Текст книги "Зеленое золото"

Автор книги: Освальд Тооминг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Питкасте вскинул свою круглую голову и щелкнул языком.

– Губа-то у него какая! Губа лося – да ведь это первейшая закуска!

Осмус покачал головой.

– Вот тебе и краса лесов! Протянул ноги, бедный. Какой удар! Какая потеря, боже мой, какая потеря!

Лесничий и Нугис все еще сидели – они, как поздоровались, так с тех пор и не вымолвили ни словечка. Питкасте обошел вокруг лошади с телегой, потрогал лосиные рога и затем уселся на ствол дерева. Он выглядел хмурым, будто ему было жаль, что он не принимал участия в охоте на лося. Осмус испытывал нетерпение, ему не стоялось на месте, он тыкал пальцем то в губу лося, то в рога, то в загривок, измерял то высоту лося, то ширину его рогов. Он не скрывал своего удивления.

– Как же она вам досталась, эта редкая добыча? Ай-ай-ай! – Он хитро погрозил Нугису пальцем. – Ну и хитрец! Вырастил в лесу такого чудо-зверя и никому ни слова.

– Для себя вырастил, не для других… – начал было Питкасте, но тут Нугис вскочил на ноги и так поглядел на него, что он сразу осекся.

Осмус повернулся к объездчику.

– То, что ты сказал, Питкасте, это не шутки… Или я тебя неверно понял, или ты намекнул на то, что лесничий и лесник…

– Ох, нет!.. Я просто так… Сболтнул… – возразил Питкасте.

– Хорошее дело! Вот сболтнешь так, а потом пойдут разговоры, и уж тогда людям рта не заткнешь! Так что – тсс!

– Кое-кому такие разговоры пришлись бы по душе.

Нугис поднялся и принялся распутывать привязанные к деревцу вожжи. Реммельгас и Анне встали позади телеги, и вновь пришедшие поспешили к ним на помощь. Все вместе они выкатили воз на дорогу.

Анне решила идти прямо домой. Кивнув на прощанье всем, кто отправлялся в Мяннисалу, и незаметно улыбнувшись Реммельгасу, она отправилась в Сурру.

Нугис шагал рядом с телегой, следя все время, чтоб колеса катились по колее. Осмус говорил почти не умолкая и все восхищался могучими рогами лося, его густой красноватой шерстью и острыми копытами. Он без конца задавал вопросы лесничему, пытаясь вовлечь того в разговор, но это ему не удавалось. А Питкасте все больше и больше отставал от телеги. Когда он отстал совсем, Реммельгас высказал по этому поводу удивление, но Осмус его тут же успокоил: еще на берегу Кяанис-озера Питкасте жаловался на плохое самочувствие…

Лося оставили у объездчика, чтобы освежевать его там. Весть о гибели зверя распространилась мигом, и в Мяннисалу повалил народ, чтобы полюбоваться на лося. Люди удивленно покачивали головами и все снова и снова спрашивали:

– Кто ж его подстрелил?..

Но сколько раз ни задавался этот вопрос, ответить на него так и не могли.

Глава десятая

Приближался день толоки.[3]3
  Толока – форма коллективной взаимопомощи в Эстонии, когда вся деревня сходилась на чей-нибудь хутор, чтобы помочь в трудоемкой работе. Заканчивалась по традиции гулянием.


[Закрыть]

Реммельгас просиживал целыми днями и вечерами в сельсовете, который стал штабом осушительных работ. Они с Рястасом взяли на себя руководство подготовительными работами на территории Туликсааре.

В начале последней недели к ним прибыл техник с мелиоративной станции, знания которого сослужили большую службу при направлении людей на работу. Мероприятие принимало гораздо больший размах, чем можно было ожидать. Тэхни сообщил по телефону, что все окрестные деревни и поселки обещали свою помощь, а Койтъярв взялся организовать приезд городских шефов.

План сражения слегка изменили. К рытью нового русла решили не приступать, пока не прибудет экскаватор. Выкопать все равно успели бы очень немного, а когда мощная машина прибудет, то выброшенная земля только помешает ей работать. Сочли, что гораздо выгодней направить людей на рытье водосборных канав. Поначалу их требовалось две: одна – на земле колхоза «Будущее», другая – по ту сторону реки, между лугом и пойменным лесом.

