми веками и темной вуалью ресниц на щеках она говорит, что никогда не забудет то, что я сейчас чувствую. Она поет, что, возможно, это безумие, но никто, кроме меня, не сумеет ее спасти. Она кричит, что ей одиноко, умоляет исполнить ее фантазии и полить святой водой, если станет слишком жарко. Она поет, что ради любви она пойдет на что угодно.
Поначалу мне смешно. Потом классно. На несколько минут я забываю, что она заморочена на бывшем, забываю обо всем, чего я не рассказал.
Рисую пальцами узоры на теле, запоминаю тонкие изгибы бедер и зада, нежные линии рук. Джемма до того великолепна, что внутри что-то сжимается. Я в растерянности, словно меня снесла волна и я забываю глотнуть воздуха.
– Все нормально? – шепчет она мне в шею, едва песня заканчивается.
С резким вздохом я киваю. Она улыбается. Провожу подушечкой большого пальца по ее губам. Не могу сдерживаться. Знаю, это безрассудно, я не спросил разрешения, но остановиться не получается. Хочется к ней прикасаться, плевать, узнает кто-то или нет. Пусть работники бара болтают и строят догадки.
Кончиками пальцев Джемма дотрагивается до моего лица, в темных глазах мольба.
– Лэндон, что случилось?
«Это перебор. Тебя слишком много».
Сердце бьется повсюду, в каждой части тела: в груди, запястьях, шее, ступнях, во лбу, в кончиках пальцев.
Чмокаю ее в кончик носа, чувствую, как ресницы щекочут щеки. За плечи привлекаю Джемму так близко, что чувствую, как по ее телу, словно ток, пробегает дрожь.
Все настолько запущено, что я чуть не целую ее в губы, чуть не сознаюсь, что запутался, чуть не признаюсь в любви. Сумасшествие, знаю.
Джемма кладет руки мне на лопатки, опускает голову на грудь, подпевает песне, изливая слова прямо в сердце.
Черт. Где парень, считавший, что он вынесет это соглашение?
Как же я так просчитался? Зачем согласился на единственный шаг, зная, что из-за движения проявляются трещины?
Глава 15
Джемма
– Жарка… – голос звучит тихо, монотонно, но нежно, – френч-пресс, колумбийские зерна. – Каждый слог произносится четко.
Я издаю стон, подгибаю ноги так, что превращаюсь в бесформенный шар в центре кровати. Меня гладят по голове, убирают волосы. В ответ я глубже зарываюсь под мягкую простыню. Раздается смех, когда я зажмуриваю глаза и бессвязно бурчу.
Рука движется. Длинные пальцы прослеживают выпуклые ребра, пробегаются от груди до талии, от талии до бедра.
– Колд дрип, латте…
– Я сплю? – бормочу я в подушку. – Так неохота открывать глаза, но разговорами о кофе ты безумно меня соблазняешь.
Горячее дыхание опаляет ухо.
– По-твоему, это соблазнительно?
– Очень.
Я зеваю и потягиваюсь, как кошка. С закрытыми глазами нахожу Лэндона, привлекаю к себе и целую.
Он со стоном отстраняется.
– Не могу, – говорит он напряженно-сожалеющим голосом.
– А? – Поднимаю голову, устало кошусь на окно. – На улице темно. Очень темно.
– Потому что сейчас четыре утра. – Он ведет ладонью по ноге, смыкает пальцы вокруг щиколотки.
– Четыре? – удивленно разеваю я рот. – Зачем ты так рано встал?
Он вновь меня целует. На этот раз в нос.
– Надо уйти, – говорит он, на вдохе выпячивает грудь.
Пользуясь случаем, я прижимаюсь к нему, обхватываю ногой его ногу, тяну его на себя. Он испускает очередной стон. Кровь приливает к коже.
– Нет, нет, нет. – Он ослабляет хватку на щиколотке.
Прокладываю дорожку поцелуев по подбородку, щеку царапает жесткая щетина.
– Вернись в кровать, – командую я.
Он меня отпускает, упирается руками в матрас и нехотя отодвигается.
– Извини, что разбудил, но я не хотел, чтобы ты волновалась, когда проснешься.
Я начинаю очухиваться. Тру глаза, приподнимаюсь на локтях. Растрепанные каштановые волосы спадают на плечи, как шелковая шаль.
– О чем ты?
Он сверлит меня глазами. Наклоняет голову.
– Я не хотел, чтобы ты строила догадки, почему я ушел. Но если подумать, надо было оставить записку и дать тебе выспаться. Наверное, захотелось тебя поцеловать.
– Куда собрался? – трясу я головой. – Сегодня пятница? Или воскресенье?
– Суббота, – смеется он и гладит меня по волосам. – Засыпай.
– Нет, я… – я наконец-то замечаю, что он в гидрокостюме, и говорю сонным голосом, – ты поедешь серфить в четыре утра?
Он кивает, не в силах убрать довольную ухмылку с лица.
