Текст книги "Не по сценарию (СИ)"
Автор книги: Ольга Журавлёва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)
Глава 26. Артур. Прозрение
Сбежала от меня, забыв все чувства.
Что это – месть иль признак безрассудства?
Пьеса «Заблуждения»
Я давно привык быть один. В этом мире никто никому по-настоящему не нужен, каждый преследует свою выгоду и собственные интересы. И я вроде бы даже привык к этому, столько лет жил с четким пониманием, что тоже ни в ком не нуждаюсь. Но Элина Вельт взяла и перевернула мне душу, вывернула наизнанку мой мир и заставила всерьез поверить в то, над чем раньше я бы громко смеялся.
Я столько лет наращивал броню на сердце, находил столько подтверждений своей философии, а Элли… Она за какой-то месяц разрушила то, во что я свято верил, и сделала это играючи. А я был идиотом, даже не пробовал сопротивляться ее чарам. Зато теперь расплачиваюсь сполна.
Признаться, мать тоже немало поспособствовала разрушению моих устоев. Со свойственным женщинам коварством она просто умолчала о той части моей жизни, которая была для меня важна. А потом с легкостью рассказала, причинив мне еще больше боли. Только вот я больше не мог злиться на нее или в чем-то обвинять. Марьяна тоже оказалась заложницей обстоятельств и жертвой своей глупой доверчивости.
Зато к себе я вдруг проникся невероятным презрением. Впервые я понял: не хочу гордиться тем, что похож на отца. Все эти годы он был для меня несчастным брошенным человеком, а в итоге оказался тираном. И я, выходит, такой же. И ревнивый – тоже в него. Потому что пламя, сжигающее меня изнутри, когда я думаю об Элли – это не только ненависть, презрение, разочарование. Это еще и ревность. Такая, что я готов убить обоих – и ту, которая заставляет мое сердце биться чаще, и ее любовника Максимку.
Если все, что я испытываю сейчас, называется любовью, то будь она проклята. Я не хочу чувствовать то, что чувствую, это слишком больно. Я теперь уверен совершенно точно: любовь придумали черти в аду, потому что сейчас моя душа варится в котле с кипящим маслом, а рогатые только поддают жару, не оставляя мне ни единого шанса на спасение.
Элли предала меня, точно так же, как предавали все остальные. Только к остальным я не испытывал и сотой доли того, что заставила меня испытать она. Я не мог забыть фото страстно целующейся парочки, и снимки, не желающие оставлять мою память, стояли перед глазами. Они сводили с ума и оживали в снах, заставляя меня биться в бессильной ярости, как зверя, запертого в клетке. Она сбежала, точно так же, как Жанна. И тоже с любовником.
Да, я все-таки приехал к ней на следующий день, чтобы поговорить. Хотел все выяснить и сказать то, что думаю об этом. Но проклятая квартира снова оказалась пустой. И надушенной записки Элли не оставила. Вернула лишь мой подарок, который я обнаружил небрежно валяющимся на тумбочке у входа. Когда я увидел кулон, мое лицо исказилось такой циничной усмешкой, что стало мерзко от собственного отражения в зеркале. Не взяла, вернула, плюнула в лицо, давая понять, что возвращает мне вместе с этим сапфиром и мое сердце, в которое воткнула нож. А ведь могла бы продать, им же обоим нужны деньги, а камень стоит немало.
Я не сомневался, что они оба смеются над тем, как обманули меня, выставили идиотом. И то, что Элли даже не попыталась мне объяснить происходящее, только подтверждало мою правоту. Правильно я назвал ее подстилкой. Исключений не существует, она такая же, как все. И я ведь знал это, с самого начала знал!
У меня был лишь один вариант спасти остатки своего сердца. Я должен во что бы то ни стало вернуть броню циника, которая так выручала меня всю жизнь. Элина Вельт не стоит ни одной мысли о ней, ни одного воспоминания, ни единого сожаления.
