Текст книги "Иллюзия любви. Сломанные крылья"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Ольга Дрёмова
Иллюзия любви. Сломанные крылья
– У меня на правом рукаве пиджака пуговка висит буквально на одной нитке. Если тебе не сложно. – Не глядя на жену, Леонид протянул в её сторону тёмно-синий полосатый пиджак и озабоченно посмотрел на огромную гору вещей, в беспорядке брошенных на диван.
– Если помнишь, мы вчера с тобой развелись, и я больше не обязана пришивать тебе пуговицы и штопать носки. – Прижавшись спиной к косяку двери, Надежда сложила руки на груди и с усмешкой посмотрела на своего бывшего мужа, буквально утонувшего в рубашках и коробках с обувью, уже не умещавшихся на разложенном пружинном диване.
– Не могу же я упаковать вещь, заранее не пригодную для употребления? – В глазах Леонида появилось неподдельное удивление. – По-твоему, недостаточно того, что все мои пиджаки и брюки теперь придётся утюжить заново, так пусть они ещё будут с оторванными пуговицами и засаленными локтями, так, что ли?
– На основании чего ты предъявляешь мне претензии? Со вчерашнего дня мы с тобой абсолютно чужие люди, и мне глубоко наплевать, на скольких нитках болтается твоя пуговица, на одной или на двух. Я больше не собираюсь тебя обслуживать.
– Зачем же утрировать? Речь идёт не об обслуживании. – Брови Леонида выгнулись дугой. – Список необходимых вещей был составлен мною заблаговременно и лежал у тебя на столе ещё две недели назад. И уж если на то пошло, если ты настолько принципиальная, – он выдержал паузу, – тогда наш брак был всё ещё действителен, и, согласись, я в качестве законного супруга имел полное право рассчитывать на то, что все мои вещи будут приведены в порядок. Но, увы, как я вижу, этого не случилось, – сложившись в колечко, его губы, словно вздёрнутые на узенькую тугую резиночку, покрылись ровными частыми складочками. – Мало того, что практически все мои носильные вещи находятся в непригодном состоянии, многое из того, что было мной указано и помечено как особо важное, отсутствует в принципе.
– И в чём же тебя, бедного, ущемили? – оценивающе взглянув на горы тряпок и коробок на диване, Надежда презрительно усмехнулась. – По-моему, всё, что можно, включая носовые платки и запасные шнурки, ты уже сложил.
– Оставь свои глупые ухмылочки для другого случая, – скулы Леонида напряжённо дёрнулись. – Я веду разговор вовсе не о носовых платках и туалетной бумаге, а о более ценных вещах, и ты прекрасно знаешь, о каких, просто предпочитаешь корчить из себя наивную дурочку, видимо, рассчитывая на то, что я постесняюсь изложить свои претензии вторично. Но только со мной, моя милая, такие штучки не пройдут. – Последнее слово он произнёс особенно твёрдо и с удовольствием. – Помимо носильных вещей, в списке было указано кое-что ещё.
– Ещё? – удивлённо повторила Надежда. – Что ты имеешь в виду? Книги?
– Какие, к чёрту, книги?! – со злостью проговорил Леонид, но, тут же, опомнившись, снизил обороты. – Хотя и это – тоже. Но речь сейчас не о книгах. Речь идёт о достаточно дорогостоящих предметах, представляющих, так сказать, не моральную, а вполне ощутимую материальную ценность.
– Я никак не пойму, к чему ты ведёшь, – пожала плечами она. – Может, хватит говорить загадками?
– Хорошо, давай напрямую, – с холодком в голосе протянул бывший муж. – Насколько я понял, по своей всегдашней безалаберности, Надя, ты не удосужилась прочесть составленного мной списка. Что ж, тем хуже для тебя. Мне как порядочному человеку неприятно, что приходится озвучивать эту сторону вопроса, но ты сама поставила меня в такие рамки. Я буду говорить коротко. За два года нашего совместного проживания на мои деньги было куплено определённое количество ювелирных украшений, которые я вправе считать своей собственностью.
