Текст книги "Книготорговец из Кабула"

Автор книги: Осне Сейерстад

Султан же продавал как писания коммунистов, так и святых воинов. К тому же, как заядлый коллекционер, он покупал сразу несколько экземпляров каждой книги, сто попадалась ему под руку, чтобы потом продать подороже. Султан видел свой долг в том, чтобы дать людям возможность приобрести все, что им хочется читать. Публикации из числа запрещенных хранились у него под прилавком.

Донос не доставил себя долго ждать. У одного из клиентов при аресте нашли запрещенные книги, приобретенные в лавке Султана. Во время обыска магазина полиция обнаружила и другую нелегальную литературу. Тогда-то и запылал первый книжный костер. Султана подвергли допросу с пристрастием, жестоко избили и на два года отправили в тюрьму. Он сидел в отделении для политзаключенных, где действовал строгий запрет на книги, бумагу и письменные принадлежности. Долгие месяцы Султан был вынужден разглядывать голые стены. Потом ему удалось подкупить охранника, поделившись с ним едой, которую каждую неделю передавала мать, и теперь раз в неделю он тайком получал с воли книги. За высокими тюремными стенами интерес Султана к афганской культуре и истории вырос еще больше, он с удовольствием погрузился в изучение персидской поэзии и трагической истории своей страны. К моменту выхода на свободу он совершенно уверился в своем призвании: его долг – распространять знания об афганской культуре и истории. Он продолжал торговать запрещенными книгами, кем бы те ни издавались – исламистским партизанским движением или маоистской коммунистической оппозицией, но теперь действовал с большей осторожностью.

Власти держали его под присмотром, и через пять лет, последовал второй арест. Снова у Султана появилась возможность пофилосовствовать за решеткой, окунувшись в персидскую поэзию. На сей раз к прежним обвинениям прибавилось новое – в мелкобуржуазности. Слово «мелкобуржуазный» было самым страшным ругательством в лексиконе коммунистов. Вина Султана заключалась в том, что он зарабатывал на жизнь как капиталист.

В то время, невзирая на трудности военного положения, просоветский режим пытался разрушить старую, племенную, структуру общества и направить страну к светлому коммунистическому будущему. Коллективизация на селе обернулась массовыми страданиями. Бедные крестьяне отказывались обрабатывать наделы, изъятые у богачей, потому что ислам запрещает засевать украденную землю. Деревня восстала, и коммунистические проекты переустройства общества провалились. Властям пришлось пойти на попятный, потому что все их силы стала забирать война, за десять лет унесшая жизни полутора миллионов афганцев.

Когда «мелкобуржуазный элемент» снова вышел на свободу, ему было уже тридцать пять лет. Война с Советским Союзом, бушевавшая в сельских районах, практически не затронула Кабул. Здесь жизнь с ее привычными заботами шла своим чередом. На этот раз матери удалось склонить сына к браку. Избранницу ее звали Шарифа, это была привлекательная и умная женщина и к тому же дочь генерала. Шарифа и Султан поженились, пошли дети – трое сыновей и дочь, все с разницей в два года.

В 1989 году Советский Союз вывел войска из Афганистана, и люди надеялись, что наконец-то наступит мир. Но моджахеды не собирались складывать оружие, пока в Кабуле сидит просоветское правительство. В 1992 году они взяли Кабул, и разразилась гражданская война. Квартира, которую семья Султана купила в «советском» жилом квартале Микрорайон, оказалась прямо на линии фронта, между двумя противоборствующими сторонами. Стены сотрясались от ударов ракет, в окна попадали пули, а по двору разъезжали танки. Пролежав ничком на полу целую неделю, Султан дождался, когда дождь из гранат утихнет на пару часов, и уехал с семьей в Пакистан.