Как жаль, что прежние вечеринки уже не разуют меня. Мне больше не интересны актерские тусовки с бывшими однокурсниками, а все остальные мероприятия были слишком официальными, чтобы я мог на них расслабиться. Оставалось три вещи, которые могли вывести меня из адского состояния. Женщины, алкоголь и творчество.
Да, я тогда так и решил, но снова оказался разочарован. Алкоголь почти не дарил забвения, воскрешая в затуманенном мозгу все воспоминания и окрашивая их в новые оттенки боли. И стоило протрезветь, как к душевным страданиям добавлялось еще и похмелье. Я быстро понял, что этот путь приведет меня к окончательному разрушению и просто перестал коротать вечера с бутылкой.
С женщинами вышло еще хуже. То, что я видел в них раньше, но снисходительно прощал, сейчас раздражало настолько сильно, что даже физической разрядки было недостаточно. Не хотел я ни одну из них, из этих жеманных красоток, готовых побежать за мной после единственного взгляда. Если женщина была не похожа на Элли, то она меня просто раздражала. Если же хоть в чем-то походила на нее, то вызывала в душе настоящее бешенство, когда хочется не насладиться ей, а просто придушить.
Очень скоро я бросил попытки залечить свои раны женским вниманием. Потом, когда я снова буду способен дышать, я верну себе способность пользоваться женщинами для своих утех. Но сейчас меня словно заморозили изнутри.
В моей жизни остались только работа и творчество, и им я отдался со всей пылающей внутри страстью и болью. Я ставил новый спектакль, спихнув все бумажные дела на Марата. Он с готовностью принял работу, на которую я оказался неспособен сейчас. И часто я ловил на себе его встревоженный взгляд. Нет, Марат не пытался со мной поговорить, он словно чувствовал, что меня нужно просто оставить в покое.
Он даже взял на себя обязанность связей с общественностью. Эта самая общественность доставала вопросами, будет ли продлен показ моего первого спектакля, какие у меня и у театра дальнейшие творческие планы и, самое неприятное, куда подевалась Элина Вельт. Марат всем говорил, что актриса уехала в отпуск, и на дальнейшие вопросы загадочно молчал. Мы ведь не знали, где она, и я, признаться, и не хотел узнавать. Потом, чуть позже, когда будет не так больно, я придумаю нормальную легенду, которая устроит всех любопытных.
Постановка спектакля «Заблуждения» в других театрах тоже готовилась, но я больше не интересовался этим. Пьеса теперь навсегда была связана для меня с Элли, и я словно отрекся от своего же произведения. В контрактах с театрами четко написано, что и как они должны делать, вот пусть и справляются сами, без меня, хотя до побега Элли я и собирался принять в этом самое деятельное участие.
Я же работал, вместе со своими актерами вкалывал, как сумасшедший, занимаясь новой постановкой. К тому же, я решил оставить в репертуаре кое-что из классики, добавив в нее некоторые новшества, которые так не любил Богдан. На эти постановки тоже охотно ходили, театр постепенно поднимался, начал приносить прибыль. Но мне и это было безразлично. Я хотел просто погружаться в параллельный мир своих героев, и только там я мог на время забыть о предательстве.
Я понимал, как сильно изменилась в очередной раз моя жизнь и даже весь мой круг общения. В нем остались только люди, которые еще ни разу меня не предали. Удивительно, но в круг таких людей вошел и Влад. Я видел, что он тоскует по своей Диане не меньше, чем я по Элли. Обе подружки-стервы не оставили нам ни малейшего шанса на счастье. Знание, что я – не единственный на свете, кто испытывает боль и разочарование, немного примиряло меня с жуткой тоской. Пару раз мы с Владом даже заваливались в какой-нибудь бар, и молчаливая скупая поддержка собрата по несчастью помогала скоротать очередной невыносимый вечер.
Тот день был самым обычным. Осень уже наступила, и серая дождливая хмарь за окном добавляла особый уют моему кабинету. Здесь было светло, тепло, уютно тикали старые часы, и ехать в квартиру, где меня поджидало одиночество, не хотелось.
