Текст книги "Не по сценарию (СИ)"
Автор книги: Ольга Журавлёва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)
В какой-то момент я даже научился получать удовольствие от этих опытных дамочек. Нет, не простое физиологическое, которое, при желании, можно получить даже наедине с собой, а то, которое намного сильнее воспламеняло мою кровь. Я чувствовал власть над ними. О, они думали, что вьют из меня веревки, но на самом деле это я водил их на коротком поводке, из спортивного интереса выбивая из них желаемое. Проставить зачет, на который я нагло не явился, получить бесплатные места на премьеру для десятка друзей, организовать встречу с влиятельным режиссером… Я знал, что смог бы достичь всего этого и сам, но их бесстыдные намеки, взгляды, касания пробуждали во мне какого-то злого демона, желавшего показать им, кто здесь на самом деле диктует правила. И да, это им, а не мне, было что терять. Я был свободным парнем, не обремененным моралью, отношениями и семейными узами, в отличие от своих любовниц. Не нуждался я и во всеобщем одобрении. А то, что для них назвали бы позором, для меня считалось очередным достижением.
Зажимая очередную списанную Офелию в пыльном закутке театра или института, каждый из которых я знал наперечет, я с диким, необузданным удовлетворением наблюдал в ее глазах, затуманенных страстью, обожание, почти влюбленность, тогда как сам испытывал лишь здоровую юношескую похоть. Я презирал их и мстил, выбивая грубыми толчками признания и мольбы.
Они все были как моя мать, только намного, намного хуже. Марьяна хотя бы никогда не притворялась приличной.
Особым удовольствием стало для меня соблазнить какую-нибудь молодую девчонку: девственницу или чуть более опытную стервочку. А потом наблюдать ее растерянность, недоумение и, наконец, восхищение от тех фокусов, которым меня научили мои зрелые любовницы и которых никогда не знали эти малышки.
О да, в меня влюблялись, меня добивались, за мной бегали. Даже дрались пару раз. Но мне эта мышиная возня казалась не более чем забавным развлечением. Я не хотел никаких отношений, потому что знал: женщинам доверять нельзя. Даже неопытным девственницам с кротко опущенными в пол ресничками. Потому что лживость зашита в женщину на уровне инстинктов, и лет через десять любая скромница станет такой же, как каждая из ее племени: искушенной, испорченной и беспринципной. Женщинами можно только пользоваться, и этот урок я усвоил для себя навсегда.
Студенческие годы вихрем пролетели для меня. И даже отъезд моей матери с новым мужем в Канаду почти не отложился в памяти, оставшись каким-то далеким, проходным событием. Я просто проводил их в аэропорт, мечтая лишь о бутылке воды после вчерашней студенческой попойки, и помог дотащить тяжеленные чемоданы до стойки регистрации. Помню, как она клюнула меня в щеку на прощанье, жеманно потребовав «не быть букой и обязательно навестить их с Мейсоном в Оттаве». А когда они наконец скрылись в таможенной зоне, с облегчением уехал домой, где завалился спать, не испытывая ни малейшего признака тоски от разлуки.
К матери я за все минувшие годы так и не съездил. Мне было не интересно, как она живет со своим мужем, лица которого я не помнил. Мы созванивались с Марьяной по праздникам, но после этих душных разговоров я не испытывал ничего, кроме облегчения, что беседа окончена.
Юношеское время было самым бесшабашным, пьяным на пороки и богатым на чувства. Я жил сегодняшним днем, никогда не вспоминая прошлого и не задумываясь о будущем. Я просто брал от судьбы все, что она щедро раздавала мне с обеих рук, но, надо признаться, по-настоящему не ценил ни одно из подношений, считая все их своими заслугами. Я был любимчиком у преподавателей и сокурсников, мне прочили звездное будущее. А однажды, безо всяких притязаний с моей стороны, я был приглашен на съемки молодежного сериала.
