Текст книги "Иллюзия любви. Сломанные крылья"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
– Может быть, лично вас в детстве и прельщали чужие вещи, но ко мне и моему мальчику эта грязь не имеет ровным счётом никакого отношения! – жёстко отпарировала Тополь. – Мой Сёмушка чист, как передовица «Пионерской правды», как младенец на руках Богоматери, как звёздочка в небе, а вы… – Надежда возмущённо дёрнула ноздрями, – вы страшенное чудовище, которого к детям нельзя подпускать даже на пушечный выстрел!
– Надежда Фёдоровна, давайте не станем оскорблять друг друга, а поговорим с вами, как взрослые люди.
– Мне не о чем с вами больше разговаривать!
– Вы всё не так поняли.
– Всё, что мне было нужно, я поняла, – Надежда Фёдоровна по-мужски рубанула воздух ладонью. – С вами я больше никаких переговоров вести не намерена, только не думайте, что вам всё сойдёт с рук. За свои слова вам придётся отвечать, но не здесь, не в этом кабинете.
– Вы решили меня напугать? – пальцы пожилой женщины задрожали. – Я хотела с вами по-хорошему…
– Это вы называете «по-хорошему»?! Третировать семилетнего ребёнка – это, по-вашему, по-хорошему?! – вскипела Надежда. – Да кто вы есть после этого?
– Хорошо… – на глазах воспитательницы показались слёзы. Я не хотела вам говорить, потому что обещала Семёну, но, видно, ничего не поделаешь. Не далее как два часа назад ваша хвалёная «Пионерская правда» во всём созналась. Что вы скажете после этого?
– Я скажу, что вы либо нахально лжёте, пытаясь себя обелить, либо заставили моего бедного мальчика под давлением оговорить себя! – почти выкрикнула Тополь.
– Ваша материнская любовь делает вас слепой! Когда-нибудь вы будете кусать локти и жалеть о том, что не захотели услышать моих сегодняшних слов, – с отчаянием выговорила воспитательница.
– Этого не будет никогда! – в сердцах отрезала Надежда. – И вообще, по какому праву вы вмешиваетесь в то, что вас не касается?
– Пока я работаю в этой школе, меня напрямую касается судьба каждого ребёнка, который здесь учится, – с достоинством произнесла пожилая женщина.
– Я вам обещаю, что работать тут вам осталось совсем недолго. Через две недели вашей ноги не будет в этом учебном заведении, или я буду не я!
Обдав воспитательницу недобрым холодным взглядом, Надежда, не прощаясь, вышла из класса, а ровно через четырнадцать дней, в пятницу, двадцать пятого октября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, специальным приказом из роно заслуженный воспитатель со всеми почестями была отправлена на заслуженный отдых.
* * *
– Особенно мне хотелось бы похвалить Тополя Семёна! – классная руководительница обвела взглядом всех родителей и улыбнулась Надежде, гордо восседающей за первой партой центрального ряда. – Вы знаете, Сёмушка – удивительный ребёнок: отзывчивый, тонкий, чрезвычайно внимательный и исключительно воспитанный мальчик: никогда не откажется исполнить просьбу учителя, всегда подаст руку, выходя из троллейбуса, поможет донести тетрадки из учительской…
– Еврейские штучки! – сидящая за последней партой мамочка наклонилась к уху своей соседки. – Наши-то, русские, дурачьё, а этот с самого детства знает, кому улыбнуться, а кому протянуть ручку.
– Может, конечно, и так, но только Надежда никогда глаз не прячет, уселась впереди и плечи расправила. А мы с тобой каждое собрание не знаем, куда со стыда деться и в какой угол забиться. Пусть её Сёмка и не отличник, но троек у него отродясь не было, а у моего не то что тройки, двойки в четверти вырисовываются.
– Зато твой Витька без двойного дна.
– А толку-то что? – не удержавшись, мать Виктора перешла с шёпота на голос.
– А то, что в тихом омуте черти водятся!
– Я попрошу потише на последних партах! – учительница постучала карандашом по столу и бросила укоризненный взгляд на громко перешёптывающуюся парочку.
– Ты чего к Надькиному парню прицепилась? Завидуешь? – не отрывая глаз от доски, тихо произнесла мать Виктора.