– Это ты о моих серёжках с фианитиками? – представив мужа с блестящими цветочками в ушах, Надежда едва заставила себя удержаться от смеха. – Лёнечка, ну и скопидомок же ты! Они же копеечные!
– Копеечные или нет – решать мне, – сухо оборвал он. – Твоё дело вернуть требуемые вещи, а моё – решать, что с ними делать дальше.
– Постой, ты что, серьёзно? – не поверила ушам Надежда. – А как же быть с тем, что дарёное не передаривают?
– Твой инфантилизм приводит меня в умиление, – жёстко выговорил Леонид. – Пока ты была моей женой, ты пользовалась всем тем, чем я считал нужным тебя обеспечить, но сейчас, как ты совершенно верно заметила, мы с тобой чужие, и я не намерен бросаться деньгами ради посторонней женщины.
– У меня не укладывается в голове… – начала Надежда.
– Этого и не требуется, – снова оборвал Леонид. – Если бы ты взяла за труд прочесть список заблаговременно, этого неприятного разговора мы могли бы избежать, но теперь ничего не поделаешь. Если отбросить ненужную лирику, то по существу дела обстоят следующим образом: помимо дешёвеньких серёжек я покупал и более ценные вещи, например, кулон-подвеска на цепочке, весом в четыре и семьдесят шесть сотых грамма, или кольцо-чалма с гравировкой в виде цветка в три и шесть десятых грамма…
– Ты там с граммами ничего не напутал, не обмишурился? – Надежда окатила мужа презрительным взглядом. – Значит, говоришь, попользовалась и хватит? Какое же ты редкостное барахло, Тополь!
– Ну, кто из нас двоих большее барахло, это ещё вопрос, – Леонид запустил руку во внутренний карман пиджака. – Вот здесь все чеки, и товарные, и кассовые, на все ювелирные изделия, включая обручальные кольца, купленные ещё до свадьбы, так что ни о какой ошибке речи не идет.
– Какой же ты мелочный! На тебя смотреть тошно! – губы Надежды искривились.
– Тебя никто не просит на меня смотреть, – спокойно возразил Леонид. – Всё, что от тебя требуется, это вернуть мне мои вещи.
– Да подавись ты своими бирюльками, мне они и даром не нужны! – сделав несколько шагов в сторону, Надежда открыла маленькую стеклянную вазочку для украшений и бросила всё её содержимое на диван, поверх пиджаков и рубашек. – Бери, пользуйся, только не забудь свериться со списком, вдруг чего не хватает!
– Не забуду, – как ни в чём не бывало, ровно произнёс он и принялся раскладывать каждую вещь отдельно. – Кольцо золотое – чалма – здесь, кулон-подвеска на цепочке – имеется. – Леонид неторопливо распутал завязавшуюся в узел тоненькую, невесомую ниточку и продолжил: – Кольцо обручальное – на месте, серёжки с фианитами… Надя, а разве у серёжки был поломан замочек? – Леонид поднёс к самым глазам крохотный цветочек с камушком. – Какая жалость, придётся отдавать в ремонт.
– Может, починим за мой счёт? – в голосе Надежды прозвучала откровенная неприязнь.
– В общем-то, это было бы справедливо, – не смущаясь её тона, Тополь несколько раз кивнул и, сложив все украшения в заранее приготовленный пакетик, аккуратно убрал их к себе в карман. – Наверное, так и следовало бы поступить, но, как говорится, в любом деле существуют определённые издержки, так что будем считать, что ты ничего мне не должна.
– Твоя щедрость не знает границ.
– Неужели ты действительно думаешь, что твои булавочные уколы хоть сколько-нибудь меня задевают? – Правый уголок губ Тополя плавно скользнул вниз. – Я пришёл уладить свои имущественные интересы, и, не сомневайся, я их улажу. А если ты рассчитываешь таким образом вывести меня из себя и заставить совершить в твою сторону красивый жест, то глубоко заблуждаешься: я буду поступать так, чтобы были соблюдены мои интересы, и мне откровенно наплевать на твои ужимки.
