Текст книги "Книготорговец из Кабула"

Автор книги: Осне Сейерстад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Ну, вообще-то мы ездим с фазанами, – говорит пожилой, почти беззубый человек. – Мы сами из Герата. Уже давно в пути, побывали в Кандагаре, Кабуле и вот теперь приехали сюда. Здесь самые лучшие фазаньи бои.

Мужчина осторожно вынимает из кармана сверток. Их свертка вылезает птичка, маленький взъерошенный фазан.

– Он победил во всех боях, в которых участвовал, – говорит владелец. – Мы заработали на нем кучу денег. Теперь цена ему несколько тысяч долларов, – хвастается он.

Старик кормит фазана скрюченными мозолистыми пальцами. Фазан оправляет перья и оживает. Он так мал, что легко умещается в больших натруженных ладонях хозяина. Пять лет тому приходилось таиться от Талибана, но теперь старик на пару недель отпросился с работы, чтобы наконец-то дать волю своей страсти – вдоволь наглядеться на фазанов, насмерть заклевывающих друг дружку, а точнее, на своего собственного питомца, заклевывающего насмерть птиц соперников.

– Приходите завтра утром в семь часов. Как раз начнутся бои, – говорит старик. Прощаясь, он дарит приятелям большой кусок гашиша. – Из гератской травки, лучшей в мире, – уверяет он.

В гостинице приятели решают попробовать гашиш и принимаются сворачивать один косяк за другим. А потом проваливаются в глубокий сон и пробуждаются только через двенадцать часов.

Мансур просыпается как от удара – на улице звучит второй призыв к молитве. На часах полпервого дня. В мечети напротив начинается служба. Пятничная. Внезапно он решает, во что бы то ни стало посетить пятничную службу. Он просто обязан туда пойти. И опаздывать нельзя. Свои шальвар-камиз он забыл в Кабуле. Но нельзя же пойти на пятничную молитву в западной одежде. Мансур в полном отчаянии: где теперь купить пристойную одежду для молитвы? Пятница – выходной, все магазины закрыты. В ярости он громко ругается.

– Аллаху все равно, во что ты одет, – сонным голосом ворчит Акбар в надежде поскорее избавиться от него.

– Мне надо помыться, а в гостинице выключили воду, – хнычет Мансур.

Но это перед Лейлой можно капризничать, Акбар же в ответ на жалобы велит ему убираться. Но вода! Мусульманин не может приступать к молитве, не помыв предварительно лица, рук и ног. Мансур продолжает хныкать:

– Я опоздаю!

– В мечети есть источник, – говорит Акбар, вновь закрывая глаза.

Мансур выбегает на улицу в той же одежде, в какой приехал, грязной и помятой. И как он мог забыть рубаху, отправляясь в паломничество? И шапку для молитвы? Проклиная свое легкомыслие, он со всех ног бежит к голубой мечети. У входа замечает нищего калеку. Его распухшая и посиневшая больная нога неподвижно лежит поперек прохода. Мансур на бегу срывает у него с головы модельную шапку.

«Я потом тебе ее отдам!» – кричит Мансур и устремляется вперед, держа в руках посеревший от грязи белый узор с бурой полосой пота по краю.

Он скидывает обувь и ступает голыми пятками по мраморным плиткам, отшлифованными тысячами босых ног. Моет руки и ноги. Надвигает шапку на глаза и чинным шагом подходит к рядам коленопреклоненных, припавших к земле, головой к Мекке людей. Он успел. Паломники – несколько десятков рядов, в каждом, по меньшей мере, сотня человек – заполнили огромный внутренний двор мечети. Мансур устраивается в последнем ряду и читает со всеми молитвы, через какое-то время он оказывается в самой гуще народа, за его спиной образовалось еще несколько рядов молящихся. Кроме него, никому не пришло в голову заявиться сюда в западной одежде. Стараясь не думать об этом, он в точности повторяет все ритуальные действия – пятнадцать раз касается лбом пола, встав на колени и отбивая глубокие земные поклоны. Он читает молитвы, какие помнит, и заново слушает вчерашнюю речь Раббани.

