Текст книги "Всегда вместе"

Автор книги: Оскар Хавкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

3. Первые дни

Нового учителя географии Андрея Аркадьевича Хромова пригласил к себе директор рудника Владимирский.

В просторном и светлом кабинете учителю прежде всего бросились в глаза минералы. Они лежали на полках за стеклянными дверцами шкафов; ими, вместо книг, была заполнена большая, чуть не в треть стены, этажерка; разноцветные камни поблескивали слюдой и белели прожилками кварца на подоконниках; на зеленом сукне двух столов, размещенных буквой «Т» (один – письменный; другой, с графином посредине, – для совещаний), переливались желтыми, черными, красными огоньками ребристые образцы.

– Это со всего района! Бо-га-тейший у нас район! – с горделивой улыбкой произнес Владимирский – лобастый, с худощавым лицом человек.

Улыбка еще резче выделила жесткие складки вокруг твердого рта. Учитель протянул директору записку от Платона Сергеевича. Владимирский бегло прочел ее и сунул бумажку под настольное стекло.

– У меня у самого мальчуган в восьмом классе…

Откуда-то из угла буркнули:

– Мальчуган-то под крышу вымахал. А толк-то какой?

Владимирский искоса метнул взгляд на говорившего. По лицу директора, как показалось учителю, скользнуло смешанное выражение уважения и снисходительности.

– Познакомьтесь, – шутливо сказал Владимирский: – король охотников, покоритель недр… и неисправимый ворчун!

– Брынов, начальник геологической партии, – снова буркнули из угла.

Высокий человек с красным, обветренным лицом встал с дивана, пересел к столу и принялся бесцеремонно разглядывать учителя. Он почти не вмешивался в разговор, только беспрестанно курил, зажигая папиросу о папиросу.

– Как доехали? – спросил Владимирский, придвигая к гостю портсигар.

Учитель закурил:

– Эти семьдесят километров я никогда не забуду. Телега переваливается, как утка. Ее и швыряет и качает, колесо другой раз так о пенек стукнет, что в зубах отдает!.. А возчик ваш мне понравился. С ним никакая дорога не покажется скучной! Все расспрашивал, ожидается ли война, и с кем тогда будут Англия и Америка. Потом рассказал, как раньше на вашем руднике хозяйничали англичане, как советская власть строила здесь обогатительную фабрику; говорил еще о гидравлике, которую вы сооружаете.

– Напал Назар Ильич на свежих людей! – засмеялся геолог.

А Владимирский, не скрывая гордости, сказал:

– Строим, товарищ Хромов, строим! Растет рудник!

Заговорили о бытовых, будничных делах.

Все разрешилось проще и лучше, чем ожидал Хромов. Питаться он будет в столовой продснаба. Квартиру отремонтируют в ближайшие дни. Владимирский обещал письменный стол («в крайнем случае из конторы возьмем»).

Хромову понравился директор рудника – его деловитость и даже полувоенный костюм, который к нему очень шел. Он распрощался с Владимирским и краснолицым геологом.

На спуске к ключу начальник геологической партии нагнал учителя и пошел рядом.

– Ну как, надолго в наши края? – спросил он.

– Поживем – увидим. Возможно, до весны.

– По мамаше скучаете? – рассмеялся геолог. – Ничего, привыкнете! Посмотрите – красота какая! – Он показал на сопки вокруг поселка. – Утром пораньше встаньте – залюбуетесь. Зори у нас какие щедрые! Все цвета: и вишневые, и лимонные, и апельсиновые… Ботанический сад, а не зори!

Хромов начал расспрашивать Брынова о районе.

Геолог отвечал охотно и обстоятельно:

– Владимирский прав: здесь, в Загочинской тайге, кладовая минералов. Здесь – центр будущих пятилеток… Улыбаетесь? Думаете, сболтнул? Ладно, через двадцать лет увидим. Но уже сейчас надо кое-что выбирать из сундука. Мы не имеем права держать в недрах сурьму или иридий. Людей нехватает – вот беда. Приедешь в Иркутск, в геологическое управление, там руками разводят: ищите, мол, людей на месте, воспитывайте!.. Обзовешь их бюрократами и уедешь ни с чем!