В этой горячке Реммельгас не забывал о текущей работе и, прихватив однажды утром объездчика Охтмана, поехал на участок Кулли, чтобы познакомиться поближе с деятельностью лесника Тюура. Данные объездчика об участке Кулли были отрывочными и поверхностными, и Реммельгас усомнился в их достоверности. Охтман сначала спорил, но наконец признался в том, что он их не проверял.

– Лесник Тюур – вспыльчивый человек, – оправдывался он. – Живет один, как сыч, страшновато с ним.

– Вы его боитесь?

Охтман посмотрел в сторону.

– Не угрожал ли вам Тюур?

– Прямо – нет… но все же давал понять, что нечего совать нос в его лес… И ружьецо у него имеется.

– Как же леснику без ружья…

– У Тюура винтовка.

– Вы видели?

– Нет, я не видел… Но говорят.

– Говорят, говорят… Такой старый лесовик, а дал себя запугать какими-то сплетнями.

– В сорок шестом году в Вахесалу застрелили лесничего…

– Так то было в сорок шестом… Или вы что-то знаете? Может, вы заметили что-нибудь подозрительное?

– Нет, боже упаси! Вот насчет того, что я старый лесовик, это вы правильно сказали. Люблю лес. В полночь могу пройти по самому дремучему бору, как по своей комнате, но… У Тюура такой взгляд, что прямо дрожь берет.

Куллиский лес был самым сухим и высокорасположенным в Туликсаареском лесничестве. Тут росли крепкоствольные березы, тут на песках высились корабельные сосны и ясени, тут была даже дубовая роща – правда, изрядно разоренная. Дом лесника примостился как раз рядом с гигантскими дубами. К нему вела заросшая травой тропинка, которую теснил кустарник. Все тут казалось запущенным, и особенно сам дом со своей залатанной крышей.

Рослая овчарка бросилась навстречу пришедшим. Ощетинившись и оскалив зубы, она помчалась прямо на Реммельгаса, который, несмотря на предостерегающие возгласы Охтмана, отскочившего в сторону, не сошел с тропинки, уверенный, что собака либо свернет, чтоб вцепиться в него сбоку, либо хоть на миг задержится, чтоб взять разгон для последнего прыжка. Но овчарка кинулась прямо на лесничего, и он едва успел отскочить, после чего собака промчалась дальше шагов на двадцать.

Реммельгас покрепче ухватился за палку, которую всегда брал с собой в лес. Охтман крикнул издали:

– Прячьтесь за дерево! Она вас в клочья разорвет.

Лесничий стоял и Ждал. Овчарка побежала к нему, но уже не сломя голову. Шагах в десяти от Реммельгаса она пригнулась к земле и вытянула голову, готовая каждую минуту достичь его одним прыжком. Она молча следила налитыми кровью глазами за лесничим, скорее даже за его дубиной.

«Она боится палки, – промелькнуло в голове у лесничего, – ее, видно, отчаянно избивали». Лесничий поднял палку, как бы собираясь ударить, и, не спуская с собаки глаз, начал приближаться к ней неторопливым, но ровным и уверенным шагом. Зад собаки приподнялся, под шерстью заходили мускулы – она приготовилась прыгнуть. Ближе, еще ближе… Теперь подходящее расстояние для прыжка… Еще шаг…

Легко, словно кошка, собака отскочила в сторону, перемахнула через канаву и скрылась в лесу.

– Ну и тварь! – Охтман вернулся на тропинку. – Когда я приходил в Кулли, она всегда бывала на привязи…

Они постучали в дверь дома, никто не ответил. Они дернули за ручку, и дверь открылась. Дом был пуст.

– Он не мог уйти далеко, – Охтман показал на недоеденный завтрак на столе. И действительно: едва они вышли из дома, как встретились на крыльце с Тюуром.

– Ба, какие гости! – воскликнул он с удивлением, которое казалось притворным. Едва выслушав приветствие, он, насмешливо прищурившись, посмотрел на Реммельгаса и добавил: – Пришли меня увольнять, товарищ лесничий?