Отвернувшись от Надежды, словно полностью потеряв интерес к её особе, Тополь принялся вновь перебирать свои вещи, что-то укладывая на дно огромной коробки, а что-то на время отодвигая в сторону.
Низенький, щуплый, узкокостный, Тополь отнюдь не являлся ни красавцем, ни даже просто симпатичным мужчиной. Черты его лица были мелкими, будто нарисованными наспех. Близко посаженные глаза не спасал даже глубокий синий цвет: маленькие, бегающие, они походили на две кляксы неопределённого оттенка, спрятавшиеся под густыми ресницами и такими же густыми бровями.
Пожалуй, самой красивой чертой лица Леонида были губы. Яркие, с чётким контуром, они по праву могли бы стать украшением, если бы не дурная привычка владельца постоянно растягивать их в стороны, опуская уголки книзу. Вытягиваясь в узкую длинную полоску, губы теряли свой сочный цвет и изумительно правильную форму и становились похожими на светло-розовую изоляционную ленту с растрескавшимися поперечными насечками.
Надежда вглядывалась в медлительно-неторопливые жесты бывшего мужа, человека, два года назад представлявшегося ей чуть ли не Богом, и не могла понять, отчего она не сумела рассмотреть раньше, насколько он жалок и противен. Вспоминая, как она могла часами любоваться его тонкими пальцами рук, казавшимися ей тогда музыкальными и необыкновенно изящными, Надя вглядывалась в тощие длинные фаланги, местами поросшие тёмным пухом реденьких волосиков и обтянутые молочно-белой, по-женски прозрачной кожей, и чувствовала, как в ней постепенно нарастает отвращение буквально ко всему, что её связывало с этим человеком.
– Я надеюсь, что наша сегодняшняя встреча с тобой – последняя, – чувствуя, как к горлу подкатывает самая настоящая тошнота, Надежда с трудом сглотнула.
– Взаимно… – не зная, что делать с громоздкой коробкой из-под обуви, занимающей слишком много свободного места, Тополь в нерешительности замер над своими несметными сокровищами.
– Думаю, излишне говорить, что я буду против встреч моего сына с таким отцом, как ты, – с вызовом произнесла Надежда. – Такой папаша, как ты…
– Честно говоря, меня самого не прельщает весьма сомнительное удовольствие вытирать сопли, менять мокрые штаны и агукать с ребёнком, толком не соображающим, кем ты ему приходишься. – Тополь запустил в наэлектризованные кручёные ниточки волос свои длинные пальцы. – Когда придёт время, я встречусь с мальчиком, независимо от того, захочется тебе этого или нет, но это будет не сейчас, и не через год-два, а годам к четырнадцати. Кстати, у тебя не найдётся лишней сумки, только побольше, чтобы уместились мои новые зимние сапоги?
– Твоё общение с Сёмой должно ограничиться выплатой алиментов, и только! – игнорируя вопрос о сумке, Надежда посмотрела на мужа в упор. – Это моё единственное требование. Ты можешь взять из дома всё, что тебе захочется, любую вещь, но к Сёмушке не смей подходить даже на пушечный выстрел. Сделай милость, забудь, что у тебя вообще есть сын. Пусть у него не будет отца, зато будет мать, которая станет любить его за двоих.
– Честно говоря, меня от твоей высокой патетики мутит, – Тополь сморщился и приложил ладонь ко лбу. – Ты же знаешь, я поступлю так, как мне будет удобно, и плевать мне на все твои требования, вместе взятые. Кстати, относительно алиментов. В нашем гуманном государстве существует масса замечательных законов, о которых ты, по всей вероятности, знаешь далеко не всё.
– Что ещё за законы? – напряглась Надежда.
– Лояльных законов в нашей стране масса, но один из них особенно хорош! – Тополь широко растянул губы и с умилением, граничащим с жалостью, посмотрел на встревоженное лицо своей бывшей жены. – Понимаешь ли, – светло-розовая полоска губ стала почти белой, – если родитель заботился о ребёнке, а выплата алиментов – это, несомненно, акт родительской заботы, – брови Леонида описали приличную дугу, – то по достижении любимым чадом возраста совершеннолетия недееспособный родитель имеет право в свою очередь тоже подать на алименты, но уже пожизненные.
