Текст книги "Зеленое золото"

Автор книги: Освальд Тооминг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Ель, сорок! – выкрикнул он и спросил: – Почему хватит?

– Да вспомнил, что… мне дома надо побывать…

Анне обхватила циркулем дерево и крикнула, громче чем обычно:

– Ель, тридцать шесть. Записали?

Питкасте снова раскрыл счетный лист и записал обе ели. Тут он увидел, что Нугис уже перешел к следующему дереву, и рассердился.

– Вы что, не слышали? На сегодня хватит!

Нугис обменялся с дочкой быстрым взглядом.

– Как так хватит? – спросил он с притворным недоумением. – Ты же сам нам сказал, когда заявился: «Пока не придет лесничий, не уйду».

– У меня завтра приемный день.

– Но вы же сами повесили записку, что приема не будет, – рассмеялась Анне.

Пока Питкасте ломал голову, что бы ему такое придумать поправдоподобнее, Нугис уже успел перейти к следующему дереву.

– Береза, тридцать два!

Они словно зажали Питкасте в тиски и не дали ему удрать ни в этот, ни в следующие дни.

– Нечего тебе поглядывать на Мяннисалу, – мягко уговаривал его Нугис. – Тебе-то что, а подумай, каково мне: свой родной лес под топор пускаю! Ты просто ленишься, таскаться неохота, вот и все, а у меня сердце кровью обливается. Раз я креплюсь, крепись и ты, – в лесу иначе пропадешь. Загораешься-то ты скоро, да остываешь еще скорей.

Питкасте хоть и не переставал ворчать, но больше не пытался удрать из Сурру и постепенно свыкся с лесной тишью. Бродил со Стрелой и Молнией – Кирр его и близко не подпускала – и поддразнивал Анне, если ей случалось бросить взгляд на дорогу из Туликсааре.

– Ждешь? – спрашивал он с насмешливой улыбкой.

– Кого? – сердито отвечала Анне и краснела.

– Да все того же Реммельгаса, нашего лесного принца! – смеялся Питкасте.

Да, он подсмеивался над девушкой, но – удивительное дело, – часто и подолгу бывая с ней наедине, ни разу не пытался ее облапить. Небывалый случай!

Однажды вечером, когда они втроем – впереди, как всегда, Нугис, за ним Анне, а за ней через полкилометра Питкасте, – усталые до изнеможения, со взлохмаченными волосами, исцарапанными руками, подошли к сторожке, то увидели над ее трубой синий дымок. Ничего удивительного в том, что кто-то проник в жилье не было, хотя они и заперли дверь на замок. Единственный ключ от него всегда прятали в трещину балки на тот случай, если отец или дочь придет домой в отсутствие другого, и это потайное место было известно всем их знакомым. Но оставалось непонятным, кто мог прийти так поздно? Чтоб решить эту загадку, только и оставалось, что прибавить шагу.

Они со дня на день ожидали Реммельгаса, но тот, как им казалось, никогда бы не стал заниматься стряпней. Но, ввалившись в дом, все трое увидели именно его, облаченного в передник Анне и колдующего у плиты над кипящим чугуном.

– Здравствуйте! – воскликнул он и приветственно взмахнул поварешкой. – Не ждал вас так скоро, а то бы раньше картошку засыпал.

Выяснилось, что он пришел не так давно. Идти за ними в лес было уже поздно, и потому он счел за лучшее приготовить усталым работягам горячий ужин.

– К сожалению, меню не очень богатое, – сообщил Реммельгас. – Всего из двух блюд: из картошки в мундире с мучным соусом и чая, горячего, как огонь.

Анне забрала у гостя передник и поварешку, назначение которой оставалось для него, по всей видимости, неясным, и через несколько минут миска с дымящейся картошкой была поставлена на стол. Питкасте, поев, тотчас оживился и принялся необычайно обстоятельно докладывать, сколько трудностей и опасностей было ими пережито за эти дни на Каарнамяэ. Его фантазия могла вызвать зависть у любого. Оказалось, что у них тут было так много приключений, что Нугис, все время хмуро молчавший, даже уши развесил. Весельчак он, этот Питкасте!

