Текст книги "Всегда вместе"

Автор книги: Оскар Хавкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Гребцова сразу же отвернулась от него и вновь устремила свой взгляд на сопку.

– А Бурдинская здесь к чему? Ну были у нее, и на здоровье.

– Варвара Ивановна, мы же одни не справимся, надо привлечь всю интеллигенцию рудника.

– Я как-то вызвала Митю на вечерние занятия, а он, видите ли, не смог – у него, оказывается, урок танцев у Бурдинской… И слушать вас не хочу…

Варвара Ивановна вновь закурила Хромов был обескуражен.

– Ну, хорошо, подумаем… Но давайте вместе. Тут нужен союз, взаимная помощь… Давайте же вместе, Варвара Ивановна… Я ведь не забыл нашего хорошего, сердечного разговора на школьном вечере. А вы забыли.

Учительница помолчала, только слегка пожала плечами, потом ответила:

– Что же, хорошо, если хотите…

7. Откровенный разговор

Посещение Бурдинских, случай с Захаром, разговор с Варварой Ивановной вызвали у Хромова множество мыслей.

«Чего нехватает нашей школе? – думал молодой учитель и отвечал себе: – Силы коллективного воздействия на учащихся, целеустремленности в работе, связи с людьми рудника, в центре которого расположена школа…»

Он вспомнил кабинет Владимирского, похожий скорее на музей минералов. Вспомнил, с какой влюбленностью рассказывал ему Брынов о богатствах Загочинской тайги… Мысли его перекинулись к дому Бурдинской.

В сущности, что плохого в том, что Бурдинская учит ребят танцам, музыке, рукоделию, прививает культуру поведения! Плохо другое: она занимается вслепую, без связи с другими задачами воспитания, оторвана от школы.

Спустя день или два Хромов спросил у Кеши:

– Ты бываешь у Альбертины Михайловны?

– Да, я там с Семеном Степановичем в шахматы играю, – ответил юноша.

– Нравится тебе у них?

– Нравится. Они хорошие. Только…

– Что «только»?

– Иногда стеснительно у них.

– Почему?

– Очень уж строга Альбертина Михайловна. Не так скажешь – выговор, не так вижу возьмешь – выговор… А потом – танцы, пение, музыка… Это хорошо, интересно, а нам иногда и другого хочется: поспорить, о книге поговорить, о жизни… Семен Степанович – тот не против. Но при Альбертине Михайловне мы стесняемся.

Хромов не нашелся, что ответить своему воспитаннику. Но ученик и не догадывался, какое новое и ясное направление дал он мыслям учителя.

С кем посоветоваться? Хорошо бы с Кухтенковым. Что он думает о Бурдинской? Может быть, то же, что и Варвара Ивановна?

Но директор сам положил конец колебаниям учителя. Он вызвал Хромова к себе.

Был безветренный морозный вечер – один из тех, какие бывают обычно в забайкальском декабре. Застыли в дремоте зеленовато-синие звезды. Недвижимые, боясь шевельнуться, вытянулись у школьной ограды припорошенные снегом сосны. С Джалинды доносилось ломкое похрустывание льдов – казалось, природа покряхтывала, сдавливаемая обручами декабря.

В школе уже давно отшумел хлопотливый день. Только дед Боровиков ходил по затихшим классам, шуруя в топках, подкладывая в них вперемешку сырой листвянки и березового сушника. Дед к печам никого не подпускал. «Сам клал голанки, – говорил он, – сам топить буду. Они мой характер понимают».

– Что, Андрей Аркадьевич, пристыли? – посочувствовал старик, видя, как учитель растирает уши и щеки. – Это еще что! Вот в рождество, видать, не менее шестидесяти грохнет.

Кухтенков сидел у раскрытой топки. Огонь из нее играл на его худощавом лице. Директор пододвинул к печке табурет. Хромов сел рядом и рассказал ему все, о чем передумал за эти дни.

Кухтенков слушал его, положив на колени длинные руки, временами протягивая их к огню.

– Ого! – пошутил наконец директор. – Можно подумать, что вы подслушали мои мысли… Теперь-то я и в самом деле вижу, что вы человек беспокойный…

Кухтенков задумчиво пошевелил бесцветными губами.