– Да чему завидовать? Мой Димка ничуть не хуже, просто этот наловчился мозолить глаза учителям, а мой – нет.
– Почему – нет, и твой умеет, – хмыкнула мать Виктора. – Только у твоего дневник весь красный от замечаний, а у Тополя – от благодарностей.
– Значит, с вопросом о проездных на январь мы с вами решили. Те, кому нужны билеты, должны сдать деньги до двадцать четвёртого декабря, – учительница взяла в руки распухший от вложенных бумажек ежедневник и поставила напротив очередной записи галочку. – Теперь давайте поговорим вот о чём. В ближайшую субботу – она последняя в этой учебной четверти – во всех классах будут проводиться генеральные уборки. Мне бы хотелось узнать, кто из родителей сможет принять участие в этом мероприятии?
Моментально все разговоры в кабинете стихли, и три десятка взрослых дяденек и тётенек, сидящих парами, как по команде опустили глаза и начали внимательно изучать послания своих дорогих наследников на крышках ученических столов.
– Насколько я понимаю, добровольцев нет? – обводя взглядом вмиг присмиревших родителей, учительница невольно усмехнулась и подумала о том, что большие мальчики и девочки нисколько не отличаются от своих детей, буквально прилипающих к партам в тот момент, когда ручка учителя начинает медленно ползти по списку фамилий, выискивая подходящую жертву.
– Елена Владимировна! К сожалению, в эту субботу я работаю и не смогу подойти в школу, но я не отказываюсь помочь классу, – голос Надежды прозвучал среди повисшей тишины необычайно громко и уверенно. – Давайте я возьму шторы и постираю их, только скажите, к которому числу их нужно вернуть.
– Вот это здорово, спасибо вам огромное, Надежда Фёдоровна! – обрадовалась классная руководительница. – Как хорошо, что у меня всегда есть человек, на которого я могу положиться! Тогда завтра я попрошу их снять и пришлю вам вместе с Семёном, хорошо? Или ему будет тяжело нести?
– Что вы, Елена Викторовна, он же мужчина, пусть привыкает! – гордо произнесла Надежда.
– О, видела? Опять она самая хорошая! Это любой бы сумел: запихнул линялые тряпки в машину – и всё, в ус не дуй, – едва слышно прошептала мать Димы. – А нас сейчас припашут или линолеум содой оттирать, или шкафы двигать. Умеет же Надька вовремя подсуетиться!
– А тебе кто мешал?
– Да я рта не успела раскрыть.
– В следующий раз пошустрее раскрывай, – прыснула в кулак мать Виктора.
– Желающих помочь больше нет? – учительница обвела взглядом застывшие фигуры родителей, мечтающих чудом проскочить сквозь сети обязательной трудовой повинности. – Очень жаль, что вы такие неактивные. Если бы все были, как Надежда Фёдоровна с Семёном, стало бы значительно легче. Ну что ж, тогда мне самой придётся назначать тех, кто будет обязан подойти в школу в эту субботу к двум часам дня…
Собрание растянулось почти на два часа, и когда родители стали небольшими группками выходить из кабинета в коридор, на круглом циферблате, висящем над дверью, стрелки показывали четверть девятого. На улице уже совсем стемнело, и в мутных чернилах огромных школьных окон отражался только яркий электрический свет ламп под потолком да белёсые проёмы немых дверей, запертых школьным сторожем на ночь.
– Ну что, получила очередную порцию тихой радости? – Наталья достала из сумки вязаный шарф и принялась наматывать его на шею. – Обидно, слов нет: мы с Олегом и Димкой собирались двадцать девятого поехать к моим, поздравить с наступающим, а теперь я даже не знаю, удастся или нет. Во сколько ещё это всё закончится, неизвестно. Если к двум приходить, часа два-три проволынят, да плюс час пойти домой покушать и переодеться. А какой смысл выезжать в шесть вечера?
– Отказалась бы, сказала, что не можешь, – Ира открыла молнию сумки и стала искать на дне перчатки.
– Ну да, попробуй откажись после Надькиного выступления! – Наталья обречённо махнула рукой.