Старик вернулся из леса в хорошем настроении – к сегодняшнему дню дело здорово продвинулось. Но при виде Реммельгаса он опять расстроился. Поневоле вспомнился тот далекий уже день, когда новый лесничий впервые пришел в Сурру. И снова проснулась в сердце та же боль за свой лес – с этим ничего нельзя было поделать.

– Очень интересно, – сказал Реммельгас, когда Питкасте кончил, – а что вы за это время успели сделать?

– Товарищ лесничий, о чем вы думали? – Питкасте покачал головой. – Я целый час рассказывал…

– Рассказ был захватывающий, но насколько продвинулось дело, я так и не понял.

Анне в нескольких словах подвела итоги почти недельной работы. Сделано было немало. Лесничий, удивившись, похвалил их.

Нугис покончил с картошкой и взял со стены трубку. Огорчение прошло, – похоже, что он стал наконец отходчивей и рассудительней, чем бывало. Только вот болтовня Питкасте его сердила: ну что он говорит все об одном и том же – о прокладке просек, об оценке да обмере леса, – будто это самое главное. Месяц тому назад, может, так и было, но теперь… И, вновь нахмурясь, Михкель прикусил ус.

Однако любопытство его было так велико, что взяло верх над его обычной сдержанностью, и, вмешавшись в разговор, он спросил:

– Как у вас там… обошлось в столице?

Беседа оборвалась, как ножом обрезанная. Оказалось, что этот вопрос вертелся на языке у всех, что интерес к остальному был сегодня притворным. Три пары глаз выжидающе уставились на лесничего.

– Да, какие вы привезли новости? – тихо сказала Анне.

Реммельгас отодвинул тарелку. На лице его появилось лукавое и задорное, совсем мальчишеское выражение. Он, как бы недоумевая, пожал плечами и склонил голову набок.

– Ах, в столице? Да что там? – спросил он, чуточку скривив губы. Но, не сумев больше притворяться, он вдруг торжествующе стукнул кулаком по столу и глаза его загорелись.

– Я привез хорошие новости, – сказал он, – только хорошие! Мы выпрямим Куллиару, вытянем ее в струнку.

– Когда начнем?

Это спросил старый Нугис.

– Когда! В этом году, конечно. В Центральном Комитете сказали… Но уж позвольте рассказать все по порядку.

История была длинная, но Реммельгаса не прерывали. Ее начало не предвещало туликсаарцам особого успеха: чуть ли не всюду Тамма с Реммельгасом встречали весьма холодно. В главном мелиоративном управлении не могли понять, почему именно лесничий так хлопочет об углублении реки; в министерстве лесного хозяйства с удивлением посмотрели на председателя колхоза, а в министерстве лесной и целлюлозной промышленности с недоумением воззрились на обоих и принялись втолковывать, что у них как-никак промышленное министерство. «А что, – спросил Реммельгас, – если именно промышленность выиграет от углубления реки, получив новую трассу для сплава?» Этого соображения оспаривать не стали, но о финансировании и слышать не хотели.

За день туликсаареские делегаты всего только и успели, что понять: согласованности в деле мелиорации нет. Министерство лесного хозяйства с каждым годом прорывает все больше канав, главное мелиоративное управление тоже не жалеет сил, но о работе друг друга они узнают лишь из газет. Есть, правда, то утешение, что объемистый план по координации их действий уже разрабатывается, надо только подождать. Но туликсаарцы не хотят ждать, у них лежат в портфеле все проекты и расчеты, они готовы показать их каждому, они не собираются так легко отступаться, они требуют, чтобы еще в этом году на их земле загремели экскаваторы и бульдозеры, и ради достижения своей цели они не побоятся постучать в двери или в души хоть трех министров.