Репетиции уже закончились, спектаклей сегодня не было, актеры разошлись по домам, а мы с Маратом засели у меня и неспешно разбирали дела. Я редко стал вникать в насущные вопросы театра, Марат и сам справлялся с ними блестяще, и сегодня я занялся ими лишь затем, чтобы оттянуть время возвращения домой. Тоска, ставшая моей постоянной спутницей, привычно грызла меня изнутри. Я почти свыкся с ней, мы стали единым целым, но сегодня она ощущалась сильнее. Возможно, причиной была все та же погода. Гадюка-тоска, свернувшаяся клубком на сердце, знала, что стоит мне покинуть стены театра, остаться одному, как я снова окажусь в полной ее власти, а моросящий холодный дождь – это полностью ее стихия, дарующая змее силу и власть надо мной.
Я размышлял об этом, слушая Марата, когда дверь в мой кабинет внезапно открылась. Я повернулся, недоумевая, кто бы это мог быть, и узрел...
– Марьяна? – я выдохнул имя матери, не в силах поверить, что это действительно она, а не плод моей фантазии.
Она выглядела потрясающе. На ней был красный брючный костюм, элегантные бежевые лодочки на каблуке и сумочка в тон туфлям, которую она сжимала пальчиками, затянутыми в тонкие лайковые перчатки. И шляпка! Черт побери, на ней была красная шляпа, из-под которой выглядывали красиво завитые локоны.
– Молодой человек, – повернулась она к неловко переминающемуся за ее спиной охраннику, и проговорила тоном великосветской дамы, обращающейся к лакею. – Я вам говорила, что меня ожидает мой сын. Вы убедились? Можете теперь быть свободны.
Обалдевший охранник, который был чуть ли не старше Марьяны, вопросительно посмотрел на меня, а я, не в силах сдержать эмоции, подорвался с места и подлетел к матери, которая уже шагнула в кабинет. А я обнял ее крепко-крепко, понимая, как мне в действительности не хватало этой взбалмошной, невыносимой, своенравной и такой родной женщины. Моя реакция стала ясным ответом охраннику на незаданный вопрос, потому что он, смущенно кашлянув, ретировался.
– Арчи, дорогой, ты меня задушишь! Осторожно, мой мальчик, шляпку помнешь, – смеялась Марьяна, старательно пытаясь добавить своим словам недовольства и очень неубедительно меня отталкивая. Но ей не удалось убедить меня в том, что она переживает за свой внешний вид, потому что я слышал всю радость в ее голосе. И продолжал тискать мать, по которой безумно соскучился.
Наконец я отстранил ее от себя, держа за плечи и заглядывая в лицо. Мама словно помолодела, и даже веснушки и маленькие морщинки совсем не портили ее облик. Она сияла от радости, и я понял, что Марьяна, та самая, которую я знал, наконец вернулась. Нет, не просто в Москву, а к прежней себе.
– Почему ты не сказала, что прилетаешь? Я бы встретил, – пожурил я ее, заглядывая в лукаво прищуренные глаза. – Сколько ты пробудешь здесь?
– Я вернулась насовсем, – заявила Марьяна и кокетливо затрепетала ресницами. Насовсем! Это же потрясающе! Я снова обнял мать, чувствуя, как по сердцу разливается тепло, не в силах высказать словами все свои эмоции. – Я хотела сделать сюрприз. Прилетела позавчера, но перелет был таким ужасной, что я устала и выглядела просто кошмарно. Не могла же я заявиться к единственному сыну в таком чудовищном виде.
Я понимал, что она преувеличивает, произнося все эти бесконечные гротескные эпитеты. Я даже хотел сказать, что плевать мне на то, как она выглядит, но это было лишним, потому что Марьяна итак это знала. Она просто кокетничала, поэтому я просто громко рассмеялся. Узнаю ее, свою мать, и принимаю именно такой.
– А как же твой Мейси? – я намеренно выделил его имя пренебрежительным тоном.
Марьяна сморщила носик, как будто я произнес что-то неприличное.