– Что ж, может быть и правы ваши управленцы: ищите на месте!

– А я что же, не ищу! – возразил геолог. – Ищу, чорт меня побери! Да нелегкое это дело сейчас: здесь гидравлику строят, там дороги прокладывают или артель старательскую организуют – везде люди нужны… Вы где остановились?

Хромов ответил.

– У Евсюковых? Хорошие люди. У Бурдинских еще не были? – продолжал геолог. – Не беспокойтесь, затащат. Они новых людей любят, особенно она. Женщина умная, образованная, любезная. Рукодельница и общественная деятельница. Ее эполеты всему району известны. И Семен Степанович славный малый.

Хромов не мог понять – всерьез иди с иронией говорит Брынов. Кто такие Бурдинские? При чем здесь эполеты?

Он хотел было расспросить Брынова, но тот остановился возле небольшого, в два окна, домика и взял учителя за рукав:

– Завернем ко мне. Один живу, жена вот уже полгода странствует в Баргузинской тайге. – Он вздохнул: – Беда, когда и муж геолог и жена геолог… Зайдемте, брусничным вареньем угощу.

Хромов отказался: он очень устал за день.

– Ну ладно, как хотите. В клуб как-нибудь вечерком сходим. На бегунную фабрику съездим. Она недалеко, за сопкой.

День был на исходе, когда Хромов подошел к прилепившемуся на крутом склоне дому Евсюковых. У ворот какой-то дед, заросший дымчатой с прозеленью бородой, понукал пегую малорослую лошаденку. Наконец, погромыхивая большой, в глубоких вмятинах, железной бочкой, лошаденка въехала в тесный дворик Евсюковых.

– Ну и взъем, ну и взъем! Совсем заморился! – укоризненно выговаривал водовоз Клавдии Николаевне, сбежавшей с ведрами с крыльца.

Простоволосая, в синем домашнем платьице, она казалась совсем молодой.

– Чего, дедушка, сердишься? Я тебе сейчас кваску принесу… Заходите в избу, – приветливо обратилась она к Хромову, – а то пристынете.

Хромов, не отвечая, перехватил у нее из рук два полных ведра и отнес в сени. Хозяйка была проворней его. Она быстро опоражнивала ведра и торопилась, звеня ими, обратно. Она ставила ведра на край телеги и, пока дед черпал ковшом на длинной ручке воду, успевала обменяться с ним новостью или шуткой.

– Кадушка у тебя, Клавдеюшка, бездонная, – язвил старик, наливая двенадцатое ведро. – Байкал-море, а не кадушка!

Когда «бездонная» кадушка была наполнена, дед из другого ковша напоил лошадь.

– Лошадь – она заботу любит, – назидательно сказал он, встретив взгляд Хромова.

Затем водовоз вторично напился квасу («Ох, и мастерица же ты, Клавдеюшка! Ровня моей старухе!») и, зажав между зубами газетный клочок, вытащил большой, с торбу, кисет. Он высыпал на черную в твердых мозолинах ладонь какую-то зелень и скрутил гигантского размера козью ножку:

– Огонечку дайте, молодой человек!

Хромов предложил ему папиросу.

– Нет, – отказался старик, – привык к своему, сам выращиваю.

Они закурили.

– Вы сами из каких мест будете?

– Из Москвы, дедушка.

Дед покачал головой:

– Из какого далека к нам нынче народ ездит! Хорошо! Только у нас никаких… этих… городских удобств нету. Однако без воды и дров не будете. Как что надо – прямо с горы меня кличьте. А я тут как тут…

Стемнело. Мягкой синью накрылись сопки, еще гуще залегли фиолетовые тени в котловине, где прятались домики поселка. Дед натянул квадратные брезентовые рукавицы и запрокинул бороду кверху, к тонкому и бледному серпу молодого месяца.