Но все же и на другой день они продолжали двигаться все с той же черепашьей скоростью. Всюду им говорили, что в этом году никак еще нельзя начать такого огромного дела, и на то были весьма веские причины. Поначалу с ними говорили очень вежливо и даже терпеливо, убеждали их раз, убеждали два, но потом наконец потеряли терпение. Тамм уже пришел в отчаяние и, ругаясь на чем свет стоит, грозился связать всех бюрократов одной веревкой и засолить их в бочке. Приуныл и Реммельгас – видать, им и вправду было не под силу распутать этот клубок и привлечь три министерства к углублению одной речушки. Только и оставалось, что направить свои шаги в Цека.

Там внимательно выслушали рассказ об их заботах, вызвали на совещание представителей всех трех министерств, и дело вдруг разрешилось быстро и просто: появилось взаимопонимание, появились деньги, и, более того, – все вдруг стали превозносить инициативу и настойчивость захолустных ходоков.

Таков был вкратце рассказ Реммельгаса. Питкасте все время прерывал его своими «да ну?», «ишь ты!», «вот это да!» Анне вся светилась от радости. А Нугис почему-то сидел серьезный и даже не глядел на Реммельгаса. Лишь когда тот добрался до совещания в Цека, он спросил с недоверием:

– Неужто все так и было?..

– Как так?

– Ну, что созвали людей из нескольких министерств… словно в парламент…

Реммельгас подтвердил, что так оно все и было, и перешел к концу своего рассказа, а Нугис всем телом повернулся к окну, словно на дворе происходили куда более интересные и важные вещи, чем те, о которых ему сообщали. Но там ничего не было, лишь Молния, резвясь, носилась за Стрелой, да черемуха, вся в пышном белом уборе, заглядывала в дом. Весна! Нугис не раз встречал и провожал в Сурру весну, но ни одна из них не наступала так стремительно и так беспокойно, ни одна не вносила столько путаницы в его жизнь. Только Нугис об этом подумал, как вдруг на кухне стало тихо, и ему почему-то почудилось, что все уставились на него, словно ожидая, что он скажет по поводу услышанного. Старик попытался собрать разбежавшиеся мысли, но в голову ему не пришло ничего более умного, как сказать:

– Хороша нынче весна…

На следующий день они работали вчетвером, и настроение Питкасте опять упало, потому что теперь и ему приходилось продираться от дерева к дереву. Он удивлялся тому, как быстро успевал Реммельгас заносить в таблицу данные трех оценщиков. Из-за этого у них не было ни минуты передышки и вечером они едва дотащили ноги до Сурру. Дома им и разговаривать не хотелось, не то что любоваться теплым сумеречным вечером. Только Реммельгас и Анне задержались ненадолго у крыльца, заглядевшись на высокое прозрачное небо. За домом, в черемухе, заливались наперебой соловьи, вдали, на сырых берегах Кяанис-озера, хором квакали лягушки. Хорошо было стоять так вдвоем и молча слушать весенние голоса, но утром предстояло рано вставать, и потому, пожелав друг другу спокойной ночи, они вскоре пошли спать.

Оставаться после работы на крыльце вошло у них в привычку. Однажды вечером они задержались дольше обычного.

«Какая она неутомимая, сколько в ней выдержки! – подумал Реммельгас об Анне. – Изо дня в день пробираться сквозь непролазные заросли, обдирая лицо и руки, шлепать по болоту, вымокать насквозь и никогда не падать духом. И про какую птицу или растение ее ни спросишь, все-то она знает, – видно, оттого, что с детства бродит по лесу с отцом».

А девушку в этот вечер томило тайное беспокойство. Оно одолевало ее уже не первый день. Все началось во время воскресника, когда ей запала в голову одна мысль, которую она никак не могла отогнать. Эта мысль порождала множество сомнений, не давала покоя, возвращалась все снова и снова, порой даже по ночам, надолго лишая сна.

Анне решила, что прежде всего надо поговорить с лесничим, он поймет ее лучше других, он не станет ее высмеивать или осуждать. Но почему-то приступиться к этому было ужасно трудно и она начала издалека:

– Я все собираюсь поговорить с вами…

Реммельгас повернулся к девушке и взглянул ей в глаза, отражавшие последний отблеск заката.

– Почему же только собираетесь?

– Не знаю, вправе ли я… досаждать вам своими заботами. У вас и своих хватает, а тут еще какая-то девчонка лезет с глупостями.

