Текст книги "Всегда вместе"

Автор книги: Оскар Хавкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

9. Так закончилось собрание

– …На повестке два вопроса: о режиме в интернате и доклад геолога Кузьмы Савельевича Брынова.

Поля Бирюлина озабоченно обводила синими глубоко запавшими глазами беспокойную аудиторию. С секретарского места деловито взирал на комсомольцев Тиня Ойкин.

Хромов наклонился к уху Платона Сергеевича:

– Надо бы отучить ребят приходить на собрание в пальто и шапках. По двору в одних рубашках, а сюда вот – в таком виде.

Рядом с Кухтенковым: вертелась на стуле Шура Овечкина. В углу, чтобы не терять времени, проверяла тетради Варвара Ивановна.

Татьяна Яковлевна, сияющая, взволнованная, что-то говорила разместившимся вокруг нее девочкам.

Необычайно серьезная сидела в кресле приглашенная на собрание Бурдинская.

Возле дверей, с ушастой шавкой на коленях, сидел еще один человек, который по возрасту никак не подходил к собранию. Это был дед Боровиков.

Дед никогда не считал себя просто «техническим работником» в школе – он считал себя нужным человеком. Дед Боровиков возил воду, ремонтировал парты, делал новые, вставлял стекла, перекладывал печи. И все это делал быстро, умело и добротно. Но он не удовлетворялся только этим.

Боровиков посещал собрания, заседания, педсоветы. К этому привыкли. Однажды его спросили о причине такого пристрастия к собраниям. Дед даже обиделся и съязвил:

– Думаете, раз водовозного дела в программе нет, так и деду делать нечего? Я эту школу своими руками строил… Вот что! А на комсомольском собрании, между прочим, всегда что-нибудь новое узнаешь. Иногда и справочку получишь…

Поля Бирюлина с горечью говорила о грязи в мальчишечьих комнатах, о грубости, непослушании, озорстве.

Потом наступило молчание. Поля напрасно призывала выступать: ребята пересмеивались, переговаривались топотом, а в том углу, где сидели Борис, Антон и Трофим, вдруг взрывался смех или доносился шум возни.

Тогда встал Тиня Ойкин и, едва возвышаясь над столом, хлопнул ладонью по листочкам протокола:

– Вот что, Антон: довольно по углам и коридорам шушукаться! Сам требовал собрания. Здесь надо говорить. И прямо надо, по-комсомольски, а не присказками.

– Давай, Антоша, давай! Крой правду! – громким шопотом поддержал Зырянов товарища.

Тот нехотя поднялся с места.

– А чего говорить! – забрюзжал он. – Девчата у нас все умненькие, чистенькие, примерные. А режим они нарушают… да, они!..

– Все, что ли? Ты скажи, кто? – негодующе зашумели девочки.

– А я не о всех – о некоторых. – Антон скосил глаза в сторону Зои Вихревой. – Все люди как люди, спят по ночам, а эти по коридору туда-сюда шваркают да дверьми скрипят. Надоело! Спишь с открытыми глазами, того и гляди – в мороз двери открытыми оставят… И эти некоторые думают, – продолжал он, – что таким манером, прохаживаясь по руднику, они перейдут в девятый класс…

Договорить Антон не успел. Зоя вскочила и повернула к нему пылающее яростью лицо.

– Ты что? Ты что? Лучше? Лучше? Ты с Зыряном по закоулкам окурки раскуриваешь! А хорошего слова разве от вас дождешься! – Она зло передразнила Антона: – Все «косолапая» да «скуластая». Такого, как ты, в пятом классе стыдно держать… А ты, Ванюша, смеешься? Принес бы лучше сюда свою тетрадь по алгебре. Вот уж всем смешно было бы!.. Ага, спрятался!

Она только развертывала силу своего исступленного красноречия, но Поля Бирюлина испуганно застучала карандашиком:

– Зоя! Зоя!

Тогда Вихрева вложила всю свою горечь в яростный выкрик: «И это – товарищи!» и, громко пристукнув крышкой парты, села на свое место рядом с Линдой Терновой, разгоряченная, со сверкающими глазами.