Реммельгас не ответил, он с любопытством оглядывал двор. Все на нем было отмечено печатью нерадения и равнодушия: инструменты валялись где подпало, солома, которую, видно, осенью таскали из риги в хлев, так и осталась лежать неубранной. Весной Реммельгас предлагал Тюуру деньги на ремонт, но тот отказался – дом, дескать, был еще достаточно крепким. Какой там! Всякий сразу бы увидел, что крыша протекает, – по всему двору была разбросана сорванная с нее ветром, истлевшая дранка.

– Почему вы думаете, что я должен вас уволить? – спросил Реммельгас после паузы.

– Да все из-за моего языка. Никогда не умел держать его за зубами.

– За критику у нас никого не увольняют…

– Да ну! – Тюур ухмыльнулся, но больше спорить не стал. Спокойно, даже как будто равнодушно, он выслушал, какова цель прихода лесничего, и, взяв дома шапку, повел обоих гостей на вырубки.

Все там было сделано кое-как. На одной вырубке каждый второй ряд оказался незасеянным, на другой – невскопанной половина земли, хотя плата за работу была получена полностью. В ведомости расписались четыре человека, среди них и сам Тюур.

– Не управились, – сказал Тюур без малейшего смущения, – а было велено управиться. И так через силу работали, людей-то было мало.

– Когда я спрашивал, не нужны ли вам помощники, вы отказались, – вспылил Охтман.

– Ну, просчитался… Да и читал я в одной книге, будто науке еще неизвестно, на каком расстоянии лучше всего сажать…

– Ах, вот как? – Реммельгас пристально взглянул прямо в глаза Тюуру. – Стало быть, вы тут научные новшества применили?

– Черт с ними, с новшествами!.. Не будем о них звонить… Я проведу на вырубке дополнительную посадку. Бесплатно, разумеется.

– Все у вас идет через пень-колоду.

– Да что здесь такого страшного? Одним саженцем больше, одним меньше…

Когда они тронулись обратно, Тюур угрюмо спросил:

– Значит, я теперь вылечу?

– Причин для этого более чем достаточно.

– А может, вы немного подождете? Дадите время осмотреться, приглядеть новую службу?

– А если я считаю нужным уволить вас сию минуту?

Тюур поднял толстые, как бы опухшие веки и так взглянул на Реммельгаса, что тот вздрогнул.

– Пословица говорит: как аукнется, так и откликнется. – И, не ожидая ответа, Тюур отвернулся.

Лесничий составил контрольный акт. Аккуратным, чуть ли не каллиграфическим почерком, лесник расписался внизу: Антс Тюур.

Лесничий и объездчик возвращались домой молча. Лишь когда ясени и вязы Кулли остались далеко за спиной, когда они миновали уже несколько поворотов дороги, Охтман сказал со вздохом облегчения:

– Мрачный тип.

Реммельгас глубоко задумался. Только ли мрачный? Нет, за этим равнодушием, за этой нерадивостью крылось что-то посерьезнее… «Сразу после толоки съезжу к директору лесхоза и попрошу, чтоб Тюура кем-нибудь заменить», – решил Реммельгас.

Но ему пришлось поехать в лесхоз еще раньше. Директор потребовал, чтоб он явился к нему немедленно, не желая и слышать никаких отговорок.

Контора лесхоза находилась в маленьком городке, на втором этаже каменного дома. Директор был молодым лохматым человеком в очках, он появился в лесхозе всего лишь на полгода раньше Реммельгаса, но за это время уже успел стать хорошо известным лесникам самых далеких участков. Он встряхнул лесхоз от спячки. Он не соглашался со старшим лесничим в том, что тишина и спокойствие всегда свойственны лесу, который живет века, и потому, дескать, не человеку его менять: много ли успеешь за нашу короткую жизнь. Директор лесхоза не любил сидеть на месте, его трудно было застать в конторе. При нем в лесхозе началась новая пора в деле выращивания и подбора кадров – тоже, вероятно, результат недооценки «теории покоя», проповедуемой старшим лесничим. Новый директор не питал слепого почтения к любому старому специалисту, к «лесничим-академикам» и к исконным лесникам. Он даже перебрасывал иных мудрецов, закосневших в усвоенной некогда книжной премудрости и пытавшихся следить за новой жизнью из окна кабинета, на менее ответственные места. Он сделал более интенсивной учебу на курсах по повышению квалификации и, не моргнув глазом, назначал старых, хорошо учившихся рабочих лесниками, а лесников объездчиками. В этом пункте у него никогда не было расхождений с Реммельгасом. Тем более тяжелым оказался для лесничего нынешний разговор. Едва предложив ему сесть, директор лесхоза, сердито сверкнув очками, начал без всякого вступления:

– Что за мерзавцев ты пригреваешь в Туликсааре?!