Сниматься в кино оказалось весело, просто и прибыльно. Именно тогда я купил себе квартиру, не желая оставаться в доме, где вырос и жил с матерью. Она не разрешила ничего менять в своем доме даже после отъезда, а я не мог больше жить среди розовых плюшевых диванчиков и кружевных штор. Мне нужно было собственное жилье, где все было бы устроено по-моему. И пусть я тогда потратил весь свой заработок и накопления, мне удалось приобрести квартиру, которую со временем превратил в персональное убежище.
Мой киношный образ многим полюбился тогда. За мной прочно и совершенно обоснованно закрепилось амплуа героя-любовника. Я был им на сцене, на экране и в жизни.
Но роль любвеобильного студента, от вида которого истекали слюной зрительницы любых возрастов, мне была откровенно скучна, потому что сыграть так же примитивно смог бы любой смазливый пацан, и актерское мастерство для той роли почти не требовалось. Там ценилась лишь внешность: томный, страстный взгляд, белозубая улыбка, кубики пресса и ямочки на крепких ягодицах.
По этой причине мир кино меня не зацепил, и потому я отказался от новых предложений. По-настоящему я бредил лишь театром, мечтая о серьезных, сложных, взрослых ролях. Сцена, в отличие от экрана, была для меня живой. Фильм ведь – сплошная подделка. Декорации, свет, звук, фокус камеры – все казалось мне фальшивым насквозь. Там можно было нарисовать на компьютере фон, снять сотню кадров, чтобы выбрать из них лучший, а потом еще и наложить голос, хоть бы даже и чужой. Но в театре такое не пройдет. Там момент всегда единственный. Там нельзя изменить то, что уже произнесено и сыграно, и только там ты смотришь зрителю в глаза.
Уже на последних курсах, под воздействием не то бурной юношеской фантазии, не то бушующих гормонов, я написал несколько произведений, которые мечтал поставить на большой сцене, но пока держал при себе, то и дело дорабатывая. А после окончания института мне все-таки перепало несколько серьезных ролей в театре, с которыми я блестяще справился. Именно то время я начал считать стартом своего будущего грандиозного успеха.
Но судьба, как любая ветреная дамочка, решила распорядиться по-своему, развернув мою жизнь под совершенно нелепым углом. Потому что через два года после вручения диплома я внезапно стал наследником своего отца.
Мне сложно описать ту боль, которую я испытывал, когда нотариус зачитывал завещание. Сухим текстом он излагал, что теперь я являюсь владельцем Революционного драматического театра имени Данилевского. Также мне причиталась некая сумма денег и квартира, в которой одиноко жил мой отец.
Об этом театре я слышал, но не знал, что к дурацкому устаревшему названию приписывалась фамилия Данилевского. Моя фамилия! Выясни я это раньше, обязательно заинтересовался бы, начал искать и наверняка докопался бы до истины.
Но зачем мне было это делать, если афиши небольшого театра не были на слуху, он не блистал звездным составом и громкими премьерами? В свои шальные студенческие годы я считал ниже своего достоинства узнавать хоть что-то о небольших коммерческих театрах, просто потому, что не видел в них своего будущего. Как же я, оказывается, ошибался…
Что ж, у меня, как выяснилось, был отец. Настоящий, родной, и все это время он жил где-то совсем рядом. У меня не было шанса узнать о нем со стороны, ведь он вовсе не был актером, всю жизнь посвятив себя режиссуре и управлению. А судьба так распорядилась, что узнал я о нем лишь после его смерти. Какая злая, жестокая насмешка!
По предоставленным мне документам я понял, что отец был значительно старше моей матери. Я тогда сразу решил, что их роман был разыгран по всем правилам жанра: мужчина в возрасте пожелал получить молодую актрису в свою постель, и получил, вряд ли встретив сильное сопротивление с ее стороны. Скорее всего, после парочки страстных ночей он оставил Марьяну, не позаботившись о последствиях. А ведь, судя по завещанию, он знал о моем существовании. Получается, был в курсе и ее беременности. Интересно, он предлагал ей избавиться от ребенка? От меня.
