Текст книги "Избранные произведения. Дадзай Осаму"

Автор книги: Осаму Дадзай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 41 страниц)

Заяц невольно захихикал. Барсук не понял почему, но на всякий случай засмеялся тоже.

– Да-да, я не шучу, не думай. Кстати, имей в виду, что ходить туда не стоит. Сначала там идет гора Кати-кати, потом начинается Пати-пати-бо-бо. Вот это самое страшное место и есть. На гору Кати-кати тоже надо подниматься осторожно, а уж гора Бо-бо… Если попадешь туда, то и с тобой случится то же, что со мной. Ой, жжет-то как! Понял теперь? Советую и не приближаться к ней. Ты еще молод и должен прислушиваться к словам умудренного годами… впрочем, что это я? Какими годами? Ну, во всяком случае, не думай, что я шучу, отнюдь, я просто решил предостеречь тебя, как добрый старший товарищ. Я имею на это право, потому что все испытал на собственной шкуре. Ой, больно-то как!

– Я вам очень признателен и постараюсь быть осторожней. Ну а что вы решили насчет мази? В благодарность за любезный совет я готов отдать вам ее бесплатно. Давайте я намажу вам спину. Вам еще повезло, что я вовремя здесь появился, без моей мази вы бы уже распрощались с жизнью. Само провидение привело меня сюда. Да, видно, судьба.

– Судьба или не судьба, – тихо пробормотал Барсук, – а если мазь действительно бесплатная, то, пожалуй, намажь. Я, знаешь ли, в последние дни что-то не при деньгах. Понимаешь ли, женщины – на них страсть сколько уходит… Выдави-ка каплю мази мне на ладонь.

– Это еще зачем? – забеспокоился Заяц.

– Да просто так, посмотрю хоть, какого она цвета.

– Обычного цвета, такая же, как и другие. Вот видите? – он выдавил на барсучью лапу капельку мази.

Барсук поспешно стал натирать ею щеки, и Заяц, испугавшись разоблачения, схватил его за руку.

– Что вы, что вы! Эта мазь слишком сильна для лица! Разве можно, не делайте этого!

– Ладно уж, не буду, отпусти, – Барсук был в отчаянии. – Ну отпусти же, ты еще молод, тебе не понять… Знал бы ты, сколько мучений претерпел я за свои тридцать с лишним лет из-за слишком смутой кожи! Отпусти же меня. Дай я намажусь. Ты молод, и тебе не понять.

В конце концов Барсуку удалось вырваться и, оттолкнув Зайца, он с молниеносной быстротой втер мазь в кожу лица.

– У меня ведь довольно правильные черты, но все портит эта смугловатость. Вот и все. Ааай! Больно! Щиплет-то как! Сильная мазь, ничего не скажешь! Но так, наверное, и нужно, будь она слабее, не оказала бы никакого действия. Ой, ужасно щиплет. Но ничего, я потерплю. Ах черт, ну и мазь! Теперь эта девчонка у меня по-другому заговорит. Увидит мое прекрасное лицо и… Ой, больно! Она, поди, и не знает, что такое любовь. Пусть теперь умирает от любовного томления, а я буду делать вид, что меня это не касается. Ох, больно-то как! И впрямь хорошая мазь. Можешь теперь намазать меня всего – и спину и прочее. Умирать, так умирать. Мне бы только вот побелеть немного, ради этого и умереть не жалко. Мажь как следует, не стесняйся!

Довольно жалкое это было зрелище.

Но есть ли предел жестокости гордых красавиц? Должно быть, они сродни злым духам. Спокойно открыв банку, Зайчиха смазала ожоги Барсука горчицей и старательно втерла ее в кожу. Бедняга тут же скорчился от боли.

– Ох, ну и мазь. Действует как следует. Ох, ужас какой! Воды! Скорее воды! Где это я? В аду? Пощадите! Я не хочу в ад, не хочу! Ну да, не понравилось мне, что из меня собираются варить суп, вот я и одурачил старуху, только и всего. Я не виноват! Все свои тридцать с лишним лет я страдал из-за смуглой кожи. Женщины на меня и смотреть не желали. А сколько раз я попадал в дурацкое положение только потому, что у меня хороший аппетит? Никому, никому до меня нет дела! Один-одинешенек на всем белом свете. И черты лица у меня вроде бы правильные… – все слабее лепетал он, извиваясь от боли, и в конце концов потерял сознание.