– Подожди… – перед глазами Надежды вдруг заплясали огромные золотисто-синие круги. – Уж не хочешь ли ты сказать…
– Именно, – не дожидаясь окончания фразы, кивнул Тополь.
– Какая же ты мразь, Тополь… – прошептала Надежда и тут же почувствовала, как её горло сжалось от спазма. – Семёну нет ещё и двух. Это же дикость…
– За всё надо платить, милая, – философски изрёк Леонид. – Это ведь не я побежал подавать на развод и не я затеял всю эту мутотень с исполнительным листом, так чего ж ты хочешь? Как говорится, за что боролась… Так что относительно сумочки? Ты поищешь?
Внезапно Надежда почувствовала, что у неё из-под ног уходит земля.
– Ты этого не сделаешь.
– Сделаю. И мы оба это знаем.
– Ты страшный человек, Тополь! Неужели для тебя нет ничего святого? – В голосе Надежды послышалась паника.
– Святое? – задумался на мгновение Тополь. – Святое – это я и всё, что связано с моей бесценной жизнью, а всё остальное – бульон из-под яиц, заправленный шелухой от семечек.
– Что ты хочешь? – стараясь сохранять внешнее спокойствие, Надежда вскинула на мужа глаза и тут же почувствовала, что виски и переносицу залило нестерпимо горячей болью. – Что ты хочешь в обмен на то, чтобы ты ушёл из нашей с Семёном жизни навсегда?
– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил он.
– Какие у меня будут гарантии, что в один прекрасный день ты снова не появишься на пороге нашего дома?
– Никаких. Отозвав исполнительный лист, ты можешь быть уверенной только в том, что в будущем я не смогу иметь материальных претензий к твоему ребёнку, а во всём остальном… – Тополь развёл руками.
– И ты думаешь, я соглашусь?
– Думаю, у тебя нет другого выхода.
* * *
– Леонид, здравствуй…
Несмело улыбаясь, Надя вышла из тени подъезда в тот момент, когда Тополь уже взялся за ручку входной двери.
– Надежда? – Леонид остановился и с удивлением взглянул на маленькую худенькую фигурку бывшей жены. – Ты зачем сюда пришла?
– Я… Мне… Мне необходимо тебе кое-что сказать.
Боясь, что Леонид не захочет с ней говорить и, хлопнув дверью, в любую секунду исчезнет в гулком холоде тёмной лестницы, Надежда машинально сделала несколько робких шагов вперёд, преграждая ему путь.
– О чём нам с тобой разговаривать? По-моему, три месяца назад мы уже обо всём переговорили. – Тополь попытался отодвинуть Надежду рукой, но она, крепко вцепившись в стылое железо дверной скобы, не сдвинулась с места. – Чего тебе от меня нужно? – Мужчина недовольно сдвинул брови и бросил осторожный взгляд по сторонам, убеждаясь, что за ними никто не наблюдает.
– Лёнь, я не знаю, как тебе сказать… – Надя облизнула пересохшие губы, прерывисто вздохнула и почувствовала, как её сердце глухо заколотилось. – Дело в том, что… мне очень нужны деньги. – Больно ударившись, сердце упало куда-то вниз, и на какое-то мгновение Надежде показалось, что оно перестало биться совсем.
– Деньги? Какая прелесть! – Откинув голову назад, Тополь рассмеялся. – И ты решила попросить их у меня?
– Да, – губы Надежды дрогнули.
– Слушай, ты правда не от мира сего или просто так ловко придуриваешься? – искренне удивился он. – С какого перепуга я побегу тебе их давать?
– Деньги нужны не мне, – обжигаясь словами, выдавила из себя Надежда. – Если бы это было нужно для меня, ты же знаешь, я никогда бы не пришла к тебе с протянутой рукой. Очень тяжело заболел Сёмка.
– И что с того? – пожал плечами Тополь.
