Текст книги "Черная тропа"

Автор книги: Оса Ларссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Оса Ларссон
Черная тропа

Ты помнишь, как это было?

Ребекка Мартинссон увидела своего друга, лежащего мертвым на земле в Пойккиярви. И мир рухнул. Им пришлось держать ее, чтобы женщина не ушла в реку.

Это третья книга.

* * *

Выдержка из медицинской карточки пациентки Ребекки Мартинссон от 12 сентября 2003 года

Повод для обращения: пациентка поступила в больницу г. Кируна с травмой головы и повреждениями на лице в результате падения. При госпитализации находится в состоянии острого психоза. Раны на лице требуют хирургического вмешательства, которое производится под общим наркозом. После пробуждения от наркоза психотические симптомы сохраняются. Решение о принудительном лечении в соответствии с третьим параграфом Закона о принудительном лечении. Переведена в психиатрическую клинику больницы Св. Йёрана в Стокгольме, закрытое отделение. Первичный диагноз: острый психоз. Лечение: риспердал микс 8 мг/сутки и собрил 50 мг/сутки.

Наступили последние времена.

Смотрите, он летит в облаках, и каждый должен увидеть его.

Наступил последний час.

Настало время огненно-красной лошади. Она прилетит с длинным мечом, чтобы люди могли перерезать друг друга.

Я здесь! Они держат меня за руки! Они не слушают! В невежестве своем отказываются они обратить свои глаза к небу, которое открывается над ними.

Настало время коня бледного.

Он роет землю своими острыми копытами и выбивает землю из ее орбиты.

И вот, произошло великое землетрясение, и земля стала черна как власяница, и луна сделалась как кровь.

А я осталась. Нас здесь много – тех, кого оставили. Мы падаем на колени, отправляясь во тьму, и опорожняем наши животы от страха. Нас несет к озеру из горящей серы – это вторая смерть. Осталось лишь несколько минут. Хватайся за первого попавшегося. Крепко держись за ближнего своего.

Я слышу голос семи гроз. Наконец мне ясны слова.

Он говорит, что время вышло.

Но здесь никто не слушает!

Выдержка из карточки пациентки Ребекки Мартинссон от 27 сентября 2003 года

Пациентка идет на контакт, отвечает на обращение, может рассказать о событиях, вызвавших психоз. Имеются симптомы депрессии: падение массы тела, вялость и равнодушие, расстройство сна. Риск суицида – высокая степень. Электроконвульсивная терапия продолжается. Сипрамил в виде таблеток 40 мг/сутки.

Одного из санитаров (при мне находится санитар, уже одно это чего стоит!) зовут Юхан. Или Юнас? Или Йонни? Он выводит меня на прогулку. Мне не разрешают ходить одной. Мы ходим недалеко. Однако я невероятно устаю. Наверное, Юхан видит это, когда мы идем обратно. Делает вид, что ничего не замечает. Все время говорит. Это хорошо, потому что тем самым он избавляет меня от необходимости говорить.

Юхан рассказывает о матче под названием «Разборки в джунглях» за звание чемпиона между Мухаммедом Али и Джорджем Форманом в Заире в 1974 году.

– Али так досталось тогда! Он просто стоял на месте и давал Форману его бить. А Форман – тот был суров. Они ведь супертяжеловесы, и хотя сейчас уже все об этом забыли, но перед началом матча многие волновались за Али. Боялись, что Форман забьет его до смерти. А в результате Али стоял неподвижно, как камень. Семь раундов его били по морде. Это была психическая атака. А в седьмом он прислонился к плечу Формана и прошептал ему в ухо: «И это все, на что ты способен, Джордж?» Вот так-то! А в восьмом раунде Форман едва успевал обороняться и допустил ошибку. Правая рука Али описывает полукруг в воздухе и – хрясь! Форман падает, как спиленное дерево. Победа!

Я иду молча. Отмечаю, что начинает пахнуть осенью. А санитар болтает что-то про «Разборки в джунглях»[1]1
  «Разборки в джунглях» – неофициальное название знаменитого боксерского матча, о котором упоминалось выше.