– Начало ноября на рогу висит, – заметил старик: – холодный месяц-то будет… – И, попыхивая цыгаркой, как трубой, водовоз снова прогромыхал со двора своей железной бочкой.

– Кто этот славный дед? – спросил Хромов, входя в маленькую кухоньку евсюковского дома.

– Это школьный водовоз – дед Боровиков, – отозвалась хлопотавшая у печки Клавдия Николаевна. – Без малого двадцать лет в школе…

Вскоре пришел Назар Ильич, и Хромов не сумел отказаться от приглашения отужинать с хозяином дома в теплой кухоньке. Потрескивали дрова в печке.

– Ну, Клавдея, завтра собирай в район, – сказал возчик, когда жена подавала ему шестой стакан чаю. – С обозом еду – за оборудованием для гидравлики.

Он посмотрел на задумчивое лицо учителя, отвел жену в сторону и пошептался с ней.

– Вот что, – голос у Евсюкова был с густой хрипотцой: – поселяйтесь, учитель, у нас, вот в этой боковушке. Семья у нас небольшая, а живем просторно… Да вы соглашайтесь, – с грубоватой простотой повторил Назар Ильич. – И нам выгода: квартирные деньги со школы будем получать, за водой ей, – он кивнул на жену, – на ключ бегать не придется, дров, глядишь, привезут…

Но столько радушия и теплоты было в этих словах, что учителю стало ясно: и деньги и дрова были припутаны для того, чтобы убедить его остаться у Евсюковых.

И Хромов остался.

Учитель устраивал жизнь на новом месте, осматривал рудник, знаке милея с новыми людьми. Но более всего его тянуло в школу – в это двухэтажное здание на берегу Джалинды, когда-то принадлежавшее английской концессии.

Учитель ловил любопытные взгляды ребят, слышал за спиной быстрый шопоток, приглядывался к лицам детей, и ощущение новизны соединялось с приятным холодком тревоги и ожидания.

В канун октябрьского праздника Хромов пришел в школу перед началом второй смены.

В учительской на диване сухонькая горбоносая учительница немецкого языка Татьяна Яковлевна Добровольская беседовала с грузной, незнакомой Хромову женщиной. Он сразу обратил внимание на жакет с буфами, плотно облегавший фигуру собеседницы Добровольской. Пышные сборки на рукавах вызвали в памяти словцо Брынова: «эполеты».

Андрей Аркадьевич с любопытством взглянул на немолодое, с крупными чертами лицо. Взгляд его растворился со встречной любезной улыбке.

– Познакомьте нас, – прервала женщина щебетанье Татьяны Яковлевны. Голос у нее был низкий, густой.

– Андрей Аркадьевич, да подойдите же! – сказала Татьяна Яковлевна, кокетливо передернув плечиком. – Альбертина Михайловна только ради вас и пришла.

– Бурдинская, – представилась «дама с эполетами».

Она подвинулась, освобождая Хромову место рядом с собой на диване.

– Прекрасно, что приехали, – глядя на Хромова чуть выпуклыми глазами, басила Альбертина Михайловна. – Руднику нужны образованные люди. Мой муж с нетерпением ждет знакомства с вами. Вы не поверите, но мои мальчики – и Валерик, и Сереженька, и Петруша – уже влюблены в вас. Они будут в восторге от ваших уроков. География – это увлекательный предмет!

Все это было высказано с такой убежденностью, что Хромов и впрямь стал сомневаться – не встречал ли он эту представительную даму когда-либо в прошлом. От него не ускользнул критический взгляд, которым Бурдинская обвела его с ног до головы («Костюм, что ли, не в порядке?»).

– О да! – воскликнула Татьяна Яковлевна, – Но надо соединить знание географии со знанием иностранного языка! Мы с вами союзники, Андрей Аркадьевич! У меня нет неуспевающих!

Она вдруг осеклась и с горечью сказала:

– Если бы только не Захар Астафьев! Если бы только не он!

Она посмотрела округлившимися, как у птицы, глазами на учительницу литературы:

– Варвара Ивановна, когда же вы возьметесь за Астафьева?