– Он болван и меня недостоин, – надменно заявила она. – Как только ты уехал, он стал ворчать, что ты плохо на мня влияешь. Представляешь? Заявить мне, матери, что мой прекрасный сын как-то не так действует на меня! В общем, чуть ли не каждый день доводил меня до слез. Достал ужасно, и я подала на развод.
– И что же, он прям так легко отпустил тебя?
Я не мог сдержать широкой улыбки. Выходит, наш разговор все-таки подействовал на Марьяну, и она наконец увидела то, на что отказывалась обращать внимание раньше.
– Конечно нет! – закатила она глаза. – Сказал, что если я затею раздел имущества, то не получу ни цента. Ну я и послала его со всеми его центами. Пока шел бракоразводный процесс, съехала на съемную квартиру.
– И даже тогда мне не позвонила, – снова укорил я ее.
– Это мои дела, и я должна была сама с ними разобраться, – строго заявила Марьяна, и это были чуть ли не первые разумные и очень взрослые слова, сказанные моей матерью. Она все-таки изменилась, но, кажется, в лучшую сторону. Неужели научилась быть более разумной? Сейчас передо мной стояла женщина, которая знала цену себе и умела заставить окружающих ценить это.
– Ты молодец, я очень горжусь тобой, – сказал я, по-прежнему не зная, как еще могу выразить свои чувства.
–Я надеюсь, твое предложение еще в силе? – строго спросила маман. – Ты ведь не отдал еще мою роль какой-нибудь дешевке?
– Конечно нет, эта роль твоя. Ты будешь у меня звездой, я тебе обещаю.
Марьяна довольно улыбнулась, а я вдруг вспомнил, что в кабинете мы не одни, и обернулся к Марату, который с момента фееричного явления моей матери не издал ни звука.
– Марат, знакомься, это моя мать, Марьяна Данилевская.
И только произнеся это слова, я разглядел, в каком состоянии был мой компаньон. Он стоял рядом с креслом, в котором сидел до этого, как будто вскочил с него, да так и замер на месте. Марат был бледным и так смотрел на Марьяну, как будто узрел привидение. Никогда еще не видел его в таком состоянии.
– О, мы знакомы. Привет, Марат, – проговорила Марьяна, отодвигая меня в сторону. Небрежно стягивая перчатки и снимая шляпку, она прошла к креслу и элегантно опустилась в него, положила сумочку на столик рядом. – Это компаньон Богдана. Не знала, что он работает и с тобой.
– Маша, – послышался вдруг голос Марата. Он выдохнул непривычное для меня имя так тихо, с такой тоской и нежностью, что у меня от удивления открылся рот.
– Марат, – невозмутимо проговорила Марьяна. – Кажется, я давно запретила тебе так называть меня.
– Вы знакомы? – наконец выдавил я из себя. Похоже, вечер открытий и потрясений продолжался.
– Конечно, – пожала она плечом. – И это тот самый тип, к которому больше всего ревновал твой отец. И из-за которого я, между прочим, попала в больницу.
Марьяна картинно-сердито уставилась на Марата, будто желая, чтобы он тут же рухнул перед ней на колени и начал молить о прощении и каяться. Я перевел потрясенный взгляд на своего друга. Так вот о какой неразделенной любви он мне толковал! Но Марат, кажется, уже пришел в себя, и падать ниц перед моей маман не собирался. Он хмыкнул, засунул руки в карманы и поднял подбородок, будто принял обороняющуюся позицию.
– Да, Богдан знал, что я чувствую к тебе, – заговорил Марат спокойно и жестко. – Но я сразу дал ему понять, что не буду претендовать на тебя и пытаться разбить вашу семью. Я же видел, что ты от него без ума и никогда не отвечала мне взаимностью. Но говорить тебе комплименты – это не преступление, и его реакцию я осуждал тогда и осуждаю сейчас.
– Ох, брось. Я давно тебя простила, – решила сменить гнев на милость Марьяна, на что Марат только презрительно хмыкнул.