Пока он был в Пакистане, его книжный магазин разграбили, как и общественную библиотеку. Ценные книги продавали коллекционерам за гроши или обменивали на танки, патроны и гранаты. Султану тоже удалось купить несколько книг, украденных из государственной библиотеки, когда он ненадолго приехал в Кабул посмотреть, что сталось с магазином. Это была самая выгодная сделка в его жизни: за пару десятков долларов он приобрел книги многовековой давности, в том числе и старинную узбекскую рукопись, за которую позже правительство Узбекистана предложило ему двадцать пять тысяч долларов. Ему в руки попал также экземпляр великой эпической поэмы его любимого поэта Фирдоуси «Шахнаме», принадлежащий лично Захир Шаху. Множество ценных сочинений купил Султан за смешные деньги у грабителей, которые не умели даже прочесть название книги.

После четырех лет постоянных бомбардировок Кабул представлял собой груду руин. Свыше пятидесяти тысяч жителей погибло. Проснувшись утром 27 сентября 1996 года, кабульцы с удивлением поняли, что перестрелки прекратились. Накануне вечером Ахмад Шах Масуд[6]6
  Ахмад Шах Масуд (1953–2001) – афганский полевой командир, министр обороны Афганистана. – Перев.


[Закрыть] со своими войсками ушел в долину Паншир. В дни гражданской войны на афганскую столицу ежедневно падало до тысячи ракет, теперь же стояла мертвая тишина.

На дорожном указателе рядом с президентским дворцом висело два трупа. Одно из тел, принадлежавшее крупному мужчине, с головы до пят было покрыто кровью. Его кастрировали, переломали пальцы, на лице и теле виднелись следы побоев, во лбу зияло пулевое отверстие. Второе всего-навсего застрелили и повесили и в знак презрения набили карманы афгани – местной валютой. Это были бывший президент Мухаммед Наджибулла и его брат. Наджибулла в Афганистане считался личностью одиозной. Во время советской оккупации он служил главой тайной полиции, по его приказа казнили восемьдесят тысяч врагов народа. С 1986 по 1992 годы он, при поддержке русских, занимал пост президента. В 1992 году власть захватили моджахеды, президентом стал Бурхануддин Раббани, министром обороны – Масуд, а бывшего президента посадили под домашний арест и содержали в здании кабульского представительства ООН.

Когда войска Талибана заняли восточную часть Кабула, правительство моджахедов решило бежать из города, и Масуд предложил своему знаменитому пленнику бежать с ними. Наджибулла боялся выезжать за пределы столицы, опасаясь за свою жизнь, и решил остаться под охранной ООН. К тому же, будучи пуштуном, он надеялся, что сможет найти общий язык с талибами, большинство из которых тоже принадлежало к этому народу. На следующее утро все охранники исчезли. Над мечетями развевались флаги священного для талибов белого цвета.

Кабульцы толпились вокруг дорожного указателя на площади Ариана, не веря своим глазам. Взглянув на повешенных, они молча расходились по домам. Война закончилась. Началась другая война – против человеческих увлечений.

Талибы установили закон и порядок, но одновременно повели безжалостную борьбу против афганского искусства, против культуры. Они не только сожгли книги Султана, но и заявились с топорами в руках в Национальный музей под предводительством собственного министра культуры.

На тот момент в музее уже мало чего осталось. Все, что можно было, унесли, растащили за время гражданской войны: сосуды периода завоеваний Александра Македонского; мечи, которыми местные племена, должно быть, встречали монголов во главе с Чингисханом; персидские миниатюры и золотые монеты большинство этих сокровищ осело по коллекциям неведомых собирателей всего мира. Только небольшую их часть удалось спрятать, прежде чем началось массовое разграбление.

Сохранилось лишь несколько огромных изваяний афганских королей и принцев, а также статуи Будды тысячелетней давности и фрески. В музее бойца Талибана взялись за дело с той же методичностью, что и в магазине Султана. Музейные работники в слезах смотрели на то, как талибы расправляются с чудом уцелевшими произведениями искусства. А талибы рубили налево и направо, пока не остались только голые пьедесталы в облаках мраморной пыли и груды черепков. На уничтожение свидетельств тысячелетней истории у талибов ушло всего пол дня. После их вандальского нашествия в музее уцелела одна каменная доска с украшенной орнаментом цитатой из Корана. Ее министр культуры счел за благо не трогать.