Варвара Ивановна, прислонившись спиной к круглой, обитой черными железными листами печке, равнодушно курила. Услышав свое имя, она повернула голову. Глубокие складки у рта, красноватая кожа придавали лицу этой тридцатилетней женщины угрюмое выражение.

Варвара Ивановна пожала плечами, плотнее закуталась в серую оренбургскую шаль и, не произнеся ни одного слова, продолжала курить. Казалось, она приросла к своему месту у печки.

В учительскую вошла молоденькая учительница второго класса Шура Овечкина. Хромов дружески ответил на ее приветствие, а Шура, плохо скрывая свой интерес к разговору на диване, уселась напротив учителя математики, проверявшего за столом тетради.

Альбертина Михайловна поправила лепестковой толщины платочек в кармане жакетки и тоном, не допускающим возражений, сказала:

– Вечером, восьмого ноября, вы, Андрей Аркадьевич, – мои гость. Я, Семен Степанович и наши дети будем вас ждать. И вас, Татьяна Яковлевна… И вы, Шура, приходите.

Бурдинская удалилась, шевеля «эполетами».

Хромов заметил, каким недоверчивым взглядом проводила Бурдинскую учительница литературы.

Платон Сергеевич вышел из своего кабинета:

– Ну как, Андрей Аркадьевич, познакомились? Не испугались?

– Ничуть! – ответил Хромов. – С чего бы!

– А вот Геннадий Васильевич и Варвара Ивановна, – шутливо сказал директор, – не жалуют Альбертину Михайловну.

– А за что жаловать? – спросил Геннадий Васильевич. – Она нас похваливает, а сама сверху вниз смотрит.

– Мне все равно, как на меня смотрят, – сухо возразила Варвара Ивановна, – но я не допущу, чтобы детей отвлекали от школы пустыми развлечениями.

Шура Овечкина вспыхнула:

– И совсем не отвлекает! И совсем не пустые! Неправда все это! Альбертина Михайловна нам помогает… Я сама у нее музыке учусь… – Овечкина даже с каким-то вызовом обратилась к Хромову: – Приходите к Альбертине Михайловне, приходите! У нее и рудничная молодежь бывает… У нее интересно… Она ведь вам понравилась?

Хромов взглянул на Кухтенкова. Директор стоял у окна и задумчиво барабанил пальцами по стеклу.

– Ну, конечно, Александра Григорьевна, – ответил, улыбаясь, учитель географии, – поправилась!

– Вот вам в награду за это! – Шура бросила ему через стол кедровую шишку.

Хромов поймал ее. От кедровой шишки шел чуть уловимый запах апельсиновой корки.

4. Праздник

Мороз и солнце придают воздуху стеклянную ясность. Похрустывает под ногами ноябрьский ледок. Воздух пахнет мороженой брусникой и хвойной свежестью… Рудник расцвечен флагами, кумачевыми полотнищами. Из репродукторов льются торжественные марши, песни и речи.

Школьный зал прибран. Сцепа, сооруженная ребятами и дедом Боровиковым из досок и козел, покрыта большим ковром, взятым из учительской. Посредине сцепы – стол под красным сукном. На столе, в глиняных кувшинах, веточки багульника.

Школьный вечер начался с доклада Платона Сергеевича. Вначале Хромову казалось, что директор говорит как-то уж очень просто, без подъема. А на лицах ребят было написано живое внимание.

Хромов стал вслушиваться и понял: Кухтенков не докладывает, а разговаривает с ребятами. И разговор у него выходил и серьезный и душевный, а местами с каким-то особым – не ярким, но доходчивым юмором.

Он похвалил Кешу Евсюкова, Полю Бирюлину, Тиню Ойкина, Сеню Мишарина и других комсомольцев за успеваемость по всем предметам.

Потом ясно и вместе с тем осторожно, чтобы не обидеть учителей, показал, что физику и химию трудно изучать с помощью «одного мела»: надо использовать приборы, схемы, аллоскоп.

И вдруг, улыбнувшись, посмотрел на Хромова:

– К нам приехал новый учитель географии, Андрей Аркадьевич…

Хромов почувствовал на себе десятки внимательных взглядов.