Да что здесь, черт побери, за Санта-Барбара? О чем еще мне «забыли» рассказать самые близкие мне люди? Я смотрел на тех, о ком, оказывается, не знал слишком многого. И пока я пытался уложить в голове то, что услышал, Марат попрощался со мной, сдержанно кивнул Марьяне и вышел из кабинета, оставив меня с матерью наедине. Я не стал его окликать, мне много в чем нужно разобраться.
Марьяна проводила Марата сощуренным взглядом, а потом вздохнула и перевела взгляд на меня, снова расцветая своей неотразимой улыбкой.
– Арчи, милый, ты ведь проведешь со мной вечер? У тебя нет на сегодня дел? В этом чертовом канадском захолустье не было ни одного приличного ресторана, – проговорила она. Я предпочел услышать, что соскучилась она по мне, а не по бурной столичной жизни.
– Конечно проведу. Тем более что у меня к тебе появились новые вопросы. Я знаю один очень уютный ресторанчик, тебе там понравится.
Мы сидели в ресторане до самого закрытия, и маман рассказала мне то, о чем до этого по каким-то причинам умолчала. Богдан действительно ревновал Марьяну ко всем мужчинам, но к Марату его ревность была особенно жгучей. Она же тогда думала лишь о своем муже, не воспринимая Марата всерьез. Тот еще до свадьбы признался ей в любви, но был отвергнут, и после этого ни разу больше не показывал своих чувств.
Марат оказался преданным другом, и даже после развода ни разу не дал Марьяне о себе знать. Ждала ли его Марьяна? Нет, потому что понимала: они с Богданом друзья, от Марата бывший муж обязательно узнает о сыне. Но именно после развода Марьяна поняла, как сильно Марат любил ее все это время, и жалела, что не встретила Марата раньше. Возможно, тогда ее жизнь сложилась бы иначе.
О себе я почти не рассказывал, только о делах. Ни об Элли, ни о своей раскуроченной душе я говорить не хотел. Не привык ни с кем делиться. И сейчас мне было только на руку, что Марьяна предпочитает говорить о своей персоне, мало интересуясь моим душевным состоянием. Тем более что новые факты моей и ее жизни вытеснили из головы мысли о предательнице.
После нашего ужина я отвез мать в ее квартиру и вернулся к себе. В голове теснились совершенно разные мысли. Интересно, какой была бы моя семья, если бы отцом был Марат? Но тогда ведь и меня бы не было. Был бы кто-то другой, совсем непохожий на меня. Но зато, возможно, Марат и Марьяна были бы счастливы.
Но теперь отца не стало. Марьяна развелась и вернулась в Москву, а у Марата нет ни семьи, ни постоянных отношений. Могли бы они сейчас быть вместе? Артур вдруг понял, что очень бы этого хотел.
Глава 27. Элина. Питер
Теперь мы далеко, мне так тоскливо.
Но я забуду, стану вновь счастливой.
Пьеса «Заблуждения»
Питер встретил меня сырой и ветреной погодой. Лето только перевалило за середину, только вот уезжала я из московской жары, а приехала в питерский дождь. Чуть больше шестисот километров – и такая разница. Впрочем, мне было плевать на это. Я еще не отошла от вчерашней попойки с Дианой, и у меня жутко трещала голова. В поезде я почти не спала, пялилась в окно и гоняла в голове мысли, одна гаже другой. Может, не стоило уезжать? Как ни крути, поступок на эмоциях. Поддалась напору Дианки – и на тебе, мчу в поезде не пойми куда. Что мне там делать? Кто меня ждет в Питере?
Но тут же одергивала себя. В Москве меня тоже никто не ждал, а я знала, что закон подлости работает: судьба обязательно подстроит встречу с Артуром, причем в тот самый момент, когда я к ней абсолютно не буду готова. А еще я боялась, что он начнет звонить. Я же не смогу сопротивляться, если этот мужчина захочет меня в чем-то убедить. Я никогда этого не умела. Но простить по-настоящему я не смогу, как и пережить очередного расставания. Чтобы избежать такого фатального случая, я прямо на вокзале выкинула свою сим-карту и купила себе новую. Номера Данилевского я, хвала всем богам, не помнила, а новый сообщила только Диане и родителям.