Хранители стояли посреди обломков и смотрели вслед покидающим музей палачам искусства. Это было похуже, чем находится на линии фронта во время гражданской войны. Потом осколки аккуратно собрали, подмели каменную пыль. Фрагменты разложили по ящикам и пометили. Ящики поставили в подвал, надеясь когда-нибудь заново склеить скульптуру.

За полгота до падения Талибана были взорваны и огромные статуи Будды на плато Бамиан. Этим колоссам, ценнейшим образцам культурного наследия Афганистана, было почти две тысячи лет. Взрывчатки заложили столько, что скульптуры буквально разлетелись в пыль – даже осколков не осталось.

Вот в какое время Султан Хан пытался сохранить для потомков остатки афганской культуры. После памятного аутодафе на автомобильной развязке ему удалось за взятки выбраться из тюрьмы, и в тот же день он взломал печати на дверях своего магазина. Он смотрел на остатки своих сокровищ и плакал. Закрашивал в книгах тушью все изображения живых существ, почему-то незамеченные стражами порядка. Все лучше, чем если бы книги сожгли. Потом Султану пришла в голову более удачная идея: он стал заклеивать картинки своими визитными карточками. Тем самым он как бы ставил на книги свой экслибрис, сохраняя возможность когда-нибудь снова открыть изображения миру. Может быть, такие времена все же наступят.

Но режим не ослаблял давления. С годами пуританский курс правительства стал только строже, а стремление привести жизнь в стране в соответствии с правилами времен пророка Мухаммеда – упорнее. Султана опять вызывали к министру культуры. «Ты в опасности, – сказал тот. – И я не могу тебя защитить».

Тогда-то, летом 2001 года, Султан и решил покинуть страну. Он обратился в канадское посольство за визой для себя, двух своих жен, сыновей и дочери. В то время жены с детьми жили в Пакистане и уже успели испытать на себе все прелести беженского существования. Но Султан отлично осознавал, что бросить книги свыше его сил. В его собственности находилось уже три книжных магазина в Кабуле. Одним управлял его младший брат, другим – старший сын, шестнадцатилетний Мансур, третьим – он сам.

На полках была выставлена только незначительная доля имеющихся у него книг. Большая же часть, почти десять тысяч томов, была спрятана по кабульским чердакам. Он не мог себе позволить потерять коллекцию, что собирал более тридцати лет. Он не мог позволить талибам или другим безумным воителям уничтожить душу Афганистана. К тому же в сердце своем книготорговец вынашивал один план, а вернее, мечту. Он поклялся себе, что когда Талибан поддет и в Афганистане установится достойный доверия режим, отдаст всю свою коллекцию в дар разграбленной публичной библиотеке, что еще на его памяти насчитывала сотни тысяч книг. А можно основать собственную библиотеку и стать почетным хранителем фондов, думал он.

Поскольку его жизнь находилась под угрозой, Султан Хан с семьей получил канадскую визу. Но так и не уехал. Его жены поковали чемоданы и готовились к отъезду, а он выискивал всевозможные отговорки, чтобы отъезд отложить. То ему были должны прислать книги, кто кто-то грозился напасть на магазин, а потом умер родственник. Все время что-то мешало.

И вот наступило 11 сентября. Когда с неба посыпались бомбы. Султан уехал к женам в Пакистан. Он наказал Юнусу, младшему, еще неженатому брату, остаться в Кабуле и присмотреть за книгами.

Талибан пал спустя всего два месяца после терактов в США, и Султан одним из первых вернулся в Кабул. Наконец-то он мог выставлять все книги, какие ему хотелось. Он мог продавать труды по истории с закрашенными картинками иностранцам в качестве сувениров, мог отклеить визитные карточки с изображений живых существ. Мог снова показать миру белые руки королевы Сорайи и завешенную медалями грудь короля Амануллы.