Я мог понять, почему он не стал жить с моей матерью. Зная ее, их отношения с самого начала были обречены на провал. Кто захотел бы жить с этой капризной, самовлюбленной, ветреной женщиной, не приспособленной к быту и чуждой семейным ценностям? Я бы и сам ее бросил, окажись на месте своего отца. Но разве не мог он общаться со мной, своим сыном? Разве просил бы я его хоть о чем-то, кроме внимания?
В коробке, которую мне передали там же, в душном кабинете юридической конторы, лежала стопка каких-то бумаг, пара безделушек и фотоальбом. И из всего полученного потертая книжица со старыми фотографиями показалась мне самой ценной.
Дома я открыл альбом, и мое мнение об отношениях родителей сразу изменилось. Судя по снимкам, у них была настоящая влюбленность, а не проходная интрижка. На фото моя мать, совсем молодая, воздушная и красивая, а рядом – высокий суровый мужчина. Вот они в театре, вот где-то на морском побережье, вот он открывает ей дверцу большого автомобиля… А вот они в ЗАГСе. Марьяна, счастливая, в длинном платье и фате, держит букетик и кокетливо смотрит в камеру. А он – только на нее. Выходит, они все-таки были когда-то женаты. Интересно, долго ли?
Ни на одном фото мужчина не улыбался, но везде держал Марьяну за локоть или за талию очень собственнически, будто ужасно ревновал. Да, наверное, так оно и было. И уж не стали ли измены ветреной актрисы причиной расставания?
Тогда, сидя на полу в разгромленной мной от злого, безысходного отчаяния комнате, и разглядывая фото, я ужасался не столько тому, что Марьяна не удосужилась рассказать мне об отце. Нет, я был зол на себя. Ведь ни разу не предпринял попытки найти его или хотя бы задать матери вопросы. Как ей удалось так искусно внушить мне, что никакого отца у меня нет и быть не может?
Я ведь считал, что фамилия – Данилевская, принадлежит самой Марьяне. А отчество – Богданович – дано мне просто потому, что так положено, и звучное отеческое имя мать сочинила сама. Но все намного проще. Она, оказывается, всего лишь не сменила фамилию после развода, а отчество было настоящим. А ведь я мог бы легко его найти, задайся такой целью. Эта мысль раз за разом больно резала сердце. Похоже, идея, что поддельных отцов у меня много, а настоящего нет вовсе, поэтому и искать некого, стала для меня догмой, постулатом, той самой чертовой теоремой, не требующей доказательств.
Я всматривался в старые фото, улавливая сходство мужчины с собой. Несомненно, у меня его волосы и телосложение. Нос похож, и подбородок тоже. Впрочем, я мог в чем-то ошибаться, ведь невероятно сложно сделать выводы по фотографиям, особенно когда мечтаешь желаемое выдать за действительное. Знал наверняка я лишь одно: цвет глаз и разлет бровей у меня от матери, но на этом сходство с ней и заканчивалось. У нее лицо в форме сердечка, волосы вьющиеся и светлые, а телосложение изящное и миниатюрное. Самое то для женщины. Но будь я похож на мать, вырос бы тщедушным бледным цыпленком, а не высоченным смуглым и темноволосым мужчиной. Выходит, на отца я все-таки походил намного сильнее.
По старым снимкам я пытался угадать его характер. Каким он был? О чем мечтал? Как жил? Но, черт, как же это сложно – видеть чужого и незнакомого человека, на которого ты похож, и понимать, что не знаешь о нем ничего. Даже голоса не слышал никогда. Даже в глаза не взглянул ни разу. Похоже на картину, нарисованную сумасшедшим, когда вроде бы предметы ясны и понятны, но сложить их воедино не получается.