– Теперь, – продолжал директор, – Зоя Вихрева уже не будет на вопрос, где находятся истоки Дуная, отвечать: «Дунай течет из-за границы»…

Ребята заулыбались, а Зоя спряталась за спины товарищей.

Платон Сергеевич посерьезнел. Он заговорил о неграмотности.

– Вы знаете, ребята, как терпелива и требовательна Варвара Ивановна. Многие из вас хнычут: «Гоняет нас Варвара Ивановна!» А ведь не зря гоняет. Тургенев с гордостью говорил о великом русском языке, о его красоте. Маяковский воскликнул: «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин». А Борис Зырянов и Троша Зубарев говорят «шешнадцать», «хотит» – и не краснеют!

Директор достал из портфеля тетрадку в зеленой обложке, развернул ее и, держа за уголки, словно в руках у него была лягушка или грязная тряпка, показал всему залу: даже издали были заметны следы красного карандаша.

– Это сочинение Дмитрия Владимирского, ученика восьмого класса. Двенадцать грамматических и синтаксических ошибок… Стыдно!

Митя, как ни сгибался, не мог спрятаться за товарищей: он был высок, а главное, неосмотрительно сел на видном месте.

– Мне рассказывали, Владимирский, что ты ведешь дневник и что в нем есть такие записи: «Митя, возьмись наконец за ум», «Митя, перестань симулировать». Значит, ты понимаешь, что так заниматься нельзя?

Из восьмиклассников Платон Сергеевич назвал в числе неуспевающих Ваню Гладких и Захара Астафьева.

А закончил Кухтенков так:

– Передал мне дедушка Боровиков письмо от своего сына Павлика. Наверное, некоторые из вас его помнят. Он окончил нашу школу восемь лет назад, служил в армии, а недавно с отличием выпущен из Военно-воздушной академии…

Дед Боровиков сидел в президиуме. Борода его была тщательно расчесана, и в ней пряталась горделивая ухмылка.

– Так вот, летчик Павел Боровиков поздравляет родную школу и всех вас с праздником и просит отца: «Передай, папаша, ребятам, что в школе нет лишних предметов – все нужны. Человек без знаний, что самолет без горючего. На своем опыте убедился…»

В перерыве ребята разбились на группы, и то из одного, то из другого угла зала доносились голоса спорящих.

– В прошлом году, – резко говорил Кеша, обращаясь к Мите, – ты один из всего класса не сдавал испытаний.

– Так я же заболел, Кеша, – оправдывался тот, – ты прекрасно знаешь! Меня врачи освободили.

– Заболел?! – будто с сочувствием повторил Трофим. – Ну да, конечно! Испугался – и все!

– Если бы ты весной, перед испытаниями, повторил правила, – серьезно сказал Тиня Ойкин, – то не позорил бы класс такими сочинениями.

– У меня только по русскому плохо, – оборонялся Митя, – а у Захара почти по всем…

– Митенька, – теребила Владимирского Зоя, – дай дневник почитать. Дашь? Хорошо?

– Да ну вас, вот пристали! – нахмурился Митяй угрожающе добавил: – Я еще узнаю, кто чужие дневники любит читать!

После перерыва начался концерт.

Толя Чернобородов прочитал свое стихотворение «Двадцать первый Октябрь». Маленькая шестиклассница продекламировала революционные стихи на немецком языке. Добровольская, сидя в первом ряду, с умилением почти вслух повторяла каждое слово.

Варвара Ивановна, закутавшись в шаль, сидела с Шурой Овечкиной на скамейке у окна. Хромов сел рядом. Учительница литературы была расстроена.

– Ну и ничего особенного! – говорила Шура Овечкина. – И не надо переживать. Подумаешь, три-четыре человека на семьдесят учащихся! В других школах неуспевающих гораздо больше.

– Не утешайте! – жестко ответила Варвара Ивановна. – Я виновата. Астафьев и Владимирский учатся в классе, которым я руковожу…

– Но вы же с ними столько возились! И дополнительные занятия проводили… А Митю папа с бабушкой избаловали.