– Да, Надюха молодец, нечего сказать, голова у неё соображает, как всё политбюро, вместе взятое. Да где же они есть-то? – Ира остановилась у подоконника, поставила на него сумку и принялась перетряхивать её содержимое более основательно. – Вроде бы здесь были. Наташ, ты моих перчаток случайно не видела? Может, я их на парте оставила?
– Нет, не видела, – Наталья отрицательно качнула головой. – Ой, подожди, это такие тёмно-коричневые на меху, и ещё вот здесь две пуговки, да? – она указала пальцем на запястье.
– Да.
– Они на учительском столе лежат. Я сразу не сообразила, что это твои. Наверное, ты их оставила, когда после собрания подходила к Елене Владимировне.
– Точно! Вот голова дырявая! Я же их из сумки достала и в руках держала, а потом, наверное, когда говорила, автоматически на край стола положила. Да, с моим оболтусом чего хочешь можно позабыть! Это же надо матери такую бяку на Новый год приготовить – географичка собирается ему «неуд» в четверти выставить. Нет, я понимаю, Амундсеном Витька не будет никогда, но она права, какие-то элементарные вещи он знать должен?
– Да она тоже хороша со своими картами. Назадаёт, назадаёт, а чего задаёт – сама не знает! Мы с отцом, как география, так каждый раз до полуночи сидим, детство вспоминаем. Где уж там Димке, я и то не всегда соображу, что к чему.
– Наташ, давай вернёмся обратно, может, класс ещё не закрыли? – Ирина развернулась и стала быстро подниматься по лестнице на третий этаж. – Вот не было печали, купила баба козу!
Если она ушла и забрала с собой ключ, придётся идти за ними завтра с самого утра.
– Ир, на вахте должен иметься запасной, – Наталья еле успевала за быстрыми шагами подруги. – Не переживай, никуда твои перчатки не денутся, в случае чего объясним всё сторожу и сходим наверх ещё раз.
– Смотри, Натусь, там ещё кто-то есть. Вот повезло, так повезло! – лицо Ирины осветила улыбка.
На третьем этаже в коридоре было темно, но из щели под дверью классной комнаты пятого «Б» пробивалась полоска света. В воздухе явственно ощущалась едкая горечь мастики, недавно нанесённой на ровные ёлочки паркета. Через огромные тёмные окна с улицы в коридор падали отсветы уличного фонаря, но свет его был тусклым, рассеянно-туманным, и из-за странного полумрака, царившего на этаже, казалось, будто в дальнем конце рекреации скользят чьи-то тени.
– Да, картинка ещё та, – Наталья невольно перешла на шёпот. – Представляешь, каково тут сторожу одному ночью?
– Ночью все нормальные сторожа спят без задних ног, а не ищут приключений, шатаясь по тёмным этажам в одиночку…
Внезапно Ирина замолчала и вопросительно взглянула на подругу, словно советуясь с ней, как быть дальше. Из-за двери отчётливо послышались два женских голоса: классной руководительницы и Надежды. Будучи уверенными, что все родители уже разошлись по домам и в коридоре никого нет, они говорили достаточно громко, и в затемнённом полумраке школьной рекреации можно было ясно расслышать каждое слово, произнесённое ими.
– Нет-нет, Надежда Фёдоровна, я не могу принять от вас такой дорогой подарок, – голос учительницы звучал неуверенно, и, даже не видя её лица, можно было догадаться, что она ощущает себя не в своей тарелке. – Нет, правда, я не могу.
– Елена Владимировна! – плотный полиэтилен разворачиваемого пакета зашуршал, и Наталья с Ириной понимающе переглянулись. – Пожалуйста, не обижайте нас с Семёном отказом. Скоро Новый год, и поверьте, мы от всей души поздравляем вас с этим чудесным праздником.
– Надежда Фёдоровна, вы ставите меня в неловкое положение… – совсем тихо произнесла классная руководительница.
– Что же здесь неловкого? – удивилась Надежда. – То, что вы делаете для моего мальчика, невозможно оценить никакими подарками. Сёма – это всё, что есть в моей жизни, и его счастье для меня во много раз важнее моего собственного.
