Текст книги "Избранные произведения. Дадзай Осаму"

Автор книги: Осаму Дадзай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)

В своем сочинении он утверждал, что истинное счастье не может быть кем-то ниспослано, единственное средство к нему приблизиться – быть в постоянной готовности самому стать либо героем, либо мучеником-страдальцем. Процитировав многозначительное высказывание своего земляка Дзэндзо Касаи, он дал ему подробнейшее толкование. На самом даче он ни разу не встречался с Дзэндзо Касаи и не знал, высказывался тот на эту тему или нет, но решил, что тот в любом случае простит его, коль скоро сочинение будет написано. В результате он стал любимцем класса. Молодые люди, особенно в массе, чутко реагируют на явление героев. Мистер Блэр и позже давал своим ученикам прекрасные темы для сочинений. «Fact and Truth». «The Ainu». «А Walk in the Hills in Spring». «Are We of Today Really Civilised?» Он из кожи вон лез, чтобы написать как можно лучше. И его усилия всегда оказывались так или иначе вознагражденными. Честолюбие молодости не знает пресыщения. Налетные каникулы он уехал на родину, увенчанный славой юного дарования, подающего большие надежды. Он родился в горах на самом севере Хонсю, в семье влиятельного помещика. Его отец при всем своем беспримерном добродушии любил при случае продемонстрировать свою строгость и был подчеркнуто суров даже с ним, своим единственным сыном. Когда ему случалось оскандалиться, отец никогда не ругал его, только говорил, усмехаясь и как бы в сторону: «Уважающий себя человек должен соблюдать приличия». После чего ловко переводил разговор на другое. Он никогда не любил своего отца. Не испытывал по отношению к нему ни малейшей приязни. К тому же с самого детства он неумел вести себя прилично, у него все всегда из рук валилось. Мать до смешного благоговела перед ним. И уж, конечно, была уверена, что его ждет великое будущее. Когда, уже лицеистом, он впервые приехал домой на каникулы, она удивилась, заметив, как испортился у него характер, но решила, что, наверное, высшее образование всегда так действует на людей. Во время каникул он не стал лодырничать. Достав из хранилища старую отцовскую энциклопедию, принялся изучать биографии великих писателей. Байрон в восемнадцать лет издал свой первый поэтический сборник. Шиллер тоже в восемнадцать начал писать «Разбойников». Данте было девятнадцать, когда в его голове возник замысел «Новой жизни». А он чем хуже? Да ничем, ведь еще в младших классах учителя расхваливали его сочинения, а теперь вот и этот интеллектуал из Англии признал, что у него неплохие мозги. Поставив в саду под каштаном стол и стул, он начал писать роман. Ничего другого от него и ожидать было невозможно. Впрочем, вы наверняка и сами знаете, как это бывает. Свой роман он назвал «Журавль». Это был роман о гении, он хотел описать всю его жизнь с рождения до смерти. Ему нравилось предугадывать собственную судьбу. Самое трудное было начать. Он начал так: «Жил-был один человек. Когда ему было четыре года, в его душе свил гнездо дикий журавль. Журавль просто лопался от важности». И так далее и тому подобное. Летние каникулы закончились, наступила осень, и вот, в середине октября, промозглой, холодной ночью роман был наконец завершен. И он сразу же понес его в типографию. Отец, по его первому требованию, без слова упрека, выслал ему двести йен. Получая перевод, он снова рассердился на отца. Уж лучше бы тот выругал его, чем проявлять такое великодушие, безропотно присылая деньги. В конце октября на его столе стопкой лежали довольно толстые красивые томики форматом в одну шестнадцатую листа. На обложке красовалась какая-то странная, похожая на орла птица с распростертыми крыльями, ей было на этой обложке явно тесно. Для начала он разослал по экземпляру в ведущие местные газеты. Мечтал, что однажды утром проснется знаменитым. Каждый час казался ему веком, нет, даже тысячелетием. Он прошелся по книжным лавкам города, оставив в каждой по пять-десять экземпляров. Расклеил повсюду рекламные листки. Юный гений целый день бегал по городу с пачкой этих рекламных листков, испещренных одной отчаянной фразой: «Читайте „Журавля“», «Читайте „Журавля“», в одной руке и ведерком с клеем – в другой.