– Что вы, Анне! – воскликнул Реммельгас. – Это же ерунда!

Анне прислонилась к дверному косяку. Звезда сорвалась с темного небосвода и, взмахнув ярким хвостом, полетела вниз.

– В Сурру так хорошо и спокойно, – тихо заговорила Анне. – Я тут родилась, тут выросла… Наверно, очень некрасиво с моей стороны… Но я не могу иначе…

Она покинула свое место и подошла к Реммельгасу.

– Вы не будете смеяться, – произнесла она торопливо, – если я скажу, что хочу пойти учиться в лесной техникум? – И, прежде чем Реммельгас успел ответить, она добавила: – Я уж давно места себе не нахожу, живу как неприкаянная, – все тянет уехать неизвестно куда, что-то сделать, что-то преодолеть, пожить трудной жизнью. И сама себя ругаю за это, знаю ведь – детская романтика. Я воображала, будто все мне о лесе известно, вдоль и поперек его изучила, оттого-то мне здесь и скучно. Но недавно я поняла, как мало я о нем знаю, о лесе. Он мне всегда казался таким спокойным – шелестит вечно об одном и том же. Но вдруг я увидела, какая в нем идет борьба. И меня перестало тянуть отсюда, только не хочется больше стоять в стороне, сложа руки. На воскреснике я словно прозрела и с тех пор больше ни о чем, кроме учения, не могу думать. Я должна выучиться, а потом вернуться сюда, чтобы приносить лесу пользу. Как вы.

Слушая сбивчивые излияния Анне, Реммельгас испытывал самые противоречивые чувства. «Так она на несколько лет уедет в город», – подумал он в первую очередь и сразу представил себе, как будет пусто без нее в лесничьей сторожке. И ему стало грустно. Но все же его гораздо больше обрадовало, чем опечалило, такое верное и смелое решение Анне.

– Что же вас смущает? – спросил он тихо.

– То, что поздно спохватилась. Я уже не школьница.

– Это не серьезно.

– Знаю… Но меня беспокоит мысль об отце. Я ведь женщина, а он привык к тому, что лес сторожат и выращивают мужчины. И ему так одиноко будет…

Это соображение показалось Реммельгасу более важным. Старому Нугису было бы трудно проводить целые дни без дочери, он привык к ее обществу, к ее помощи и в лесу и дома.

– Я поговорю с ним, – предложил лесничий.

– Ох, нет! Лучше уж я сама, только мне нужно набраться храбрости.

«И мне нужно набраться храбрости, – подумал Реммельгас, после того как Анне, пожелав ему спокойной ночи, ушла в дом. – Трудно, ужасно трудно открыть свою душу, свое сердце другому человеку, даже такому, с которым тебя связывают тысячи незримых нитей. Как признаться ему в том, что с тобой творится?»

За четыре дня они управились с разметкой лесосек на Каарнамяэ. Работу около Люмату пока отложили, потому что в воскресенье Реммельгас должен был выступить на открытом партийном собрании и рассказать о том, что задумано сделать для осушения Туликсааре и каковы виды на осуществление этих замыслов в ближайшем будущем.

Это было самое многолюдное собрание из всех, какие проводились в просторном зале туликсаареской школы. А кроме того оно было и самым единодушным: среди пришедших не нашлось никого, кто высказался бы против войны с болотной, пойменной и полой водой. Все как один человек решили дать ей первое сражение сразу же, едва немного спадет весенне-посевная горячка.

Такие же собрания Тэхни организовал во всех других сельсоветах и колхозах, и всюду принималось столь же единогласное решение: обуздаем паводки, осушим поля, покончим с болотами!

Глава девятая

Ренате Осмус, маленькая женщина с большими грустными глазами и горькой складкой около рта, уединилась на кухне, где она тихо, как мышь, просиживала почти все дни напролет – с утра до вечера шила или вязала.

Единственное ее общество составлял сегодня огромный, ростом с теленка, Нестор, спавший у плиты и порой повизгивавший во сне. Ему только и оставалось, что коротать таким образом бесконечное время, потому что хозяин уехал в город.