– Но я…
– Елена Владимировна… – Надежда секунду помолчала. – Десять лет назад я развелась с отцом Семёна и поклялась, что сделаю всё от меня зависящее, чтобы жизнь моего мальчика сложилась удачнее моей. Если будет нужно, я не раздумывая отдам свою жизнь за одну его улыбку, потому что он свет в моём окошке, единственный человек, ради которого я живу.
– Надежда Фёдоровна, я глубоко тронута вашими словами, – упругая ткань целлофана снова зашуршала, – но вы должны меня понять: принимая такие дорогие подарки, я… поверьте, я не хочу вас обидеть, но существует определённая профессиональная этика…
– Вас любит мой сын, вот и вся этика.
– Если бы это был букет цветов, ну, или, скажем, коробка конфет, я приняла бы ваш знак внимания с удовольствием, но я не ребёнок… – Елена Владимировна запнулась. – То, что вы принесли, стоит больше моей месячной зарплаты.
– Ого! – глаза Натальи округлились. – Так вот откуда ноги растут.
Нахмурившись, Ирина приложила палец к губам.
– И всё же я рискну оставить это у вас, – нисколько не смутившись отказом учительницы, твердо проговорила Надежда.
– Это слишком дорогой подарок для простой учительницы… – по тону Елены Владимировны было понятно, что ещё один лёгкий нажим, и она сдаст позиции.
– Тогда оставьте его на столе, – короткое шуршание целлофана сменилось уверенным стуком каблуков, и подруги еле успели нырнуть за дверь школьного туалета для мальчиков.
– Надежда Фёдоровна!..
Оклик учительницы заставил Надежду остановиться в освещённом проёме настежь распахнутой двери и обернуться:
– Да, Елена Владимировна…
– Благодарю вас за подарок… Спасибо.
– С наступающим! – в голосе Тополь на миг мелькнуло что-то неуловимое, похожее на торжество, но тут же исчезло.
– С наступающим.
Прислушиваясь к удаляющимся шагам Надежды, Наталья обернулась к подруге и посмотрела на неё блестящими от волнения глазами.
– Нет, ты это слышала? Ну Надька и штучка! Елена же не берёт подарков в принципе! И что ты теперь на это скажешь?
– Что скажу? – прищурившись, усмехнулась Ирина. – Скажу, что, пожалуй, будет лучше, если за перчатками я приду завтра утром.
* * *
– Нет, ты представляешь, Инн, и это она говорит мне! Мне, которая восемь лет кормила её с рук! Да за те деньги, что я истратила ей на подарки, она могла бы Сёмке в тетрадке все эти дурацкие артикли сама проставить! – негодующе фыркнув, Надежда взяла прямоугольную бутылочку «Амаретто» и поднесла её к пузатой рюмочке на витой ножке. – Подумаешь, какое преступление! Ну, нарисовал себе ребёнок в журнале несколько лишних пятёрок, и что с того? Давайте его теперь за это сгноим?
– Она что, водила его к директору? – ужаснулась Инна.
– Нет, слава богу, до этого не дошло, – Надежда подцепила кончиком ножа целлофановую упаковку на коробке с конфетами. – Хотя, судя по её словам, эта клуша была близка к тому, чтобы именно так и поступить, но вовремя опомнилась.
– Её счастье! – Инна взяла рюмочку и с удовольствием вдохнула терпкий аромат миндаля. – Я думаю, тебе нашлось бы что порассказать директрисе.
– Да неужели! – с искренним возмущением протянула Надежда. – Тоже мне, нашлась святая! Прежде чем спускать собак на ребёнка, тем более на такого золотого ребёнка, как мой Сёмка, не мешало бы разобраться, зачем он это сделал! Нет, Инн, вот ты мне скажи, разве станет умный мальчик подвергать себя такому стрессу без уважительной причины? Вот так, ни с того ни с сего?
– Нет, конечно!
– Вот в том-то и дело, что нет! Это же дикость какая-то, думать о людях самое плохое, разве нет? Сёмка – воспитанный мальчик, уважительный, скромный, всегда в школе на хорошем счету, всегда помогал учителям, той же Татьяне Витальевне, между прочим. И чем она отплатила? Сообщила классу, что он подделывал оценки! – брови Надежды сошлись у переносицы. – Нет, я поняла бы, если бы она отругала его с глазу на глаз, так сказать, в конфиденциальной обстановке, в конце концов, вызвала бы меня. Но доводить дело до того, чтобы это обсуждали дети?! Ты же знаешь, какие они сейчас все злые!