Так стоило ли удивляться, что на следующий день у него было полгорода знакомых?

И он снова бродил по улицам, обмениваясь приветственными взглядами со всеми, кто ему встречался. Если ему вдруг не везло и на его приветственный взгляд по небрежности не отвечай, или если один из наклеенных так старательно накануне вечером рекламных листков оказывался безжалостно содранным с телеграфного столба, его лицо становилось чернее тучи. Спустя некоторое время он вошел в самый крупный книжный магазин города и спросил у мальчишки-служащего, продается ли «Журавль». «Пока ни одного экземпляра не продали», – неприветливо ответил мальчишка. Наверное, не понял, что перед ним сам автор. Но он не упал духам. Беззаботно заявив:

«Что ж, еще все впереди», – вышел из магазина. Некоторое время он бродил по улицам, обмениваясь с прохожими уже немного вымученными приветствиями, потом вернулся в общежитие.

Так в первый же вечер был посрамлен «Журавль», едва успев взлететь к блистательным высотам славы.

Решив поужинать, он направился в столовую. Стоило ему переступить порог, как до его слуха донеслись громкие возбужденные крики одноклассников. Несомненно, за его столом обсуждался «Журавль». Скромно потупившись, он присел на стул, стоявший в самом углу. Потом, откашлявшись, принялся ковырять котлету в тарелке. Сидевший справа студент протянул ему вечерний выпуск газеты. Похоже, она уже прошла по рукам всех сидящих за столом. Медленно пережевывая котлету, он бросил рассеянный взгляд на газетный лист. Ему в глаза сразу бросаюсь слово «Журавль». С чем может сравниться эта дрожь, пронизывающая все тело в тот миг, когда впервые читаешь отзыв на собственное произведение! Он не стал торопливо хватать газету. Аккуратно орудуя ножом и вилкой, спокойно пробежал глазами статью. Она была набрана мелким шрифтом в левом углу газетной полосы.

«Перед нами роман идеалистичный с начала до конца. В нем нет ни одного живого человека. Все герои – причудливые тени, просвечивающие сквозь матовое стекло. Особенно ужасен главный герой, человек в высшей степени странный и высокомерный. Он чем-то напоминает энциклопедию, в которой пропущены многие страницы. Сегодня он корчит из себя Гёте, завтра – его единственный учитель Клейст, он словно конгломерат всех великих писателей мира. В детстве он умирает от любви к мельком увиденной женщине, в юные годы снова встречает ее и обнаруживает, что она противна ему до тошноты… Да что это– вольный перевод поэмы лорда Байрона? Или неумелый подстрочник? Все творчество Гёте и Клейста автор сводит к нескольким весьма поверхностно усвоенным положениям. Прошу прощения, но судя по всему, он вообще не прочел ни единой страницы „Фауста“, не единого акта „Пенфесилеи“. В конце романа возникает образ журавля, бьющего по воздуху своими ощипанными крыльями. Наверное, автор рассчитывал, что читатель будет потрясен совершенством этого образа и проникнется восторгом, поняв, что перед ним шедевр, но на самом деле эта уродливая птица не вызывает ничего, кроме отвращения».

Он молча кромсал котлету. «Спокойствие, спокойствие», – говорил он себе, стараясь сохранять невозмутимый вид, но чем больше он старался, тем более неловкими делались его движения. «Потрясен совершенством». «Проникнется восторгом». Ах, как больно! Может, захохотать? A-а… Он сидел, не поднимая головы, и за эти десять минут постарел лет на десять.