[Закрыть] или же начинает беседовать со мной о Второй мировой войне (можно ли со мной о таком разговаривать? Разве я не слишком чувствительна, не слишком ранима? Что скажет главный врач, если узнает?)

– Японцы – они настоящие вояки. Представляешь, когда у летчиков-истребителей кончалось горючее где-нибудь посреди Тихого океана и они видели в пределах досягаемости американский корабль, то направляли самолет прямо туда. Бух! Или элегантно совершали посадку на брюхо прямо в океан – просто чтобы показать, какие они великолепные пилоты. И потом, приземлившись и оставшись в живых, они прыгали в воду и вонзали в себя мечи. Никогда не сдавались врагу живыми. То же самое при битве за Гуадалканал. Они толпой бросились с кручи, когда поняли, что окружены. Американцы стояли там со своими мегафонами и предлагали им сдаться.

Когда мы возвращаемся в отделение, я вдруг начинаю бояться, что Юхан спросит меня, понравилась ли прогулка. Спросит, что я думаю. Хочу ли завтра снова пойти погулять.

Я не в состоянии ответить «да» и «с удовольствием». Это чувство знакомо мне с детства. Так бывало у меня с добрыми тетушками в деревне, когда они угощали меня мороженым или лимонадом. И всегда спрашивали потом: «Ну как, вкусно?» Хотя ведь и сами могли догадаться. Ибо ты сидел за столом, в торжественном молчании поглощая лакомство. Но им нужно было что-то от тебя получить. Какое-то вознаграждение. «Да», а еще лучше «спасибо» – из уст бедной девочки, у которой помешанная мамаша. Сейчас я ничего не могу дать. Ни слова. Ни звука. Если он меня спросит, я отвечу «нет». Хотя так приятно было подышать воздухом. В отделении пахнет потом, лекарствами, табачным дымом, грязью, больницей и средством для дезинфекции линолеума.

Но Юхан не спрашивает и на следующий день снова ведет меня на прогулку.

Выдержка из эпикриза пациентки Ребекки Мартинссон от 30 октября 2003 года

Терапия дала хорошие результаты. Риск суицида можно считать устраненным. В последние две недели – лечение в соответствии с Законом о здравоохранении. Настроение подавленное, но явных признаков депрессии не наблюдается. Переводится в собственное жилье в Курравааре, где прошло ее детство, под наблюдение врача в Кируне. Назначения: сипрамил 40 мг/сутки.

Главный врач спрашивает меня, как я себя чувствую. Я отвечаю: «хорошо». Он молчит и смотрит на меня. Чуть заметно улыбается. Проявляет эмпатию. Он умеет молчать сколь угодно долго. В этом деле доктор настоящий мастер. Молчание не раздражает его. В конце концов я говорю: «Достаточно хорошо». Это правильный ответ. Врач кивает.

Мне нельзя больше оставаться здесь. Я и так слишком долго занимала койко-место. Есть женщины, которым оно куда нужнее. Такие, которые поджигают на себе волосы. Такие, которые, едва попав в отделение, разбивают зеркало в туалете и проглатывают осколки, так что их приходится срочно везти в реанимацию. Я могу говорить, отвечать на вопросы, вставать по утрам и чистить зубы.

Я ненавижу его за то, что он не заставляет меня остаться здесь навсегда. За то, что он не Господь Бог.

Потом я сижу в поезде, который едет на север. Пейзаж проносится мимо быстро сменяющимися картинами. Поначалу – большие лиственные деревья в красных и желтых тонах. Осеннее солнце, множество домов. В каждом из них живут люди. Худо-бедно выживают.

После озера Бастютреск – только снег. И наконец – лес, лес, лес. Я еду домой. Березы съежились от холода, стоят на фоне белого снега тоненькие и черные.

Я прижимаюсь лбом и носом к оконному стеклу.

«Я хорошо себя чувствую, – говорю я сама себе. – Просто вот это и называется „хорошо себя чувствовать“».

* * *

15 марта 2005 года, суббота

Вечер на грани зимы и весны. Лед еще толстый, больше метра. Везде по поверхности семимильного озера Турнетреск рассеяны крошечные, два на два метра, домики на полозьях – это жители Кируны, почувствовав весну, дружно отправились на рыбалку. Такой домик-будку привозят на место, прицепив сзади к скутеру, и ставят над лункой. В полу домика есть люк, а от него к полынье идет широкая пластмассовая труба – чтобы снизу не задувал ветер. Сидишь внутри, удишь рыбу, и никакой мороз тебе не страшен.