Из рядов молящихся виден забор, за которым сидят безнадежно больные, уповая на чудо. Их изолировали, чтобы не распространялась зараза. Там чахоточные с изжелта-бледными лицами и впалыми щеками просят у Али сил. Рядом умственно отсталые. Какой-то подросток оживленно хлопает в ладоши, не слушая уговоров старшего брата. Большинство же просто уставилось пустыми глазами между прутьев. От всей группы веет нездоровьем и смертью. Чтобы удостовериться чести просить исцеления у Али, надо очень серьезно захворать. Недужные плотными рядами сидят у стены мавзолея, и чем ближе к украшенной мозаикой голубой стене, тем больше у них шансов на исцеление.

Не пройдет и двух недель, как многие из них умрут, думает Мансур. Он встречает пронзительный взгляд темных глаз одного из больных. Все тело мужчины покрыто глубокими красными шрамами, на длинных костлявых руках и высовывающихся из штанин ногах видна сыпь и расчесанные до крови болячки. Взор Мансура приковывается к его губам – красивым тонким бледно-розовым губам, напоминающим лепестки абрикоса.

Мансур вздрагивает и отворачивается. Взгляд останавливается на следующей группе. Там больные женщины и дети. Синие паранджи с больными маленькими малышами на руках. Какая-то мать задремала, слушая лепет своего слабоумного ребенка. Такое впечатление, будто он пытается разговаривать со статуей, накрытой синим покрывалом. Возможно, мать несколько дней шла сюда босиком, чтобы только попасть к могиле Али на празднование Нового года. И с ребенком на руках, готовая на все, только бы он выздоровел. Врачи не могут ей помочь – вся надежда только на Али.

Еще один малыш размеренно бьется головой о собственные ладони. Кто-то из женщин сидит с безучастным видом, кто-то спит. Есть среди них слепые и калеки, но большинство пришло сюда из-за детей. Они ждут, что Али сотворит чудо.

У Мансура мурашки бегут по коже. Под влиянием мощного порыва он решает начать жизнь сначала. Отныне он будет хорошим человеком и набожным мусульманином. Он будет соблюдать все молитвы, давать милостыню, поститься, посещать мечеть, даже не взглянет на женщину до свадьбы, отпустит бороду, а еще съездит в Мекку.

Только Мансур успел дать себе это обещание, как служба закончилась, и полил дождь. Пронизанный солнцем. Засияли омытые водой стены священных зданий и гладкие плитки мощеного двора. Крупные капли переливаются всеми цветами радуги. Словно разбуженный низвергающимися с неба потоками, Мансур вскакивает с места, хватает свою обувь и бежит к нищему, у которого утащил молитвенную шапку. Кидает ему вместе с шапкой пару монет и мчится через площадь под холодными струями дождя. «Я получил благословение! – кричит он. – Я прощен! Я очищен!».

 
Вода сказала грязному: «Иди сюда!»
Грязный ответил: «Мне стыдно».
Вода ответила: «Как ты смоешь с себя грехи без меня?»
 

Запах пыли

Обнаженные тела окутаны паром. Руки вершают быстрые ритмичные движения. Сквозь слуховые окошки в потолке пробивается скудный свет, придающий живописность округлым задам, грудям и бедрам. Пока глаза не привыкнут к таинственному освещению, сквозь пар видны только очертания тел. На лицах написана сосредоченность. Это никакое не удовольствие, это тяжелая работа.

Два больших зала заполнены женщинами, что скребут тела друг другу или своих детей. Есть здесь и пышные рубенсовские толстухи, и скелетоподобные худышки с выпирающими ребрами. Они усердно трут друг другу спины, руки и ноги самодельными рукавицами из пеньки. Скребут пятки пемзой. Матери растирают и пристально разглядывают тела своих дочерей на выданье. Пройдет немного времени, и плоскогрудые девочки сами превратятся в кормящих матерей. У многих худеньких подростков на коже заметны растяжки, полученные после беременности, к которой их тела оказались не готовы. Почти у всех женщин есть шрамы на животе, оставленные ранними и слишком частыми родами.