Реммельгас сразу догадался, что речь идет о Тюуре, но промолчал.

– Ведь это у тебя работает лесник Тюур?

Реммельгас кивнул.

– Знаешь ли ты, что это за человек?

– К несчастью, знаю о нем очень мало. Анкета у него нормальная…

– Анкета! В анкете соро́ка может и соловьем назваться, лишь бы нашлись охотники верить…

Оказывается, фамилия лесника была на самом деле Тоур. Во время оккупации он поспешно вступил добровольцем в фашистскую часть и расхаживал потом в высокой фуражке, сдвинутой на затылок, с железным крестом на выпяченной груди. Когда пришла Советская Армия, он сразу удрал в лес, где закинул подальше свою фуражку и свой железный крест.

Потом он приписал палочку к «о» в своей фамилии на документе, превратился таким образом в Тюура и пошел наниматься в Туликсаареское лесничество.

Да, теперь для Реммельгаса все стало ясным в поведении Тюура или Тоура, но от этого ему было не менее стыдно перед директором лесхоза. Но он не начал оправдываться, не заговорил о том, что и сам решил прогнать Тюура. Он сказал лишь:

– Сегодня же вечером схожу в Кулли…

– Сходите, обязательно сходите, не полагайтесь на то, что говорят о человеке другие.

Когда люди вечером подошли к Кулли, их встретила там гробовая тишина. В комнатах все было перевернуто, под тумбочку закатилось два патрона от немецкого автомата. За амбаром валялся убитый пес – его застрелили в лоб. На столе в задней комнате Реммельгас нашел записку с надписью: «Господину Реммельгасу». Записка была короткой.

«Из-за вашего острого нюха мне пришлось покинуть свое гнездышко. Я никогда не забываю своих „благодетелей“, при первом удобном случае вспомню и о вас. До свидания!

Тоур – Тюур»

Подумав немного, лесничий сунул клочок бумаги в карман. Пустое бахвальство. Сам небось удирает сейчас подальше от Туликсааре, да так, что только сучья трещат.

В субботу, перед толокой, состоялось собрание руководителей работ. До этого Реммельгас пригласил к себе Питкасте. Объездчик тихо сидел в углу кабинета и шелестел газетой, ожидая, пока Реммельгас кончит что-то писать. В последние дни Питкасте трудился за четверых. Вместе с Нугисом и его дочерью он кончал замерять лесосеки на берегу Люмату, и лесник полушутя, полусерьезно жаловался на то, что Питкасте решил его доконать: каждое утро встает вместе с солнцем, а из лесу не уходит дотемна, до тех пор, пока может хоть как-то записывать цифры. Покончив с лесосеками, Питкасте стал каждое утро являться в Туликсааре. Вместе с лесничим они заранее, чтоб не пришлось заниматься этим в воскресенье, разбили всю территорию работ на участки и прикрепили каждый участок к определенной, соответствующей по численности группе. Питкасте теперь не поглядывал на солнце, не торопился домой, каждый день был трезв и лишь изредка отпускал свои обычные шуточки. Реммельгас однажды даже спросил Питкасте, не болен ли он.

– Нет. – Питкасте покачал своей круглой головой.

– Может, случилось что-нибудь плохое?

Питкасте слегка вздрогнул.

– А что могло случиться?

– Уж очень вы на себя не похожи…

– Это просто кажется, – сказал Питкасте и умолк.

Когда Реммельгас поднялся, чтоб идти в сельсовет, он спросил, что ему сегодня делать.

– Пойдете вместе со мной на собрание.

– Зачем?..

– А как же может собрание состояться без бригадира по расчистке русла?

– Ну, а при чем тут я?

– При том, что вы и будете бригадиром.

Питкасте вертел шапку в больших жилистых руках. Он начистил утром сапоги, они ярко блестели и распространяли легкий запах скипидара. Он искоса взглянул на лесничего.

– Вы шутите…

– Нет, я серьезно. Мы вчера договорились с Рястасом.

– Вы предложили?

– Я.

Большой кадык Питкасте шевельнулся.