Среди наступившего молчания раздался тягучий голос Мити Владимирского:

– У нас вообще бескультурье… чужие дневники читают… Всех прозвищами наделяют… Вот и меня тоже прозвали…

– Шомполом! – услужливо подсказал кто-то.

– Чижиком! – раздалось с другого конца.

– Вот видите, видите, даже здесь! – Митя обращался уже к учителям.

И снова тишина была взорвана шумным и веселым многоголосьем выведенных из состояния равновесия комсомольцев.

– Платон Сергеевич! – почти угрожающе шептала директору школы Шура Овечкина. – Что же вы? Так и будете сидеть?

Бурдинская наклонилась к Хромову:

– Нельзя же так, Андрей Аркадьевич!

Хромов было приподнялся со стула, но Кухтенков притронулся к его руке:

– Подождите.

Осторожно раздвинув сидевших рядом с ним Захара и Толю, выбрался из-за парты Кеша. Мягко ступая унтами, он подошел к столу и обернулся бронзовым лицом к ребятам. Он первый решился выступать не с места.

– Вот что, Зырян, – сказал он очень ровно, без всякой угрозы. – Ты меня знаешь, помолчи…

И снова вгляделся Хромов в лица ребят. «Этого уважают – за силу».

– Прозвища у нас в школе разные есть. Вот Тиню Ойкина зовут Малышом. – Кеша с какой-то нежностью произнес последнее слово. – Скажите, разве мы его не уважаем? Уважаем. И за то, что хорошо учится, и за то, что товарищ настоящий, и за то, что за себя постоять может. Уважаем Малыша, – повторил Кеша, – и любим… Меня вот тоже прозвали…

– Адмиралом, – подсказал Зубарев.

– Знаю. Адмиралом, – без тени хвастовства подтвердил Кеша. – Потому что я своего добьюсь…

«Кажется, уважают его не только за силу», подумал Хромов, с волнением слушая юношу.

– А тебя, – продолжал Кеша, взглянув почему-то не на Митю, а на Линду, – прозвали Шомполом…

– Кеша! – строго прервала Бирюлина, испуганно глядя на Платона Сергеевича.

Линда перестала улыбаться.

– …и Чижиком, – упрямо продолжал Кеша. – Шомполом – потому, что ты длинный, Чижиком – потому, что еще ума не набрался. Ты за отцову спину прячешься. Чему ты научился? Ногами крендельки чертить? Великая наука! А как испытания, так справна от врача: у Митеньки нервы больные и сердце усталое. Тебя в кресле из класса в класс перетаскивают. Что ж ты думаешь, с тобой и в Красной Армии так нянчиться будут? На Хасане в прошлом году, небось, не фокстротили, а воевали.

Высокая фигура Мити Владимирского взметнулась над партой:

– Неправда! Неправда!

– Нет, Митя, это правда! – твердо сказал Кеша. – Правда и то, что Ваня Гладких часами валяется на койке. И то, что он списал у Бориса работу по алгебре… Так комсомольцы не делают!

Кеша замолчал, но не трогался с места, видимо желая что-то еще сказать и колеблясь. Наконец он решился.

– А про твой дневник, – сказал он, глядя на Митю в упор, – Платону Сергеевичу рассказал я. Я его не брал у тебя, даю честное слово, случайно получилось… Показали, а кто – сказать не могу.

Кеша махнул рукой и, ступая по-медвежьи, направился к друзьям.

Поднялся невероятный шум. Кричал Борис. Что-то бубнил в затылок Мите Трофим Зубарев. Взволнованно переговаривались девочки. Дед Боровиков грозил пальцем Антону, который неистово барабанил кулаком по парте. Беспомощно прыгал по столу Полин карандашик. Взволнованно приглаживал свою чолку Малыш. Только Зоя сидела неподвижно, будто бы не слыша и не видя ничего.

На полном лице Альбертины Михайловны можно было прочесть смятение.

– Вот теперь, Андрей Аркадьевич, медлить нельзя, – произнес Кухтенков. – Надо брать вожжи в руки…

Среди этого шума и гама никто, кажется, и не заметил, как к черной классной доске, что висела за столом президиума, подошел высокий человек в бурках. Он приколол кнопками большую карту, затем подошел к столику, сдвинул в сторону Тинины бумажки, разложил цветные мелки и стоял, терпеливо ожидая тишины. Его обветренное лицо улыбалось.