Лейф Пудас сидел в своей будке в одних кальсонах и рыбачил. Часы показывали половину девятого вечера. По случаю субботы он уже успел откупорить несколько банок пива. Керосинка шипела и посвистывала. Домик прогрелся, градусник показывал больше двадцати пяти градусов. Рыбка тоже хорошо клевала – Лейфу удалось наловить пятнадцать небольших гольцов. Кроме того, он отложил несколько налимов для сестры, вернее, для ее кошки.

Когда настало время выйти помочиться, Лейф воспринял это с облегчением – перегрелся, сидя в помещении, порадовался поводу выйти наружу и немного охладиться. Надев ботинки, он в одних кальсонах выскочил в темноту на мороз. Едва Лейф приоткрыл дверь, как ветер рванул и распахнул ее.

Днем было солнечно и безветренно. Однако погода в горах предательски переменчива. Сейчас шторм завывал и тянул дверь, как сбесившийся пес. Поначалу ветер вроде бы не ощущался, словно залег, тихо ворча и собираясь с силами, а затем задул во всю мочь. Казалось, петли вот-вот не выдержат. Лейф Пудас вынужден был ухватить дверь обеими руками, чтобы закрыть ее за собой. Наверное, все же надо было одеться. Да ладно, пустить струю – дело недолгое. Штормовые тучи принесли с собой снег: не мягкие снежинки, а острые колючие кристаллики. Они неслись по земле и хлестали его по коже, как кнутом.

Лейф Пудас обежал вокруг домика, ища укрытия от ветра, и пристроился, чтобы сделать свое дело. Здесь ветер почти не ощущался, но мороз пощипывал изрядно. Мошонка сжалась в маленький твердый шарик. Но струя все же выстрелила. Он ожидал, что она замерзнет на лету, превратится в желтую ледяную дугу.

Едва закончив свое дело, Лейф вдруг услышал за спиной сквозь порывы ветра нечто похожее на мычание, и в следующую секунду будка ударила его в спину. Он чуть не упал ничком, а домик покатился прочь.

Прошло несколько секунд, прежде чем Лейф понял, что произошло. Шторм унес его будку. Он еще видел окно – теплый светящийся квадрат, на всех парах уносящийся от него. Лейф пустился было в погоню в темноте, но теперь, когда крепление больше не держало, будка на полозьях с бешеной скоростью покатилась прочь. Шансы догнать ее равнялись нулю.

Первая мысль Лейфа была о потере будки. Он сам построил ее из фанеры, сделал теплоизоляцию, обшил снаружи алюминием. Завтра, когда он разыщет ее при свете дня, она будет годиться разве что на дрова. Оставалось только надеяться, что домик на полозьях ни во что не врежется и не вызовет никаких разрушений, иначе у его хозяина будут неприятности.

Тут налетел мощный порыв шторма, почти сбивший Лейфа с ног. Внезапно он осознал, что сам находится в смертельной опасности. После стольких банок пива кровеносные сосуды проходили, казалось, под самой кожей. Если ему не удастся сейчас же где-нибудь спрятаться, он мгновенно замерзнет насмерть.

Лейф огляделся. До туристической станции в Абиску не меньше километра, туда ему ни за что не дойти, счет идет на минуты. Где ближайшая будка? Из-за метели и шторма он не видел ни одного огонька.

«Думай! – велел он себе. – Ни шагу больше, пока не раскинешь мозгами. В какую сторону ты сейчас стоишь лицом?»

Лейф раскидывал мозгами секунды три, почувствовал, как руки стали замерзать, засунул их под мышки. Сделал четыре шага от того места, где стоял, и наткнулся на свой скутер. Ключ лежал в сбежавшей будке, но под сиденьем у него был спрятан маленький ящичек с инструментами, и он поскорее вытащил его.