– После всего… После моего дурацкого поведения на посадочных работах…

– Ошибки надо исправлять.

Питкасте попытался что-то сказать, но не смог, и они молча направились в сельсовет, где собрался актив мелиораторов. Каждому руководителю группы указали на карте, где он будет работать. Общее командование возложили на Реммельгаса и техника мелиоративной станции. За речную трассу отвечала Хельми Киркма, а помогали ей в качестве бригадиров Анне Нугис и Эндель Питкасте. Работой по рытью водосборных канав руководили Тамм и Нугис. Старик очень отнекивался, уверяя, что ему легче работать самому, чем командовать другими, но его и слушать не стали.

Когда собрание кончилось и народ начал расходиться, Осмус увлек Питкасте в сторону.

– Заходи ко мне… Надо поговорить кой о чем.

– Времени нет. Иду на реку посмотреть свой участок.

– Так заходи после… Мне вчера привезли из Пую литровочку… Такой марки ты за всю жизнь не пробовал…

Питкасте проглотил слюну.

– Хорошее дело… Только все равно не приду…

И, нахлобучив шапку, он размашисто зашагал прочь.

Осмус был уверен, что Питкасте все-таки придет. Он заметил, как Питкасте сглотнул. Усмехаясь под нос, он подошел к остальным участникам собрания, все еще склоненным над картой…

Воскресное утро выдалось теплое и безветренное. Небо было чуть затянуто высокими облаками, но воздух был так неподвижен, что гудок паровоза, подъезжавшего к станции, разносился далеко-далеко по лесу, полям и болоту.

– Настоящая рабочая погодка, – одобрительно сказал Рястас, стоя на крыльце дома в Мяннисалу. Но вид у него был не очень-то веселый, потому что его оставили тут «регулировщиком движения», как он сам себя назвал.

– К полудню прояснится, – сказал Нугис.

Нугис грузил на телегу лопаты, топоры и ломы. Взяв вожжи, он собрался тронуться, но тут из дома вышел Питкасте, державший в каждой руке по кружке с пенящимся пивом. На объездчике была свежая сорочка, подбородок его прямо сверкал, до того был чисто выбрит.

– Выпьем по кружечке, чтобы веселей работалось! – И он неуверенно взглянул на Реммельгаса – вдруг еще осудит.

– Смотрите-ка, Питкасте с картофельного сока перешел на ячменный! – воскликнул Рястас, беря кружку. Вторую кружку Питкасте протянул Реммельгасу.

– Разоделся-то, как на праздник! – удивился Реммельгас, взглянув на Питкасте.

– Так разве нынче не праздник? – улыбнулся Рястас. – И пива догадался наварить! Молодец! Что это за толока без пива? Выпьем за толоку!

Кружки чокнулись, носы Рястаса и Реммельгаса уткнулись в шипучую пену. Пиво было темное, густое, да и хмеля в нем хватало.

– Что же это за мастер наварил такого пива? – Реммельгас стер с губ пену.

– Так ведь я из островитян, – не без гордости ответил Питкасте.

Кружки обошли всех, а потом люди разошлись, каждый на свое рабочее место. Реммельгас вместе с Питкасте и Киркмой перешли через плотину и направились к верхнему концу малой излучины, Анне пошла с отцом и техником мелиоративной станции на Кяанис-озеро.

Прошло немного времени, и со стороны Мяннисалу послышалась песня.

– Идут! – воскликнула Хельми, приходя в волнение, словно ей впервые в жизни предстояло руководить столь многолюдным отрядом. И она поправила платочек на голове. Будь у нее под рукой зеркало – обязательно бы в него погляделась.

С песней шел народ из колхоза «Новая жизнь», впереди всех сам председатель – Лембит Вяльк. Вяльк был еще зеленым юнцом, он лишь недавно кончил сельскохозяйственную школу. Новые методы, новая техника – он применял их всюду, и старики лишь головами покачивали, но спорить не спорили: как-никак Лембит у них на глазах вырос и, значит, худого своему родному колхозу пожелать не мог. И сегодня этот самый Лембит шел впереди всех, и его высокий тенор покрывал все голоса. Еще издали он крикнул во все горло Реммельгасу:

– Колхоз «Новая жизнь» в составе тридцати восьми здоровых и крепких работников прибыл. Пришли с тридцатью лопатами, десятью топорами, десятью метрами веревки, одной гармошкой и веселым настроением. Разрешите приступить к выполнению задания?