Наконец на лестнице послышались долгожданные шаги, и, как ни крепко спала собака, она тут же вскочила и радостно рванулась к открывшейся двери. Но, увидев хозяина, она сразу отпрянула назад и прижала уши: чутье подсказало ей, что у вошедшего такое настроение, когда ничего не стоит получить пинка.

Примерно такую же реакцию вызвало возвращение Осмуса и у всей конторы. Едва он туда явился, как все разговоры прекратились, а если люди и обращались друг к другу по делу, так только шепотом. То же повторилось и на другой день, и на третий, и казалось, этому не будет конца. Одни лезли из кожи, тщетно пытаясь заслужить одобрение заведующего, другие выискивали самые хитроумные доводы, чтобы улизнуть на складочную площадку, на лесосеку, на станцию, где грузили вагоны, – куда угодно, лишь бы не ощущать на себе придирчивого, хмурого взгляда своего начальника. Всем было ясно, что его постигли в городе какие-то неприятности, но какие?

Сам же Осмус почти не мог работать. По ночам он не спал и ходил по комнате из угла в угол или прижимался лбом к окну и смотрел на улицу. Погода внезапно испортилась: над землей навис ровный серый туман, а временами по листьям деревьев начинал нервно барабанить дождь. Ветер стал пронизывающим и холодным. Была бы более сносная погода – повесил бы ружье на плечо, пошатался бы по лесу, рассеялся…

Как он обрадовался, когда несколько дней назад его вызвали в леспромхоз. Он и сам туда собирался – ведь так приятно побывать среди людей, которые всегда тебя хвалят, всегда превозносят твои заслуги. Там твердо можно рассчитывать на поддержку в борьбе с Реммельгасом, которому пора было покрепче наступить на пальцы. В основном из-за этого он и хотел туда поехать.

В леспромхозе он застал представителей министерства. Осмуса поздравили с достигнутыми успехами, и он сразу почувствовал себя, как рыба в воде. Люди из министерства с таинственными лицами намекали на то, что его ждет какой-то сюрприз. Сердце Осмуса громко забилось: не собираются ли его куда-нибудь перевести из этой чертовой куллиаруской дыры?

Но работники министерства имели в виду совсем другое. Они намеревались превратить Куллиару, этот передовой лесопункт, в образцовое механизированное хозяйство. Не далее как предстоящей зимой они смогут подбросить Осмусу две-три силовые передвижки, и тогда он сможет применить электропилы. Кроме того, за Куллиару уже закреплены мощные трелевочные тракторы и погрузочные установки. Лесная узкоколейка будет обеспечена рельсами, вагонетками и специализированным локомотивом. Сообщая все это, работники министерства прямо сияли от радости, не замечая в своем ликовании, как потемнело лицо Осмуса.

– Замечательно! – воскликнул директор леспромхоза, потирая руки. – Как только меня спросили, какому лесопункту доверить все это богатство, я не задумываясь ответил: «Конечно, Куллиарускому, какому же еще!»

Представители министерства уже слыхали о намерении углубить реку настолько, чтоб она стала годной для сплава, и их привела в восторг возможность комбинированного использования воды и железной дороги.

И только Осмус оставался холодным. Им-то что, этим бюрократам! Они выделят машины, пилы и тракторы, выполнят тем самым свои планы, почистят, словно кукушки, свои клювы и станут ждать. А за работу придется приниматься Осмусу. Электропилы! Может, где-нибудь в Сибири, где растут высокие стволы без сучков, они и годятся. Может, когда имеются обученные кадры, когда под рукой есть механики, бригадиры и пильщики, когда лес очищен от подлеска, а стволы от нижних ветвей (о таких вещах, вроде, писали), тогда во всем этом и есть какой-то толк. Но откуда у людей появится квалификация? Кто их обучит? Кто подготовит лес? И еще трелевочные тракторы… Никто даже и не видал, как они работают и работают ли вообще, а нормы небось будут такие, что только покряхтывай…

Осмус не доверял технике. Хитрая это штука, то и знай, что ломается, не начинишься! Вообще-то говоря, механизация, конечно, вещь прогрессивная, но иметь дело с новыми, неосвоенными машинами – слуга покорный. Может, годика через два, а то и через три, когда все они пройдут серьезное испытание, когда научатся ими пользоваться, механизация станет рентабельной и даст, быть может, колоссальную экономию людского труда, необычайно повысит производительность и т. д., и т. п. Но почему хотят именно его, Осмуса, превратить в подопытного кролика, который должен первым переболеть всеми хворостями? Вот будь это американские машины – тогда другое дело!