Дети вопят и пищат от страха или от удовольствия. Вымытые и ополоснутые играют с тазами для воды. Другие верещат от боли и бьются в руках матерей, как пойманные рыбки. Здесь никому не придет в голову дать ребенку тряпочку для глазок, чтобы не щипало мыло. Мытье – это борьба детей с сильными материнскими руками, борьба, в которой они изначально обречены на поражение. Матери скребут их пеньковой рукавицей до тех пор, пока грязные тела из темно-коричневых не превратятся в светло-розовые.

Лейла резкими движениями сдирает грязь и ороговевшую кожу с тела. Черные потеки устремляются на рукавицу или прямо на пол. С тех пор как Лейла мылась дочиста, прошло несколько недель, а уж в хамаме она не была месяцы. Дома воду дают редко, да и какой смысл часто мыться, когда тут же пачкаешься снова, считает она.

Но сегодня она пошла в хамам вместе с матерью и кузинами. Незамужние девушки очень стыдливы: даже в бане они не снимают лифчиков и трусов. Пеньковая рукавица этих мест не касается. Зато как следует, достается рукам, ногам, бедрам, спине и шее. Девушки так усердно трут и скребут кожу, что их лица покрываются капельками пота, смешенными с водой. Чем сильнее трешь – тем чище станешь.

Мать Лейлы, семидесятилетняя Бибигуль, сидит голая в луже воды на полу. Вниз по спине сбегают длинные седые волосы, в другое время спрятанные под голубым платком. Она распускает их только в хамаме. Кончики волос полощутся в луже на полу. Бибигуль сидит как в трансе, прикрыв глаза и наслаждаясь теплом. Время от времени она делает ленивую попытку приступить к мытью – окунает мочалку в таз с водой, который поставила перед ней Лейла. Но надолго ее не хватает: руки слишком тяжелы и не поднимаются, да и живот свой она обхватить не в состоянии. Тяжелые груди свисают до пупа. Она снова впадает в оцепенение и сидит, застывшая, напоминая огромную серую статую.

Лейла время от времени поглядывает на мать, чтобы удостовериться, что с той все в порядке, продолжая надраивать себя рукавицей и болтать с кузинами. У нее худенькая фигура подростка, уже не детская, но еще не женская. Остальные представительницы семейства Хан отличаются склонностью к полноте, во всяком случае, по афганским меркам. Дает о себе знать бараний и пищевой жир, которым они щедро поливают еду. Блины, готовящиеся в кипящем масле, жирный жареный картофель, баранина в соусе из пищевого жира, приправленного пряностями. У Лейлы гладкая бледная кожа, нежная, как у ребенка. Цвет лица – белый или желтовато-серый. Детская кожа, не видящая солнца, и шершавые мозолистые руки старухи – в этом вся ее жизнь как на ладони. Лейла долго мучилась от приступов слабости и головокружения, прежде чем решилась обратиться к врачу. Он сказал, что ей не хватает витамина Д, а значит, солнца.

И это в Кабуле, одном из самых солнечных городов мира! Здесь, на высоте тысячи восьмиста метров над уровнем моря, солнце светит почти каждый день. Под его палящими лучами трескается земля, засыхают когда-то плодоносившие сады, обгорают детские тела. Но Лейла солнца не видит. Оно не доходит до квартиры на первом этаже, что в Микрорайоне, не говоря уж о том, чтобы пробиться через плотный покров паранджи.

Ни один животворящий лучик не способен проникнуть через густую нитяную вуаль. Только в гостях у сестры Мариам, на заднем дворе ее деревенского дома, может Лейла подставить кожу солнечным лучам. Но у нее нет времени ходить по гостям.

Лейла встает раньше всех, а ложится последней. Сначала она тонкими щепочками растапливает печь в большой комнате, пока спящие там досматривают сладкие сны. Потом разжигает огонь в печи, что стоит в ванной, и греет воду для готовки, стирки и мытья. На улице еще темно, а электричества в это время суток не было, поэтому она привыкла управляться впотьмах, в крайнем случае, при свете маленькой переносной лампы. Она наполняет водой все банки, кастрюли и тазы. Затем ставит на огонь воду для чая. Полседьмого встают мужчины, и если чай не будет готов, они начнут скандалить. Пока из крана еще течет вода, девушка постоянно наполняет освобождающиеся сосуды, потому что никто не знает, когда вода закончится. Может быть, через час, а бывает, что и через два.