Это был Брынов.

«Что это он? – почти с возмущением подумал Хромов. – Ведь его вопрос второй!»

А Брынов уже говорил.

– Вот что, ребята, – оказал геолог: – довольно-ка по улицам катыши гонять.

По аудитории пошел леший пересмех: одним из развлечений школьников в перемены было перегонять, как мячики, мерзлые комья конского навоза.

Хромов укоризненно посмотрел на геолога, но взгляд пропал даром: Брынов его и не заметил.

– Знаете ли вы, – обратился геолог к ребятам, – чудесные слова Михайлы Ломоносова: «Пойдем ныне по своему отечеству… дорога не будет скучна, в которой, хотя и не везде, сокровища нас встречать станут… станем искать металлы, золота, серебра и прочих…» Это к вам, друзья, через грохот и сумятицу двух столетий обращается великий человек нашей земли, вас – именно вас – призывает он выводить богатства недр нашей Родины «на солнечную ясность».

Брынов говорил о Палласе, Паршине, Кропоткине, о балейском золоте, ононском олове, чикойском иридии, киновари, реальгаре.

Он взял из рук Поли Бирюлиной карандаш и стал водить им по карте. Затем начал цветными мелками рисовать на свободной половине доски. Сурьму, иридий, реальгар и другие ископаемые он изобразил в виде маленьких фигурок – толстых, худых, длинных, коротеньких. Они рождались, жили, имели свои приметы, свой характер, свою судьбу и должны были, каждый по-своему и в содружестве с другими, служить родной стране.

Была особенная тишина. В такой тишине возникают общие чувства, единые стремления, живая связь сердец.

Давно отложила свои тетради Варвара Ивановна. Сияло морщинистое лицо Татьяны Яковлевны. Горели черные, как угли, глаза Овечкиной. Восхищенно смотрел на геолога дед Боровиков. Комсомольцы слушали – и Борис Зырянов, и Трофим Зубарев, и Митя Владимирский. Только Зоя сидела неподвижно, низко опустив голову.

– Я буду вас учить геологии, – закончил Брынов. – А летом, – он показал на доску, – летом пойдем искать «человечков».

Он начал прибирать свои мелки. Ребята молчали, будто еще чего-то ожидали от геолога.

Брынов выпрямился, провел ладонью по подбородку.

– Только вот что, – оказал он: – чтобы вы, черти, алгебру и грамматику знали. И чтоб дисциплина была. Мне шелопаи не нужны…

Когда приняли решение и проголосовали, ребята бросились к Брынову.

Он никак не мог пробраться к учителям. Вместе с ним передвигалось кольцо обступивших его ребят.

– Вы нам весь регламент расстроили, – смеясь, говорили учителя геологу, горячо пожимая ему руку. – Пришлось сразу по двум вопросам одно решение принять!

– А по-моему, я у вас порядок восстановил, – буркнул Брынов. – Что, разве непедагогично?

– Вы – талантливый педагог! – убежденно сказал Кухтенков. – А решение, пожалуй, и требовалось одно…

Брынов и Хромов пошли провожать Бурдинскую. Геолог и учитель обменивались впечатлениями от собрания. Бурдинская отвечала бегло и рассеянно.

– Ну, теперь, Альбертина Михайловна, ваша очередь, – сказал, прощаясь с Бурдинской, геолог. – Давайте организуйте свой кружок изящных искусств. А то мне одному скучно будет в школе… Ну ладно, спокойной ночи, меня мой Сервис заждался…

10. Непредвиденные события

А ночью Зоя Вихрева убежала из интерната. Линда, встав пораньше, чтобы подучить физику, удивилась: Зоина кровать была прибрана, а ее самой не было. Сначала не очень тревожились; забеспокоились, когда Поля, нагнувшись за гребенкой, ахнула: Зоиного полосатенького сундучка под кроватью не было.

– Ну вот, ну вот! Что же теперь? Что с ней?