Сквозь сухие рыдания, рвущиеся из грудной клетки, я сотни раз задавал вопрос этим безмолвным фотографиям, почему он так поступил со мной. И, конечно, не получал от вытертых карточек никакого ответа. В те темные для моей души дни я думал, что теперь мне вряд ли удастся разгадать головоломку моего появления на свет, потому что у матери я никогда не спрошу об этом. Мне не нужна ее наигранная ложь, где во всем будет виноват только он, мой несостоявшийся отец.
После оглашения завещания я жестоко напился. Я желал либо исчезнуть из этого мира, либо чтобы мир исчез навсегда, оставив меня в пустоте, где нет мыслей, чувств и боли. В блаженном алкогольном беспамятстве я пробыл несколько дней, пока однажды утром мне не позвонили.
Мужчина на другом конце провода представился Маратом, компаньоном моего отца. Он вежливо, но настойчиво попросил встречи, а я, опустошенный, как та бутылка из-под виски, чье горлышко торчало из мусорного ведра, не смог отказать ему. С каким-то мазохистским предвкушением я вдруг возжаждал услышать от этого человека как можно больше о Богдане Данилевском, прекрасно понимая, что каждое новое знание принесет мне нестерпимую душевную боль.
Через час Марат приехал ко мне домой, и за этот час я даже не потрудился привести себя или свое жилище в порядок. Впрочем, он сделал вид, что не замечает ни стойкого амбре перегара, ни раскиданных вещей, ни моего расхристанного вида.
Марат оказался не только компаньоном отца, но и его другом, хотя и был младше его на пятнадцать лет. Их связал театр, где Марат полностью заведовал административной частью, а мой отец – художественной. Судя по рассказам Марата, Богдан Данилевский был творческим человеком, но без лишней экспрессии, которая бы только мешала ведению бизнеса. Отец не был лишен прагматизма, но был очень замкнутым человеком, можно даже сказать, нелюдимым. Благодаря этому весь его театр, который также перешел ему в наследство от его отца, был похож на большую семью. Актеры работали на него десятилетиями, обожали Богдана, да и он относился к ним тепло и с уважением. Любой новый человек в этой сложившейся творческой семье принимался не сразу, но если уж был принят коллективом, то почти всегда оставался его частью, не желая покидать уютных стен.
Богдан Данилевский не был новатором. Он признавал лишь классическую школу Станиславского и преданно следовал ей, зато резко и негативно отзывался о попытках создания новых школ и течений в сценическом искусстве. Наверно, из-за этой его замкнутости и приверженности старым традициям как в репертуаре, так и в актерской игре, театр никогда не был модным и узнаваемым. Правда, и сам отец не стремился к громкой славе.
Сейчас, когда Богдана Данилевского не стало, Марат испытывал неизгладимую утрату, возможно даже сильнее моей. Ведь он знал отца несколько десятков лет, работал с ним рядом. Наверно, эта потеря и сблизила нас с Маратом. Театру был нужен новый художественный руководитель, без которого тот просто перестанет существовать, и Марат сказал, что с уважением принял бы меня, сына своего друга, в качестве своего нового компаньона, и уговорил принять наследство.
Мы долго разговаривали, распив еще одну бутылку на двоих, и от Марата я узнал тогда трагедию жизни моего отца. Богдан действительно не знал, что у него есть сын. Когда они с Марьяной громко и скандально развелись, она не сообщила, что беременна. Отец лишь после моего рождения узнал, что бывшая жена родила, но подумал, что ребенок не от него. Он обоснованно считал Марьяну ветреной и жадной до мужского внимания, так что появление ребенка его не слишком удивило, но окончательно отдалило от нее. Он больше не желал знать женщину, которая зачала от другого мужчины. О моем отчестве и дате рождения Богдан Данилевский, разумеется, не знал, а мать отчего-то не спешила просвещать бывшего мужа в этом вопросе.
Богдан узнал о своем отцовстве совершенно случайно. Просто однажды увидел меня на экране, в дешевом молодежном сериале, и оторопел, поняв, как сильно главный герой на него похож.