«Интересно, что за человек этот безжалостный критик?» – тупо думал он, еще не осознавая, что пережитое в тот вечер унижение всего лишь первое звено в цепи неудач, которые отныне будут преследовать его. Другие газеты тоже не сказали пи единого доброго слова в адрес его «Журавля», а его одноклассники, поддавшись влиянию общественного мнения, стали обращаться с ним пренебрежительно и в конце концов прозвали его Журавлем. Молодежь чутко реагирует и на падение героя. Распродавалась книга позорно плохо, было куплено всего несколько экземпляров. Люди, встречавшиеся ему на улицах города, снова стали просто случайными прохожими, не имеющими к нему никакого отношения. Вечерами он ходил по улицам и тайком сдирал рекламные листки.

Судьба романа «Журавль» оказалась такой же трагической, как и история, легшая в его основу, однако дикий журавль, свивший гнездо в его сердце, учился неумело расправлять крылья, учился не стыдиться своих мук и стенаний, которыми душа его отзывалась на суровую реальность мира, громко курлыкая, он роптал, сокрушаясь о непостижимости искусства и равнодушии жизни.

Потом начались зимние каникулы, и он, еще более мрачный, чем прежде, уехал домой. Глубокая морщина, пересекшая его лоб между бровями, удивительно шла ему Мать, несмотря ни на что, по-прежнему верила в пользу высшего образования и смотрела на него влюбленными глазами. Отец был, как обычно, суров. Похоже, что высокодобродетельные люди всегда питают антипатию по отношению друг к другу. За молчаливой снисходительной усмешкой отца он угадывал одного из читателей той газеты. Несомненно, отец видел статью. Он понят, что яд, который источали эти десять-двенадцать (всего-то!) строчек, проник и в эту глухую провинцию, и ему захотелось превратиться в скалу или в корову.

А если представить себе, что именно в этот момент ветер и принес ему первое письмо? Он мог бы встретить в родном доме свое девятнадцатилетие и, проснувшись утром в первый день года, обнаружить рядом со своим изголовьем с десяток поздравительных открыток. Пусть на одной из них не будет указано имени отправителя.

«Я уверена, что не делаю ничего дурного, поэтому нарочно пишу на открытке. Боюсь, что Вы изволите теперь пребывать в унынии. Я знаю, что Вас способен вывести из равновесия любой пустяк, и, признаться, не одобряю этого. Нет ничего хуже мужчины, утратившего чувство собственного достоинства. Не казните себя так, прошу Вас. В Вас есть готовность сопротивляться дурному, есть устремленность к высоким чувствам. И пусть Вы молчите, знайте, где-то далеко от Вас живет человек, которому все это хорошо известно. Вы просто недостаточно сильны. По моему глубокому убеждению, слабых и честных людей следует защищать и беречь. Ваше имя никому не известно, у Вас нет никаких званий. Но вот вчера, прочитав около десятка мифов древней Греции, я наткнулась на очень интересную историю. Давным-давно, когда в мире еще царил хаос, когда не было ни земли, ни океана, а воздух не был прозрачным, солнце все равно всходило каждое утро, и однажды богиня радуги Ирис, прислужница Юноны, улыбнувшись, сказала: „О благодарю тебя, благодатное солнце, каждый день ты освещаешь мир, хотя нет в нем ни единой травинки, ни единого деревца, ни единого ручейка, которые в надежде обращали бы к тебе свои взоры“. И вот что ответило солнце: „Но я же солнце. Потому и поднимаюсь над миром. Мне довольно того, что меня видят те, кто может видеть“. Я далека от наук и всякого такого. И это письмо я долго обдумывала и много раз переписывала. Я очень старалась, мне так хотелось, чтобы Вы знали– есть человек, который желает Вам счастливого новогоднего сна, прекрасного восхода солнца, а еще – обрести уверенность в себе, и чтобы эта уверенность помогала Вам жить. Я знаю, что нескромно и дурно писать письма незнакомому мужчине. Ноя не написала ничего, чего могла бы стыдиться. Я нарочно не открываю своего имени. Знаю, очень скоро Вы забудете обо мне. И пусть, я ничего не имею против. Да, забыла! Поздравляю Вас с Новым годом!»

1 января.

(На этом «Письма, принесенные ветром» не заканчиваются.)