Каждое утро начинается с воплей Экбала. Он визжит как резаный. Вытягивается на циновке или сворачивается клубком и отказывается вставать. Каждый божий день подросток придумывает себе новые болезни, чтобы только избежать двенадцатичасового рабочего дня в магазине. Но ничто не помогает. Каждый день мальчику все-таки приходится вставать, но и следующий день начинается с тех же душераздирающих воплей.

«Паршивка! Ленивая тварь! У меня носки дырявые!» – орет он и запускает носками в Лейлу. На ком еще, как не на ней, можно сорвать дурное настроение?

«Лейла, вода остыла! Горячей воды не хватает! Где моя одежда, где мои носки? Принеси чай! Завтрак! Почисти мне ботинки! Почему ты так поздно встала?»

Хлопают двери, сотрясаются от ударов стены. Можно подумать, что в каждой комнате маленькой квартирки, а также в ванной и в коридорах бушует война. Сыновья ссорятся, орут и плачут. Султан в это время сидит в своей комнате с Соней и завтракает. Соня ухаживает за ним, за всеми остальными – Лейла. Наливает воду в тазы, ищет одежду, подает чай, жарит яичницу, режет хлеб, чистит обувь. Пятеро мужчин собираются на работу.

Она с большой неохотой ухаживает за племянниками: Мансуром, Аймалом и Экбалом. От них не то, что помощи не дождешься – словечка благодарности не услышишь.

«Невоспитанные молокососы», – шипит про себя Лейла, выполняя приказы мальчиков, которые всего на пару лет младше ее.

«У нас что, нет молока? Я же вчера еще велел тебе купить молока! – брюзжит Мансур. – Дармоедка!» – добавляет он. Если Лейла начинает возмущаться, у него всегда готов убийственный ответ: «Молчи женщина!» и он выкидывает вперед руки, чтобы ткнуть ее в живот или огреть по спине. «Это не твой дом, это мой дом», – веско говорит он.

Лейла и сама чувствует, что чужая здесь. Это дом Султана, его сыновей и второй жены. Лейла, Бюльбюла, Бибигуль и Юнус тут нежеланные гости. Но и съехать они не могут. Раскол в семье – это большой скандал. К тому же они хорошая прислуга. Во всяком случае, Лейла.

Наконец утренняя буря стихает, Султан с сыновьями уезжает на работу, и Лейла может вздохнуть с облегчением. Она завтракает, пьет чай и принимается за уборку. Первую уборку на дню. Согнувшись, с маленьким соломенным веником в руках, девушка обходит все комнаты и метет, метет, метет. Большую часть пыли, поднявшись в воздух и погружавшись, оседает у нее за спиной. В квартире всегда пахнет пылью. От пыли никуда не деться, она у Лейлы на теле, в мыслях, в движениях. Зато удается вымести хлебные крошки, мусор и обрывки бумаги. Она подметает квартиру несколько раз в день. Вся жизнь семьи протекает на полу, поэтому он очень быстро пачкается.

Теперь Лейла пытается отмыть с себя эту пыль в бане. И пыль споласкивает с тела толстыми маленькими колбасками. Пыль засыпает всю ее жизнь.

«Хотела бы я жить в доме, который можно убирать раз в день! Представляете, утром подметешь, и до следующего утра дом стоит чистый», – вздыхает Лейла, обращаясь к кузинам. Те кивают. Они тоже младшие дочери в семье, со всеми вытекающими отсюда обязанностями.

Лейла принесла с собой нижнее белье, чтобы постирать его в хамаме. Обычно она стирает дома, сидя на табуретке рядом с туалетной дыркой. Перед ней стоит несколько больших чанов: для светлой одежды, с мыльной водой и с чистой. Она стирает простыни, одеяла, полотенца и одежду. Долго трет, выжимает и развешивает для просушки. Сушить все это трудно, особенно зимой. Во дворе натянуты веревки, но оставлять на них одежду опасно: могут украсть.