– Телефон оповещает меня о больших прибоях. На Блэксе скоро пойдут западные трехметровые волны. Может, четырехметровые, – радостно произносит он. – Хочу туда добраться, пока лайнап свободен.
– Ты поедешь серфить в четыре утра? – повторяю я.
Я сажусь, сминая простыню. В углу спальни Уайт поднимает голову и скулит.
– Поеду.
Я моргаю, размышляя, потом широко зеваю и разминаю шею.
– Подожди. Я с тобой.
Лэндон смеется.
Сонливость прогнать никак не выходит. Я пригвождаю его взглядом.
– Что, нельзя?
Он делает руками успокаивающий жест и улыбается уголком губ.
– Джемма, на воде ты держишься лучше, чем я ожидал, но если ты считаешь, что я разрешу тебе гонять по большим волнам, да еще и в темноте, значит, ты выжила из ума. Я не буду рисковать. Так умирают дебилы.
Я беру шорты и поправляю футболку, которую он дал мне для сна.
– Я и не говорила, что хочу посерфить. Я просто поеду с тобой.
– Нет. – Он запускает пальцы в волосы. – На улице темно. Ты ничего не увидишь и заскучаешь.
– Ты повторяешься. Не заскучаю. – На прикроватном столике нашариваю резинку и стягиваю волосы в пучок. – А даже если и заскучаю, ну и что? Это мои проблемы.
– Ты замерзнешь.
– Так поступи по-рыцарски и дай мне куртку, – со вздохом пожимаю я плечами.
– Ты устанешь, – бессильно говорит он.
– Без разницы. Я хочу поехать с тобой. – Может, в силу того, что в ранний час слова и тайны кажутся пустяком, я вздергиваю подбородок и смотрю на него. – Кого волнует, что сейчас темно, что я устану и замерзну? Ты того стоишь.
Лэндон
В детстве я не понимал, насколько все плохо.
Я считал свою жизнь нормальной. Более чем нормальной.
Я считал, мне повезло, что я живу рядом с Тихим океаном. Когда Клаудия жаловалась на дружков матери, которые орали, гомонили, крушили все подряд, или на шмотки из секонд-хенда, которые мы носили, или на холодный суп из банки, который мы ели четвертый день подряд, я напоминал, что могло быть хуже. Мы могли родиться в городе без океана – например, где-нибудь в Айове.
Шли годы, я начал замечать разницу между нами с Клаудией и другими школьниками. У большинства было полно обуви. Они не переживали, хватит ли денег на обед, будет ли где ночевать. Они были счастливы, защищены. Я видел, как улыбавшиеся родители подвозили детей на сияющих машинах, и думал об отце, о котором мы слышали, но никогда его не видели. Я думал о матери, которая отсыпалась на диване. Яркие красно-синие места уколов тянулись по рукам, напоминая укусы насекомых. На полу вечно валялись пустые стеклянные бутылки с запахом лакрицы и моющего средства.
Я думал о грязной ванной и рыжем пятне над унитазом. О пустом холодильнике и почти не работавшем телике. О лекарствах и пакетах у матери в ящике, содержимое которых смахивало на детскую присыпку.
О парнях. Некоторые вели себя неплохо, но большинство вызывало мурашки. Самым ужасным был Стив. Я терпеть не мог дни, когда он напивался, потому что он начинал злиться. А когда он злился, он обожал бить все подряд. В том числе меня.
Я представлял, как он стоял в дверном проеме моей спальни, длинная тонкая тень, обрамленная желтым светом. Я чувствовал теплое дыхание, он подбирался ближе, водил пальцем, проверяя, сплю я или нет. Меня тошнило от страха, словно я животное, которое знает, что оно в ловушке; я задерживал дыхание, зажмуривал глаза.
Плакать я себе не разрешал, даже когда он за волосы выдергивал меня из кровати, пинал в живот, называл слюнтяем. Никаких слез. Никаких слез. Никаких слез. Иначе он переключился бы на Клаудию. А я мог стерпеть что угодно, только не это.
Единственным светлым пятном в нашей жизни был дядя Дин, который любил серфинг и «Маунтин дью "Код красный"», цитировал дрянные фильмы вроде «Космических яиц» и «Парка юрского периода». С сестрой-наркоманкой и каруселью временных папаш, вращавшейся в нашей жизни, он ничего сделать не мог, зато по субботам он возил нас в Ла-Холью, учил ловить волну, покупал мороженое.
На девятый день рождения он подарил мне доску. После этого от Тихого океана меня было за уши не оттащить. Я стал водой. Я стал солью, молекулами, приливом, достигшим луны. Я стал временами года.
Летом, когда на побережье вырастают южные волны, я усердно серфил, на попутках ездил к Оушенсайду, чтобы отметиться на местных пристанях.
Осень – попурри из волн, раздуваемых ветрами в Санта-Ане. Я быстро понял, что не вылезать с брейков лучше всего в это время года. Я брал доску в Сансет Клифс, где сталкивался с местными жителями, строго следившими за лайнапом.