Однажды утром он стоял в магазине с чашкой дымящегося чая в руках и смотрел на пробуждение Кабула. Пока он размышлял над тем, как бы получше осуществить свою мечту, на ум пришли строчки любимого поэта Фирдоуси: «Чтобы добиться успеха, иногда надо быть ягненком, а иногда – волком». Настало время мне быть волком, подумал Султан.

Преступление и наказание

Со всех сторон в столб летели камни, и большинство достигло своей цели.

Женщина не издавала ни звука, но вскоре послышались крики в толпе. Один крепкий мужчина нашел особо пригодный для дела камень, большой и острый, и, тщательно прицелившись, метнул его женщине прямо в живот. Удар был столь силен, что сквозь паранджу показалась первая за все время кровь. Это-то и вызвало возгласы одобрения в толпе. Другой такой же камень попал женщене в плечо. Опять показались кровь и послышались рукоплескания.

Джеймс А. Мишенер. Караваны

Шарифа, покинутая жена, живет в Пешаваре, не ведая покоя. Она знает, что Султан может заявиться в любое время, но он никогда не берет на себя труда заранее сообщить о своем отъезде из Кабула, так что Шарифа ждет его днями напролет.

Каждый день она готовит обед в расчете на появление мужа. Жирный цыпленок, шпинат, который так любит муж, домашний зеленый соус чили. На кровати лежит чистая, свежевыглаженная одежда. Почта аккуратно сложена в коробке.

Время идет. Цыпленка убирают в холодильник, шпинат разогревают, чтобы доесть, баночку с Чили ставят обратно в шкафчик. Шарифа подметает пол, стирает шторы, вытирает вечную пыль. Сев, вздыхает, немного всплакивает. Не то чтобы она скучала по мужу, но ей недостает прежней жизни – жизни жены преуспевающего книготорговца, уважаемой и почитаемой матери его сыновей и дочерей. Избранной.

Временами она начинает его ненавидеть – за то, что испортил ей жизнь, отобрал детей и опозорил перед людьми.

Прошло восемнадцать лет с тех пор, как Султан и Шарифа поженились, и два года – с тех пор, как он взял себе жену номер два. Шарифа живет как в разводе, только не имеет свободы разведенной женщины. Султан по-прежнему все решает за нее. Он велел ей жить в Пакистане и присматривать за домом, где хранится самые ценные его книги. Здесь у него есть компьютер и телефон, отсюда он может отправлять клиентам посылки с книгами и получать заказы по электронной почте. В Кабуле, где не работают ни телефон, ни Интернет, ни почта, все это невозможно. Шарифа живет в Пешаваре, потому что так удобно Султану.

Шарифа никогда не задумывалась о разводе. Если развод происходит по инициативе женщины, та лишается всех прав. Дети остаются с отцом, он даже может запретить встречатся с матерью. Она становится позором для семьи, нередко отверженной, вся ее собственность достается мужу. В случае развода Шарифе пришлось бы переехать к одному из братьев.

В начале девяностых, во время гражданской войны, и несколько лет правления Талибана вся семья Хан жила в Пешаваре, в районе Хайатабад, девять из десяти жителей которого – афганцы. Но потом один за другим члены семьи возвратились в Кабул – братья, сестры, Султан, Соня, сыновья. Сначала шестнадцатилетний Мансур, потом двенадцатилетний Аймал, наконец, четырнадцатилетний Экбал. Остались только Шарифа с младшей дочерью Шабнам. Они надеются, что Султан скоро заберет и их в Кабул, домой, к семье и друзьям. Султан постоянно обещает им это, но все время находится что-то, что ему мешает. Ветхий дом в Пешаваре, призванный служить временным убежищем от афганских бед, превратился для Шарифы в тюрьму. Она не может покинуть его без разрешения мужа.