Затем Лейф мысленно попросил кого-то там наверху, чтобы тот повел его в правильном направлении – к ближайшему соседу Перссону. Их отделяло друг от друга расстояние метров в двадцать, но сейчас Лейф на каждом шагу готов был разрыдаться – из страха, что пропустит соседскую будку. Потому что тогда – верная смерть.

Щурясь от острых снежинок, бьющих в глаза, он вглядывался в темноту, пытаясь разглядеть очертания домика Перссона из стекловолокнистой плиты. На лице образовывалось снежное месиво, которое ему все время приходилось оттирать. В темноте разглядеть что бы то ни было сквозь метель было невозможно. Лейф успел подумать о своей сестре. И о своей бывшей – что им было не так уж и плохо вместе.

На домик Перссона он наткнулся еще до того, как увидел его. В окнах черно – никого нет. Вытащив молоток из ящичка с инструментами, стал орудовать левой рукой – правая полностью онемела от того, что он держался ею за стальную ручку ящика. На ощупь пробравшись к маленькому заделанному пластиком окну, Лейф выбил его.

Страх придал сил – несмотря на свой вес почти в сто килограмм, он одним рывком ввалился в окно. Ругнулся, оцарапав живот об острый металлический край. Но это все пустяки. Никогда еще ему не доводилось так близко ощущать затылком дыхание смерти.

Оказавшись внутри, надо было первым делом согреться. Здесь была защита от ветра, однако в пустом домике царил ледяной холод.

Порывшись в ящиках, Лейф нашел спички. Как можно удержать такой крошечный предмет, когда руки совершенно окоченели? Он засунул пальцы в рот и отогревал их до тех пор, пока они не начали мало-мальски слушаться. В конце концов, ему удалось разжечь керосиновую лампу и печь. Все тело сотрясалось, как в лихорадке. Так замерзать рыбаку еще не приходилось. Холод пробрал буквально до костей.

– Ну и чертов мороз! Вот ведь проклятая холодина! – несколько раз произнес Лейф вслух. Он говорил громко, пытаясь таким образом отогнать чувство паники, словно составлял сам себе компанию в беде.

Ветер завывал за окном, как разъяренный бог. Лейф схватил диванную подушку, прислоненную к стене, и укрепил ее, как мог, закрыв ею окно, – загнал между карнизом и стеной. Поискал еще и обнаружил красный пуховик, принадлежавший, видимо, госпоже Перссон. Затем нашел коробку с бельем, вытащил две пары кальсон и надел на себя – одни на ноги, другие на голову.

Тепло медленно возвращалось к нему. Он подносил онемевшие части тела к огню, в них закололо и заныло, боль была просто адская. Одно ухо и щека вообще потеряли чувствительность. Недобрый знак.

На кушетке лежала куча одеял. Они, конечно же, промерзли насквозь, но мужчина решил натянуть их на себя, чтобы удержать тепло.

«Я выжил, – сказал Лейф самому себе. – Ну, и что из того, что одно ухо пострадало?»

Он сорвал с кушетки одеяло. Оно было голубое в цветочек – сохранилось с семидесятых.

А под ним оказалась женщина. Ее глаза были открыты и превратились в лед, поэтому казались совсем белыми, как матовое стекло. На подбородке и руках – нечто похожее на кашу или, скорее, на рвоту. На ней был спортивный костюм. На куртке виднелось красное пятно.

Мужчина не закричал. Даже не сильно удивился, поскольку пребывал в состоянии полной эмоциональной опустошенности после всего пережитого.

– Ах ты, черт! – только и смог сказать он.

Чувство, охватившее его, было сродни тому, которое испытываешь, когда недавно взятый в дом щенок в сотый раз писает тебе на пол: отчаяние перед законом всеобщего свинства.

Лейф подавил в себе импульсивное желание положить одеяло на место и сделать вид, что ничего не видел.

Затем уселся и задумался. Что теперь делать, черт подери? Конечно же, надо добраться до туристической станции. Брести туда в темноте – удовольствие ниже среднего. Однако выбора не было. Ибо сидеть здесь и оттаивать вместе с женщиной он тем более не хотел.

Все же стоит посидеть чуток в тепле, чтобы еще хоть немного согреться.