Когда Марат рассказывал мне об этом эпизоде, горло перехватило. Я живо представил, как мой отец, так же, как и я совсем недавно, вглядывался в мои изображения, ища сходство. И так же их находил. А потом он просто нашел телефон Марьяны, позвонил ей и задал вопрос напрямую. И мать призналась, что да, я его родной сын.
– Почему же он не пришел ко мне? – с горечью спрашивал я Марата. Но тот лишь вздохнул, покачал головой.
– Он просто испугался, – отвечал мне мужчина. – Не подумай, он, в общем-то был сильный духом человек, но с этим не смог справиться. Решил, что ты его оттолкнешь, будешь презирать, а то и вовсе останешься равнодушным. Я уговаривал его, но Богдан говорил, что уже поздно. Что ты взрослый, и он тебе уже не нужен. Так что свою старость и смерть твой отец встретил в одиночестве.
После этих событий в моей душе что-то переломилось, и за пьяным болезненным маревом тех дней осталась моя прежняя, веселая и беззаботная жизнь. Там же остался и беспечный парень, жадно пьющий жизнь, как сладкое вино. Все просто: я больше не испытывал всей сладости, вино превратилось в уксус.
Я стал владельцем театра, и теперь на мне лежала большая ответственность. Возможно, моя мать поступила бы очень просто: продала ненужный бизнес и купила себе что-нибудь невероятно ценное и такое же бесполезное. Но именно из презрения к таким поступкам, которые я наблюдал с самого детства, я решил всерьез взяться за дело. И, похоже, я был похож на своего отца не только внешне, потому что быстро разобрался в новом для себя бизнесе и вник во все нюансы. Мне оставалось лишь подтянуть режиссерские навыки, а еще перекроить свои планы на целую жизнь вперед.
Что ж, Буратино получил свой золотой ключик, и теперь он должен был стать новым папой Карло.
Глава 4. Артур. Кастинг
О, Катерина, ты мое спасенье,
От скуки и тоски освобожденье.
Пьеса «Заблуждения»
Признаться, я не ожидал такого наплыва девиц, желающих получить роль. Только сегодня кинули клич, и уже спустя пару часов в холле собралась целая толпа молоденьких актрис. При ближайшем рассмотрении я понял, что они все примерно одного возраста, но тут же сообразил: ну конечно! Середина июня, театральные вузы только что выпустили на волю очередную порцию дипломированных актрис, и теперь каждая из них жаждала показать свои умения и получить первую работу.
Я мысленно застонал, поняв, что меня ждет настоящее испытание, ведь требовать опыта от вчерашних выпускниц было глупо. Но других вариантов нет, и придется выбирать из того, что предлагают. Остается надеяться, что среди стекляшек затесался бриллиант.
За собирающейся внизу толпой я наблюдал со скрытого балкона второго этажа. Я знал, что снизу претендентки меня не видят, но зато сам мог заранее рассмотреть их всех, сравнить между собой, проанализировать поведение, которое многое могло сказать о человеке. Да, мне не раз говорили, что я сильный эмпат, и сейчас я пользовался этим качеством по полной.
За полчаса вдоволь налюбовавшись пестрой толпой, похожей на слетевшихся к кормушке птичек, я примерно определил, кто не подойдет совершенно точно, а кого еще можно прослушать.
Приняв для себя некоторые решения и желая подготовиться к многочасовой пытке, я решил напоследок подышать свежим воздухом и через черный выход, минуя пеструю толпу, выбрался в сквер. Я успел полюбить это уединенное уютное место, и мне нужно было немного тишины, чтобы морально настроиться. Плохая актерская игра для профессионала – это как фальшивые ноты в любимой музыке, которую становится невыносимо слушать в исполнении неумелого музыканта. «Ну Жанна! Ну стерва! Не прощу тебе ни единой минуты своих мучений! Дай только встретиться», – злобно думал я, добавляя в ее копилку новые проступки и представляя, с каким удовольствием расправился бы с ней.