Вечером того же дня они с директором леспромхоза «вспрыснули» получение новой техники, хоть она и была для Осмуса все равно что нож острый. И директор сообщил ему по секрету, что весной он рассчитывает перевестись на работу в министерство. Стало быть, его пост в леспромхозе станет вакантным, а он вряд ли сможет рекомендовать на это место более подходящего кандидата, чем Омсус. Особенно, если тот в следующем сезоне не подкачает и закончит его с высокими показателями: тогда обоим обеспечено повышение.

Надо же, чтобы так получилось! Чтобы на него вдруг свалилась неосвоенная техника как раз в тот момент, когда от нее зависело получение директорского места. Недаром он всегда не доверял всем этим машинам, пропади они пропадом!

Добро бы, если б еще Реммельгас не наседал на него с новыми лесосеками. Тогда бы черт с ними, пускай бы и машины всучили, и план повысили: уж он как-нибудь его выполнил бы все с теми же дровенками да с двуручной пилой. А между делом осваивал бы себе потихоньку и силовые передвижки, и локомотивы, и трелевочные тракторы. В опытном, так сказать, порядке. Но если его загонят на Каарнамяэ, то ничего из этих опытов не выйдет. И нового плана ему не выполнить.

В леспромхозе он попытался было осторожно поддеть Реммельгаса, опорочить его план, но по тому, как сразу насторожились представители министерства, понял, что поддержки от них ждать нечего. Лесничего не назвали, как он ожидал, пустым мечтателем, а директор, вместо того чтобы прийти Осмусу на помощь, дипломатично промолчал. Так он и поехал назад ни с чем, если не считать неприятных новостей. По мере приближения к дому настроение портилось все больше и больше. Сначала его охватило уныние, потом досада, которая мало-помалу переросла в озлобление. Эх, если бы сорвались их воскресники! Или не удалось бы получить экскаваторы! Тогда бы не смогли углубить реку и вывозка из Сурру стала бы невозможной – волей-неволей пришлось бы им перестраивать все планы. Если бы…

«Если бы да кабы» – вот и все, что оставалось теперь Осмусу. Реммельгас упрямый человек, он от своего не отступится. Питкасте, до того как слетел с места, успел, к счастью, предоставить лесосеки у железной дороги. При нем в лесах Куллиару без Осмуса не предпринималось ничего важного, а теперь всем заправляет этот Реммельгас. Надо же, чтоб он попал именно сюда, в эту дыру. И все из-за того, что вышибли Питкасте. Не давать бы ему пить – так, может, удержался бы…

За стеной в столовой раздавалось спокойное тиканье стенных часов. Почему в середине дня такая тишина в доме? Жена ушла еще утром, но почему не слышно голосов в конторе? Отлынивают? «Вот я устрою им баню, такую баню, что надолго запомнят, как разгуливать в рабочее время, обкрадывать государство!»

Он поднялся, но в тот же момент в дверь постучали. Это не мог быть кто-либо из конторщиков – те так громко не стучат. Осмус снова опустился на стул и громко крикнул:

– Войдите!

Осмус ожидал кого угодно, только не лесничего.

Но тот стоял перед ним, и с его плаща стекала вода, образуя на полу вокруг ног темный круг.

– Извините, я вам залил весь пол.

– Это пустяки, не беспокойтесь! – И Осмус, очнувшись от оцепенения, вскочил со стула. – Давайте снимем плащ и повесим его в сенях.