Однако на этом несчастья Барсука не кончились. Даже у меня сжимается сердце от жалости, когда я описываю его злоключения. Во всей Японии не найдется, наверное, человека, который, подобно Барсуку, прожил бы вторую половину своей жизни столь неудачно. Стоило несчастному возрадоваться, что стать супом ему больше не грозит, как он ни за что ни про что попадает на ужасную гору Кати-кати, где получает страшные ожоги; чудом уцелев, он доползает до родной норы, и, казалось бы, ничто не должно помешать ему отлежаться там, но не тут-то было – его обожженную спину густо смазывают горчицей, и он теряет сознание от невыносимой боли. В довершение всего его подло заманивают в глиняную лодку, и он оказывается на дне озера Кавагути. Сплошные неудачи и никакого просвета. Можно, конечно, расценить все его несчастья как обычные неприятности, которые по вине женщин нередко выпадают на долю мужчин, но не слишком ли они бессмысленны? Главное, что ничего высокого и благородного в его страданиях не было.

Три дня Барсук провалялся в норе, и неясно было – теплится ли еще жизнь в его бездыханном теле. На четвертый же день он так проголодался, что взял палку, опираясь на нее, с трудом выполз наружу и, бормоча что-то себе под нос, отправился на поиски пищи. Фигура его была жалка необычайно. Впрочем, от природы он отличался отменным здоровьем, и, наверное, поэтому не прошло и десяти дней, как он оправился настолько, что почувствовал страшный голод. Недолго думая, он отправился к хижине Зайчихи, чего, собственно, делать не следовало.

– Вот наконец и я. Уфф… – застеснявшись, он глупо и противно захихикал.

– А, это ты, – Зайчиха не скрывала своего крайнего раздражения. «Что тебе еще от меня нужно?» – было написано на ее лице. Впрочем, нет, не так, это было бы еще ничего. Скорее, ее лицо выражало другое: «И чего явился, надоел ведь до смерти».

А, может быть, и того хуже: «Вот черт, опять его принесло, негодяй, мерзавец, чтоб ты сдох». Но, к сожалению, нежданные гости редко, крайне редко замечают выражение неприязни и враждебности на лице хозяина. Это весьма любопытное психологическое наблюдение, и я советую всем читателям отнестись к этому факту с должным вниманием. Опыт говорит о том, что когда вы выходите из дому с неохотой, заранее сожалея о потерянном вечере, то, как это ни странно, хозяева дома, куда вы направляетесь, обычно приходят в восторг от вашего появления. И, наоборот, если вы отправляетесь в гости, предвкушая предстоящее удовольствие, и повторяете про себя: «Ах, там так уютно, совсем как дома, даже лучше, единственное место, где можно как следует отдохнуть, ну до чего же приятно ходить туда», – так вот в этом случае хозяева, как правило, завидя вас, ужасаются, и необходимость угощать и развлекать вас представляется им тягостным, докучным бременем. Не знаю, насколько разумно считать чужой дом единственным местом, где можно как следует отдохнуть, это уже другой вопрос, но, по моим наблюдениям, мы чаще всего находимся в печальном заблуждении относительно желательности или нежелательности своего появления в том или ином месте.

Я иногда думаю, что вряд ли вообще стоит ходить с визитами даже к очень близким людям, если у тебя нет к ним никакого особенного дела. Читателей, которых мой совет застал врасплох, убедительно прошу еще раз вспомнить о Барсуке. Ведь он как раз сейчас и совершает ту ошибку, от которой я вас предостерегаю. Зайчиха, увидев его, даже в лице изменилась от негодования и недовольно проворчала: «А, это ты». Барсук же ничего не заметил. Более того, в ослеплении своем, несчастный готов был принять недовольный возглас Зайчихи за выражение удивления и даже радости, вызванной его неожиданным появлением, и растрогаться при мысли о простодушии Зайчихи, до сих пор не научившейся скрывать свои чувства. Утвердившись в своем заблуждении, он даже в нахмуренных бровках своей возлюбленной увидел явный признак душевных терзаний, причиной которым, по его мнению, послужил несчастный случай на горе Бо-бо.