– Ой, это ужасно! – поддакнула Инна, пододвинула к себе пузатую рюмочку и потянулась за очередной конфеткой.
Маленькая, пухленькая, как пирожок, черноволосая кареглазая Инна была всего двумя годами моложе своей соседки по лестничной площадке, но выглядела как блестящая импортная этикетка. Надушенная, накрашенная, одетая по последней моде, она порхала по жизни легко, даже, можно сказать, легкомысленно, не обременяя себя ни семьёй, ни детьми. Что могло объединять таких совершенно противоположных женщин, оставалось загадкой, но, когда дела обстояли туго, Надежда всегда звала в гости свою безалаберную Инусю, и любая беда, разделенная надвое, начинала казаться ей простой неприятностью.
– Ты не представляешь, в каком состоянии он пришёл домой в тот день! На нём же лица не было! – при мысли о моральных страданиях, которые пришлось перенести её ненаглядному сокровищу, Надежду передёрнуло.
– Господи, бедный Сёма! – сочувственно проговорила Инна.
– Да не то слово! – глаза Надежды потемнели от возмущения. – И за что его клеймить позором, за то, что он хороший сын? Или за то, что для него спокойствие и счастье матери превыше всего остального? Да много ли таких найдётся?
– И не говори. Современным деткам лишь бы удовольствие справить, лишь бы над кем поизгаляться, а там хоть трава не расти, – согласилась Инна.
– Бедненький мой, хорошенький… – сочувственно сжав губы, Надежда тяжело вздохнула и попыталась представить себе состояние сына в тот момент, когда, припёртый неуместным выступлением учительницы к стенке, он ощущал на себе довольные взгляды всего этого разномастного сброда, сидящего за партами и только и дожидающегося случая побольнее укусить да посильнее ударить. – Знаешь, Инк, у меня руки чешутся открутить этой фитюлине голову, – Надежда зло полыхнула глазами. – Такое ощущение, что мальчик залез в её кошелёк, а не в школьный журнал. Ты мне скажи, от неё что, убыло? Да если уж на то пошло, она сама должна была как-то урегулировать ситуацию, а не дожидаться, пока сдадут нервы у ребёнка. И вообще, я никак не могу взять в толк, из-за чего училка подняла такой переполох. Ну, появилось у Сёмочки несколько лишних пятёрок по английскому, и что? Вместо того чтобы оценить, насколько нежная, тонкая и заботливая душа у мальчика, ему устроили публичное аутодафе! Дикари, а не люди! – расстроенно бросила Надежда.
– Ну, а Сёмка-то после всего этого как? – скользнув по соблазнительной бутылочке взглядом, Инуся подумала, что вслед за первой рюмочкой неплохо бы пропустить и по второй.
– А как ты думаешь? – потерянно произнесла Надежда и, к великой радости соседки, принялась наполнять пустые рюмки. – Я его когда в дверях увидела, испугалась так, что сказать тебе не могу. Стоит, весь бледный, губы дрожат, на глазах слёзы. О-й-й-й! – задохнулась она, и по её горлу прокатился жёсткий неподатливый комок. – Давай, что ли! – Приподняв рюмку, Надя достала из коробки шоколадную конфету. – Чёрт с ними со всеми, с их оценками, журналами. Ни одна из них не стоит даже слезинки моего сыночки! Через два с половиной года окончит он эту проклятущую школу и забудет, как их всех звали.
– За два с половиной года они ещё из тебя, знаешь, сколько крови выпьют? – не спеша перебивать терпкий вкус «Амаретто» сладкой шоколадкой, Инна с удовольствием провела языком по нёбу.
– Не выпьют. Побоятся, – уверенно отрезала Надежда. – С ноября школу уже трижды трясли, и то ли ещё будет.
– О! Значит, городские комиссии – твоих рук дело? – не удержавшись, Инна запрокинула голову и искренне рассмеялась. – Быстро же ты подсуетилась!