Им, кстати, пришлось соврать, что меня пригласили в другой театр, и я не смогла отказаться от хорошего предложения. Теперь придется именно такое и искать, чтобы и на жизнь хватало, и перед родителями стыдно не было.
Идти от поезда к такси было ужасно неудобно, потому что помимо чемодана и нескольких сумок приходилось тащить зонт, который то и дело норовило сдуть ветром, так что до ждущей меня машины я добралась изрядно промокшая и выдохшаяся. Да и нести свои вещи от такси оказалось тем еще квестом. Лифт оказался сломан, и на пятый этаж по огромной лестнице в парадной я тащилась уже из последних сил.
Ключ я нашла рядом с дверью в шкафчике, код от которого мне прислал хозяин квартиры, и я зашла в свои новые хоромы. Первое, что я отметила – здесь чисто, аккуратно и много места. Но с Остоженкой не сравнить. В новом жилье было пусто и безлико, сразу видно, что в тут никто долго не живет, она постоянно сдается.
Я кое-как распихала вещи, быстро приняла душ, заказала еду, а после ужина завалилась на большую кровать и громко, с упоением разрыдалась. Мне казалось, что жизнь моя закончилась, и не будет мне больше счастья. Теперь я начала сполна ощущать, как черная дыра засасывает в себя все светлое, хорошее, что случилось со мной, как она забирает цвета моих эмоций, которые я когда-то испытывала с Артуром. Я физически ощущала, как эта воронка становится шире и вот-вот сожрет меня целиком, и останутся в этой чужой, пустой квартире только мои вещи и мокрое пятно на подушке от моих слез.
Впрочем, усталость взяла свое, и я отключилась, провалилась в тяжелый муторный сон. Нет, мне не снился Артур. Меня преследовали только тени, страшные в своей безысходности и неотвратимости.
Удивительно, но на следующее утро я встала в ином настроении. Мрачном, тяжелом, но полная решимости действовать. Я в новом месте, в другом городе, у меня должна начаться новая жизнь. Я обязана сделать все, чтобы выжить. Моя судьба только в моих руках, и я не позволю себе расклеиваться.
Погода тоже слегка разгулялась. С неба уже не лило, но оно нависало над головой тяжелыми облаками. Я решила, что такое состояние природы очень подходит моему настроению.
Сидеть в квартире было глупо, так от одиночества можно с ума сойти. А значит, надо выйти в люди, разведать обстановку, а еще начать искать работу. И я вышла. Отправилась сначала в ближайшую кофейню, где заставила себя позавтракать, а потом залезла в интернет и принялась искать вакансии, не сильно рассчитывая на успех. Признаться, даже не представляла, на что могу рассчитывать. С одной стороны – дипломированная актриса из престижного московского вуза, у которой за плечами яркая роль в известном спектакле. С другой – приезжая, залетная девица, у которой даже планов на будущее нет, да и роль была всего одна. Возможно, со мной никто и не захочет связываться, предпочтут более опытных.
Но подвох меня ждал не здесь. Вакансий просто не было, а то, что было, скорее испортило бы мой послужной список, чем добавило популярности или хотя бы дало мне денег.
Я просидела в уютном кафе около полутора часов, но потом все-таки закрыла телефон и вышла на улицу. Нет работы – значит побуду пока туристом. Питер – необыкновенно красивый город, и тот единственный раз, что я успела здесь побывать до этого, оставил самые яркие впечатления.
Чтобы скоротать день, я отправилась по известным местам, наслаждаясь видами, погодой и даже людьми, которые вроде были рядом, но в то же время не обращали на меня никакого внимания, заставляя чувствовать себя невидимкой. Быть невидимкой хорошо. Никто не заметит твоих чувств, не увидит слез, не сделает тебе больно. И все же я не одинока, и в толпе проще не сойти с ума.