– Да, да, благодарю тебя, – тут же начал раскланиваться Барсук, хотя никто и не думал выражать ему сочувствие. – Ничего особенного, не беспокойся. Все уже позади. Я, верно, в рубашке родился. Ничто меня не берет. Мне на эту гору Бо-бо взобраться, как говорится, что каппе рыгнуть. А кстати, мясо-то у капп, верно, вкусное, я тут как раз думал, как бы мне до них добраться. Да, все это, конечно, пустяки, но испугался я тогда здорово. Пламя-то видела? Так и полыхало, так и полыхало! Ты-то как? Ожогов вроде на тебе не видно, так что, судя по всему, тебе удалось выйти из этого пекла невредимой.

– Не совсем, – поджала губки Зайчиха. – Но ты-то хорош! Сам поскорее смылся, а меня бросил одну в огне. Я чуть не задохнулась в дыму, еле выбралась. Ну и разозлилась же я на тебя! Вот так и раскрывается суть человека. Теперь-то я точно знаю, чего ты стоишь.

– Ну прости, проспи меня, пожалуйста. Ты же видишь, как я обгорел. Не думал, что вообще живым выйду, у меня было такое чувство, словно боги от меня отказались. А о тебе я не забывал, зря ты говоришь, будто я только о себе заботился. Ты же сама видела, как у меня загорелась спина, я просто не успел прийти тебе на помощь, да и не смог бы, так меня сразу скрутило. Как ты не понимаешь? Неужели ты считаешь меня таким бессердечным? Думаешь, так обгореть – это пустяки, да? Еще эта мазь или бальзам, как, бишь, его? Ну и мазь! Хоть бы кожа побелела, а то как был смуглым, так и остался.

– Кожа побелела? О чем ты?

– Да, а что? Липкая такая, темная мазь. Действует и вправду так сильно, что хоть криком кричи. Пришел один малыш, ну, вроде тебя. Чудак такой, говорит: «Отдам мазь бесплатно». Я и думаю, почему бы мне не попробовать? Ну и дал себя намазать. Ох, что со мной было, ты просто и представить не можешь! И как это я не сообразил сразу, что раз бесплатно, то наверняка дело нечисто. Намазал он меня – и словно смерч в моей голове завертелся, боль, страшная боль пронзила все тело. Я – рраз! – грохнулся на землю! Больше ничего не помню.

– Хм, – презрительно хмыкнула Зайчиха. – Так тебе и надо. Не будешь жадничать. Получил, наконец, по заслугам. Как у тебя еще совести хватает рассказывать мне об этом? Пробовать на себе мазь только потому, что она бесплатная!

– Ну зачем ты так говоришь? – заскулил Барсук, продолжая, видимо, оставаться в полном неведении относительно истинных чувств Зайчихи. Разомлевший, он сидел рядом с предметом своей любви и, ни о чем не подозревая, поглядывал вокруг осоловелыми, словно у дохлой рыбы, глазами, тут же закусывая пойманными на лету мошками.

– И везет же мне, – говорил он. – В какие переделки ни попадаю, ничто меня не берет. Видно, я и впрямь в рубашке родился. И тебе вот удалось благополучно отделаться, и моих ожогов как не бывало – сидим рядышком и болтаем в свое удовольствие. Ну просто как во сне.

А у Зайчихи одно на уме – чтобы гость поскорее убрался восвояси. Надоел он ей до смерти. И, решив выставить его побыстрее, она придумала еще один дьявольский план.

– Кстати, ты не слышал? – сказала она Барсуку. – Говорят, в озере Кавагути водятся на диво вкусные караси.

– Не слыхал, а что? Думаешь, это правда?