– Знаете, Андрей Аркадьевич, – пошутил он, – руки у меня хотя и длинные, но до всего не доходят… Про директора школы обычно говорят, что у него голова учителя, а моги завхоза. Самый распрекрасный директор ничего не сделает без коллектива. Мало иметь хороших учителей – надо, чтобы они составили хороший коллектив. И еще: сколько у нас интересных людей на руднике – Владимирский, Брынов, Бурдинские… Они далеки от школы. И в этом наша вина. Вот и Бурдинская. По собственной инициативе занимается с школьниками, детей чужих воспитывает. Но мне кажется, что она увлекается внешним, показным. «Изящное» для нее – превыше всего. Детей воспитывает придирчиво, но не сурово. Но она честная и умная – может понять, если ей указать на ошибки. Надо поправить. А поправить некому! Мы – в сторонке… Варвара Ивановна и Геннадий Васильевич даже с предубеждением к ней относятся. Плохое видят, а хорошего не замечают. А Татьяна Яковлевна, напротив, растаяла от восторга. Неправильно мы поступаем. Как вы думаете?

– Вы хотите, – спросил Хромов, – примирить обе точки зрения?

– Нет, я не любитель компромиссов. Надо вышибать у людей старое и поднимать у них новое. Почему бы Бурдинской или, например, Брынову не поручить кружковую работу? Тут только есть одна опасность, мы должны ее избежать: не превратить все это дело в самоцель, а подчинить главному – учебе…

Они долго говорили о том, что школа должна вечером жить такой же жизнью, как и днем, и как это может поднять успеваемость, пробудить интерес к знаниям.

– Давайте, Андрей Аркадьевич, будоражить и учителей и ребят, – сказал на прощанье Кухтенков. – Сплав школьной программы с жизнью – это хороший сплав советской марки! Будем учить ребят мечтать и дерзать!

Он закрыл печную дверцу, будто подводя итог разговору, крепко встряхнул руку Хромову и пересел к своему письменному столу.

«Загляну-ка в первую очередь к Брынову, – решил Хромов, расставшись с директором школы, – с ним, наверное, легче договориться».

Хромов уже хорошо знал рудник. Он легко, несмотря на позднее время, разыскал маленький, в два оконца, домик геолога.

Брынов встретил его приветливо. Он ввел учителя в маленькую, чистенькую, по-спартански обставленную комнату. Над походной койкой крест-накрест висели два ружья, патронташ, ягдташ. С медвежьей шкуры на полу поднялась огромная белая собака, деловито обнюхала Хромова и улеглась на прежнее место.

Брынов работал. Единственная лампа, под зеленым абажуром, низко свисала над чертежной доской. На нее булавками был наколот лист ватмана со схематическим изображением района. Остро отточенные цветные карандаши лежали рядом.

Хромов продолжал осматривать комнату. Брынов перехватил его взгляд.

– Что же вы думаете, – сердито сказал он, – если человек на холостяцком положении, то обязательно в углу пустые бутылки и банки из-под консервов?

И добавил с горькой откровенностью:

– Моей доблести тут нет. Жена к порядку приучила.

Он подошел к этажерке. На верхней полке была прислонена какая-то фотография.

– Посмотрите. – Брынов протянул гостю снимок.

Так вот она какая – жена геолога! Молодая, с решительным и открытым взглядом и мягким очерком губ. И рядышком, прижавшись, смышленое худенькое личико мальчугана.

Хромов не знал, что делать: то ли расспрашивать, то ли молча положить снимок.

– Тоже геолог, способная очень! И железная выдержка, – пояснял Брынов. – Бродит в Баргузинской тайге с геологической партией.

– А сын?

– У родных в Иркутске. Стосковался – сил нет!

Брынов вертел снимок, медля расстаться с ним.

Они стояли близко друг к другу; Хромов пристально смотрел на геолога: «Какие у него хорошие глаза!»

– Ну ладно, зачем в этакий мороз пожаловали? – отводя взгляд, спросил Брынов.

Хромов поинтересовался его работой.

– Обрабатываем результаты летних поисков. Я да еще полтора человека…

Брынов попал на своего конька.

– Вот, Хромов, полюбуйтесь. – Он подвел учителя к чертежной доске: – Здесь, за хребтом, к юго-востоку от Олекмы, должна быть чортова уйма металлов… – Он водил остроконечным карандашом по карте района. – По моим расчетам – а я здесь рыскаю без малого три года, – мы должны в районе Голубой пади найти редчайшие руды. Это же металлы, укрепляющие могущество нашей страны! Там, на Западе, гарью пахнет, а наши бюрократы из треста не верят мне, жалеют денег на поиски. Какой-то профессор несогласен с моими теориями и, не выходя из кабинета, опровергает их. А чинуши на моих докладных пишут: «обождать», «несвоевременно», «включить в план на будущее». Будто наше государство может ждать!