Из-под наспех расчищенного подтаявшего мартовского снега выступали неровные тёмно-серые полосы асфальта, похожие на узкие косые лоскуты заплаток. Сгорая со стыда и отчаяния, Надежда вглядывалась в эти кривые разводы, понимая, что шанса у неё почти нет, но сил уйти у неё тоже не было. Надеяться на то, что у Тополя вдруг проснётся совесть, казалось нелепым, но ноги Надежды буквально приросли к этим утрамбованным бугоркам снега. Чувствуя, как всё её тело обдирают острые волны ледяного озноба, она, сама не зная зачем, продолжала стоять между Леонидом и входом в подъезд.
– Странная ты, Надь, если не сказать хуже, – свысока бросил он. – Нашла куда прийти попрошайничать.
– Я пришла не куда-нибудь, а к отцу своего ребёнка.
– Ха! Вспомнила! – высоким фальцетом взвизгнул он. – А не ты ли мне говорила три месяца назад, чтобы я вычеркнул вас из своей жизни? Или мне всё это приснилось? – Тополь склонил голову к плечу и растянул светло-розовую гармошку узких губ. – Надо же, как тебя жизнь моськой об стол повозила! А куда же, Надька, подевалась твоя хвалёная гордость? Испарилась? «Я! Да чтобы я! Да никогда!!!» – закатив глаза, в нос загундел Леонид. – Твои слова?
– Да как же ты не поймёшь…
– Не надо было плевать в колодец, моя милая! – губы Тополя стали медленно растягиваться в светлую ленточку.
– Лёнь, сейчас не время считаться.
– Нет, вот как раз сейчас самое время. Когда у тебя было всё хорошо, я тебе был не нужен, а теперь – нате, чухнулась: Лёня, помоги! Знаешь что, моя ласточка, как сумела заварить кашу, так сама её и разваривай. Альтруизмом я заниматься не намерен. Нужны деньги – заработай.
– Где же я их заработаю? – стараясь удержать наворачивающиеся на глаза слёзы, Надежда обречённо уставилась на огромную круглую пуговицу, выступающую из длинной прорези петли дублёнки Тополя.
– Я тебе что, отдел кадров?
– А кто же останется дома с малышом? – губы Надежды беспомощно задрожали.
– Моё какое дело? И вот грузит, как ей быть да куда податься. Ты для меня отрезанный ломоть, вот и нечего пристраиваться.
– Лёнь, ты, наверное, не так меня понял. Семёну очень, очень плохо, и деньги мне нужны не через месяц, а сегодня, сейчас, понимаешь?
– Понимаю.
– Ну, ты же можешь мне помочь… – хрипло прошептала Надежда.
– Могу. – Он несколько секунд помедлил. – Но не буду. Пусть тебе это станет наукой.
– Если Семён не выживет, его гибель будет на твоей совести, – она до боли закусила нижнюю губу.
– Ничего, моя совесть как-нибудь переживёт.
– Человек ты или нет?! – огромный горячий ком ненависти внезапно поднялся к самому горлу Надежды.
– Ты попусту теряешь время, – Леонид почувствовал, как через подошву холод начал подбираться к ногам, и несколько раз постучал одним ботинком о другой. – От меня ты ничего не добьёшься, так что прибереги свои душещипательные истории для следующего слушателя. Если тебе нужны деньги, ступай на работу. Было бы желание, а место уборщицы в какой-нибудь аптеке найдётся всегда.
– Какая же ты первостатейная дрянь, Лёнька!
– Это уже мы проходили, придумала бы чего-нибудь поновее, – усмехнулся он. – Ладно, покончим с этим. Выслушивать по сотому разу то, что ты обо мне думаешь, я не намерен. Ты хотела, чтобы я исчез из твоей жизни – я исчез, так что все претензии, пожалуйста, только к себе.
– Тополь, миленький… – понимая, что сейчас он скроется в тёмном проёме подъезда и ничто его уже остановить не сможет, Надежда ухватила Леонида за руку и громко всхлипнула.