Осмус отнес плащ и, вернувшись, пододвинул гостю просторное кресло. Реммельгас едва сумел вставить два словца о том, что, относя почту на станцию, он решился зайти ненадолго к заведующему и потревожить его, – Осмус так и сыпал словами: предлагал сигареты и сигары, задавал вопросы, вертелся вокруг стола, превозносил лесничего за рвение и за находчивость. Вдруг он хлопнул себя по лбу.

– Как жаль, что жены именно сегодня нет дома, – в такую сырость чашка горячего кофе просто необходима.

– К чему такие хлопоты…

– Какие там хлопоты? Ведь мы с вами встречались до сих пор только на собраниях и вообще – на работе…

– Я пришел…

– …по служебному делу, разумеется. Знаю, знаю, уже изучил вас. Успеется, успеется, ведь и советским людям разрешается иногда посидеть без дела и поболтать.

Он обрушил на Реммельгаса поток слов. От кофе он перескочил к лисицам, которые истребляют маленьких тетеревят; сообщил рецепт скорейшего приготовления грога «для целебных нужд»; выложил несколько анекдотов – «а вот самый последний, вы слышали?»

– Меня ждут, – соврал наконец лесничий. – Я зашел, чтобы спросить: знаете ли вы лесника Тюура?

Осмус прищурился и склонил голову набок, как бы напрягая память.

– Тюур? Как будто что-то знакомое…

– Он работал на дегтярной фабрике.

– Ах да, верно! Вот иногда, понимаете, выскочит имя из головы. Когда фабрика перестала работать, Питкасте нанял его лесником.

– По вашей рекомендации?

– Разве по моей? Что-то не помню. Помню только, что когда Питкасте пожаловался на нехватку лесников, мне вспомнился Тюур. Человек старательный, энергичный. Говорил, что лесное дело знает хорошо, что будто бы даже изучал его где-то – в лесной школе, кажется.

– Откуда он приехал в Куллиару?

Осмус пожал плечами.

– Не знаю, не имею понятия, ведь я тут новичок. Полагал, что Питкасте, как местный житель, знает о нем больше.

Так как Реммельгас ничего не ответил, Осмус спросил:

– А в чем дело, позвольте спросить? Уж не случилось ли чего… с этим Тюуром?

Реммельгас рассказал о жалобе объездчика на то, что Тюур нерадиво относится к своим обязанностям. Объездчик при проверке обнаружил, что посадка на вырубке проведена лишь наполовину, хотя в отчете сообщалось, что работа закончена. Вызывают сомнения и некоторые ведомости по зарплате.

Когда он захотел подняться, Осмус дружески усадил его обратно в кресло.

– Посидите еще полчасика. И у меня есть к вам деловой разговор. Я бы и так пришел завтра или послезавтра в лесничество, но если вы не против, то лучше поговорим сейчас…

Осмус уселся поудобнее и после этого рассказал, как много он за последнее время думал о начинаниях и новшествах Реммельгаса.

– Ведь вы знаете, что сперва я противился, – улыбнулся Осмус. – Что скрывать – боялся трудностей. Между нами говоря, я не столько боялся местных, так сказать, домашних препятствий, сколько тех, которые могли встретиться наверху. Ведь они там не знают местных условий, они ко всему относятся по-бумажному. Дадут ли все нужное для железной дороги? Для нее понадобится довольно-таки много рельсов, вагонеток, болтов, да и мало ли чего еще. У меня есть опыт по части добывания материалов – сложное это дело. И я знаю, как упорно приходится бороться за каждое новшество. Когда мне сообщили, что в наш леспромхоз прибудут двое ответственных работников из министерства, я, не теряя времени, помчался в уездный центр. Я описал положение и заявил резко и решительно, что необходимо построить узкоколейку. Я пошел еще дальше! Я красочно, с жаром рассказал, какую пользу и экономию дала бы полная механизация работ на Куллиаруском лесопункте. Поначалу товарищи лишь отпускали снисходительные замечания да насмешки, но я пускал в ход все более тяжелые орудия, пока противники не заколебались. В конце концов их удалось даже зажечь нашими планами. Ну, тут уж я не пожалел пороху. Они обещали доложить министерству, посулили со своей стороны посодействовать и нажать. Недавно из столицы сообщили по телефону, что мое сообщение вызвало в министерстве настоящую бурю. Механизация Куллиаруского лесопункта – дело уже решенное, нужные машины и материалы выделены, зимой пришлют в помощь инженера или хотя бы техника.