Вы обманули меня. Вы обещали предоставить мне возможность написать второе и третье послания, но похоже, что Вы собираетесь покончить со мной, позволив мне написать лишь это странное поздравление, уместившееся на двух открытках. Может быть Вы снова решили подвергнуть меня испытанию, смысл которого ускользает от меня? Я всегда знал, что именно этим и кончится. Но я молился и ради Вас и ради себя самого, молился, замирая в надежде – а вдруг вдохновение все же посетит Вас, и Вы так или иначе сможете вернуть меня к жизни? Но, увы… Наверное, Вы просто еще слишком молоды. Нет, нет, не говорите ни слова! Генерал, проигравший сражение, должен молчать. Я знаю, что и «Герман и Доротея», и «Дикая утка», и «Буря» были написаны, когда их авторы приблизились к концу своей жизни. Ведь для того, чтобы написать произведение, способное ниспослать умиротворение, способное озарить человеческую жизнь светом надежды, недостаточно одного таланта. Ах, если бы Вы только могли еще десяток-другой лет нести свой факел в этом ненавистном мире, и потом снова призвали меня! Для меня не было бы большей радости! Я непременно, непременно поспешу на зов. Клянусь! Прощайте! Что? Вы хотите порвать рукопись? Не делайте этого! Вы лучше припишите, словно невзначай: «если бы этот человек, отравленный литературой и сам больше похожий на пародию, что-нибудь вдруг сочинил, это и было бы примерно то, что вы сейчас читаете». Тогда эти людишки станут рукоплескать Вам: «О, это замечательно, что вы с ним разделались, так ему и надо!» Вас наверняка ждет большой успех, все будут взирать благосклонно на Вашу пошатывающуюся фигуру. А мое тело Вашими стараниями постепенно начнет коченеть, сначала похолодеют кончики пальцев, потом холод дойдет до ног и через три секунды все будет кончено. Но я не сержусь. Ведь в сущности Вы не такой уж и дурной человек, да и… Впрочем, к чему искать какие-то причины? Просто Вы мне нравитесь, и все тут. Что? Говорите, счастье приходит извне? Прощайте, мой мальчик. Желаю вам побыстрее расстаться со своими добродетелями.

Наш герои некоторое время размышлял, просматривая рукопись, потом приписал название – «Обезьяна». Ему показалось, что лучшей эпитафии не придумаешь.

Одежда из рыбьей чешуи

перевод Т. Соколовой-Делюсиной

Горный хребет в самой северной части острова Хонсю называется Бондзю. Его высота не превышает трехсот-четырехсот метров, поэтому на обычных картах вы его не найдете. Говорят, что в давние времена здесь простиралось море; известно и то, что проплывал здесь на своем корабле Есицунэ [29]29
  Минамото Ёсицунэ (1158–1189) – японский полководец, герой средневековых военных хроник, повествующих о борьбе за власть двух кланов – Тайра и Минамото.


[Закрыть] с вассалами. Преследуемый врагами, он продвигался все дальше и дальше на север, надеясь найти приют в далекой стране Эдзо. Их корабль натолкнулся на этот горный хребет. След столкновения сохранился до сих пор. Где-то в средней части хребта, на склоне небольшой горы, заросшей густым лесом, примерно на полпути от подножия к вершине, можно увидеть небольшой красноватый утес.

Эта гора зовется Махагэяма [30]30
  Махагэяма буквально: «Лошадиная гора».


[Закрыть]. Считается, что такое название дано ей потому, что если смотреть из леса, от подножия, то утес похож на бегущую лошадь; впрочем, на самом деле его очертания больше напоминают профиль дряхлого старика. Махагэяма славится своими живописными склонами. У ее подножия притулилась заброшенная бедная деревушка, домов на двадцать, а если пройти около двух ри вверх по течению протекающей неподалеку реки, то выйдешь к другой стороне Махагэямы, и там с высоты десяти дзё [31]31
  Дзс – мера длины, равная 3,03 м.


[Закрыть]падает окруженный белым облаком брызг водопад. С конца лета и до глубокой осени деревья на склонах покрыты багряной листвой, жители окрестных городов съезжаются сюда полюбоваться их красотой, и в горах на время становится многолюдно. А внизу, у подножия водопада, стоит крохотный чайный домик.