– Не висни на мне, это бесполезно, – с отвращением проговорил он, пытаясь освободиться от вцепившейся в его рукав бывшей жены. – Ты противна мне, так что ни твои слёзы, ни увещевания не помогут. Неужели ты думаешь, что, глядя на твоё сморщенное личико, я раздрипну и раскошелюсь? Нет, милочка, со мной такой номер не пройдёт.
– Но как же мне быть?!
– Вот это меня заботит в последнюю очередь, – светлые губы Тополя изогнулись. – Хотя… кое-что я подать тебе всё-таки смогу… – запустив руку в карман, Леонид нащупал несколько мелких монет, сгрёб их в пригоршню и бросил мелочь под ноги бывшей жене. – Хватит? Или ещё?
Внезапно вокруг Надежды повисла ватная тишина. Тишина оказалась настолько глубокой, что сквозь неё не было слышно абсолютно ничего: ни хриплого карканья воронья на старой берёзе у подъезда, ни тупых ударов первых весенних каплюшек, ни собственного дыхания. Враз оглохнув и онемев, пространство замкнулось вокруг неё плотным кольцом, похожим на прозрачную липкую карамель без вкуса и запаха.
– Бог тебе судья, Тополь… – медленно наклонившись, она подняла с асфальта блестящую копеечную монетку. – Настанет день, когда тебе захочется увидеть своего взрослого сына, захочется до слёз, до крика, до раздирающей боли, и вот тогда этой несчастной копейке не будет цены.
Крепко зажав монету в ладони, она опустила руку в карман пальто, долго, будто стараясь запомнить навсегда черты когда-то близкого и родного человека, посмотрела Тополю в глаза и совершенно отчётливо и ясно осознала, что в этой жизни она осталась одна и что, кроме как на себя, ей надеяться больше не на кого.
* * *
Март восемьдесят третьего был бурным, со звонкими капелями и шумными, быстрыми ручьями. Блестя на солнце бриллиантовыми бусинками талых слёз, рыдали длинные тонкие сосульки; обдирая горло до хрипоты, наперебой вопили одуревшие от ласкового весеннего тепла воробьи. Подмытые водой застывшие кристаллики льдинок падали в водяные водовороты и, подхваченные течением, кружились и таяли в последнем танце уходящей зимы.
На площадке перед входом в детский садик две воспитательницы младшей группы проводили время, перемывая косточки знакомым, обсуждая последние новости и с нетерпением ожидая момента, когда, наконец-то раздав всех подопечных, можно будет со спокойной совестью отправиться по домам.
– Слушай, скоро родители начнут потихонечку подтягиваться. Наши гаврики-то ничего, не вымокнут? Водищи кругом – море разливанное.
– Да чего им станется? – Вика беспечно махнула рукой. – Подумаешь, даже если и промочит один-другой ноги, с нас-то какой спрос, разве за всеми углядишь? Их в группе двадцать пять бестолковок, а нас с тобой сколько? – она сделала паузу. – Правильно, двое. Да ещё если б платили по-человечески, а то гроши, так что на нас с тобой где сядешь, там и слезешь. А что, разве я не права? – Вика передёрнула плечами. – Чего мы с тобой тут видим? Горшки да сопли? Если к вечеру упрёшь домой пяток котлет и миску с пюре – считай, день прошёл не зря. Если бы здесь было мёдом намазано, к нам бы на работу очередь выстроилась, а у нас – никого, шаром покати, на две группы одна воспитательница приходит, и то, если ребёночка пристроить надо, а ведь по доброй воле сюда никого калачом не заманишь. Тогда какой с нас спрос? Пасём – и ладно, а как пасём – дело второе.
– Ну, не скажи, это на какого родителя попадёшь, – мотнула головой Лариса. – У меня, знаешь, какая история была в прошлом садике? Мы со сменщицей гуляли с группой на площадке, тоже по весне дело было, не то в конце марта, не то в начале апреля, я сейчас уже точно не вспомню. Так вот, стояли мы у парадного входа, а двое шустриков улизнули за угол. Чего уж им там в голову стукнуло, неизвестно, но только когда мамаша одного из них обнаружила, что её ненаглядный херувимчик стоит около водосточной трубы и по его рукавам талая вода в пальто затекает, я думала, она меня убьёт прямо на месте.