Реммельгас не поверил в то, что все было именно так, как изложил Осмус, но все же услышанное его обрадовало. Суть не в том, насколько он привирает, а в том, что последний противник его плана складывает оружие. Очевидно, он лишился наверху какой-то поддержки, и не исключено, что его даже распекли в леспромхозе.

– Приятно слышать, – сказал Реммельгас.

– А мне? Да я просто запрыгал от радости, как мальчишка. Но теперь к делу. Обращаюсь к вам за помощью. Лесопункт ужасно отстал: на реке все подготовительные работы уже закончены, а трасса узкоколейки еще не проложена. У вас по этой части есть опыт – что, если б вы пришли и помогли? Если вы сами заняты, пришлите Питкасте. Или Нугиса, он тоже под рукой…

Реммельгас задумался: дел у него было по горло, но все-таки не стоило отказывать Осмусу.

– Когда вы думаете начинать? – спросил он в раздумье.

– Благодарю вас, товарищ Реммельгас! – Заведующий сделал вид, что принимает его слова за согласие. – Товарищ Киркма тоже, наверно, обрадуется такой ценной помощи. Она будет от нас бригадиром на постройке узкоколейки. Я всем твердил о вашем великодушии и не ошибся.

Вопрос о сроке так и остался открытым, Осмус пообещал сообщить его позже.

Реммельгас уже надел плащ, когда Осмус вспомнил еще об одной вещи.

– Ах да!.. Вы говорили о Тюуре… Что вы думаете делать с этим жуликом?

– Жуликом?

– Вы ведь сказали, что культуры не посеяны, а ведомости подозрительны.

– Все это еще требует проверки. Когда освобожусь, схожу в Кулли, сам все расследую.

– Конечно! Таких лодырей ни на один день нельзя оставлять без присмотра.

На прощанье они обменялись крепким рукопожатием. Осмус подошел к окну и сквозь гардину посмотрел вслед лесничему, осторожно пробиравшемуся на велосипеде по грязи. Он стоял не двигаясь еще и тогда, когда Реммельгас уже скрылся за поворотом и на улице ничего нельзя было увидеть, кроме серого дождя, который лил вовсю, наполняя колеи мутными бурлящими потоками. Беспокойство, одолевавшее Осмуса с утра, наконец-то рассеялось, но все же еще было о чем подумать. К вечеру, когда облачная завеса прорвалась и дождь немного унялся, он натянул плащ и достал из шкафа трехстволку.

– Куда ты, на ночь глядя? – спросила успевшая вернуться жена.

– Да так… Прогуляться… До завтра не жди, – может, засядем с ночи на тетеревов…

– Опять с Тюуром?

– С чего ты решила?.. Ну, а если и с ним? Хотя нет, я не пойду в Кулли… Слишком далеко.

────

В воскресенье Реммельгас проснулся рано. Кончив бриться, он пошел на кухню, налил в эмалированный таз свежей колодезной воды и, блаженно отфыркиваясь, вымылся до пояса, а затем растерся докрасна полотенцем.

После этого он выглянул в открытое окно. На востоке, чуть пониже солнечного шара, синели тучи, сулившие мало хорошего.

Реммельгас наморщил нос. Ему не нравились эти тучи. Но что он мог тут поделать? Другая статья – пустошь вокруг дома, которая не нравилась ему еще больше: ее можно было озеленить. Реммельгас уже давно начал заниматься этим: в лесу он постепенно приглядывал молоденькие ясени, клены, рябины, липы, тополя, пирамидальные можжевельники и стройные осинки. Часть из них уже в этом году была пересажена на новое место. Это лишь скромное начало. Он задумал устроить у своего дома, с восточной стороны, нечто вроде заповедника, где будут представлены все туликсаареские породы.