Разве что попросить детей присмотреть, пока белье сушится. В противном случае остается только маленький балкон, где плотными рядами натянуты веревки. Балкон площадью всего в несколько квадратных метров забит продуктами и всякой ерундой. Там хранится ящик с картошкой, большой мешок риса, картонные коробки, старая обувь и прочий хлам, который никак не соберутся выбросить – а вдруг когда-нибудь пригодится?

Дома Лейла носит отрепанные свитера с начесом, рубашки в пятнах и юбки, которые волочатся по полу. На юбках и оседает пыль, которую ей не удается вымести. На ногах у Лейлы стоптанные пластмассовые сандалии, голова повязана маленьким платком. Все в пыли – только поблескивают большие золотистые кольца в ушах да гладкие пластмассовые браслеты на запястьях.

«Лейла!» – слышится негромкий призыв, с трудом пробивающийся сквозь крики и плач малышей. Его практически заглушает плеск воды, который женщины обливают друг друга. «Лейла!!!».

Это зовет Бибигуль. Она очнулась от своего транса. Держа мочалку в руке, она беспомощно глядит на дочь. Лейла берет пеньковую рукавицу, мыло, шампунь и тазик и подсаживается к матери.

«Ложись на спину», – говорит она. Бибигуль с трудом опускается навзничь. Лейла начинает мять и растирать колышущиеся телеса матери. Груди свисают по сторонам. Огромный живот, что в сидячем или стоячем положении полностью закрывает лобок, растекается по телу белой бесформенной массой. Бибигуль смеется, она тоже понимает, как забавно это должно выглядеть со стороны. Маленькая худенькая дочь, моющая огромное тело старой матери. Между ними почти пятьдесят лет разницы. Раз уж они смеются, другие тоже могут позволить себе улыбку. И вот уже весь хамам хохочет, глядя на эту банную процедуру.

«Мама, ты такая толстая, ты скоро умрешь от обжорства», – ругается Лейла, растирая мочалкой места, до которых мать не в состоянии дотянуться. Потом она приворачивает родительницу на живот и продолжает драить ее с помощью кузин, каждая из которых берет на себя одну из частей огромного тела Бибигуль. Под конец она моет длинные жидкие волосы. Сначала выливает на голову розовый китайский шампунь. Потом осторожно распределяет его вдоль корней и дальше, как будто опасаясь, что редкие волосы выпадут совсем. Шампуня едва хватает. Он был куплен еще во времена Талибана – женская голова на бутылочке замазана густой водостойкой тушью. Религиозная полиция распределялась с упаковками так же, как с книгами Сулатана. Будь то женское лицо на бутылочке шампуня или младенческая мордашка на обертке детского мыла, каждая картинка аккуратно закрашивалась. Живые существа изображать нельзя.

Вода постепенно остывает. Дети, которых еще не успели помыть, визжат громче обычного. И вот в хамаме, где еще недавно все тонуло в клубах пара, течет только холодная вода. Женщины уходят, оставляя за собой грязь. По углам валяется яичная скорлупа и гнилые яблоки. На полу – черные полосы от обуви, в бане женщины носят те же пластиковые сандалии, в которых ходят по деревенским дорожкам, туалетам и задним дворам своих домов.

Бибигуль вываливается из банного зала в сопровождении Лейлы и ее кузин. Пора одеваться. Ни у кого нет чистой смены белья, так что приходится надевать на себя ту же одежду, в которой пришли. Под конец на свежевымытые волосы натягивается паранджа. Каждая со своим собственным запахом. От паранджи Бибигуль пахнет той же неопределенной смесью стариковского дыхания, приторного цветочного аромата и чего-то кислого, как и от нее самой. Паранджа Лейлы пропахла юношеским потом и пищевым жиром. Вообще-то от всех паранджей семейства Хан несет пищевым жиром, потому что вешалка находится прямо за дверями кухни.

Теперь, пока тела женщин под одеждой блестят от чистоты, ароматы розового шампуня и мыла вступают в борьбу с душком паранджи. Скоро он берет верх, и женщины обретают свой привычный запах. Запах молодой рабыни, запах старой рабыни.