Первый год после второй женитьбы мужа Шарифа жила вместе с ним и его новой женой. Соня казалась Шарифе глупой и ленивой. Возможно, ленивой она не была, но Султан не разрешал ей и пальцем пошевелить. Шарифа готовила, подавала еду, стирала, заправляла постели. Первое время Султан мог на целый день запереться с Соней, только изредка требуя чая или воды. Из комнаты доносились шепот и смех, а иногда звуки, которые были для Шарифы что нож острый.

Она проглотила ревность и превратилась в образцовую жену. Родственницы и подруги говорили ей, что она могла бы занять первое место на конкурсе первых жен. Никто ни разу не слышал, чтобы она пожаловалась на небрежение мужа, поссорилась с Соней или злословила о ней.

По окончании медового месяца Султан покинул спальню и занимался делами, а женщины оставались мозолить друг другу глаза. Соня пудрила носик, переодевалась из одного нового платья в другое, а Шарифа изображала добрую курицу-наседку. Она брала на себя самую тяжелую работу и со временем научила Соню готовить любимые блюда Султана, ухаживать за его одеждой, правильно подогревать воду для его купания – в общем, всему, что должна уметь хорошая жена, чтобы угодить мужу.

Но какой позор, какой позор! Хотя вторая и даже третья жена не редкость в Афганистане, новая женитьба мужа все равно считается унижением. Новый брак вешает на покинутую жену ярлык неполноценной. Шарифа переживала это именно так, тем более что муж явно показывал, что предпочитает младшую.

Шарифе нужно было придумать объяснение тому, отчего муж решил взять вторую жену. Такое объяснение, по которому виновной выходила бы не она, а неопределимые внешние обстоятельства.

И вот она принялась рассказывать налево и направо, что у нее в матке нашли полипы, которые пришлось удалить, и что врачи запретили ей интимные отношения с мужем – иначе ее жизнь может оказаться в опасности. Она убеждала, что сама же и посоветовала мужу взять вторую жену и Соню ему выбрала сама. Как-никак он мужчина, говорила она.

Шарифе было не так стыдно признаваться в этой выдуманной болезни, как в том, что она, мать детей Султана, вдруг стала для него нехороша. С ее слов выходило, что он женился, чуть ли не по рекомендации врачей.

Когда Шарифа бывала в ударе, то с сияющими глазами рассказывала, что любит Соню как родную сестру, а Сонина дочь Латифа ей все равно, что собственная.

В отличие от Султана многие мужчины – многоженцы распределяют свое внимание строго поровну: одну ночь проводят с одной женой, следующую – с другой, и так десятки лет. В семье не редко подрастают дети – ровесники. Матери орлиным взором следят за тем, чтобы их детям доставалось столько же внимания, сколько и отпрыскам другой жены, а им самим покупали столько же нарядов и подарков, сколько и сопернице. Бывает, жены так сильно ненавидят друг друга, что вообще не разговаривают. Другие примеряются с тем, что иметь несколько жен – это право мужчины, и могут даже стать добрыми подругами. В конце концов, обычно соперница становится второй женой не по своей воле, а по воле родителей. Трудно найти девушку, мечтающую о доле младшей жены пожилого мужчины. Ей, в отличие от первой жены, получившей мужа молодым, достается его старость. Случается и так, что ни одна из жен не любит мужа и все они только рады, если не приходится терпеть его в своей постели каждую ночь.

Красивые карие глаза Шарифы – красивее их нет в Кабуле, говаривал когда-то Султан, – тупо смотрят в пространство. С годами они утратили свой блеск, их окружала сеть морщинок, веки отяжелели. На светлой коже стали выступать пигментные пятна, которые Шарифа скрывает под слоем косметики. Ноги у нее коротковаты, но зато она может гордиться светлой кожей. В афганском обществе важнейшими признаками высокого положения в обществе всегда были высокий рост и светлая кожа. Шарифа уже давно упорно борется со страстью, ведь на самом деле она на несколько лет старше муж – чего никто не знает. Но если седину можно закрасить, то печальные складки на лице не спрячешь.