Несколько дней я промоталась по городу, возвращаясь домой только поздно вечером. За день я старалась так себя вымотать и насытить впечатлениями, чтобы на мысли не оставалось сил. Они, конечно, никуда не делись, мучили меня, и гуляя по Летнему саду или разглядывая картины Эрмитажа я остро ощущала, как мне не хватает рядом Артура. Что бы он сказал? Понравилось бы ему бродить по тенистым аллеям и какой из экспонатов понравился бы ему больше? А может, он бы захотел написать стих, повинуясь нашедшему вдохновению?
Но Артура рядом не было, и не будет больше никогда. Ни его ироничных циничных высказываний, ни жарких обещающих взглядов, ни выворачивающих душу уроков жизни. Я для него была никем, инструментом для выполнения его целей, глупой девчонкой, которая сгодилась для непродолжительных постельных утех. Подстилкой.
Я устала злиться на то, что он сказал. Я знала это все и раньше, но сама обманулась. Артур же именно так сказал тогда? Люди сами обманываются, а потом ищут виноватых. Он такой, и другим не станет. А и я не та, кто может развеять его представления о мире. И от этого мне было плохо, тошно, паршиво, а черная дыра, которая была теперь на месте моего сердца, оказалась ненасытной. Она возникла из безграничной любви, и теперь ничто не могло ее заполнить и погасить, разве что такая же всепоглощающая ненависть, но ненавидеть Данилевского я не могла.
Оставалось только кидать в эту пропасть впечатления от прекрасного города, вкусной еды в многочисленных кафе, радость от хорошей погоды… Я старалась искусственно, почти насильно, создать в душе положительные эмоции, черпая их из каждой мелочи. Но как научиться жить с огромной пустотой внутри, я пока не знала. Наверное, я сейчас напоминала зомби, условно живое существо, которое не имеет своей воли и двигается просто потому, что так надо.
Не раз я задумывалась, чем занят Артур сейчас. Наверное, встречается с женщинами, ставит новый спектакль. Да и меня уже наверняка забыл. А зачем ему вспоминать обо мне? Я всего лишь эпизод в его бурной сексуальной жизни. Даже наверняка не злится на мой побег, потому что упрекнуть меня не в чем. Я выполнила условия контракта, спектакль прошел успешно, театр должен быть сейчас на волне успеха, и его дальнейшая судьба зависит только от самого Данилевского. Я уже здесь никакой роли не играю, моя роль закончилась, и в его театре, и в его жизни.
С Дианкой мы созванивались каждый день. Она беспокоилась обо мне, но приехать пока не могла, хоть и очень хотела. Все говорила мне, что я должна найти себе любовника, хотя бы временно. Но я даже представить себе этого не могла. Во-первых, позволить какому-то другому, чужому мужчине прикоснуться к себе, даже в мыслях казалось невыносимым. А во-вторых, я так разочаровалась в собственном умении разбираться в людях, что вряд ли когда-нибудь смогу довериться мужчине. И Макс со своей подлостью, и Артур с умением подчинять были ярким тому доказательством. Они оба оказались для меня ошибкой, уничтожившей мою веру в то светлое и чистое, во что верила раньше.
Работу я перестала искать. Тот злая решимость, посетившая меня на второй день, давно испарилась. И, наверное, уже можно было начинать беспокоиться, ведь скоро у меня закончатся деньги, а жить на что-то надо, но жесткая апатия приглушала все опасения, и каждый день я говорила себе, что начну активные поиски работы завтра, но не сейчас.
Прошла уже неделя, но вернуться к жизни никак не получалось. Мне почти наскучили мои прогулки, и новые места вызывали все меньше эмоций и впечатлений. Вот и сегодня я вышла из дома без особого энтузиазма. Вышла просто потому, что сидеть в пустой квартире было еще хуже. Гулять по центральным улицам, запруженным туристами, мне больше не хотелось, и я углубилась в малоизвестные переулки Питера. Я шла, погрузившись в свои мысли и мало обращая внимание на окружающий меня антураж, когда взгляд вдруг выцепил что-то знакомое, резанувшее по сердцу острой болью, и я резко остановилась. Перед глазами была афиша. Та самая, где Влад стоял рядом с миниатюрной блондинкой, повернутой к зрителю спиной. Надпись «Заблуждения» так же знакомо тянулась по низу афиши. Я уставилась на это картинку, ставшую вдруг самой яркой во всей окружающей атмосфере. Она сияла для меня сейчас, как портал, открывавший мне путь в прошлое.