Бибигуль идет впереди, молодые девушки в кои-то веки отстали. Они шагают рядком и хихикают. На улице пусто, поэтому они осмелились откинуть паранджу с волос. Все равно их никто не видит, кроме малышни и вездесущих собак. Прохладный ветрок обдувает потные лица, хотя свежим его назвать трудно. На затворках Кабула всегда воняет гниющим мусором и канализацией. В каналах по обе стороны грунтовой дороги, разделяющей глинобитные дома, стоит грязная вода. Но девушки не замечают вони из канав и не обращают внимания на пыль, что постепенно налипает на кожу и забивает поры. Они подставляют лица солнцу и сеются. Внезапно на улице появляется мужчина на велосипеде.

«Прикройтесь, девушки, я ведь горю!» – кричит он, пролетая мимо них.

Они смотрят друг на друга и смеются, позабавленные странным выражением его лица. Но когда он разворачивается и вновь направляется в их сторону, они поспешно накидывают паранджу.

– Когда вернется король, я больше паранджу не надену, – вдруг серьезно говорит Лейла. – Тогда в стране воцарит мир.

– Говорят, что этой весной вернется, – отвечает Лейла.

Но пока лучше не рисковать и прикрываться, тем более что девушек не сопровождают мужчины.

Хотя совсем одна Лейла на улицу не выходит. Это нехорошо для молодой женщины. Кто знает, куда она может направиться? Что, если на свидание, навстречу греху? Даже на овощной рынок в нескольких минутах ходьбы от дома Лейла не имеет права ходить одна, на худой конец в компании соседского мальчика. А еще лучше просто отправить его с поручением. Лейле чуждо само понятие «одиночество». Она еще ни разу в жизни не бывала одна, никуда не ходила одна, даже не спала в одиночестве. Каждую ночь она проводит на циновке под боком у матери. Она вообще не представляет, что это такое – быть одной, и нельзя сказать, чтобы ей этого не хватало. Единственное, чего бы ей хотелось, немножко больше покоя и поменьше работы.

Дома они застают полный хаос. Повсюду валяются чемоданы, сумки и ящики.

«Шарифа приехала! Шарифа!» – встречает их Бюльбюла, счастливая, что наконец-то может переложить обязанности хозяйки на Лейлу.

Шабнам, младшая дочь Султана и Шарифы, скачет по комнате, как веселый жеребенок. Она обнимает Лейлу, а Лейла в свою очередь обнимается с Шарифой. Тут же стоит вторая жена Султана Соня с Латифой на руках и улыбается. Неожиданно для всех Султан решил забрать Шарифу с Шабнам домой.

«На лето», – говорит Султан.

«Навсегда», – шепчет Шарифа.

Султан уже уехал в магазин, дома остались одни женщины. Они усаживаются на пол в кружок, и Шарифа принимается раздавать подарки. Лейле достается платье, Соне – шаль, Бюльбюле – сумочка, Бибигуль – вязаная кофта, для остальных членов семьи Шарифа накупила одежды и пластмассовых украшений. Сыновьям она привезла аж по нескольку комплектов одежды – такой на кабульских рынках нет. И забрала с собой любимые вещи.

«Я ни за что туда не вернусь, – говорит она. – Ненавижу Пакистан».

Но она знает, что все в руках Султана. Если он велит ей ехать обратно, придется подчиниться.

Жены Султана сидят рядышком и щебечут, как старые подружки. Они сидят, разглядывают ткани, примеряют блузки и украшения. Соня хлопает рукой по подаркам, которые Шарифа привезла для нее и для ее маленькой дочери. Султан редко когда дарит молодой жене подарки, так что приезд Шарифы внес приятное разнообразие в ее монотонное существование. Приодетая матерью Латифа выглядит как куколка в новом ярко-красном платье из шелестящей ткани.

Женщины обмениваются новостями. Они не виделись больше года. Даже не разговаривали: телефона в квартире нет. Самое значительное событие в жизни кабульских женщин за это время – это свадьба Шакилы, и они в мельчайших подробностях расписывают, какие она получила подарки, во что все были одеты, и сообщают про помолвки, свадьбы, роды или смерти в семьях родственников.