Хромов нагнулся над чертежной доской.

– А если бы я вам дал помощников? – спросил он и снизу, повернув голову, взглянул на геолога.

Брынов, в свою очередь, вопросительно посмотрел на учителя.

Тогда Хромов без обиняков рассказал о своем замысле Брынову.

Брынов пересел на койку и, пропуская меж пальцев мягкие, вислые уши собаки, заговорил с ней:

– Ну вот, Сервис, мы с тобой уже и педагоги. Не знаю, как ты, а я отказываюсь. Не по силам. Не по вкусу.

– Кузьма Савельевич, – сказал Хромов, – давайте начистоту. Меня, конечно, не может не волновать вопрос, найдете ли вы с ребятами ископаемые или не найдете. Если найдете – понятное дело, хорошо. Я верю вам, но важно иное: у ребят появится коллективная задача. Вы приходили когда-нибудь к учителю насчет своего сына? Посоветоваться, попросить помощи? А я пришел к вам потому, что нас, учителей, беспокоит судьба не одного, а двадцати, пятидесяти, ста… Вы же коммунист, Брынов. Что же вы упрямитесь, чорт вас побери!

Геолог смотрел на Хромова веселыми глазами и отрицательно качал головой.

– За вами и другие потянутся: врачи, инженеры, хозяйственники… – продолжал Хромов. – Надо, чтобы школьные окна вечером светились. Надо ребят вести вперед!

Брынов качал головой и посмеивался:

– Слушайте, учитель, экий вы, право, горячий. Все равно не соглашусь. Давайте-ка лучше пить чай с брусничным вареньем.

Тогда Хромов всердцах сказал:

– С вами напьешься! Не согласитесь сами – добьюсь, чтобы вам дали партийное поручение.

– Ишь ты, в порядке партийного поручения! Вы уж и рады: объегорили, мол, Брынова, объегорили!.. Чудак! Да я уже с четверть часа, как лежу на обеих лопатках и наслаждаюсь вашим красноречием. Сервис, и тот обратил внимание. Согласен, дружище, согласен! И Бурдинскую затащим!.. Ну, а как насчет брусничного варенья и чая?

На этот раз Хромов не отказался.

8. В интернате

Воскресенье было солнечное и морозное. Воздух пронизан холодным золотом. Золотом отсвечивали и белые сопки. Выходишь на улицу – и слепнешь от солнца. Ледяной воздух стесняет дыхание, а итти легко, хорошо.

В интернате пусто. Трофим Зубарев, Антон Трещенко и Тиня Ойкин с утра ушли на лыжах в Чичатку: тренируются к районному кроссу. Из рудничных, прихватив ружья, к ним присоединились Захар Астафьев и Кеша Евсюков.

По ледяному раздолью Джалинды гоняют тугой мяч школьные хоккеисты.

Носится по льду огромный Борис Зырянов. «Возьмет он клюшку, убьет он чушку», срифмовал про него Толя Чернобородой, который, забыв свою медлительную важность, мчится за мячом. Но куда ему до костистого, выносливого Ванюши Гладких! Проворный северянин побаивается только Бориса: тот стремителен и всегда появляется откуда-то внезапно, со стороны.

В угловой интернатской комнате будничным делом заняты девочки.

Постелив на стол синее байковое одеяло, Поля Бирюлина гладит «выходное» шерстяное платье. Утюг испорчен, защелка все время соскакивает. Тогда утюг раскрывает крокодилью пасть, в которой пылают красноглазые угли.

– Какая ты, Поля, терпеливая! – не то с завистью, не то порицая, говорит Зоя, отрываясь от книги. – Я бы грохнула эту железину об стену, чем так мучиться с ней!

Зоя сидит на табурете возле печки, поджав ноги. У нее на коленях небольшая, в толстом переплете книга.

– Должна же я закончить! – отвечает Поля. – Не бросить же, когда осталось только рукава догладить.

– Если не догладишь – не беда, – отзывается, кашляя, Зоя.

Крышка утюга, звякнув, вновь срывается. Поля косится на Зою и долго возится с металлической защелкой.