И она, бледная, металась по интернату, заглядывала во все комнаты, забежала даже в маленькую заброшенную сторожку в ограде, хотя всем было ясно: Зойки нет.

– Довели, довели! – набросилась наконец на ребят Поля.

– Дальше Урюма не уйдет, – процедил, впрочем не совсем уверенно, Антон и поспешил удалиться с глаз Бирюлиной.

В кабинете директора школы собрались все члены комсомольского бюро. Пригласили Варвару Ивановну.

– Что ж, ребята, – сказал Кухтенков, – давайте говорите.

– Как это случилось? – воскликнул взволнованный Хромов.

– О причинах потом, сейчас не время, – сказала Варвара Ивановна, едва разжимая тонкие губы. – Что предпринять?

– Конечно, Зоя могла уйти только домой, на Урюм, – высказала свое мнение Поля Бирюлина.

– С характером она, – не удержался Сеня Мишарин. – Вспыхнет, как порох, а потом сама кается.

– К вечеру Зоя дойдет до зимовья… – деловито прикинул Толя Чернобородов.

– Это – если хребтом, – согласился Сеня. – А вдруг прямиком, лесовозкой пойдет? Тогда раньше доберется.

– Лесовозкой не пойдет, – возразил Малыш. – До нее четыре километра речкой итти, а в тайге – страшно, безлюдно. Через хребет пойдет, проселком, – убежденно сказал Тиня.

Он явно не договаривал чего-то.

Кухтенков молчал, выжидающе глядя на ребят. Молчала и Варвара Ивановна, строгая, сумрачная, непроницаемая. И по этому молчанию Хромов понял, что решается важная задача.

– Мы пойдем, значит, чуть речкой, – осторожно приступил к делу Малыш, – до шестого кривуна, а оттуда свернем на лесовозку.

– Кто это «мы»? – быстро спросил Кухтенков.

Ойкин взглянул на Бирюлину:

– Зубарев, Астафьев… и я. – Тиня говорил об этом как о деле решенном.

– На лыжах?

– На лыжах.

– Лесовозкой?

– Лесовозкой… И для Зои лыжи захватим, – добавил Малыш.

Кухтенков перевел взгляд за окно. Снегу за эти дни навалило много, ребятам придется прокладывать лыжню. Дорога тяжелая. Варвара Ивановна испытующе смотрела на ребят, Хромов – с любопытством и затаенным волнением на директора школы.

– Вы же знаете, Платон Сергеевич, – убеждал Малыш, – Троша Зубарев на районном кроссе первое место занял…

– Антон просился, – сказал Сеня, – тоже лыжник хороший. Но ребята думают, что ему не следует.

– Значит, не следует, – ответил директор и положил руку на Тинино плечо: – Ну, не сплошайте, ребятки.

Он тщательно прикрыл за школьниками дверь и, весело потирая руки, обернулся к учителям:

– Ну вот, замечательно!

– Нашли время радоваться! – пожал плечами Хромов. – Чему?

Кухтенков нахмурился, и его широкий изжелта-бледный лоб прорезали тоненькие ниточки морщинок.

– Андрей Аркадьевич, – металлическим голосом отрезала Варвара Ивановна, – директор школы радуется не тому, что убежала ученица, а тому, что у нее – хорошие товарищи, умеющие действовать разумно, быстро и самостоятельно.

– Простите меня, Платон Сергеевич, – со всей искренностью сказал Хромов и про себя подумал: «Еще один предметный урок».

Час спустя три человека – двое побольше по краям, а маленький посредине – проворно спускались к Джалинде. И учителя и школьники в большую перемену следили из окон школы за своими товарищами, пока они не исчезли за речным кривуном.

А поздним вечером рудник потрясло новое событие.

Иннокентий Евсюков, ученик восьмого класса, до крови избил своего товарища Дмитрия Владимирского.

Случилось это так.

Ребята возвращались домой из клуба. Шли весело, пели песни, перекидывались снежками. Споров никаких особенно не было, разве только о том, дошли лыжники до зимовья или нет, успели или нет застать Зойку. Да разве это спор!