– А зачем они к трубе пошли?
– А ты спроси!
– И крепко тебе досталось?
– Пока я заявление по собственному желанию не написала, эта грымза не угомонилась. Как сейчас помню, Надеждой Фёдоровной её звали, и фамилия редкая – Тополь, ни с кем не перепутаешь. Понимаешь, с торца садика у водосточной трубы ещё по осени одно колено отвалилось. Сначала вроде хотели сразу сделать, а потом чего-то проволынились, – Лариса переступила из ледяной слякоти на сухое место. – Нам-то, может, и ничего, а для этих коротышек – целый водопад. Вот они и обрадовались. Варежки поснимали, ручки под воду, и – ага!
– Ну, отмазалась бы, сказала, что, мол, ничего не видела, ничего не знала.
– От такой, пожалуй, отмажешься, она же за свою кровиночку удавит и не охнет. Не женщина, а броневик какой-то! – от воспоминаний о недавней неприятности Ларису аж передернуло. – То, что мне удалось отделаться увольнением – моё счастье. Этот танк в юбке собирался подавать в суд, насилу её уломали не раздувать скандала. Правда, у её мальчишки тогда из-за этих водных процедур такая ангинища была – мало не покажется. Но и мне небо с овчинку, еле-еле ноги унесла. Хорошо, упросила заведующую статью в трудовую не проставлять, сама уволилась, а то бы меня с такой записью ни в один приличный садик больше воспитательницей не приняли.
– Да ты что?! – выкатила глаза Вика. – Бывают же такие экземпляры!
– Нет, Вичка, таких больше не бывает, такая, как эта, одна на целом свете, – Лариса втянула щёки и коротко причмокнула.
– Н-да, за такой мамашкой как за каменной стеной. Не хотела бы я оказаться у неё на пути. Если такая всерьёз возненавидит… – Вика выразительно поиграла бровями.
– Возненавидит – полбеды, – Лариса достала из кармана пару серых вязаных варежек. – Вот если такая всерьёз полюбит, тогда это будет беда по-настоящему.
* * *
– Я могу войти? – несмотря на вопросительную конструкцию предложения, женщина, перешагнувшая порог школьного кабинета, отнюдь не собиралась дожидаться чьего-либо позволения. – Моя фамилия Тополь, я мать Семёна. А вы, насколько я понимаю, руководитель группы продлённого дня?
Уверенно пройдя к первой парте, Надежда Фёдоровна отодвинула низенький стульчик с деревянным сиденьицем и легко опустила на него своё полное тело. Глядя на эту приземистую женщину с решительными манерами и вздёрнутым подбородком, никто не мог бы подумать, что ей всего двадцать девять. Невысокого роста, с тяжёлым пучком светлых волос и несколько надменным взглядом, она выглядела по крайней мере на тридцать пять. Излишне заплывшая в плечах, с пронзительно-серыми глазами, она обладала массой исключительно женских черт, каким-то невероятным образом сложившихся так, что за каждым её жестом и взглядом сквозило нечто по-мужски тяжёлое и непреклонное.
За последние пять лет Надежда очень сильно раздалась, но это нисколько её не портило, напротив, полнота добавила ей ту изюминку, которой не хватало худенькой сероглазой девочке с огромной копной светло-пшеничных вьющихся кудряшек. С годами волосы стали немного темнее, и, чтобы не терять цвета, Надежда иногда подкрашивала их в парикмахерской, слегка высветляя и подравнивая чёлку у одного и того же мастера. Смуглая, с огромными пушистыми ресницами, с головокружительно пышным бюстом и блестящими глазами, она была по-настоящему красивой и даже милой, но лишь до тех пор, пока на самом дне её глаз не загоралось что-то странное и пугающее, мгновенно воздвигающее между ней и окружающими высокую непреодолимую стену, пытаться разрушить которую было пустым делом.
– Здравствуйте, Надежда Фёдоровна, я очень рада вас видеть, – худенькая пожилая женщина с седыми волосами, казавшаяся на фоне своей посетительницы ребёнком, доброжелательно улыбнулась.