– Почему? – спрашивает она. – Почему, Зоя, ты меня осуждаешь? Словно я преступление делаю.

Зоя встряхивает косичками.

– Почему? – переспрашивает она. – Потому что твой лыжный костюм висит в шкафу. Комсомольский кросс, а ребята без тебя на тренировку ушли. Удивляюсь!

– У меня сегодня урок музыки, – оправдывается Бирюлина, – я не могу пропускать… Ты упрекаешь, а сама осталась дома…

– Зоя больна, – вмешивается Линда; она сидит за столом и учит уроки. – А впрочем, – Девушка заливается смехом, – может, она из-за Антона не пошла? Хоть от его ворчанья отдохнет!

– Антон во многом прав… – начинает Поля.

– Может, и прав, – упрямится Зоя, – а меня тоже зло берет. Будто клуб отрыли, чтобы туда не ходить! А вот Поля – секретарь комсомольской организации, а к старым артисткам ходит…

Утюг снова щелкает.

– Хоть бы ты веревкой прикрутила или проволокой, – говорит Зоя.

– Кончаю, Зоинька, – отвечает Поля. – А что ты плохого находишь в артистке? Она очень культурная женщина.

– А я бы ни за что не пошла, – возражает Зоя. Она вызывающе смотрит на Бирюлину. – Чтобы меня, как куклу, вертели-повертывали: «садитесь», «встаньте», «улыбнитесь»!

– Не в этом дело! И не мне ее учить, она старше меня, – говорит Бирюлина.

Она отставляет утюг на край стола и рассматривает платье: складок нет, платье будто только что из магазина.

– От твоей артистки за версту старым режимом пахнет, – уже не сдерживая себя, говорит Зоя.

Поля Бирюлина поводит плечами:

– Ты вот Тургенева «Дворянское гнездо» читаешь. Из рук не выпускаешь!

– Сравнила! – вспыхнула Зоя. – «Дворянское гнездо» у Тургенева и «дворянское гнездо» на Новых Ключах!

– Почему же? – вмешалась в разговор Линда. – Почему дворянское? Потому что у нее в доме любят музыку, потому что у нее можно научиться вышивать?

Зоя фыркнула:

– Будто я против музыки. Ты скажи, почему она Сережу не хочет пускать в тайгу? Сережа вчера какой расстроенный был! Семен Степанович говорит: «Пусть идет, крепче станет», а Альбертина Михайловна: «Не пущу!» Сережа сам рассказывал… А Митенька Владимирский так совсем испортился. Волосы расчесывает проборчиком, как на манекене. Флакон духов каждый день на себя выливает. Франтик!

Линда все улыбается, только нежная кожа на ее щеках засветилась румянцем.

– Не в этом, Зоя, дело, – рассудительно говорит Поля. – Пусть одевается и прихорашивается. Но ведь жалко на него смотреть, когда к доске вызовут. И в этом ты, Линда, виновата: что за дружба, когда он на каждом уроке заваливается!

– Вчера в клуб пришел, гордый-прегордый, голову во все стороны поворачивает. – Зоя встает, прохаживается по комнате, передразнивая Митю. – Я думаю, что с ним? Оказывается, новый галстук надел – в розовых крапинках – и фасонит.

Она вновь садится к печке, берет в руки книгу.

– Ты тоже хороша! – сердится Поля. – Каждый день – в клуб. Конечно, для уроков времени нехватит.

Зоя выпрямляется, и книга падает, гулко стукнув об пол толстым переплетом.

Линда взглядывает в окно и громко смеется:

– Девочки, Ванюша-то за Борисом гонится! Разозлился!

Девочки сгрудились у окна. С минуту они следят за мелькающими на Джалинде мальчиками.

– А все-таки, Зоинька, – мягко говорит Поля, – если ты сегодня придешь позже десяти…

– Ну и что? Ну и приду! – упрямо мотает косичками Зоя, не отрывая плаз от окна. – Сегодня новая картина.

Лицо Поли становится строгим:

– Будем обсуждать на комсомольском собрании.

– Больше некого, кроме меня! – запальчиво отвечает Зоя. – Мальчишек боишься, вот и напустилась на меня! У Мити Владимирского по русскому двойка… У Вани Гладких по алгебре двойка…

– Девочки, когда Андрей Аркадьевич обещал притти? – меняет разговор Линда.

– После обеда, – отрывисто отвечает Зоя.