Всю дорогу Митя Владимирский что-то, смеясь, рассказывал Сереже Бурдинскому. У ключа перед ольшаником Кеша, шедший позади них, догнал Митю. Они остановились, несколько минут говорили о чем-то, а потом Кеша сильным ударом свалил Владимирского на землю. Сережа потоптался на месте, размахивая руками, и побежал обратно, зовя на помощь. Он наткнулся на рабочих с бегунной фабрики, которые, узнав, в чем дело, поспешили к речке. Приближаясь, они видели, как отчаянно защищался Владимирский, выставив вперед голову, с лицом, залитым кровью. Видели, как он зашатался и рухнул лицом в снег. Когда они подошли, Кеша стоял над ним, сжимая кулаки. Кешина телогрейка лежала на снегу, рубаха была изорвана…

На другой день, чуть свет, Кеша тихо, чтобы не разбудить отца, вышел в кухню. Мать, склонившись над деревянной лоханью, стирала. Хлопья мыльной пены белели в волосах, на лице.

– Ты куда в такую рань? – не поднимая головы, тихо опросила мать.

Мог ли он солгать матери, которая понимала каждый его шаг, каждый взгляд, каждый вздох!

– Рубашку перемени, – все тем же тихим голосом, не подымая глаз от стиральной доски, сказала мать.

– Порвал рубаху, – глухо вымолвил Кеша.

Клавдия Николаевна только теперь взглянула на сына. Стирая полотенцем мыльную пену с тонких смуглых рук, подошла к Кеше.

– Что натворил?

– Митю Владимирского… вчера поувечил…

Он подошел к дверям боковушки. Андрей Аркадьевич крепко спал, положив ладонь под щеку. На полу лежала выпавшая из рук книга.

Жарким, прерывистым шопотом рассказал Кеша матери о вчерашней драке у ольшаника.

– Похожу вот немного, – сказал он, глядя с тоской на серебряную дорожку в материнских волосах, – приду… скажу отцу…

Он долго ходил по задворкам. Серый зимний рассвет не приносил успокоения. Нужно же было случиться, чтобы Захар ушел на лыжах!

А когда Кеша вернулся, отца уже не было: Назар Ильич, тоже поднялся рано и заспешил в контору. Клавдия Николаевна в это время отлучалась, и отец ушел, ничего не зная. Вернулся он быстро. Сел, не снимая овчины, на табурет у кухонного стола. Мать продолжала стирку.

– Ты что же это, – хмуро сказал Назар Ильич сыну, – не знаешь, что Евсюковы зря не дерутся? Рука у нас тяжелая…

Он посмотрел на свой лежавший на столе кулак.

Встал, заглянул в боковушку. Учитель спал. Евсюков стал снимать полушубок:

– Пойдем-ка в амбар, там потолкуем.

– Не трожь, – тихо произнесла мать. – Иди себе…

Назар Ильич, чуть помедля, обернулся. Глаза у матери горели сухим жаром.

Евсюков махнул рукой и в накинутом на плечи полушубке вышел из избы.

Хромов к середине второго урока был уже в школе. Он поднялся на второй этаж. В коридоре охватила его обстановка школьного утра. За дверью класса будто что-то плещет, звенит; вдруг скрипнет парта, вырвется чей-то одиночный голос, вспыхнет и погаснет легкий шумок, донесется покашливанье учителя…

Хромов посмотрел расписание: у директора был урок. Он прошел в кабинет Кухтенкова и сел за директорский стол, обдумывая все, что сказала ему Клавдия Николаевна. Тотчас же раздался телефонный звонок.

– Товарищ Кухтенков? – Голос звучал властно и твердо.

– Платон Сергеевич на уроке.

– Кто у телефона?

– Хромов.

Пауза.

– Вот что, товарищ Хромов, говорит Владимирский. Передайте директору, чтобы он явился ко мне немедленно. Понимаете ли, немедленно.

Это было произнесено подчеркнуто.

– То-есть как? – Хромов не скрывал иронии. – Мне войти в класс, прервать урок и директора послать к вам?

– Я вас прошу не острить, мне не до шуток. Разумеется, после урока.