Между ними возникло своеобразное единство. Она составляла ему компанию, пока мужчина еще целый час сидел в домике, мучаясь от боли в руках и ногах, когда к ним постепенно возвращалось тепло. Ладони он держал у самого пламени керосинки.

Он не произнес ни слова. И она тоже.

Инспектор полиции Анна-Мария Мелла и ее коллега Свен-Эрик Стольнакке прибыли на место без четверти двенадцать в ночь с субботы на воскресенье. Полиция взяла два скутера на туристической станции в Абиску. К одному из них прикрепили сани. Один из турпроводников предложил свою помощь и довез двух полицейских до места. Завывал шторм, вокруг была кромешная тьма.

Лейф Пудас, обнаруживший тело, сидел на туристической станции в Абиску. Его уже допросили патрульные полицейские, которые оказались ближе всех и приехали первыми. Когда Пудас пришел на станцию, администрация уже закрылась. Прошло некоторое время, прежде чем сотрудники паба восприняли его всерьез. Дело ведь происходило в субботу вечером, и персонал привык к свободному стилю в одежде: случалось, что народ скидывал с себя комбинезоны для езды на скутере и сидел себе, попивая пиво, в одном исподнем. Но Лейф Пудас ввалился на станцию, одетый в красный дамский пуховик, едва доходивший ему до пупа, и кальсоны, закрученные на голове наподобие тюрбана. Только когда мужчина разрыдался, все поняли, что дело нешуточное. Его выслушали и немедленно вызвали полицию.

Лейф сказал, что нашел мертвую женщину. Несколько раз повторил, что домик не его. Однако народ подумал, что мужик прибил собственную жену. Никто не решался посмотреть ему в глаза. Так Пудас и просидел один до приезда полиции, тихо плача в уголке.

Оказалось, что оцепить территорию вокруг домика не представляется возможным – ветер тут же срывал заграждение. Вместо этого пришлось обмотать желтые в черную полоску ленты вокруг самого домика, сделав его похожим на почтовую посылку. На ветру они зло грохотали по стенам. Криминологи уже прибыли на место и работали при свете прожектора и слабого освещения внутри будки.

Более двух человек в домике поместиться не могли. Пока криминологи работали, Анна-Мария и Свен-Эрик стояли снаружи, вынужденные постоянно двигаться, чтобы не замерзнуть. Из-за шторма и толстых шапок они практически не слышали друг друга. Даже Свен-Эрик, обычно ходивший всю зиму с непокрытой головой, на этот раз был в шапке с ушами. Время от времени они что-то кричали друг другу, тяжело переваливаясь в комбинезонах для скутера, как два рекламных человечка фирмы «Мишлен».

– Смотри! – крикнула Анна-Мария. – Ничего себе!

Женщина раскинула руки и стояла теперь под ветром, словно парус. Она была маленькая, весила немного. К тому же днем снег подтаял, а затем снова замерз, превратившись под вечер в гладкий лед, – и когда Анна-Мария стояла в такой позе, ветер гнал ее прочь по льду.

Свен-Эрик рассмеялся и сделал вид, что торопится подхватить, пока ее не отнесло на другую сторону озера.

Наконец криминологи вышли из будки.

– Это, во всяком случае, не место убийства, – крикнул один из них Анне-Марии. – Ее, похоже, закололи ножом, но это произошло не здесь. Тело можно увозить. Мы продолжим завтра, когда будет светло.

– И меньше риска отморозить себе задницу, – проревел у него за спиной коллега, одетый более легко.

Криминологи сели в скутер, и их повезли обратно к туристической станции.

Анна-Мария и Свен-Эрик вошли в будку. В ней было тесно и холодно.

– Во всяком случае, здесь нет этого ужасного ветра, – сказал Свен-Эрик и закрыл дверь. – Вот так, можно говорить нормальным голосом.

Крошечный, подвешенный к стене стол был оклеен пленкой под дерево. Четыре белых пластмассовых стула стояли штабелем в углу. В домике была малюсенькая плитка и тазик для мытья посуды. Красно-белая клетчатая штора и керамическая вазочка с тряпочными цветами лежали на полу под окном. Диванная подушка, которой было заложено окно, немного защищала от ветра, стремящегося ворваться в домик.