Шаркающей походкой она ходит по комнате. С тех пор как муж забрал сыновей, делать стало совсем нечего. Ковры уже подметены, еда готова. Шарифа включает телевизор – там идет американский фантастический боевик: красивые сильные герои борются с драконами, чудовищами и живыми скелетами, и в конце темные силы, конечно же, оказываются поверженными. Шарифа внимательно следит за действием, хотя не понимает ни слова – она не знает английского. Досмотрев фильм, она звонит родственнице. Потом поднимается и подходит к окну. Со второго этажа дома открывается прекрасный вид на все происходящее в окрестных дворах. Все дворы окружены каменными заборами высотой в человеческий рост. Везде, как и у Шарифы, натянуты веревки, увешенные сохнущим бельем.

Но в Хайатабаде не обязательно видеть, чтобы знать. Сидя в своей комнате, можно с закрытыми глазами определить, что у соседей гремит пронзительная пакистанская поп-музыка, что где-то играют, а где-то плачут дети, услышать, как бранит их мать, как женщина выбивает ковер, а кто-то моет посуду, почуять, что кто-то из соседей рубит чеснок, а у кого-то подгорела еда.

Запахи и звуки дополняются слухами. В этой части города, где все следят за поведением соседей, толки распространяются как лесной пожар.

Шарифа делит старую развалюху и малюсенький зацементированный дворик с еще тремя семьями. Когда становится окончательно ясно, что Султана сегодня не будет, она наведывается к соседям. Внизу сидят все женщины дома и несколько избранных гостей из соседних дворов. Каждый четверг здесь проходит религиозное собрание под названием назар. Женщины собираются помолиться и посплетничать.

Они потуже завязывает платки, укладывают молитвенные коврики по направлению к Мекке, встают на колени, припадают к земле, касаясь ее лбом и опираясь на предплечья, молятся, разгибаются, молятся, снова склоняются, и так четыре раза. Бога призывают молча, едва шевеля губами. Закончив, освобождают молитвенные коврики для других.

 
Во имя Аллаха, Всемилостивого и Милосердного.
Да славится Аллах, Господин над всем миром,
Он, Всемилостивый и Милосердный,
Он, Господин судного дня.
Помоги нам, Господь,
Укажи правый путь!
Путь избранных Тобой для радости,
А не тех, кто вызвал
Гнев Твой или выбрал неверный путь.
 

Едва смолкает произносимая шепотом молитва, как женщины во весь голос принимаются судачить, перебивая друг друга. Они усаживаются на подушки, разложенные вдоль стен. Накрытый клеенкой пол установлен чашками и пиалами. Хозяйка ставит перед гостьями чайник свежезаваренного чая с корицей и сахарный пирог из крошек печенья. Все закрывают лицо руками и молятся в последний раз, над пирогом раздается хор из приглушенных женских голосов: «Ла Элаха Эллаллаху Мухаммед-у-Расуллуллах!» («Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его!»).

Закончив молитву женщины, проводят руками по лицу. Начиная от носа, по лбу, сверху вниз по щекам по направлению к подбородку, пока руки не останавливаются у губ, как будто женщины собираются съесть свою молитву. Согласно старому поверью, передающемуся от матери к дочери, то, о чем попросила у Аллаха в назар, обязательно сбудется, если ты это заслужила. Молитвы идут прямиком к Аллаху, который решает, даровать свою милость или нет.

Шарифа молит Господа, чтобы Султан забрал ее с Шабнам в Кабул и все дети были бы с ней рядом.

После того как все попросили Аллаха исполнить их мечты, четверговый ритуал начинается по-настоящему. Чай с корицей, пирог и обмен последними новостями. Шарифа заводит, было, речь о том, что ожидает Султана с часу на час, но никто не слушает. На Сто третьей улице в Хайатабаде ее любовный треугольник давно уже перестал быть горячей темой. Героиней сплетен стала шестнадцатилетняя Салика. Два дня назад она совершила ужасное преступление и была посажена под домашний арест. Теперь она лежит на коврике, избитая, с кровоподтеками на лице и вспухшими красными полосами на спине.