В кабинет кто-то зашел. Хромов поднял глаза и увидел хмурое лицо Варвары Ивановны. Он сделал ей знак: «не уходите». Она села и закурила.

– Хорошо, – сказал в трубку Хромов. – Можно передать директору, зачем он вам понадобился?

Теперь уже Владимирский не скрывал раздражения:

– По-моему, нетрудно догадаться, вам в особенности.

– Если по поводу драки, то почему бы вам, как отцу, не явиться в школу?

Новая пауза была короткой и насыщенной яростью.

– Вы что, Хромов, первый день живете на руднике?!

Через мембрану телефона учителю передавалось тяжелое дыхание директора рудника.

– Владимир Афанасьевич, на руднике я нахожусь недавно, но не понимаю, почему порядки на руднике должны быть иными, чем…

– Что ж! – В голосе Владимирского сквозила явная угроза. – Мне придется сообщить в район о безобразиях, творящихся в школе… Распустились…

Директор рудника положил трубку.

– Как вам это нравится? – обратился Хромов к Гребцовой.

– Мне не нравится, как вы разговаривали с Владимирским, – ответила Гребцова. – Вы разговаривали не как педагог, а как обиженный администратор.

– Вот как? – изумился уязвленный Хромов. Этого он не ожидал.

– Конечно, – с обычным спокойствием, как ученику, выговаривала Варвара Ивановна. – Нам дороги все ученики. А кто прав – еще неизвестно. Вы в школе, а не на лесосеке, не рубите сплеча.

– Мне все известно, – запальчиво ответил Хромов. – Виноват Митенька. А его отец, видимо, и разобраться не хочет.

– А вы помогаете ему? Он, конечно, может притти в школу, но и его надо понять. У меня никогда не было детей, но представляю, что он должен чувствовать. А вы? Обиделись… за честь школьного мундира.

– Ну, идите утешьте его! – сердито сказал Хромов.

– Я уже была, – коротко и все так же спокойно отвечала Гребцова.

Стычку прервал стремительно вошедший Кухтенков. Хромов, возмущаясь, начал рассказывать о разговоре с Владимирским. Варвара Ивановна молчала.

Кухтенков взглянул на Хромова так, будто видел его впервые.

– Андрей Аркадьевич, – сказал он с мягкой укоризной, – а вы не подумали о том, что Владимирский не идет к нам потому, что щадит наш авторитет?

– Как это?

– Да так. Он не хочет, чтобы на руднике заговорили: «Владимирский поехал пушить учителей».

Тем не менее Хромов уговаривал Кухтенкова не ходить к Владимирскому:

– Это и неправильно и бесцельно. Вы же еще ничего не выяснили. Надо вызвать ребят, выяснить дело во всех деталях, вскрыть причины. Да и Варвара Ивановна была уже у Владимирского.

– Что с ним? – быстро спросил Кухтенков.

Она пожала плечами:

– Обложили его компрессами. Охает. Но опасного – ничего.

Они прошли в учительскую. Хромов стал у печки рядом с Варварой Ивановной. Возле дверей подремывал с потухшей самокруткой в черных узловатых пальцах дед Боровиков. На диване оживленно разговаривали Татьяна Яковлевна и Овечкина.

– Я давно замечала: у Евсюкова лицо настоящего хулигана! – сказала Татьяна Яковлевна.

– Да что вы, Татьяна Яковлевна! – возразила Овечкина. – Напротив, Кеша всегда казался мне выдержанным и способным.

– Выдержанный!.. На Сереженьке вчера лица не было… валерьянкой отпаивали. Как он и его не убил!

– Всё к одному, как нарочно, – вздохнул Кухтенков. – Бегство Вихревой, избиение Владимирского… И все это после такого собрания!

– Сережа вам ничего не рассказывал? – обратился Хромов к Татьяне Яковлевне.

– Что вы! Мы и не решились расспрашивать. Он был так напуган!

– А Семен Степанович? – спросил, остановившись перед учительницей, директор школы.

– Что «Семен Степанович»? – не поняла Татьяна Яковлевна.

– Что сказал отец?

– Семен Степанович чуть не прибил Сережу за то, что не вмешался в драку, не разнял…

– То-то и оно! – Кухтенков укоризненно посмотрел на учительницу.