– А Захар? – спросил Хромов учительницу литературы. – Что с ним?

– Не могу понять, что с этим мальчиком, – угрюмо ответила Варвара Ивановна. – Сочинения пишет грамотно, хорошим языком. Вызовешь – молчит.

Геннадий Васильевич, окруженный ребятами, склонив голову к баяну, перебирал клавиатуру и тихонько наигрывал. Рядом с ним сидел дед Боровиков.

– Пойдемте к ребятам, – предложил Хромов. – Споем.

Овечкина, точно ждала этих слов, сорвалась с места.

Хромов, не дожидаясь согласия Варвары Ивановны, быстро поднялся, пересек зал и остановился перед Борисом Зыряновым и Антоном Трещенко. Оба, как по команде, отодвинулись друг от друга, и Хромов сел между юношами на освободившийся стул.

– Ну, кто же здесь запевала? – спросил ребят учитель географии.

– У нашего Зыряна самый здоровый голос, – сказал Тиня Ойкин. – На всем руднике такого баса нет.

Зырянов выпятил губу, собираясь протестовать, но не успел: учитель негромко, но звучно выводил первые слова запева:

 
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед…
 

Его поддержал звонкий, задорный голосок Зои Вихревой:

 
Чтобы с бою взять Приморье…
 

И уже с десяток молодых голосов под баян Геннадия Васильевича вели песню дальше. В маленьком школьном зале заколыхались боевые знамена приамурских партизан, и лихие эскадроны героев шли с боями вперед, занимали города, чтобы утвердить в родном крае власть Советов и закончить свой поход на берегах Тихого океана…

Сильным голосом Шура Овечкина затянула новую песню. К кружку, где находились учителя и дед Боровиков, потянулись все, и в зале на смену приамурским партизанам зазвучали «Три танкиста, три веселых друга».

А потом Геннадий Васильевич заиграл плясовую.

Тиня Ойкин остановился возле Зои и, забавно подогнув ногу, вызвал ее на танец. Девушка встряхнула косичками, притопнула ногой, обутой в сапожок, и оба пустились в пляс.

И все завертелось, закружилось в маленьком зале.

Хромов опустился возле Варвары Ивановны на прежнем месте у окна. Шаль учительницы лежала на скамье, один конец свисал почти до пола.

– Ну вот, наконец-то вы забыли про свою шаль! – засмеялся Хромов.

Каменное лицо Варвары Ивановны тронула еле заметная улыбка.

– Вы знаете, – вдруг как-то очень доверительно сказала она Хромову, – школа – родник вечной молодости. Здесь трудно состариться душой…

И она нехотя накинула шаль на плечи.

Вечер закончился.

На улице было светло и холодно. Небо казалось низким, звезды – близкими и крупными.

Сквозь щели ставен пробивались гостеприимные домашние огни. С дороги на бегунную фабрику доносились переборы гармошки. Где-то на крутогорье пели:

 
Ружья в гору заблистали,
Три дня сряду дождик лил,
Против белых мы восстали,
Журавлев там с нами был.
 

– Что это за песня? – Хромов остановился.

– Это песня партизанская, о знаменитом командире Журавлеве, – объяснил Кеша.

Они возвращались вместе. Рядом с Кешей молча шел Захар.

– Это у нас поют, – добавил Кеша. – Значит, старушка Боровикова в гостях. Она вместе с дедом партизанила. Марфа Ионовна всегда эту песню заводит. Или о Погодаеве.

Захар всю дорогу молчал. «Какой у него голос?» невольно подумал Хромов. За весь вечер этот юноша с тонким лицом не произнес ни одного слова и не пел.

– Понравился тебе вечер? – обратился к нему учитель.

Захар пожал плечами. Кеша ответил за него:

– Хороший вечер!

«Что же он, Захар, немой?» невольно подумал Хромов.

А Захар Астафьев, не доходя до евсюковского дома, попрощался и, скользнув мимо заплота, растаял в светлой синеве.