Шакила рассказывает, как поживают беженцы в Пакистане. Кто вернулся домой, кто остался.

«Да Салика обручилась, – говорит она. Семья, конечно, недовольна, но куда ей было деваться? У парня нет ни гроша за душой, и лентяй он, каких поискать, полное ничтожество», – добавляет она.

Женщины кивают. Все помнят Салику как девчонку, у которой на уме лишь украшения и наряды, но все равно жалеют ее: бедняга, ей придется выйти замуж за нищего парня.

«После такого свидания в парке Салику месяц держали под домашним арестом, – повествует Шакила. – И вот в один прекрасный день пришли мать и тетя парня, чтобы посвататься к ней. Родители ответили согласием. А что им еще оставалось, когда ее репутация уже испорчена? А празднование помолвки! Настоящий скандал!».

Женщины слушают, затаив дыхание. В особенности Соня. Вот это ей близко, это ей понятно. Истории Шарифы заменяют ей мыльные оперы.

«Настоящий скандал», – повторяет Шарифа для пущего эффекта. По обычаю это празднование помолвки платит семья жениха, она же дарит невесте платье и украшения. – Когда родители встретились, чтобы обсудить помолвку, отец парня вложил в руку отца Салики несколько тысяч рупий. Тот как раз приехал из Европы, чтобы уладить семейные неприятности. Когда он увидел деньги, то недолго думая бросил их на землю. «И на это ты собрался устроить праздник?» – закричал он. – В тот момент Шарифа сидела на лестнице и слушала, так что она может поручиться за каждое слово. – «Нет уж, забирай свои гроши! Придется нам самим раскошелиться на помолвку», – сказал он.

Отец Салики тоже далеко не богач, он жил в Бельгии, надеясь получить статус беженца и потом вызвать к себе семью. В Голландии ему еже отказали, и в настоящее время он существовал на пособие, выплачиваемое бельгийскими властями. Но празднование помолвки имеет важное символическое значение, разорвать помолвку практически не возможно. Если это все же случается, девушке потом очень трудно выйти замуж, даже если разрыв и произошел не по ее вине. Празднование помолвки также демонстрирует окружающим, как обстоят дела у семьи. Какие были украшения, сколько стоили? Какую подавали еду, сколько выложили за нее? Какое на невесте было платье, во сколько обошлось? Какой играл оркестр, сколько ему заплатили? Если праздник выглядит бедно, это значит, что семья жениха невысоко ценит невесту и тем самым выражает непочтение ко всей ее семье. То, что отцу пришлось залезть в долги ради праздника, который никому в семье не был в радость, за исключением, может быть, Салики и ее нареченного, не имело значения. Главное, что честь семьи спасена.

«Она уже начала раскаиваться, – разливается всезнающая Шарифа. – У него же совсем нет денег. Она быстро поняла, что он за ничтожество. Но теперь уже поздно. Если она откажется от помолвки, никто на ней не женится. Она всюду похваляется шестью браслетами, которые он ей подарил. Говорит, золотые, но я-то знаю, и она знает: это обычные металлические побрякушки, покрытые фальшивой позолотой. Да ей даже на Новый год платья не подарили! Вы когда-нибудь слышали, чтобы жених не подарил невесте платья на Новый год? – Шарифа переводит дыхание и продолжает: – Он теперь по целым дням просиживает у них, просто из дому не выгонишь. Ее мать даже не знает, чем они занимаются. Какой кошмар, какой стыд! И ведь сколько раз я ей говорила!» – вздыхает Шарифа, а собеседницы принимаются засыпать ее новыми вопросами.

Интересуются, как дела у того и этого.

В Пакистане по-прежнему остается немало родственников – тети, дяди, двоюродные и троюродные сестры и братья, – что все еще не решаются вернуться в Афганистан, уж больно там все непросто. А кому-то и некуда возвращаться: дом в руинах, земля заминирована, магазин сожжен. Но все они тоскуют по родине, как Шарифа. Она почти год не видела сыновей.