В конце нынешнего лета здесь погиб человек. Он не нарочно бросился в водопад, это был действительно несчастный случай. Студент из столицы, юноша с не тронутой солнцем кожей пришел к водопаду в поисках растений для своего гербария. В здешних местах много различных видов папоротника, и любители ботаники появляются здесь довольно часто.

С трех сторон подошву водопада окружают отвесные скалы, и только с запада открывается узкая щель, из которой, постепенно размывая камень, вытекает горная река. Скалы вокруг водопада всегда мокры от водяных брызг. На них и растут папоротники, постоянно дрожа от грохота падающей воды.

Юноша карабкался вверх по скалам. Это было уже после полудня, но осеннее солнце еще оставалось светлым пятном на их вершинах. Он был где-то посередине, когда камень величиной с голову внезапно обвалился под его ногой, и юноша упал вниз, словно его столкнули. Падая, он цеплялся за ветви старых деревьев, растущих среди камней. Ветви ломались. Со страшным шумом он рухнул в стремнину.

Несколько человек, находившихся поблизости, были свидетелями его гибели, но лучше всех видела то, что случилось, девочка лет пятнадцати, бывшая в то время в чайном домике у подошвы водопада.

Юноша глубоко погрузился в бурлящий поток, потом верхняя часть его тела, словно танцуя, легко поднялась над поверхностью воды. Веки были сомкнуты, рот приоткрыт. Голубая рубашка во многих местах порвалась, а на плече все еще висела сумка для гербария.

Потом его утянуло на дно.

С середины весны до середины осени над Махагэяма поднимается в погожие дни несколько струек белого дыма, видных издалека. Это время – самый подходящий период для заготовки угля, и для всех, кто добывает уголь, наступает хлопотливая пора.

На горе десять с лишним хижин, где живут угольщики. Одна из них – около самого водопада. Она стоит в стороне, очевидно, потому, что хозяин ее – пришелец из других мест. Девочка в чайном домике – его дочь, и зовут ее Сува. Весь год живет она здесь вдвоем с отцом.

Вскоре после того как Суве исполнилось тринадцать, отец построил сбоку от подошвы водопада маленький чайный домик из бревен и камыша. Выставил там лимонад, леденцы и другие дешевые сласти.

Весной, когда в горах начинают появляться горожане, отец каждое утро складывает свой товар в корзинку и относит в чайный домик. Следом за ним босиком шлепает Сува. Отец сразу уходит, а Сува остается и присматривает за домиком. И стоит только где-нибудь показаться приезжему, она громко кричит: «Заходите отдохнуть!» Так ей велел отец. Но звонкий голос Сувы теряется в грохоте водопада, и чаще всего никто даже не оглядывается на ее зов. Выручка за день никогда не превышает пятидесяти сэнов.

Когда смеркается, отец приходит за ней, весь черный от угольной пыли.

– Что продала?

– Ничего…

– Вот как, ну что ж… – равнодушно бормочет он и смотрит на водопад. Потом они вдвоем укладывают товар в корзинку и возвращаются в хижину.

Так продолжается до тех нор, пока землю не покроет иней.

Отец мог не беспокоиться, когда Сува оставалась одна в чайном домике. Ведь она, как звереныш, росла в горах, и ему нечего было бояться, что она упадет со скалы и ее затянет в пучину.

В погожие дни Сува раздевалась и доплывала почти до самой подошвы водопада. Но и тогда, увидев человека с виду нездешнего, она живо приглаживала свои выгоревшие короткие волосы и кричала из воды: «Заходите отдохнуть!»

В дождливые дни, натянув на голову рогожу, Сува спала в углу чайного домика. Над крышей простирал густые ветви старый дуб, надежно укрывая домик от дождя.

Так и жила она, глядя на беспрестанно падающую воду, надеясь, что водопад когда-нибудь иссякнет, и недоумевая, почему количество воды не уменьшается.