Мои мстительные размышления прервала близкая трель телефона, и когда я решил, что на вызов никто не ответит, раздался женский голос. Похоже, очередная претендентка спешила на кастинг. Больше некому, в огороженный сквер театра редко забредали простые прохожие.
Несмотря на дрожащий голос девушки, я машинально отметил не только хорошо поставленную речь, что для актрисы было, в общем-то, нормой, но и тембр голоса. Чистый, с красивыми бархатными нотками, приятный для слуха. Я подумал, что девица, вероятно, неплохо поет. Интересно, как она выглядит? По голосу – совсем молоденькая. За зеленой изгородью, в которой пряталась скамейка, разглядеть ее было невозможно, но вставать я поленился. Сама дойдет, тогда и увижу.
Я ждал с каким-то нетерпением и азартом, как охотник, засевший в камышах и ожидающий, когда же из них выпорхнет дичь. Но девчонка не торопилась. Остановилась всего в паре метров от меня, кажется, у фонтана, продолжая свою беседу, и я все-таки немного сместился правее, открывая себе обзор на свою жертву. Она действительно сидела на бортике фонтана, вполоборота ко мне.
Я оценил светлые волосы ниже лопаток, отливающие серебром, и хрупкую стройную фигурку, облаченную в короткий желтый сарафан, позволяющий беспрепятственно разглядывать длинные ноги. Ощупав глазами высокие тонкие икры, острые колени и гладкие бедра, едва прикрытые желтым нарядом, я цинично скривил губы. Такая же, как все. Рассчитывает получить роль за счет кукольной внешности и откровенной демонстрации своих прелестей. И плевать, что главная героиня будет щеголять исключительно в кринолинах, так что ноги зрителю и не понадобятся. Зато она наверняка полагает, что на длинные конечности вполне могут повестись мужики из отборочной комиссии.
– Максим, конечно я буду рада тебя видеть. Я ведь тоже очень соскучилась, и мы так давно не виделись. А в кафе я сама заплачу, даже не переживай об этом, – говорила девчонка таким влюбленным, нежным голосом, что я аж заслушался. Таким голосом только с любовником разговаривать можно.
Я тут же представил слова главной героини, сказанные с такими интонациями, и понял: это именно то, что я искал. Достаточно искренности, немного скромности, красивый тембр, легкая дрожь в голосе – именно так я представлял себе признания в любви героиней спектакля. Надо сказать, у этой девчонки получалось даже лучше, чем у Жанны, которая, признаться, все-таки перебарщивала с манерностью.
Теперь я ждал встречи с феей в желтом наряде с еще большим нетерпением. Неплохо бы рассмотреть хорошенько ее лицо. И мое желание было исполнено, когда девчонка встала с бортика и направилась ко входу в театр, а увидев меня, нагло подглядывающего за ней, она застыла. Я не стал ей мешать разглядывать себя, желая сам рассмотреть претендентку как следует. Типаж подходит. Глазки большие, с поволокой, а неожиданно темно-шоколадная радужка делала взгляд глубоким, наполненным трагизмом, а еще неясным томлением и обещанием. На контрасте с пепельными волосами смотрелось завораживающе. На бледном личике с мягкими тонкими чертами яркой клубничкой выделялись капризно изогнутые губки. Маленький аккуратный вздернутый носик добавлял ей привлекательности. И никакого тюнинга на лице, что стало еще одним несомненным плюсом.
Наши взгляды наконец встретились, и я безошибочно угадал в ее глазах вспыхнувший интерес, такой привычный для меня, который она, впрочем, поспешила скрыть за пушистыми ресницами. Интересно, что она сделает дальше? Если узнала меня, не захочет ли предложить пройти свой кастинг прямо сейчас, в обход официального отбора, раз уж поймала главного члена приемной комиссии в одиночестве?
Я уже предвкушал, как девица походкой от бедра направляется ко мне, на расстоянии посылая сигналы о своей доступности и желании получить роль любой ценой. Тут же представил, как смогу поиграть с ее амбициями. Например, позову вечером в ресторан, она решит, что уже получила от меня желаемую роль. А я возьму и откажу ей, хоть и решил, что она подходит. Об этом ведь ей знать совсем необязательно. Помучаю, заставлю упрашивать, отрабатывать мое согласие. Потом приму, конечно, но свой урок она получит.