– А чего ждать, пока Сёмушку загонят за Можай?
– Слушай, Надь, а если в школе узнают, откуда ветер дует? Они же тогда нашему Сёмке жизни не дадут… – Инна с беспокойством посмотрела подружке в глаза.
– Пусть только попробуют! – с вызовом бросила Надежда. – Если я узнаю, что на Сёмку оказывается хоть малейшее давление, они у меня тогда пожалеют, что вообще на свет родились. Пока жива, я никому не позволю издеваться над моим родным сыночкой и обливать грязью его чистое, благородное имя.
* * *
Весь день, волоча пузатые ватные лохмотья по шиферу крыш, по небу гуляли грязно-сизые тучи. Обтираясь об дымоходы и карнизы, с каждым часом они становились всё темнее, а их пухлые бока, лоснясь от неподъёмной тяжести, наливались мутным студенистым фиолетом, похожим на разбавленные канцелярские чернила. Проседая, грузные грозовые комья почти касались земли и, спрессовывая воздух до влажной клёклости, оседали на крышах и скамейках мелкой промозглой испариной.
Поглядывая в окно на вспухшее, хмурое небо, Семён с нетерпением ожидал звонка, возвещающего о конце не только шестого урока, но и всей школьной недели. Слушать учителя уже не было никаких сил, но этот год выпускной, и хочешь не хочешь – с этим приходилось считаться. Честно говоря, ему было абсолютно всё равно, что произойдёт со сжатым по оси графиком и как при этом изменится та или иная функция. Михаил Григорьевич же явно придерживался иного мнения. То и дело переходя от одной записи к другой, он что-то подчёркивал, что-то обводил в круг и, громко стуча мелом по доске, ставил бесконечные восклицательные знаки, от которых у Семёна уже рябило в глазах.
– Теперь, если мы отложим точку, имеющую координаты «минус два» и «минус четыре»…
Неожиданно Семён почувствовал лёгкий удар по плечу:
– Тополь!
– Чего? – не отрывая взгляда от доски, Семён слегка повернулся вправо и наклонил голову к плечу.
– Тебе просили передать, – негромко прошептал сосед с задней парты и протянул сложенную в несколько раз записку.
– Кто?
– А я знаю?
– Отправь обратно, – еле слышно прошептал он.
– Да иди ты к чёрту! Я тебе что, почтальон? – возмутился сосед и бросил бумажку Тополю на парту.
С опаской косясь на Михаила Григорьевича, Семён положил послание перед собой и, с осторожностью развернув листок, прочёл:
«Мне с тобой нужно срочно поговорить. Это вопрос жизни и смерти. Жду тебя после уроков под козырьком школы. Только, пожалуйста, никуда не уходи. Твоя С.»
– От тебя, пожалуй, уйдёшь! – с досадой бросил Тополь и, с раздражением скомкав записку, сунул её в карман.
Кто такая «С», Семёну гадать было незачем. Конечно же, речь шла о Светке, цепляющейся за него, как самый настоящий репей, уже второй год подряд. Прошлой осенью, в самом начале сентября, он свалял большого дурака: от скуки предложил ей сходить в кино, и вот с тех самых пор, возомнив бог весть что, Крюкова изматывала его своей назойливой привязанностью, осыпая упрёками, давя на сознательность и требуя преданности до гробовой доски.
По глубокому убеждению Семёна, один-единственный поход в кино, тем более от скуки, не означал ровным счётом ничего, но, с точки зрения взбалмошной Светки, он, получив несколько страстных поцелуев у грязной батареи неосвещённого подъезда, должен был просто сойти с ума от выпавшего на его долю неземного счастья. Возмущённая до глубины души тем, что этого не произошло, Светка решила взять его измором и при каждом удобном случае, устраивая театрализованное представление со слезами и художественным всхлипыванием, чуть ли не на коленях умоляла дать ей ещё один шанс.
Конечно, самым лёгким выходом из сложившейся ситуации было бы разорвать со Светкой отношения раз и навсегда, и тогда, вероятнее всего, поплакав от досады, через какое-то время она бы утешилась и прекратила вешаться ему на шею. Но делать резких движений Семён не любил. Взбреди ему в голову блажь пооблизываться с симпатичной девчонкой, и, бросив всё, Крюкова полетит к нему на крыльях, тогда зачем же ставить точку там, где вполне достаточно запятой?..