Она подходит к печке, поднимает книгу, наугад раскрывает ее и упирается локтями в колени. Поля, внимательно проследив за всем этим, недовольно говорит:

– Ну вот, после обеда… А мальчишки пропали. Ну как же теперь? Опоздают! Чувствую, что опоздают!

– Да нет же, Поля, – говорит Линда, – ведь до Чичатки всего восемнадцать километров. А они с утра ушли.

– Это правда, – успокаивается Поля.

– А главное, там Антон, – уверенно говорит Зоя. – Я Антона знаю с пятого класса. Он за четыре года ни разу к обеду не опоздал.

Молчание.

– Зоинька, ты анатомию выучила? – осторожно спрашивает Поля.

– Один раз читала, – неохотно отвечает Зоя.

– Зоинька, дорогая, оставь книгу, позанимайся, – ласково говорит Бирюлина.

– Да, как же! Борис скоро придет и отнимет. Это его книга.

– Давай вместе, – предлагает Линда.

Поля благодарно смотрит на нее.

– До свиданья, девочки, я скоро, – говорит она. – Не забудьте Андрея Аркадьевича встретить!

– А Сережу скажи, чтобы отпустила! – кричит ей вслед Зоя. – Слышишь?

Поля оборачивается:

– Слышу, Зоинька, скажу. Ты не думай, что я со всем согласна.

Взобравшись с ногами на табурет и подперев кулачками подбородок, Зоя смотрит на Линду.

«…Грудная клетка образуется позвоночным столбом и ребрами… Ее форма приближается к форме конуса…»

А может, Зоя и не слушает – думает о своем?

Поля Бирюлина вздыхает и тихонько прикрывает за собой дверь.

Из глубины интернатского коридора прогремел зычный голос:

– Зойка, догоню – плохо будет! Книгу верни!

Зоя собралась ответить что-то очень дерзкое, но застыла, обеими руками прижав к груди книгу. С улицы в коридор входили Хромов и Варвара Ивановна.

– Ой, это вы! – Вихрева кинула уничтожающий взгляд в сторону Бориса Зырянова: – У мальчишек грязно, идемте к нам.

Сначала возле Хромова были только девочки: синеглазая Поля Бирюлина, беспокойная Зоя Вихрева и улыбающаяся Линда Терновая.

Ребята входили по одному, по-двое, потом целой гурьбой.

Они обсуждали поход на Чичатку. Трофим подтрунивал над Сеней Мишариным, потерявшим по дороге варежку. Антон, вошедший в комнату последним, старательно жевал булку.

Ваня Гладких и Толя Чернобородое вошли, продолжая между собою спор, но замолкли, увидев учителей.

– О чем это вы? – спросила Варвара Ивановна.

Толя Чернобородов объяснил:

– Мы заспорили, как стать культурным человеком. Я утверждаю, что без образования нельзя стать культурным. Ленин говорил на третьем съезде комсомола, что надо овладеть всеми знаниями, которые накопило человечество…

– Я не против этого – возразил Гладких, – а все-таки хотя дед Боровиков и без образования, а культурней Антона, который не всякий раз даже с учителем поздоровается.

Антон дожевывал булку и был пойман врасплох. Он только развел руками.

– Не волнуйся, Антон, – заметил Трофим Зубарев. – Ваня научно обосновывает свои провалы по алгебре и списывание чужих решений…

Ваня свирепо посмотрел на Трофима, но сдержался.

– А почему, Ваня, – вмешалась своим ровным голосом Варвара Ивановна, – почему ты культуре мысли, образованности противопоставляешь культуру поведения?

Ваня молчал.

– Грош цена твоей ленивой «вежливости»! – резко сказала учительница. – Такая же цена зазнайству Антона при его хорошей успеваемости.

Хромову показалось, что Варвара Ивановна «перехватила». Он даже сделал невольное движение рукой.

– Вы знаете, ребята, – видимо, поняв его, сказала учительница, – что я люблю говорить в глаза неприятные вещи… Но пусть, Андрей Аркадьевич, они обижаются сейчас. Через пять лет они мне все простят.

После слов Гребцовой разговор с ребятами пошел еще оживленней.

– Помните, ребята, – сказал Тиня Ойкин, – прошлогодний случай с патроном? – Он обратился к учителям: – Старушка одна шла со свертками из золотоскупки, а Борис Зырянов в двух шагах от нее, за спиною, по капсюлю патронному ударил. Старушка уронила свертки, схватилась за сердце. А ребята наши великовозрастные стоят и смеются. Вот это «культура»!