Свен-Эрик открыл шкаф. Там стоял аппарат для изготовления самогона. Он снова закрыл дверцу.

– Ладно-ладно, – сказал он. – Этого мы не видели.

Анна-Мария оглядела женщину на кушетке.

– Метр семьдесят? – предположила она.

Свен-Эрик кивнул и начал отламывать сосульки с усов.

Анна-Мария достала из кармана диктофон. Некоторое время воевала с ним, поскольку батарейки остыли, и он не желал включаться.

– Ну, давай же! – рыкнула она, поднося его к примусу, который мужественно старался создать тепло в домике, несмотря на разбитое окно и многократно открывавшуюся дверь.

Когда прибор заработал, она наговорила на него словесный портрет.

– Женщина, блондинка, прическа под пажа, около сорока… Красивая, не так ли?

– Угу, – пробормотал Свен-Эрик.

– Мне она, по крайней мере, кажется красивой. Рост примерно метр семьдесят, стройная, большая грудь. Кольца на пальце нет. Украшений нет. Цвет глаз в настоящий момент трудно определить. Возможно, судмедэксперт… Светлая спортивная куртка, типа ветровки, на ней, с большой степенью вероятности, пятна крови, но это мы скоро узнаем наверняка; спортивные брюки под цвет, кроссовки. – Анна-Мария склонилась над женщиной. – На ней косметика – помада, тени и тушь, – продолжала она в диктофон. – Не странно ли, когда собираешься на пробежку? И почему на ней нет шапки?

– Сегодня днем было очень тепло и солнечно, – сказал Свен-Эрик. – И вчера тоже. Когда нет ветра…

– Но ведь на дворе зима! Это только ты ходишь круглый год без шапки. Во всяком случае, одежда на ней дорогая. И общий вид очень ухоженный. Женщина не из простых.

Анна-Мария отключила диктофон.

– Надо обойти местных жителей прямо сегодня вечером. Туристическая станция, восточная часть Абиску. Спросим владельца магазина, не знает ли он ее. Кто-то должен был заявить в полицию об исчезновении, не так ли?

– Мне чудится в ней что-то знакомое, – задумчиво проговорил Свен-Эрик.

Анна-Мария кивнула.

– Тогда, возможно, это кто-то из жителей Кируны. Подумай, где ты мог ее видеть. У зубного врача? За прилавком магазина? В банке?

Свен-Эрик покачал головой.

– Нет-нет, хватит, – сказал он. – Потом само вспомнится.

– Мы должны проехаться между будками, – сказала Анна-Мария.

– Да уж… В такую жуткую бурю…

– Все равно придется.

– Ну да.

Некоторое время они смотрели друг на друга.

Анне-Марии показалось, что у Свена-Эрика усталый вид. Усталый и подавленный. Такая усталость часто накатывала на него при виде мертвых женщин. К тому же это обыденность – такие трагические случаи. Женщина лежит на кухне, забитая до смерти, а в спальне рыдает муж, и остается лишь радоваться, если у них нет маленьких детей, которые все это видят.

Ее саму особенно задевало за живое, когда речь шла о детях. Анна-Мария не могла смириться с тем, когда гибнут дети и животные. Но такое убийство… Не то, чтобы оно ее порадовало – нет, конечно. Но убийство такого типа… это была задачка, за которую хотелось взяться. Такая работа ей по плечу.

Анна-Мария улыбнулась про себя, глядя на большие мокрые усы Свена-Эрика. Они выглядели, как раздавленная машиной зверюшка. В последнее время эти усы разрослись, как дикие заросли. Она задумалась о том, насколько он одинок. Его дочь живет с семьей в Лулео. Похоже, они встречаются не так уж и часто.

А полтора года назад пропал его кот. Анна-Мария пыталась уговорить Свена-Эрика обзавестись новым, но тот категорически отказывался. «С ними одни хлопоты, – заявлял коллега. – Это так связывает». Она понимала, что это значит. Свен-Эрик хотел оградить себя от будущих потерь. Одному богу известно, как он переживал и сколько думал о Манне, пока, наконец, не отчаялся и не перестал говорить о нем.