А может и не приму. Выберу другую. Вдруг найдется более подходящая? В итоге эта фея получит от меня лишь вкусный ужин и охренительный секс, потому что в этой игре под названием «жизнь» я сам диктую правила, и манипулировать собой никому не позволю.
Но красотка повела себя неожиданно. Сделала большие испуганные глаза и рванула от меня в сторону театра, как трепетная лань от волка. Неужели не узнала? Ну что ж, тем интереснее будет посмотреть выражение личика, когда она зайдет на кастинг и увидит там меня.
Ситуация отчего-то повеселила и развлекла, так что я посидел еще пару минут, жмурясь от яркого солнца, после чего направился к зданию театра уже в совершенно ином, приподнятом настроении.
Как я и ожидал, пробы оказались невыносимыми. Это неудивительно, ведь лучших студентов театральных вузов разбирают еще в процессе обучения. Без работы остаются только посредственности или совсем бесталанные актеры, которые пригодны лишь для скучных второсортных ролей или, скажем, съемок в рекламе. Дальше они вряд ли продвинутся.
В комиссии кроме меня был Эдик – наш режиссер-постановщик, и Марат. У дверей сидела Зоя, бессменная помощница, которая работала еще с отцом. Ей было поручено приглашать девушек в зал. Я мог бы оставить на пробах еще и Влада, игравшего главную мужскую роль в пьесе, чтобы посмотреть, как новая актриса будет выглядеть с ним вместе, но отпустил парня, не слишком веря, что его присутствие вообще понадобится.
Ни одной опытной актрисы на кастинг, разумеется, не явилось. Это было вполне ожидаемо, но все равно досадно. Похоже, только вчерашние студентки были готовы на любые условия, лишь бы получить первую работу.
Девушки заходили в зал по очереди. Часть претенденток, которых я отметил еще с балкона, завернул почти сразу. Просто внешность не та, хотя в требованиях к кастингу четко указывались параметры. На что, интересно, они рассчитывали? Что я предложу им надеть парик и натянуть маску?
Большинству оставшихся я не давал закончить их выступление. Мне не нравились голоса, манера игры, а то и просто недостаток опыта. Дослушал до конца лишь пятерых, а отобрал для итогового этапа двоих девушек, которые играли более-менее сносно. Эдик пытался оставить еще некоторых, но я прекрасно видел, что прельстился он не их талантом, а готовностью отдать себя за лишний голос в комиссии. Наблюдать за Эдиком, пускающим слюни на девичьи прелести, было неприятно, так что мое решение обжалованию не подлежало. В серьезной работе нужно слушать здравый смысл, а не гормоны. Вот в свободное время пусть делает с ними, что хочет. Я готов терпеть его повышенный интерес к юбкам, ведь он действительно талантливый режиссер. И то, исключительно потому, что и сам люблю секс, хоть мне и не приходилось принуждать женщин ни разу, чем, как я знал, грешил Эдик.
Очень скоро я поймал себя на том, что каждую из вошедших актрис неосознанно сравниваю с девчонкой из сквера: лучше нее или нет? И пока что все, даже двое отобранных, значительно уступали ей.
«Пытка выпускницами», как я назвал эти пробы, продолжалась уже больше двух часов, а моя фея все никак не заходила. Может, не дождалась, ушла? Мне даже захотелось выйти в холл и проверить лично, когда она, наконец, шагнула в зал.
Пока девчонка приближалась, я еще раз внимательно оглядел ее с головы до ног. Первое впечатление не обмануло: внешне она подходила лучше всех. Совершенно очаровательная кукла.
«Ну же, не разочаруй меня», – мысленно приказал я, с предвкушением ожидая ее выступления.