– Да я же. Малыш, не хотел… да я и не видел ее! – вскричал кто-то над ухом Хромова.

Учитель невольно поднял глаза. И он и Варвара Ивановна оказались посреди тесного круга – не только Борис, Антон, но и Захар, и Кеша, и многие девочки собрались возле спорящих.

Заговорила Поля Бирюлина:

– На-днях Митя Владимирский своей бабушке говорит: «Твое дело – дом, хозяйство, корова, а мое – учеба. Зачем тебе знать о моих отметках!» А ведь Митя – восьмиклассник!

– Как же, покажет он бабушке дневник, когда там тройкам от двоек тесно! Стыдно показывать, – пожал плечами Кеша.

– А Зоя Вихрева как ведет себя! – заскрипел Антон. Он наконец покончил с булкой. – Режим нарушает. Культура!

У девочки с косичками щеки залились румянцем:

– А что мне, дожидаться, пока Антон Трещенко вечер в школе устроит! А еще член учкома. Лодырь ты!

– Ладно вам! – Тиня Ойкин прервал грозившую разгореться схватку. – Андрей Аркадьевич, расскажите нам о Москве.

Ребята смолкли. Хромов почему-то сразу вспомнил свою школу – небольшое здание в кривом переулке Остоженки… Как давно это было! И как далека Москва!

…Вот он, черноволосый юноша, идет в колонне школьников по улицам Москвы, высоко неся красный стяг с пламенными словами: «Да здравствует десятая годовщина Великого Октября!»

Воспоминания перенесли Хромова в продымленную чугунолитейку старого завода в Замоскворечье. На этом заводе, где до революции изготовляли чугунные плиты для могильных памятников, сейчас делают турбины. Огонь из вагранок освещает плакат: «Выполним пятилетку в четыре года!» И толстый мастер Ильин кричит ударникам-комсомольцам, потрясая мохнатым кулаком: «Компотники, не подведите! Турбины делаем, а не кресты могильные!» И вот они, эти турбины, выходящие одна за другой из сборочного цеха, – турбины для Дзорагэс, для Канакира, русские турбины для армянских строек.

А потом – незабываемый полет на открытие далекой гидростройки. Станция с гортанным названием: Ка-ла-ге-ран. И вот их, строителей турбин – токарей, модельщиков, сборщиков, – обнимают, целуют и поят терпким густым вином строители армянской электростанции.

Годы идут…

И это он, Андрей Хромов, в рядах заводского коллектива шагает мимо метростроевских вышек под волнующим лозунгом: «Да здравствует пятнадцатый Октябрь!»

Проходит год, и Андрей Хромов сидит в кабинете секретаря райкома комсомола; тот задумчиво вертит в руках путевку и говорит: «У тебя среднее образование. Стране нужны педагоги. Учись!»

И вот высокий молодой профессор с тонким и нервным лицом читает в круглой институтской аудитории лекции об английском империализме и британской изворотливой дипломатии. И седоусый, похожий на сердитого моржа, ученый, сверкая молодыми глазами, рассказывает о богатствах родной земли, о растущем в недрах страны Кузбассе, об укрощенном Днепре, о покоренной Арктике…

И это снова он, Андрей Хромов, студент последнего курса, об руку с друзьями проходит по асфальтовым улицам молодеющей столицы, мимо мрамора и гранита новых зданий, и над рядами демонстрантов гордо звучит призыв: «Да здравствует двадцатая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!»

Так прошла московская молодость: в пионерских лагерях под Звенигородом, за спорами в студенческих общежитиях, у картин Репина и Сурикова в залах Третьяковки…

«Вот теперь, Хромов, пришла твоя пора учить новое поколение».

Внимательно слушал Кеша Евсюков. Разрумянилась Зоя Вихрева. Тиня Ойкин переводил свои серые глаза с учителей на ребят. Поля Бирюлина подперла круглое лицо маленькими кулаками.

Хромов рассказал, как он, окончив институт, решил ехать в Забайкалье, о дороге в Загочу и на рудник.

– Ну вот… – оказал, улыбаясь, Хромов. – А теперь вернемся к нашим школьным делам и к вопросу о культурности… Почему бы обо всем этом не поговорить на комсомольском собрании?..