Зимой больше брейков и меньше людей на пляже. Меня устраивало. Под тусклым голубым небом я одевался и входил в воду, терялся в энергии северо-западных волн, доезжал до Хрустального пирса на Пасифик-Бич.
Весной, как правило, прибой затихает, но изредка случается, что северные ветра взметают южные волны. В эти месяцы я оттачивал умения, тренировал эйры, экспериментировал.
Я хотел знать, что я могу делать с доской.
Я хотел знать, насколько далеко я могу зайти.
Несмотря на стремных дружков матери, наркотики, выселения, у меня был мерцающий Тихий океан. У меня было свое место. У меня был настоящий дом – дом, который никто не мог забрать, дом, где никто не причинит мне боли, дом, где я мог забыться.
В итоге меня заметили парни постарше. При помощи дяди Дина у меня появились тренер и спонсор, серфинг стал историей не про спасение, а про поездки. Я стал человеком, с которым считались. Я строил планы.
Но в мои планы не входило, что во вторник утром, когда мне было шестнадцать лет, водитель автобуса поедет на красный свет и врежется в машину дяди Дина. В мои планы не входило, что в душе зародится яростный гнев.
Я перестал разговаривать. Я бросил учиться. Я ввязывался в драки. Я не обращал внимания на сестру. Я лазил в загашник матери.
Походило на то, что весь многолетний капец вылился в мерный поток предчувствий, крови и боли. Что бы я ни делал, течение не останавливалось.
~**~
Если вы никогда не видели большую волну вблизи, описать ее сложно. Даже с учетом всех волн, с которыми я имел дело в Калифорнии, я ничего не понимал, пока мне не исполнилось пятнадцать и серферский журнал не вывез меня для фотосессии на Оаху. Помню, целый час я стоял на берегу и смотрел на Пайплайн с грохотавшим сердцем и благоговейно разинутым ртом. Снимки я смотрел. Ролики смотрел. Но я их не увидел и не прочувствовал.
Влажность.
Неистовство.
Свободная сила воды.
Это кайф.
И сейчас этот кайф нарастает.
Еще темно, но небо постепенно меняется – ночь уплывает, появляется нежный кремово-желтый оттенок приближающегося рассвета. Упругие лучи движутся от волны к волне, скачут по пенистым белым гребням, исчезают за горизонтом.
Я летаю по воде. Вода колышется, шторм отдается эхом. Ветер. Прибой. Небо. Поразительные звуки нарастают с безумной силой, вот-вот разлетятся вдребезги.
Я поворачиваю, рассекаю подошву волны. Ноги согнуты, руки вытянуты. Смотрю по сторонам.
Плыву прямо.
Потом налево.
Опускаю руки – знаю, это правильно. Набираю скорость, доска, как серебряная пуля, пронзает нечеткий блестящий свет.
Заезжаю на гребень, спускаюсь к подошве, качусь быстро и резко, пробираюсь в покет. За спиной брызжет вода. Смещаю бедра вправо, но угол наклона сохраняю, чтобы удержать нос доски, о который бьются волны.
Парсонс, Бретт и какой-то парень на твинни только скатились. Здорово, что я последний.
Джемма сидит на песке и смотрит, как я еду. В струящемся прозрачном свете приближающегося рассвета на меня смотрит много людей. На Блэкс-Бич собираются лучшие серферы Сан-Диего, особенно при таких условиях. Не сомневаюсь, большинство меня знает. Впервые почти за два года меня это не злит.
Меня обступают еще до того, как я успеваю отдышаться. Незнакомые люди хлопают меня по спине, пытаются пожать руку. Я встаю, расстегиваю гидрокостюм и скатываю его до талии. Девушка в мешковатом худи подает полотенце – я стираю холодную соленую воду с груди и рук.
– Убийственно повернул рейл!
– Ну ты отжег!
– Очень круто, чувак.
Подходит парень, которого я знаю по пристани в Оушенсайде. Зовут его вроде бы Доминик.
– Ты по-прежнему повелитель волн, – хватает он меня за плечо. – Видел тебя на соревнованиях в Хантингтон-Бич. Просто отпад.
– Спасибо. – Стряхиваю воду с волос и отрывисто вздыхаю.
– Ходят слухи, что ты планируешь вернуться.
– Слухи всегда ходят, – уклончиво отвечаю я.
– Хочется надеяться, – раздается новый голос.
– Я только за, если ты вернешься, Янг! – Меня бьют кулаком в плечо.
– Было обалденно!
Джемма бежит ко мне. Поднимаю руку, чтобы она меня заметила, и выбираюсь из толпы, пока никто ничего не сказал.
– Привет! – кричит Джемма, после бега она задыхается.
Солнце уже почти над утесами. Свет придает ее глазам блеска, высвечивает веснушки на щеках. Она настолько красива, что кажется ненастоящей. Мой старый свитер велик ей размеров на пятьдесят, но мне нравится, что она в нем. Я ловлю ее за руку и притягиваю к себе для поцелуя.