«Жаль», – подумала Анна-Мария. Свен-Эрик был прекрасным мужчиной. Мог бы стать замечательным мужем какой-нибудь женщине и прекрасным хозяином любому животному. Они с Анной-Марией работали слаженно, но им никогда не пришло бы в голову общаться в свободное время. И сказывалась не только разница в возрасте. Просто у них было мало общего. Если они сталкивались в городе или в магазине в свободное от работы время, разговор как-то не клеился. На работе же они легко общались и прекрасно чувствовали себя в компании друг друга.

Свен-Эрик посмотрел на Анну-Марию. Она была совсем маленькая, не больше полутора метров ростом, и почти терялась в большом комбинезоне. Светлые длинные волосы расплющены шапочкой. Похоже, ее это нисколько не заботило. Она не из тех, для кого макияж и прическа важнее всего. Да у нее, наверное, и времени на такое нет. Четверо детей и муж, который довольно мало помогает по дому. Вообще-то Роберт неплохой мужик, и, кажется, у них с Анной-Марией все хорошо, просто он какой-то заторможенный. Хотя много ли он сам занимался домом, когда они с Йордис были вместе? Деталей он не помнил, но позднее, когда он начал жить один, приготовление пищи оказалось для него проблемой.

– Ну так что? – спросила Анна-Мария. – Давай побродим среди других будок, пока остальные займутся деревней и туристической станцией?

Свен-Эрик ухмыльнулся.

– Пожалуй. Тем более что субботний вечер все равно испорчен.

На самом деле вечер испорчен не был. Чем бы он занимался, не будь здесь? Посмотрел телевизор или сходил с соседом в баню? Каждые выходные одно и то же.

– Вот именно, – сказала Анна-Мария и застегнула «молнию» на своем комбинезоне.

На самом деле женщина так не думала. Для нее это вовсе не был испорченный субботний вечер. Настоящий рыцарь не может без конца сидеть дома, в лоне семьи, иначе он просто сойдет с ума. Ему надо выйти на простор и вытащить свой меч. Чтобы потом усталым и пресыщенным приключениями вернуться домой к семье, которая наверняка побросала коробки из-под пиццы и пластиковые бутылки на столике в гостиной, однако какая, в сущности, разница? Вот это настоящая жизнь: стучаться в чужие двери в темноте на замерзшем озере.

– Надеюсь, что у нее не было детей, – проговорила Анна-Мария, прежде чем они снова вышли навстречу шторму.

Свен-Эрик ничего не ответил. Ему стало стыдно. О детях он даже не подумал. У него возникла лишь одна мысль – надеялся, что у нее не было кошки, которая сидит теперь, запертая в квартире, и напрасно ждет свою хозяйку.

* * *

Ноябрь 2003 года

Ребекка Мартинссон выписалась из психиатрической клиники больницы Св. Йёрана. Она едет на поезде в Кируну. И вот уже сидит в такси перед домом своей бабушки в Курравааре.

После смерти бабушки дом принадлежит Ребекке и дяде Аффе. Это серый панельный дом у реки: истертый линолеумный пол, пятна влаги на стенах.

Раньше от него пахло старым домом и человеческим жильем. В нем постоянно ощущались запахи мокрых резиновых сапог, хлева, еды и пирогов. Привычный запах бабушки. И папин тоже – в те времена. Теперь в доме царит запах заброшенности. Подвал забит стекловолоконной ватой, чтобы удерживать влагу, идущую от земли.

Шофер такси заносит ее чемодан. Спрашивает, куда его – на верхний или нижний этаж?

– Наверх, – отвечает она.

Ребекка с бабушкой жила на втором этаже.

Папа жил в комнате на первом. Вся мебель стоит там на своих местах, застыв в безвременном сне под большими белыми простынями. Жена дяди Аффе Инга-Бритт использует первый этаж как склад ненужных вещей. Здесь появляется все больше и больше коробок с одеждой и книгами, стоят старые стулья, которые Инга-Бритт купила по дешевке и собирается когда-нибудь отреставрировать. Папина мебель под простынями отступает все дальше и дальше к стенам.

Впрочем, какая разница, что комната на первом этаже выглядит уже не так, как раньше? Для Ребекки она остается неизменной.