Реммельгас пожал председателю руку.

– Благодарю, но по-настоящему вам бы следовало доложить ей, – он показал на Хельми. – Расчисткой речной трассы руководит товарищ Киркма.

– Ого, неужто нас под женскую команду отдали? – крикнул кто-то из толпы, которая кольцом обступила Реммельгаса, Хельми и Питкасте.

– Теперь эти женщины всюду поспевают, – добродушно проворчал другой.

Маленькая девушка, вставшая в заднем ряду на цыпочки, чтоб видеть, что делается впереди, воскликнула:

– Вот здорово, что женщина! Значит, лодырям спуску не будет.

– Покажите, с чего начинать. – Вяльк скинул пиджак. – Митинга не надо, мы уже провели его дома.

Трасса новой реки начиналась там, где Куллиару делала крутой поворот на север. Река тут была широкой, словно небольшое озеро, берега сплошь заросли густым кустарником.

Ветвистые ивы склонялись к воде, словно хотели пить, на тонких, гибких ветках трепетали их серебристые и острые листья. При появлении людей в реку бултыхнулась водяная крыса. У самого берега почва чуть поднималась, кустарник уступал место молодым, невысоким деревьям – ольхе и березе, под которыми шелестела высокая и густая трава, выросшая в этом году выше колен. А дальше по берегу, в глубине речной излучины, можно было незаметно для себя забрести в воду, прятавшуюся под сочной луговой травой.

Хельми Киркма показала на два ряда кольев, вбитых в землю по краям будущего русла. Все, что находилось между кольями, надо было спилить или выкорчевать и оттащить в сторону.

– И это вся работа? – спросил Вяльк.

– На вашу долю – вся.

– Тогда начнем! – Вяльк протянул руку к топору. – Хотя… стойте! Есть такой хороший обычай, чтоб танцы открывали хозяева. Кто позвал гостей на праздник, тому и начинать, тому и рубить первое дерево.

– Правильно! Верно! – раздались возгласы, а некоторые даже захлопали.

– Ну? – Реммельгас посмотрел на Хельми.

– Что ж, приступим, – улыбнулась в ответ Хельми.

Принесли пилу, и они вдвоем направились к ближайшей березе, листья которой тихо шелестели на ветру. Острые стальные зубья быстро вгрызлись в белый ствол, на землю посыпались влажные опилки, сначала коричневые, потом белые. Когда дерево было перепилено наполовину, Реммельгас подрубил его топором с другой стороны.

И снова запела пила «сиух-сяух, сиух-сяух, сиух-сяух»… Она пела так же весело и звонко, как весело и звонко было на душе у пильщиков, и стало жаль даже, когда береза, дрогнув, откачнулась назад, зажимая пилу, а затем, потеряв устойчивость, с шумом рухнула наземь.

– Ура-а! – Вяльк помахал над головой топором. – Смерть паводкам, смерть болоту!

Народ помоложе с шумом и смехом набросился на кусты и деревья, да и старшие не остались в стороне.

Едва успели оттащить в сторону первые кусты, как прибыли новые работники – сначала народ из кооператива, а следом за ними железнодорожники с куллиаруского перегона. Вскоре после их появления в зарослях загремел раскатистый голос Осмуса:

– Э-ге-ге, товарищ лесничий!

Осмус привел людей больше чем обещал. Он зычно со всеми поздоровался, громко, во всеуслышание, похвалил Реммельгаса за то, что тот затеял все это дело, такое большое.

– Питкасте покажет вам место работы, – переменил Реммельгас тему разговора.

– А Хельми Киркма тут! – громко воскликнул Осмус и шутливо добавил: – Вот предательница – не пошла с нами!..

Когда Реммельгас сообщил, что Хельми руководитель работ по расчистке трассы, Осмус оторопел.

– Как – руководитель работ? А я?.. – Но он тут же опомнился и заговорил другим тоном: – Что же, товарищ Киркма молодец. А у вас, видно, слабость к женскому полу… Ну-ну, я просто шучу. Киркма – партийная, ей и руководить…

Но тут он увидел Питкасте и, забыв о Реммельгасе, побежал за ним. Схватив объездчика за рукав, он спросил приглушенным голосом:

– Ты что же вчера не пришел?