Неожиданно размышления Семёна прервал звонок, и, оживившись, класс загудел.
– Минуточку внимания! – математик постучал мелом по доске. – Запишите в дневники домашнее задание к следующему уроку. Номера: двести шестьдесят три, двести шестьдесят четыре «а» и «б», двести семьдесят два, двести семьдесят три…
– Ну, завёл волынку! – расстегнув сумку, сосед Семёна по парте начал скидывать в неё тетрадки и ручки. – Тополь, ты идёшь с нами к Серёге? У него на приставке новая стрелялка появилась.
– Нет, Вить, извини, у меня сегодня другие планы.
– А, ну-ну, – бросив взгляд на Крюкову, громко хмыкнул Витька и, подхватив сумку, направился к дверям. – Удачи тебе, старина, в твоих других планах.
Откуда ни возьмись перед Семёном появилась бессменная староста класса, Наташка Ветрова:
– Тополь, не забыл, что ты сегодня дежурный?
Первой мыслью Семёна было найти благовидный предлог, чтобы отлынить от неприятной школьной повинности. Увидев выражение лица Семёна, Наташка приготовилась к войне, упёрла руки в бока и уже приоткрыла рот, чтобы броситься в атаку.
– Дежурный? – лицо Тополя просветлело. – А как же, Наташенька, помню, конечно.
– Да? – она подозрительно прищурилась. – А кроме того что ты помнишь?
– Уже иду.
Застегнув молнию на сумке, Семён взял из рук потрясённой старосты ключ от кабинета и, послав ей воздушный поцелуй, пошёл на третий этаж. Ну вот, всё решилось само собой. Постояв минут десять-пятнадцать под козырьком школы, Крюкова задубеет на ветру и решит, что пропустила его, а он, полив цветочки, со спокойной душой займётся своими делами. Нет, что ни говори, а что Бог ни делает – всё к лучшему.
Для верности провозившись в классе полчаса вместо двадцати минут, Тополь спустился вниз, взял с опустевшей вешалки куртку и начал неторопливо одеваться. Заданий на понедельник, кроме математики, не было, впереди его ждали два полноценных выходных, и, размышляя о том, как он проведёт свободное время, Семён улыбался приятным мыслям и с удовольствием любовался своим великолепным отражением в зеркале.
С внешностью парню действительно повезло. Высокий, смуглый, синеглазый, с огромной копной чёрных вьющихся волос, он выглядел определённо сногсшибательно, так что неудивительно, что почти все женские сердца десятого «Б» были полностью в его распоряжении. Особым предметом восхищения местных барышень являлись изящные, ровно очерченные губы Семёна, и нередко, мечтательно глядя на профиль красивого мальчика, их мысли уплывали непозволительно далеко, заставляя забывать и о нравственных страданиях несчастного Раскольникова, и о количестве допустимой радиации на местности, и обо всех логарифмических функциях, вместе взятых.
Восторженные взгляды и поклонение одноклассниц Семён воспринимал как нечто само собой разумеющееся, как некое обязательное приложение к своей неповторимой личности, щедро одарённой природой при рождении. Обаятельный и улыбчивый, он был со всеми приветлив и ровен, не уделял особенного внимания ни одной из претенденток на его драгоценную душу и оттого вдвойне желанен.
Одевался Тополь хорошо, дорого и броско, и благодаря неусыпным стараниям матери в его карманах всегда имелась достаточная сумма для того, чтобы чувствовать себя уверенно. Щедрый, приветливый и неприлично красивый, Тополь являлся той соблазнительной конфеткой, скушать которую хотелось бы каждой, но сердце очаровательного мальчика лежало ко всем сразу и ни к кому в отдельности.
– Ты чего так долго?
Голос Крюковой разлетелся по безлюдному этажу гулким эхом и, заметавшись где-то между вешалками с забытой сменкой, рассыпался по каменным плитам раздевалки.
– Ты всё ещё здесь? – неприятно удивился Семён.