Глазки его засверкали от вожделения:

– Помню, когда мне было три года, матушка поймала карася и дала мне. Вкусно – страсть! Но, знаешь, ведь я… Нельзя, конечно, сказать, что я такой уж неловкий, наоборот, но вот охотиться в воде я не умею, так что могу только представить себе, как это вкусно. Да, за свои тридцать… Ой! Ха-ха-ха, это надо же, чтобы так привязалось! Братец мой тоже ведь любит карасей.

– Ах, вот оно что, – Зайчиха сделала вид, будто ничего не заметила. – Сама-то я не хочу никаких карасей, но, если ты их любишь, так и быть, составлю тебе компанию.

– Ты правда со мной пойдешь ловить карасей? – Барсук ног под собой не чуял от радости. – Только я слышал, что эти караси – проворные бестии. Еще погонишься за ними, да и свалишься в воду. – Барсук, видно, вспомнил свои прошлые неудачи. – Но ты ведь знаешь, наверное, какой-нибудь хороший способ?

– Что тебе сказать? Во-первых, только дураки ловят сетью. Сейчас, говорят, очень много карасей возле острова Уга-сима. Лучше поехать туда. А грести-то ты умеешь, а?

– Еще бы. Что тут трудного? Это уж само собой, – хвастливо заявил Барсук.

– Значит, умеешь? – Зайчиха, конечно, знала, что это пустое бахвальство, но притворилась, будто верит ему. – Что ж, прекрасно. У меня есть лодка, но она мала и двоих не выдержит. Вообще-то это очень хорошая лодка, я смастерила ее из доски, но если в нее проникнет вода, мы можем пойти ко дну. Мне-то ничего, я боюсь за тебя. Давай-ка лучше смастерим еще одну лодку. Доски, как показывает опыт, не очень подходящий материал, сделаем-ка ее лучше из шины, так будет надежней.

– Простишь ли ты меня? Прости, пожалуйста. Видишь, я плачу. Что-то совсем слаб стал в последнее время. То и дело глаза на мокром месте, – сказал он и притворно захныкал. – Может, ты сама и смастеришь для меня лодочку покрепче? Очень тебя прошу. – Барсук явно решил отлынить от работы. – Как бы я был тебе благодарен! А пока ты будешь заниматься моей лодкой, я запасу еды в дорогу. Тебе не кажется, что из меня скоро выйдет отличный кулинар?

– Да уж… – Зайчиха снова сделала вид, что принимает его болтовню за чистую монету, и простодушно закивала головой. А Барсук подумал: «Как прекрасна жизнь!» – и самодовольно ухмыльнулся. А ведь как раз в этот миг его трагическая участь была окончательно решена. Если бы только этот глупец догадался, что Зайчиха, которая с такой легкостью принимала на веру все его выдумки, лелеяла в душе своей коварный, жестокий план! Но нет, он только блаженно ухмылялся, приговаривая: «Вот повезло-то!»

Итак, наша парочка вышла на берег озера Кавагути. Светлая водная гладь была спокойна и безмятежна. Зайчиха сразу же взялась за дело и принялась месить глину, намереваясь смастерить из нее хорошую, крепкую лодку. Барсук же, приговаривая: «Ах как мне неудобно, ты уж меня прости», – бродил но берегу в поисках пищи. К вечеру, когда подул ветерок, и на поверхность озера набежала легкая рябь, на воду была наконец спущена лодка из глины – глянцевитая, с металлическим блеском.

– Что ж, прекрасно, – проскрипел Барсук и поспешил загрузить в лодку коробку с едой величиной с добрую цистерну. – Ловкая ты девочка, не успел оглянуться, а у тебя уже и лодочка готова. Да какая славная. Ну и мастерица! – неуклюже подлизывался к Зайчихе Барсук, и мысли его невольно приняли более практическое направление. «Вот счастье-то, – думал он, – заполучить такую работницу себе в жены. Лучшей жизни и не придумаешь: жена работает, не покладая рук, я – развлекаюсь в свое удовольствие». Твердо решив держаться Зайчихи и, что бы ни случилось, не упускать ее из виду. Барсук вошел в лодку.