– Да так…

– Реммельгас удержал за хвост?

– Никто не удерживал… Просто не хотелось.

Осмус тихонько свистнул.

– Брось, я знаю, откуда ветер дует! Реммельгас тебя агитирует, хочет, чтоб ты стал ягненочком, трезвенником, домоседом, не так, что ли?

– Никто не агитирует… – Питкасте зашагал быстрее, Осмус отстал и уже не видел его лица. – Не хотелось, и все… Вон где ваш участок начинается: у той мохнатой елки.

Когда подошел остальной народ из лесопункта, Питкасте объяснил, что надо делать. Люди этой группы были хорошо знакомы с лесной работой, много объяснять не приходилось. Питкасте знал большинство из них – Осмус привел свои самые лучшие кадры. Едва Питкасте кончил, как Осмус скомандовал:

– Снимайте пиджаки и за дело! Лучшей паре премия – пол-литра водки.

Это было сказано шутливым тоном, но по тому, как рьяно люди принялись пилить, Питкасте догадался, какое наставление им дал перед этим Осмус: мол, покажите, ребята, как надо работать.

– Старайтесь, старайтесь, – ухмыльнулся Питкасте, – это пойдет на пользу делу.

Осмус пошел следом за ним и, когда они скрылись за кустами, он вытащил из кармана сплюснутую флягу.

– Ты еще не заслужил этого, но я не жадный. Хвати разок в честь толоки. – И он вытащил пробку. Питкасте уже больше недели не брал в рот ни капли, рука его сама потянулась за бутылкой. Самогон в ней был чистый, прозрачный и пах так заманчиво…

– Нет, прибереги для себя. – Глядя в сторону, Питкасте отдал бутылку Осмусу.

– Да не будь ты бабой!

– Потом… Вечером…

– Как же, жди! Останется от него что-нибудь…

– Не останется – и не надо… Обойдусь…

Осмус поболтал бутылку против света, и самогон так знакомо, так приятно забулькал… Питкасте почувствовал, что если пробудет здесь еще секунду, то он, как путник в пустыне, томимый жаждой, схватит эту бутылку и одним глотком опустошит ее. Он круто повернулся и, делая вид, что не слышит окликов Осмуса, пошел, почти побежал к зарослям, где работали люди.

Реммельгас шел вдоль трассы. За спиной осталась бригада Питкасте, оттуда доносились, затихая, смех, крики и пение. Те же звуки, нарастая, летели ему навстречу. В кустах мелькнула красноватая спина пышнохвостой лисицы – ей, видимо, помешали выслеживать у реки уток. В листве заливался и щелкал соловей. После каждой трели он замирал и прислушивался к шуму вокруг, такому новому и незнакомому.

И тут Реммельгасу встретилась Анне. Вся сияющая, она с жаром рассказала ему, как много пришло людей, как дружно они принялись за работу. И вот даже все тучи рассеялись, и день такой чудесный… Какие-то парни рядом с ними выдергивали из земли березу, и, когда она выдернулась, ребята все, как один, шлепнулись, вскинув ноги. Это было так смешно!..

Не только у танца, игры и песни есть свой ритм, есть он и в большой коллективной работе. Реммельгас ощущал это, проходя мимо людей, давая то там, то тут указания, показывая, как надо рубить или копать, посылая свежую подмогу туда, где не хватало рук. Особенно отчетливо он слышал ритм общего труда, когда закрывал глаза.

– Раз-два! Раз-два! Юхан, отдай топор!

– Нет, эту тощую мы прямо с корнями выдерем!

– Звени-звени, небо, гуди-гуди, поле…

«Сиух-сяух, сиух-сяух, сиух-сяух…»

Звонкие удары топора. Треск подожженных сучьев, гул разгорающегося пламени.

– Сальме, тащи сюда эту ель, вот дыму-то будет!

– Ребята, соседи уже кончают!

Шелест падающей березы, треск ломаемых кустов и гулкий удар о землю.

– Нет, далеко вашим парням до наших!

Реммельгас заторопился, чтобы поспеть к магистральным канавам, куда направили большую часть людей и куда после расчистки речной трассы должны были собраться все остальные бригады. Канавы были спланированы так, чтоб впадать в реку в одном и том же месте. По сути, слово «канава» было неудачным: тут рыли скорей небольшие каналы.