Вдруг от дверей донесся старческий, дребезжащий голос:

– Евсюковы зря не дерутся. Я их фамилию пятьдесят лет знаю. У них душа чистая… Геннадий Васильевич, дозвольте огоньку… Вот так-то.

Дед мотнул головой в сторону и вышел из учительской, выпыхивая из косматой бороды прогорклый зеленушный дым.

Ни Хромов, ни классный руководитель, ни директор школы не могли ничего добиться от Кеши.

Кеша упрямо молчал.

– Ступай! – сказал наконец Кухтенков, устремив на юношу рассерженный взгляд. – А еще комсомолец! К урокам не допущу, пока не расскажешь всей правды.

– Пусть Митя сам расскажет, – только и ответил Кеша. – Он должен рассказать! И Сережа.

Позвали Сережу. Он начал охотно, даже с оживлением:

– Мы шли, разговаривали… И вдруг он сзади…

– А о чем разговаривали? – перебил его Хромов.

Мальчик отвел глаза в сторону. Задвигались тонкие брови.

– О чем разговаривали? – жестким, неумолимым голосом повторила вопрос Гребцова. Она закурила.

– О картине говорили, – нашелся Сереженька. – Ну, еще…

– Еще о чем? – вновь спросил Хромов, глядя на Сережины брови.

Мальчик мялся, переступал с ноги на ногу, не знал, куда девать руки.

– Еще… об учебе… – тихо сказал он.

– Что говорили?

Мальчик смотрел в окно, точно увидел что-то необыкновенно интересное.

– Это еще что за манера! – холодно обратилась к нему Гребцова.

Кухтенков движением руки остановил ее.

– Говори! – обратился он к Сереже.

– Накануне собрания Митя за сочинение двойку получил. Шли мы, а он посмеивался: «Все равно в девятый класс перейду». Кеша услышал, догнал и говорит: «Мы всем классом заставим тебя подтянуться». А Митя: «Плевал я на класс!» Вот Кеша и разозлился…

– И все? И Кеша его ударил?

Сережа мялся.

– Нет, – неохотно ответил он. – Они еще о дневнике говорили. «Ты мне не указчик, – сказал Митя, – ты чужие дневники воруешь». Кеша очень рассердился. «Митя, – говорит, – возьми обратно свои слова». А Митя видит, что Кешу задело, и стал дразнить: «Вор!» Ну, Кеша тут и не выдержал…

– А почему ты не вступился, не разнял? – строго спросил Хромов.

Сережа молчал, потупив голову.

– Испугался? – вновь опросил учитель.

Сережа не отвечал.

Варвара Ивановна поднялась со стула, подошла к мальчику:

– Подыми голову.

Сережа взглянул на нее, и снова брови его взметнулись кверху.

– Скажи, Сергей, а ты веришь в то, что Кеша мог украсть дневник?

Сережа с испугом взглянул на учительницу.

– Н-нет… – как-то растерянно ответил он.

– И я тоже не верю, – сказала Варвара Ивановна. – Это сделал кто-то другой и показал Кеше. Ты знаешь, кто это сделал? Кто этот трус, который боится признаться в своем поступке и хочет остаться в стороне?

Сережа внезапно закрыл лицо руками и всхлипнул.

Учителя переглянулись.

– Скажи, – вернул его от двери Кухтенков: – значит, неверно, что Евсюков напал на Владимирского сзади?

– Нет… Митенька еще назвал Кешу адмиралом сухопутного флота и велел убираться к чорту… и толкнул.

– Даже в этом ты оболгал товарища! – с гневом сказал директор школы. – Ступай!

– Какая теперь разница – спереди, сбоку, сзади… – оказал Хромов, когда Сережа удалился из кабинета.

– Большая разница, – возразил Кухтенков. – Всегда и во всем мы должны видеть черты будущего характера. Мы характер воспитываем, а не кисель с молоком.

После короткого совещания решили, что Варвара Ивановна, как классный руководитель, еще раз проведает Владимирского и постарается осторожно расспросить пострадавшего.

Хромову предстояло вызвать на откровенность Кешу.