Я несколько раз резко вдохнула, чувствуя, как сердце начинает больно колотиться, а потом расхохоталась. Это было не смешно, это было похоже на пощечину судьбы, которая тычет мне пальцем в мои ошибки и совершенные мной глупости. Мол, посмотри, что у тебя было, как ты была счастлива тогда, но больше у тебя этого не будет, это больше не твои игра. Я не могла остановиться, согнулась пополам и хохотала, как сумасшедшая, пока из глаз не брызнули слезы.
В этот момент я словно пришла в себя. Заозиралась по сторонам, опасаясь обнаружить толпу глазеющих на меня людей, но сквозь застилавшую пелену увидела, что переулок был пуст, моей истерики никто не заметил. Я привалилась к стене, быстро полезла в сумку, нащупала бумажные платки и трясущимися пальцами выудила из упаковки один. Мне пришлось дышать часто и глубоко, чтобы перестать рыдать, а еще потратить почти целую упаковку салфеток, прежде чем удалось взять себя в руки.
Уйти я не могла. Прежде чем я появиться на людной улице, нужно успокоиться, взять себя в руки. Я так и стояла, глядя на здание перед собой. Оно было маленьким и неказистым, зажатым между стенами двух соседних домов и с небольшим газоном перед входом. У дверей висела табличка, и я поняла, что это театральная студия, даже не театр. Точно, Артур же продал права на свою постановку нескольким театрам. Похоже, это один из них.
Я окончательно успокоилась, сердито вытерла нос оставшимся платком и решительно направилась прочь из переулка. Я поклялась себе, что на этой улице ноги моей не будет, как и в нескольких километрах рядом с ней. Если здесь ставится пьеса Артура, то слишком велика вероятность встретить здесь его самого, а этого я совершенно не хотела. Увидеть его счастливым, довольным жизнью, такого красивого и в компании какой-нибудь красотки? Нет уж, я на такое не готова. И, наверное, хорошо, что я узнала об этом месте сейчас, когда никто меня не видел.
Мысли были разумные, очень рациональные и заставляли меня бежать из этого места так быстро, как будто за мной гналось привидение. Да и дома я сегодня оказалась слишком рано. И трех часов не прошло после того, как я вышла на улицу. Но теперь выйти обратно я ни за что не смогла бы. Сейчас одинокая квартира казалась мне убежищем, в котором захотелось спрятаться от всех глаз, сделать так, чтобы меня никто никогда не нашел.
Весь день я промаялась, не зная, куда себя деть, а ночью мне снились кошмары, и были они связаны со спектаклем. Один кошмар сменял другой, словно воплощая все страхи, которые я давно поборола в себе. По крайней мере, мне так казалось раньше. Но нет, оказывается, я все еще боюсь забыть слова, боюсь, что зритель будут надо мной смеяться, что я опоздаю на премьеру. Несколько раз в своих кошмарах я оказывалась на сцене без одежды, и как бы ни пыталась закрыться, везде меня преследовать презрительный, острый взгляд Артура.
Проснулась я совершенно разбитая, в полном душевном смятении. А еще я вдруг поняла, что меня тянет в тот переулок, и я не могу сопротивляться этому зову. Я не понимала, зачем я это делаю, особенно когда дала себе клятву там не появляться, но я быстро собралась и отправилась к театральной студии.
Всю дорогу сердце колотилось, как у перепуганного зайца, но зов был сильнее. Я просто приду туда еще раз, посмотрю на афишу и пойму, что меня так тянуло, почему я должна была поехать туда еще раз.
И вот я стаю перед знакомой афишей и разглядываю ее. Особенно блондинку. И до меня только сейчас дошло, что мы с ней совершенно не похожи, даже со спины. У меня другой цвет волос, и плечи не такие покатые. Я самозванка в этом спектакле, с самого начала.