Но тут девчонка меня узнала и встала, как вкопанная. Ее глаза снова расширились не то от удивления, не то от страха, губки приоткрылись, впуская резкий вдох, горло дернулось, будто она сглотнула сухой комок. А мое сердце затопило непонятным ликованием. Ее реакция на меня неожиданно прошлась по нервам, как вкусное, но острое блюдо – по вкусовым рецепторам: так же пряно и аппетитно. В крови вскипел азарт, который наверняка чувствует хищник, приметивший дичь.
Что же будет дальше? Я вдруг представил, как она разворачивается и пытается убежать из зала, как уже бежала из сквера. Тогда я позволил. Но сейчас ни за что не упустил бы. Подорвался бы с места, догнал, поймал. Я почти ощутил, как сжимаю ее талию, аж ладони зачесались. Но фантазия так и осталась фантазией, потому что девчонка взяла себя в руки, не слишком убедительно изобразила равнодушие и все-таки подошла к столу с комиссией. Интересно, она тоже почувствовала, как между нами пробежала искра? Остальные, мне кажется, даже не заметили этой секундной заминки.
– Ваше имя? – спросил Марат, который записывал каждую претендентку.
– Элина. Элина Вельт.
– Алина? – уточнил Марат, не отрываясь от записей.
– Нет, Элина. Можно просто Элли, – поправила она моего друга, как мне показалось, несколько раздраженно, как будто устала повторять эту фразу из раза в раз. Интересно, часто ее имя путают? Судя по всему, да, раз девчонку это так злит. А потом она продолжила, дождавшись от Марата кивка. – Мне двадцать три года, только что закончила ГИТИС по специальности актрисы театра и кино. Вот мой диплом.
«Черт, как будто итак не видно, что только вспорхнула со студенческой скамьи», – начиная раздражаться от лишних слов и телодвижений, подумал я. Еще больше стал выводить из себя интерес Эдика, который плотоядно облизывал взглядом ножки Элины. Его сегодняшняя любвеобильность выходила за все рамки. Выпроводить его что ли, чтоб не пялился… Но я сдержал себя. Все равно право окончательного выбора претендентки на роль есть только у меня, а эта кукла пойдет не с ним, а со мной, если я этого захочу.
Элина-Элли подошла к нам, передала синюю папочку диплома Марату. При этом, стерва маленькая, даже не взглянула на меня. Зато робко улыбнулась в ответ на плотоядную ухмылку Эдика, и это показное равнодушие меня внезапно разозлило. «Хочешь поиграть? – подумал я. – Что ж, это легко устроить».
Я полученные документы проигнорировал. Мне не нужны все эти бумажки, оценивать Элину собирался без их учета.
Девчонка отступила к сцене и замерла в нерешительности. За напускным спокойствием я отчетливо видел нарастающую панику, и мне показалось это перебором. Я же ничего не сделал ей, чтобы она так тряслась от одного моего вида. В то, что выпускница театрального так боится сцены, я отказывался верить, поэтому списал ее реакцию на свое присутствие. Впрочем, испытывать досаду от встречи в сквере даже не собирался.
– Ну же, – подбодрил я Элину, уже не скрывая раздражения от затянувшейся паузы. – Что вы будете нам читать?
– Письмо Татьяны к Онегину, – ответила она, прочистив голос.
Я непроизвольно скривился. Что за банальщина? У молодых актрис совсем что ли фантазии нет? Читать Пушкина с его гениальным слогом – самое элементарное, первокурсник справится. Тем не менее, сегодня уже человек пять с этим злосчастным письмом зашли.
– «Я к вам пишу – чего же боле?
Что я могу еще сказать?»,
– затянула она, а я откинулся на спинку, скрестил руки на груди и вперился взглядом в лицо девчонки.
От моего пристального внимания Элина тут же поплыла. Вместо чувственной экспрессии, тоски в голосе, слезливых нот сожаления и стыда, так нужных в этом монологе, я услышал лишь четкое, пресное, чтение текста. Это была худшая Татьяна из всех возможных.