Лейле пора на кухню – готовить обед. Она рада возвращению Шарифы. Так оно правильнее. С другой стороны, теперь начнутся бесконечные ссоры – с сыновьями, золовками и свекровью. Лейла еще помнит, как Шарифа пыталась прогнать их на все четыре стороны. «Уходи и забирай своих дочерей, – сказала Шарифа своей свекрови Бибигуль. – У нас и так мало места. Мы хотим жить своей семьей», – кричала она, когда Султана не было дома. В те времена она властвовала не только над домом, но и над сердцем Султана. Правда, в последние годы, когда Султан взял себе вторую жену, Шарифа немного смягчилась по отношению к родственникам мужа.

«Придется нам потесниться», – вздыхает Лейла. В четырех маленьких комнатках теперь будут жить не одиннадцать, а тринадцать человек. Она чистит лук, и горькие луковые слезы льются ручьем. Плакать по-настоящему она почти разучилась; ни о чем не мечтать, ничего не желать, ни на что не надеяться. От Лейлы больше не пахнет чистотой и мылом, как в хамаме. Масло брызжет со сковороды на волосы, так что от них начинает сильно разить жиром. Соус Чили разъедает стершуюся от работы кожу рук.

Несмотря на приезд Шарифы, Лейла готовит самый простой обед: никаких излишеств не полагается. Женщины в семье Хан не столь важные особы, чтобы праздновать их приезд. К тому же она должна готовить то, что нравиться Султану: мясо, рис, шпинат и бобы. В бараньем жире. Обычно мясо достается только Султану с сыновьями, может быть, один кусочек перепадает Бибигуль, остальным же приходиться довольствоваться рисом и бобами.

«Вы не заслужили вкусной еды. Вы живите за мой счет», – говорит Султан.

Каждый вечер он приходит домой с пачками денег – дневной выручкой от своих магазинов. Каждый вечер он их запирает в шкафу. Нередко он приносит большие пакеты с сочными гранатами, сладкими бананами, мандаринами и яблоками. Но фрукты тоже запирают в шкафу: они предназначены для Султана и Сони. Ключ от шкафа есть только у них. Фрукты, особенно не в сезон, дорогое удовольствие.

Лейла смотрит на маленькие твердые апельсины, что лежат на подоконнике. Соня выложила их, чтобы все угощались, когда плоды начали подсыхать. Лейле и в голову не приходит их попробовать. Если уж ей суждено есть бобы, значит она будет есть бобы. А апельсины пусть лежат там, пока не сгниют или совсем не высохнут. Лейла упрямо встряхивает головой и ставит тяжелый противень с рисом на примус. Высыпает туда рубленный и жаренный в масле лук, добавляет помидоры, картофель и пряности. Лейла умеет готовить. Она умеет почти все, поэтому на нее почти все и взваливают. Когда остальные едят, она обычно сидит в углу, всегда готовая вскочить и принести недостающее, она же бегает за добавкой. Только когда все поели, она накладывает себе в тарелку остатки общей трапезы. Немного маслянистого риса и вареных бобов.

Она воспитана, чтобы прислуживать, и со временем превратилась в отличную служанку. Все могут ей приказывать. И с каждым приказом все меньше уважают. Плохое настроение всегда можно сорвать на Лейле. Она виновата во всем – и если пятно не выводится со свитера, и если мясо подгорело или непрожарено. Что бы ни пошло наперекосяк, семье всегда есть на ком отыграться.

Когда у родственников намечается торжество, Лейла ни свет, ни заря отправляется им помогать, предварительно приготовив завтрак для своих. Чистить картошку, резать овощи, варить бульон. Едва успев переодеться перед приходом гостей, продолжает прислуживать – подносить еду, остаток же вечера проводит за мытьем посуды. Она все равно, что Золушка, только вот принцев в мире Лейлы не бывает.

Султан с Мансуром, Экбалом и Аймалом возвращаются домой. Султан целует Соню на пороге и коротко здоровается с Шарифой. Они провели целый день вместе в машине на пути из Пешавара в Кабул и исчерпали все темы для разговоров. Султан и сыновья садятся. Лейла входит с чайником и жестяным тазиком для мытья. Она ставит тазик перед всеми по очереди, потом протягивает полотенце. Пол накрыт клеенкой, пора подавать еду.