– Ты и гребешь, наверное, прекрасно. Я, например, нельзя сказать, чтоб не умел… Хм, да… Гребец-то я прекрасный, но нынче предпочел бы полюбоваться искусством моей милой женушки. – Барсук все больше наглел и стал забываться. – Я, знаешь ли, когда-то считался мастером гребли, был даже своего рода чемпионом, но сейчас, видишь ли, мне больше по душе прикорнуть вот здесь, на дне лодки и смотреть тихонечко вокруг. Если ты не возражаешь привяжи нос моей лодки к корме твоей. Пусть они плывут себе дружно, тесно прижавшись друг к другу. А коль тонуть, так вместе, – жеманно просюсюкал он, потом завалился на дно своей глиняной лодки и задремал.

Когда Барсук попросил связать обе лодки. Зайчиха встревожилась и испытующе посмотрела на него – неужели этот болван догадался? – но тут же успокоилась, увидев, что он спокойно лежит, ухмыляясь своим слюнявым похотливым ртом, и, кажется, уже видит сны. «Разбуди меня, если карась попадется. Ну и молодчина же эта девчонка. А мне-то уже тридцать семь, да…» – бормотал он во сне. Расхохотавшись, Зайчиха привязала лодку Барсука к своей и резво забила веслами по воде. Лодки отплыли от берега.

Сосновый бор на острове Угасима пламенел в лучах заходящего солнца. Автор не хочет демонстрировать перед читателем свою эрудицию, однако полагает своим долгом заметить, что, по некоторым имеющимся у него сведениям, именно этот бор изображен на коробке сигарет «Сикисима». Мне сообщил об этом человек, на которого вполне можно положиться, так что читатель имеет основания считать это достоверным фактом. Правда, в наши дни сигареты «Сикисима» стали большой редкостью, так что молодым читателям это название, скорее всего, ни о чем не говорит. Да, пожалуй, мое желание показать свою осведомленность в данном случае не очень уместно. Впрочем, подобные желания вообще редко приводят к чему-то хорошему, скорее, наоборот. В лучшем случае, прочитав эти слова, читатели, которым перевалило за четвертый десяток, с легким вздохом вспомнят эти сосны в связи с какой-нибудь гейшей и лениво зевнут.

Так вот, Зайчиха любовалась вечерним пейзажем.

– Ах, как красиво, – шептала она.

Это-то и представляется мне едва ли не самым удивительным. Не думаю, чтобы какой-нибудь отъявленный злодей мог похвастаться подобным присутствием духа, позволяющим ему восхищаться красотами природы за минуту до совершения тяжкого преступления. Однако эта шестнадцатилетняя девственница, прищурив глаза, невозмутимо созерцала вечерний остров. Вот уж действительно – от наивности до злодейства один шаг. Я настоятельно призываю к осторожности мужчин, которые, любуясь не знающей забот своенравной девственницей, восторгаются ее притворной беззащитностью, отвратительной манерностью и, брызгая слюной, толкуют о «чистоте юности». Эта пресловутая чистота юности почему-то всегда представляется мне чем-то вроде необузданной пляски дикарей, сумятицей неосознанных ощущений, ее кровожадность соседствует с умилением. Я бы сравнил ее с пеной в кружке пива и не знаю, есть ли в мире что-нибудь опаснее. Человека, у которого чувственные ощущения подавляют соображения этического порядка, мы называем обычно слабоумным или говорим, что в него вселился бес.

Позволю себе заметить, что в последние годы у нас в стране часто демонстрируются американские фильмы, где фигурируют самцы и самочки, блещущие этой «чистотой юности». Не умея управлять собственными чувствами, они суетливо фривольничают, вертятся, словно заводные. Я не хочу делать поспешных выводов, но мне кажется, что эта пресловутая «чистота юности» является таким же порождением Америки и американского образа жизни, как лыжи – порождением мерцающей снежной стихии. А ведь чаще всего за этой чистотой скрывается способность совершать самые грязные преступления. И что они – слабоумны или одержимы бесами? Впрочем, человек, в которого вселяется бес, как правило, и бывает слабоумным. Наша шестнадцатилетняя Зайчиха не выдерживает никакого сравнения с Артемидой – хрупкой, изящной, с прелестными руками и ногами. Да, куда ей до богини! Рядом с ней она просто жалка. К тому же, скорее всего, она действительно слабоумна. Но если это так, то винить некого.