Те, кто еще не знает всех подробных истории, слушают осведомленных открыв рот.

Впервые Салика оступилась еще полгода назад. Однажды вечером к ней подошла дочь Шарифы Шабнам и с таинственным видом вручила записку. «Я обещала не говорить, кто ее послал, но это мальчик, – сказала девочка, приплясывая от возбуждения и осознавая важности своей миссии. – Он боится признаться. Но я знаю, кто это».

За первой запиской последовали другие, с изображениями сердец, пронзенных стрелой, с I love you, написанным угловатым мальчишеским подчерком, с восхвалениями ее красоты. Теперь в каждом парне Салике виделся таинственный автор записок. Она тщательно наряжалась, следила за тем, чтобы волосы всегда были гладкими и блестящими, и проклинала дядю, который заставляет ее носить длинный платок.

Однажды она получила записку, в которой говорилось, что завтра в четыре часа поклонник будет стоять у столба рядом с ее домом, одетый в красный свитер. В тот день, возвращаясь, домой, Салика дрожала от возбуждения. Она принарядилась – надела светло-голубое бархатное платье и любимые украшения, золотые браслеты и тяжелые цепочки. Она шла рядом с подругой и едва осмелилась пройти мимо высокого юноши в красном свитере. Он стоял, отвернувшись и не посмотрел на них.

После этого она сама принялась писать ему записки. «Завтра ты должен обернуться», – торопливо нацарапала она и украдкой передала письмо Шабнам, надежному и быстрому посыльному. Но и теперь он не хотел обернуться. Наконец, на третий день. Он мельком посмотрел на нее. У Салики оборвалось сердце. Ничего, не видя перед собой, механически она проследовала дальше. Напряженное ожидание превратилось во влюбленность. Не то чтобы он был так уж хорош собой, но это был он, автор записок. Долгие месяцы они обменивались письмами и украдкой поглядывали друг на друга.

Это и был ее первый проступок – то, что она получала записки от юноши и – о ужас! – отвечала на них. Но числились за ней и другие прегрешения. Например, она влюбилась не в того, кого выбрали ей родители. Она знала, что ее избранник им не понравиться. Он был из плохой семьи, без денег и без образования. В Хайатабаде все решает воля родителей. Сестра Салики вышла замуж после долгой борьбы с отцом. Она влюбилась вопреки желанию родителей и не собиралась отказываться от возлюбленного. История закончилась тем, что влюбленные выпили снотворное и их на «скорой помощи» отвезли в больницу – промывать желудок. Только тогда родители сдались.

Однажды судьбе было угодно свести Салику и Надима. В тот день мать уехала к родственникам в Исламабад, а дядя был занят до вечера. Дома оставалась одна лишь тетя. Салика сказала ей, что договорилась встретиться с подругой.

– А тебе разрешили? – спросила тетя.

Отец Салики в это время находился в Бельгии, в приемнике для беженцев, и ожидал вида на жительство, чтобы начать работать и посылать деньги, а в идеале – забрать всю семью к себе. Главой же семьи в его отсутствие был дядя.

– Мама сказала, что я могу идти, как только закончу работу по дому, – солгала Салика.

Но она пошла не к подруге, а на свидание с Надимом.

– Мы не можем здесь разговаривать, – быстро пролепетала она, как будто случайно столкнувшись с ним на углу улицы.

Он тормознул такси и толкнул ее внутрь. Салика сглотнула. Она еще ни разу не сидела в машине с посторонним мужчиной. Такси остановилось у парка – одного из немногих в Пешаваре, где могут гулять и мужчины, и женщины.