– Мы же договорились встретиться после уроков, вот я и жду, – подойдя к Семёну, Света взяла его под руку и улыбнулась отражению в зеркале. – А мы здорово смотримся вместе, правда? – она провела рукой по светлой чёлке.
– Правда, – без особого энтузиазма ответил он и, высвободив руку, отошёл от зеркала. – Скажи, Свет, а если бы я задержался в школе ещё часа на два, ты так бы и стояла под дверью?
– Тебе обязательно нужно меня обидеть? – наблюдать за одиноким отражением было абсолютно неинтересно, и, бросив равнодушный взгляд в зеркало, она отошла в сторону. – Сём… Я хотела с тобой кое о чём поговорить.
– Говори, – Семён надел кожаные перчатки и взялся за ручку входной двери. – Только, если можно, пойдём на улицу, я сегодня обещал маме прийти пораньше, так что у меня не очень много времени.
– И поэтому ты задержался на дежурстве, да? – она вскинула глаза, надеясь увидеть в его взгляде если не смущение, то хотя бы растерянность, но он уже был в дверях, и всё, что удалось разглядеть Свете, это его кудрявый затылок.
– Так о чём ты хотела поговорить? – Тополь придержал тяжёлую входную дверь, игнорируя её колкую реплику относительно дежурства.
– Сём… – набрав воздуха, Света облизнула губы. – Так дольше продолжаться не может.
– Ты о чём? – в густо-синих глазах Семёна промелькнуло удивление.
– О наших с тобой отношениях, – негромко, но достаточно твёрдо проговорила она. – Я так больше не могу.
– Не можешь что? – Тополь поднял глаза на девочку и обаятельно улыбнулся. – Светик, я что-то не пойму, о чём ты.
– Ты всё прекрасно понимаешь, просто тебе доставляет удовольствие мучить меня! – несмотря на твёрдое решение не устраивать сцен, Света всхлипнула. – Сём, так дальше нельзя.
– Я тебя чем-то обидел? – Тополь перекинул сумку на другое плечо и с беспокойством заглянул ей в лицо.
– Нет… – стараясь сдержать слёзы, Крюкова ещё раз хлюпнула носом и с трудом сглотнула. – Я говорю тебе о другом!
– О чём «другом»? – пушистые ресницы Семёна наивно хлопнули. – Светик, я что-то ничего не могу понять.
– Я тоже! – резко бросила она. – Здорово ты устроился, Сёмочка, вот что я тебе хочу сказать! Значит, я, как дура, должна сидеть у телефона и целыми днями ждать, когда ты соизволишь набрать мой номер, а ты в это время будешь развлекаться с другими, так, что ли?
– Ты разговариваешь со мной так, будто бы я что-то пообещал тебе и не выполнил, – Семён недоумённо улыбнулся. – Скажи, разве я просил тебя сидеть целыми днями у телефона? Или я запрещал тебе встречаться с кем-то другим?
– Да как ты можешь?! И это после всего того, что между нами было?! – с обидой воскликнула она.
– А что такого между нами было? – Семён даже остановился.
– Ну, ты… ты и… – захлебнулась негодованием Крюкова. – Знаешь, кто ты после этого?!
– Почему ты на меня кричишь? – впервые с начала разговора нахмурился Семён.
– А ты не понимаешь?! – она сжала кулачки. – Не понимаешь, нет?!
– Нет.
– Ну и дрянь же ты, Тополь! – её глаза сверкнули.
– Здорово… – правая бровь Семёна медленно поползла кверху. – Всего ожидал, только не этого. И почему, по-твоему, дрянь? Потому, что ни разу в жизни тебя не обидел? Или, может быть, потому, что год назад имел глупость сходить с тобой в кинотеатр?
– Ты измучил меня, понимаешь, измучил?!
– Знаешь, кто кого измучил, это ещё вопрос, – Тополь улыбнулся. – Свет, на основании чего ты решила, что я – твоя собственность? Весь год ты буквально изводишь меня упрёками и какими-то необоснованными обвинениями, но разве я хоть что-то тебе обещал? Разве я просил тебя не смотреть ни на кого другого? Ты сидишь взаперти и сокрушаешься о том, чего никогда не было, но я-то тут при чём?