– А-а-а… – послышалось откуда-то снизу. Это душераздирающе вопил наш дорогой Барсук, отнюдь не блещущий чистотой юности тридцатисемилетний мужчина.

– Ой, вода, остановись же, вода!

– Замолчи. Или ты не знал, что лодки из глины всегда идут ко дну?

– Откуда же мне знать? Ах, что-то я туго соображаю. Я перестаю видеть логику в твоих действиях. Это несправедливо! Ведь не мота же ты, не могла же ты меня… Ах, я просто отказываюсь понимать! Разве ты не моя женушка? Ой, тону! Что уж реально, то реально – я тону, и это ясно как божий день! Если ты решила пошутить, то пора бы и остановиться. А то твои действия можно истолковать, как грубое насилие. Ай, тону! Ой, что ты делаешь? Разве можно, ведь я специально собирал… Там ведь макароны из дождевых червей под соусом из экскрементов колонка! Неужели тебе не жалко? Хрр… Кажется, я захлебнулся. Послушай-ка, всякой шутке есть предел! Ой, ой! Не смей перерезать веревку! Мы же решили – если умирать, так вместе, ведь супруги остаются вместе и в следующем рождении. О, эти веревочные узы, неразрывно связавшие нас! Остановись, не делай этого! Обрезала-таки! Помогите! Я ведь плавать-то совсем не умею. В чем и признаюсь совершенно откровенно. Когда-то немного умел, но, когда тебе за тридцать, суставы теряют гибкость и трудно держаться на воде. В чем и признаюсь совершенно откровенно. Да, мне уже тридцать семь. Не спорю, между нами действительно большая разница в возрасте. Ну и что? Тем более. Старших надо беречь! Не забывай же о почтительности! Хрррр… Ах, ты ведь хорошая девочка, да, ты хорошая девочка и сейчас протянешь мне весло, вон то, которое у тебя в руке. А я за него ухвачусь и… Ой, что ты делаешь! Ты с ума сошла? Не бей меня веслом по голове! Ах, вот оно что, наконец-то до меня дошло. Все очень просто – ты решила меня убить. Как я этого сразу не понял! – так, за миг до смерти, Барсук разгадал наконец коварные намерения Зайчихи, но, увы, было уже слишком поздно.

Бум! – ударило по голове безжалостное весло. Барсук то погружался в воду, то всплывал, появляясь на сверкающей в лучах заходящего солнца озерной глади.

– Ой-ёёй! Я боюсь! Что я тебе такого сделал? Разве это преступление – любовь? – крикнул он и пошел ко дну. А Зайчиха аккуратно вытерла лобик и сказала:

– Ну и вспотела же я!

Может, это сказка, предостерегающая от дурного влияния любовных страстей? А может, назидательная повесть, мораль которой – «Держись подальше от красивых шестнадцатилетних девственниц»? Или учебник хороших манер, предписывающий: «Излишняя назойливость по отношению к предмету твоей привязанности кончается, как правило, плачевно, порой даже трагически. Дабы избежать напрасных мук, проявляй сдержанность».

Или это шуточная история, в которой содержится намек на то, что в повседневной жизни люди чаще всего руководствуются чисто чувственными соображениями – нравится или не нравится, а не соображениями этическими, связанными с понятиями добра и зла. Именно в соответствии с этими чувственными соображениями они осуждают и наказывают, поощряют и подчиняются.

Впрочем, не сосредоточиваясь на теоретической стороне дела, хочу теперь, когда Барсука уже нет в живых, задержать ваше внимание на одном обстоятельстве.

А именно: «Преступление ли – любить?»

Я, должно быть, не ошибусь, если скажу, что этот вопрос с давних пор служит темой самых трагических произведений литературы. Ведь в любой женщине живет безжалостная зайчиха, в любом мужчине скрывается добрый и глупый барсук. Не могу сказать, что за свои тридцать с лишним лет я часто оказывался в подобных ситуациях, но некоторый приобретенный за это время опыт убеждает меня в том, что это действительно так. Возможно, подобный опыт есть и у вас. Так что вряд ли стоит говорить об этом.