Спустя всего полчаса они сидят рядышком на скамейке и болтают. Надим строит грандиозные планы на будущее: он собирается купить магазинчик или заняться торговлей коврами. Салика до смерти напугана и думает только о том, как бы их не заметил кто-нибудь из знакомых. Не проходит и часа, как она возвращается домой. Но там уже поднялся настоящий переполох. Оказывается, Шабнам видела, как Надим посадил Салику в такси, и обо всем донесла Шарифе, которая, в свою очередь, известила тетку.

Как только Салика вошла в дом, тетка закатила ей оплеуху, заперла ослушницу в комнате и позвонила ее матери в Исламабад. После возвращения домой дяди вся семья собиралась в комнате и потребовала от Салики признаний. Дрожа от гнева, дядя слушал историю о такси, парке и беседе на скамейке. Он принялся бить девушку по лицу, пока у той не пошла кровь.

«Что вы делали? Что вы делали? Говори, шлюха! – кричал дядя. – Ты позор для всей семьи! Черное пятно на нашей репутации. Паршивая овца». Голос его эхом отдавался по всей квартире, проникая и в открытые окна соседей. Скоро о преступлении Салики было известно всему дому.

Теперь преступница лежит взаперти в своей комнате и молит Аллаха о том, чтобы Надим посватался к ней, а родители разрешили ей выйти за него замуж, чтобы он нашел работу в магазине, торгующем коврами, чтобы молодые смогли жить отдельно.

– Если уж она смогла сесть в такси с посторонним, значит, способна и на что похуже, – говорит Насрин, подруга тетки, бросая высокомерный взгляд на мать Салики. Насрин уплетает пирог за обе щеки и ждет реакции на свои слова.

– Бедняжка всего-навсего пошла в парк погулять. Не стоило из-за этого избивать ее до полусмерти, – говорит Ширин, врач.

– Не останови мы его, пришлось бы вызывать «скорую», – замечает Шарифа. – Она всю ночь напролет стояла во дворе на коленях и молилась. – Шарифа, мучимая бессонницей, могла наблюдать за страданиями несчастной девушки. – Так там и стояла, пока муэдзин не начал созывать народ на утренний намаз.

Женщины вздыхают, одна бормочет про себя молитву. Все они соглашаются с тем, что со стороны Салики было большой ошибкой пойти с Надимом в парк, но вот считать это серьезным преступлением или всего лишь легким проступком – тут их мнения расходятся.

– Какой позор, какой позор! – сетует мать Салики. – Чем я заслужила такую дочь?

Женщины обсуждают, что можно сделать в этой ситуации. Если Надим посватается, прегрешение девушки со временем забудется. Но мать Салики такой зять не устраивает. Он из бедной семьи, никогда не учился и по большому счету только и делает, что слоняется по улицам. Один раз устроился на ковровую фабрику, да и там не удержался. Если Салика выйдет за непутевого замуж, ей придется переехать к его родителям. Снимать жилье самостоятельно у молодых денег не хватит.

– Его мать, – плохая хозяйка, – заявляет одна из женщин. – В доме вечно грязь и беспорядок. Она ленива и ходит куда хочет.

Другая женщина постарше, помнит и бабушку Надима.

– Когда они еще жили в Кабуле, к ним в гости ходил кто попало, – рассказывает она и многозначительно добавляет: – Она принимала мужчин, даже когда была дома одна. И не обязательно родственников.

– При всем моему уважении к тебе, – говорит одна женщин, обращаясь к матери Салики, – твоя Салика всегда казалась мне кокеткой. Все время намазанная, расфуфыренная. Тебе давно пора было догадаться, что у нее дурное на уме.

Наступает молчание, как будто присутствующие согласны с приговором, но из сострадания к матери не хотят этого показывать. Одна из женщин вытирает губы – пора уже заняться приготовлением обеда. Потом, одна за другой, женщины поднимаются и идут домой. Шарифа уходит в свою трехкомнатную квартиру. Она минует дворик, где томится наказанная Салика. Девушка пробудет взаперти, пока семья не придумает для нее подходящего наказания.