Постепенно эта мысль стала все больше и больше ее занимать.

Она поняла, что водопад никогда не бывает одинаковым. Заметила, что и узор разлетающихся брызг, и ширина потока стремительно меняются. В конце концов она пришла к выводу, что водопад вовсе не вода, а облако. Сува догадалась об этом по белым клубам, которые вздувались над падающей водой. «Вода ведь не может стать такой белой», – думала она.

И в тот день Сува опять праздно стояла у подошвы водопада. Было пасмурно, и осенний ветер больно бил ее по красным щекам.

Она вспоминала о том, что слышала в детстве. Как-то раз отец посадил ее рядом с собой и, наблюдая за печью для выжига угля, рассказал эту историю. Жили когда-то здесь два брата-дровосека – Сабуро и Хатиро. Однажды младший из братьев, Хатиро, наловил в горной реке рыбы и принес ее домой. Брата не было дома, и, не дожидаясь его возвращения, Хатиро поджарил одну рыбку и съел ее. Она оказалась вкусной. Он съел вторую, третью, а потом доел и все остальное. Когда ничего больше не осталось, ему захотелось пить, жажда становилась все более нестерпимой. Он выпил всю воду из колодца, потом побежал к реке, которая протекала рядом с деревней. Пока он пил, его тело покрылось чешуей. Подбежавший к реке Сабуро увидел, что брат его превратился в страшную змею и плавает в реке.

– Хатиро! – позвал он.

И змея ответила ему, проливая слезы:

– Сабуро…

Старший с плотины, а младший из воды, рыдая, звали друг друга:

– Хатиро…

– Сабуро…

– Хатиро…

Но изменить ничего уже было нельзя.

Когда Сува услышала эту историю, ей стало так грустно, так жалко братьев, что она долго плакала, прижимая к маленькому рту испачканные угольной пылью руки отца.

Очнувшись, Сува с недоумением заморгала глазами. Водопад шептал: «Хатиро… Сабуро… Хатиро…»

Раздвигая багряный плющ, росший на скалах, подошел отец:

– Сува, что продала?

Сува не ответила. Она сильно потерла кончик носа, блестящий и мокрый от брызг. Молча отец прибрал в лавке. Ступая по мелкому бамбуку, они прошли три тё [32]32
  Те – расстояние, равное примерно 110 м.


[Закрыть] горной дороги, которые отделяли их от хижины.

– Пора закрывать лавку. – Отец переложил корзину из правой руки в левую. Зазвенели бутылки с лимонадом. – Осень кончается, никто больше сюда не приедет.

Стемнело, и только шум ветра наполнял горы. Сухие листья дуба и иглы пихты то и дело падали им на плечи, словно дождь, смешанный со снегом.

– Отец, – заговорила Сува, шагая за его спиной, – ты для чего живешь?

Он недоуменно пожал плечами. Потом пробормотал, пристально глядя в строгое лицо дочери:

– Не знаю…

Покусывая зажатую в руке травинку, Сува сказала:

– Уж лучше подохнуть.

Отец поднял руку. Хотел ударить ее. Но потом нерешительно опустил. С тех пор как Суве исполнилось десять лет, он часто замечал, что она становится раздражительной, но объяснял это тем, что дочь постепенно превращается во взрослую женщину, и относился к ней снисходительно.

– Вот как, ну что ж…

«До чего же глупо это невразумительное бормотание», – подумала Сува и, выплевывая изо рта травинки, закричала:

– Дурак! Дурак!..

После праздника Бон чайный домик закрывали, и для Сувы наставало самое ненавистное время.

Отец раз в несколько дней, взвалив на спину мешок с углем, уходил торговать в деревню. Конечно, он мог нанять кого-нибудь, но это обошлось бы в пятнадцать, а то и в двадцать сэнов – значительный расход, поэтому, оставив Суву дома одну, он спускался вниз, к подножию горы.

В ясные дни, когда отца не было дома, Сува ходила за грибами. За мешок утя, проданного отцом, они получали в лучшем случае пять-шесть сэнов. Жить на них было невозможно, поэтому отец посылал Суву собирать грибы и торговал ими в деревне.