Участок Тамма был более ровным, и на нем росло меньше кустов и деревьев, чем на участке Нугиса, врезавшемся неподалеку от реки в заросли ольхи, березы и подгнившей осины. Все эти заросли были, правда, мелкими, кустарниковыми, и небольшую часть их Нугис вместе с рабочими лесничества успел уничтожить еще в предыдущие дни. Но копать здесь уже расчищенную землю было тяжело из-за обилия пеньков и бесчисленных корней.

Всюду по краям канав лежала сложенная грудами одежда. Стучали лопаты, звонко шмякался выброшенный грунт. Либо это была жидкая грязь, либо торф, либо синеватая глина, – в зависимости от того, насколько глубоко рыли. Между канавами и рекой оставляли до поры до времени перемычки шириной по пяти-шести метров. Перед самыми перемычками люди работали уже на большой глубине. Лишь когда они выпрямлялись и выбрасывали землю, показывались их плечи и головы со взмокшими волосами. Снизу просачивалась из-под перемычек вода, люди стояли по колени в грязи. Кто работал босиком, кто – в высоких резиновых сапогах, которые были собраны со всей волости. Дальше от реки копать было легче – там земля оставалась сухой.

Гости – так называли всех, кроме людей из колхоза «Будущее» и Туликсаареского лесничества – копали на поверхности, и копали до тех пор, пока в канаве не появлялась вода или пока под лопатой не начинал скрипеть гравий. После этого они переходили дальше, уступая участки местным, или, как их уже успели окрестить, «болотным» бригадам. Среди последних в свою очередь выделились «заслуженные канавщики», которые выравнивали стены рвов. При соревновании принималось в расчет и то, чтоб канавы были прямыми и ровными, а стены их – гладкими, последнее же требовало опытных рук.

На участках Нугиса и Тамма было тише, чем на расчистке речной трассы. Как видно, выбрасывание промокшей глины оставляло меньше сил и времени на шутки и смех. А когда люди выбирались наверх, чтоб расправить спину и пососать трубочку, то и тогда достоинство «канавщиков» не позволяло им вести себя по-мальчишески…

К лесничему подошел с озабоченным лицом техник мелиоративной станции. Он отозвал Реммельгаса в сторону и показал ему переломленный кол.

– Узнаете, что это такое?

– Веха.

– А почему она сломана?

– Люди не заметили и затоптали…

– Когда я нашел кол в кустах, то тоже так подумал. Но это неверно. Проходя вдоль канавы, я услышал, как один землекоп ругал тех, кто замерял участки и ставил вехи. Я – к нему, хочу оправдаться, а он указывает мне на край канавы и спрашивает: «Красиво?» Я смотрю и ахаю: края канавы так и вьются. А тот мне и говорит: «Не будь ваших дурацких вех, так у меня края были бы, как по линеечке. Слава богу, двадцать лет землю копаю, знаю свое дело. А здесь такая срамота получилась, того и гляди на смех поднимут». И мне ответить нечего: что криво, то криво. «В чем же дело, думаю, ведь я хорошо помню, что мы расставили вехи ровно как по ниточке?»

– И я помню.

– Ну, стал я смотреть… и прямо дух захватило: кто-то переставил вехи.

– Не может быть!

– Я тоже не поверил, никому ни слова не сказал… Но после того как нашел старые дыры от вех и вот этот сломанный кол в кустах, сомневаться стало невозможно.

– И намного ушли в сторону?

– Точно я пока не знаю, увидел вас и побежал сюда… Но, наверно, не очень, – видно, учли и то, что если слишком сильно изменить направление, так это сразу бросится в глаза.

Проверка подтвердила это предположение. В самом деле, направление канавы лишь слегка уклонилось вправо, однако этого было достаточно, чтоб загубить всю работу. Объявили перерыв. Люди сначала подумали, что так полагалось по расписанию, но когда лесничий и техник с несколькими помощниками принялись проверять края канав и переставлять вехи, народ заволновался и собрался около них. Им сказали о том, что случилось, и тут со всех сторон посыпались ругательства и проклятия. Начали разыскивать старые дыры от вех, но большинство из них было засыпано таинственным «землемером» или затоптано самими землекопами.