Папы уже много лет нет в живых, но, едва переступив порог, она видит его сидящим на деревянном диванчике на кухне. Бабушка послала Ребекку позвать его завтракать. Он услышал ее шаги по лестнице и поспешно сел. На нем клетчатая фланелевая рубашка и синий джемпер «Хелли-Хансен». Голубые рабочие брюки заправлены в толстые носки с высокой резинкой, которые связала бабушка. Глаза немного опухшие. Увидев Ребекку, он проводит рукой по щетине и улыбается.

Сейчас она понимает многое, чего не понимала тогда. Или уже тогда понимала? Это поглаживание рукой по щетине – сейчас она видит, что это жест смущения. Неужели ее волнует, что он не побрит, что он спал в одежде? Ни капельки. Он красив, так красив!

И банка пива, стоящая возле мойки, помятая и изрядно облупившаяся. Пиво в ней было когда-то очень давно. Он пьет из нее нечто совсем другое, но перед соседями делает вид, что это легкое пиво.

«Я никогда не обращала на это внимания, – хочет она сказать. – Это мама из-за этого нервничала. А я любила тебя – по-настоящему».

Такси уехало. Ребекка разожгла огонь в камине и включила батареи отопления. Она лежит на полу в кухне на одном из бабушкиных тряпичных ковриков. Следит взглядом за мухой. Та жужжит громко и уныло. Тяжело стукается о потолок, словно ничего не видит. Так обычно и бывает – они просыпаются от того, что в доме вдруг стало тепло. Вымученный напряженный гул, медлительный полет. Вот муха приземлилась на стену, лениво и беспорядочно ползает. Все реакции у нее замедлены. Возможно, ее можно было бы прибить просто рукой. И избавиться от этого звука. Но у Ребекки нет на это сил. Она лежит на полу и смотрит на муху. Все равно та скоро умрет. Потом придется замести ее с пола.

* * *

Декабрь 2003 года

Наступил вторник. Каждый вторник Ребекка ездит в город. Встречается с психотерапевтом и получает запас сипрамила на неделю. Психотерапевт – женщина лет сорока. Ребекка старается не презирать ее. Невольно смотрит на ее туфли и думает «дешевка», разглядывает ее пиджак и думает, что он плохо на ней сидит.

Но за презрение хвататься опасно. Оно вдруг поворачивается против тебя: а ты сама? Даже не работаешь.

Психотерапевт просит ее рассказать о своем детстве.

– Зачем? – спрашивает Ребекка. – Я ведь здесь не для этого.

– А для чего ты здесь, как ты думаешь?

Ребекка устала от этих профессиональных вопросов. Она смотрит на ковер, чтобы скрыть свой взгляд.

О чем она может рассказать? Каждое малейшее событие – как красная кнопка. И невозможно предсказать, что будет, если на нее нажать. Вспомнишь, как пила молоко из стакана, и за этим потянется все остальное. «Я не намерена рыться во всем этом», – думает она и с ненавистью косится на упаковку одноразовых платочков, которая всегда лежит наготове на столе между ними.

Ребекка смотрит на себя со стороны. Работать она не может. Сидит по утрам на холодном сиденье унитаза и выдавливает из упаковки таблетки, боясь того, что может произойти иначе.

Слов много. Мучительный, истеричный, жалкий, отвратительный, тошнотворный, тяжесть, сумасшествие, болезнь. Убийца.

Надо быть подобрее с психотерапевтом. Показывать готовность к сотрудничеству. Показывать, что я поправляюсь, что временами у меня все хорошо.

«Надо будет рассказать ей что-нибудь, – думает Ребекка. – В следующий раз».

Она могла бы что-нибудь наврать. Ей уже приходилось это делать.

Можно сказать: «Моя мать кажется не любила меня». И в действительности это даже не ложь, а маленькая правда. Но за этой маленькой правдой скрывается большая правда.

«Я не плакала, когда она умерла, – думает Ребекка. – Мне было одиннадцать, и я ничегошеньки не чувствовала. Во мне заложен какой-то врожденный дефект».

* * *

Канун нового, 2003 года

Канун Нового года Ребекка встречает с Беллой, собакой Сиввинга Фъельборга. Сиввинг – ее сосед, который дружил с бабушкой, когда Ребекка была маленькая.