Скользкие и жирные грибы намэко продавались по очень хорошей цене. Росли они у корней сгнивших деревьев, в зарослях папоротника. Каждый раз, когда Сува смотрела на голубеющий рядом мох, он будил в ней какие-то неясные воспоминания. И, возвращаясь домой, она любила класть в корзину поверх грибов кусочки мха.

Если отцу удавалось за хорошую цену продать и уголь и грибы, он обязательно возвращался домой, дыша перегаром, а иногда покупал Суве бумажный кошелек с зеркальцем или еще какую-нибудь мелочь.

Однажды холодный ветер с самого утра бушевал в горах, и слабо колыхались шторы из циновки в маленькой хижине. Отца не было дома – еще на рассвете он ушел вниз, в деревню.

Сува целый день никуда не выходила. Сегодня она попыталась сделать себе прическу. Свернула волосы узлом, связала их шнуром с волнистым узором, который подарил ей отец. Потом старательно развела огонь и села ждать. Сквозь шум деревьев то и дело слышались голоса зверей. Когда стемнело, Сува поужинала. Она ела рис с кусочками жареного мисо.

К ночи ветер утих, и сразу стало холодно. В такие редкие тихие вечера горы полны загадок. Слышался треск деревьев, падающих под ударами тэнгу, неподалеку от хижины будто кто-то мыл бобы, а издалека доносился отчетливый хохот Ямафуто [33]33
  Ямафуто – здесь: сказочное существо, обитающее в горах.


[Закрыть].

Устав ждать, Сува накинула на себя соломенное одеяло и легла поближе к огню. Она было задремала, как вдруг ей показалось, что кто-то, приподняв циновку, украдкой заглядывает в хижину. «Наверное, Ямафуто», – подумала она и притворилась, что крепко спит.

Что-то белое, поблескивая, влетело в дверь, смутно и призрачно металось в отблесках пламени. «Первый снег!» – обрадовалась она сквозь дремоту.

Боль! Какая-то тяжесть навалилась на тело, оно словно оцепенело. Потом Сува почувствовала знакомое зловонное дыхание.

– Дурак! – коротко выкрикнула она. Ничего не видя перед собой, выскочила за дверь.

Метель! Она сразу ударила в лицо. Сува невольно присела. В одно мгновение волосы и кимоно побелели от снега.

Сува поднялась и, задыхаясь, медленно побрела прочь. Ветер трепал подол ее кимоно. Она шла, не останавливаясь.

Все громче становился шум водопада. Сува быстро шла вперед. Ладонью все время утирала нос. Шум воды слышался уже под самыми ногами.

Слабо вскрикнув:

– Отец!.. – она бросилась в провал между ветвями стонущих зимних деревьев.

Ее окружал тусклый полумрак. Издалека доносился грохот воды. Она все время ощущала его у себя над головой. Тело в такт этому грохоту совершало колебательные движения, всю ее до костей сковал холод.

– А вот и дно, – на сердце сразу стало легко и радостно. Неожиданно, вытянув ноги, она беззвучно двинулась вперед. Головой ударилась о выступ скалы.

– Змея! – она подумала, что стала змеей. – Как хорошо, я могу теперь не возвращаться домой! – сказала она и радостно пошевелила усами.

Сува превратилась в маленького серебряного карася. Как хорошо было бездумно раскрывать и закрывать рот, задирать вверх маленький бугорок на кончике носа…

Карась плавал взад и вперед у подошвы водопада. То всплывал на поверхность прозрачной воды, поблескивая плавником на спине, то опускался на дно, играя хвостом.

Развлекаясь, он бросался вдогонку за маленькой креветкой, прятался в зарослях прибрежного тростника, пощипывал росший на камнях мох.

Потом вдруг замер. Только тихонько шевелил плавниками, словно обдумывал что-то. Прошло уже много времени, а он все не двигался.

Но вот, извиваясь всем телом, карась поплыл прямо к водопаду. И водопад закрутил его и поглотил, как листок с дерева.