– Признаться честно, я не испытываю никакой радости от этой встречи, – Надежда Фёдоровна отложила дамскую сумочку в сторону, расстегнула верхнюю пуговицу плаща и резким движением сняла с шеи цветастый шёлковый платок.
– Вот как? – стараясь сгладить возникшую неловкость, воспитательница негромко засмеялась и, демонстрируя свои добрые намерения, заставила себя снова улыбнуться. – А мне казалось…
– Меня не интересует, что вам казалось. Если можно, давайте перейдём непосредственно к теме нашего разговора, – оборвала её Тополь. – Из слов Семёна я поняла, что сегодня в группе произошёл неприятный инцидент, в центре которого по непонятной для меня причине невольно оказался мой ребёнок.
– К сожалению, это так. Мне неприятно об этом говорить, но…
– Давайте обойдёмся без китайских церемоний. Если я всё правильно поняла, вы обвинили моего сына в воровстве, причём не имея на то ровным счётом никаких оснований, – отрывисто проговорила Надежда, и её густо-серые глаза сверкнули недобрым огнём. – Поскольку ваше дутое обвинение высосано из пальца, я попрошу вас объясниться, прежде чем решу, какие меры в отношении вас мне следует предпринять.
– Уважаемая Надежда Фёдоровна, при всём моём уважении к вам, в подобном тоне наш разговор продолжаться не может. Или вы успокоитесь и дадите мне возможность…
– А какого тона вы ожидали? – Надежда слегка наклонилась над низенькой партой и впилась глазами в лицо воспитательницы; на какое-то мгновение пожилой женщине показалось, что над ней нависла тень огромной хищной птицы. – Какого тона вы могли ожидать от матери, сына которой назвали вором?! Да как вам такое могло прийти в голову?! – лицо Надежды побледнело от негодования.
– А что бы подумали вы, если бы пропавшее яблоко одного ребёнка выкатилось из ранца другого? – не повышая голоса, спокойно спросила воспитательница.
– Какая глупость! – от возмущения Надежда даже стукнула рукой по маленькой парте. – А вам не пришло в голову, что мой сын мог попросту принести эти фрукты из дома или что кто-то из детей, находившихся в тот момент под вашим присмотром, подложил это проклятое яблоко в рюкзак Семёна нарочно?
– Зачем? – худые пальцы воспитательницы сплелись в корзиночку.
– По доброте душевной! – снова сверкнула глазами Надежда.
– Вы что же, всерьёз считаете, что кто-то из детишек способен на такую подлость? Да им же всего по семь. Помилуйте, они же ещё совсем дети…
– Значит, по-вашему, на подлость из всех детей способен только мой сын?! – скрипнула зубами Тополь. – Вот что я вам скажу, уважаемая воспитательница, таких педагогов, как вы, нужно отстреливать, как паршивых собак.
– Что вы себе позволяете? – губы пожилой женщины беспомощно дрогнули. – Я заслуженный педагог, работаю с детишками больше сорока лет, и ещё никто не смел разговаривать со мной в подобном тоне!
– Значит, я буду первой! – отрезала Тополь. – То, что вы находитесь рядом с детьми сорок лет – не просто недосмотр государства, а огромная ошибка, роковая ошибка, которая ещё выйдет боком, и не единожды.
– Послушайте меня, Надежда Фёдоровна! Я понимаю ваши чувства, но в данном случае вы не правы, это я говорю вам не только как педагог с огромным опытом, но и как человек, вырастивший троих детей и четверых внуков. Ни о какой низости или подлости речи нет, просто один маленький ребёнок совершил глупость, досадную глупость, а мы все должны помочь ему сделать так, чтобы в будущем этого не повторилось, только и всего.
– Мой ребёнок не нуждается в подобной помощи, ясно вам это или нет?! Семён говорит, что не брал никакого яблока, значит, так оно и было. У меня нет оснований не верить его словам.
– У меня тоже нет оснований не верить своим глазам.
Внезапно в кабинете повисла тишина, нарушаемая только громыханием жестяного ведра уборщицы, раздававшимся где-то в дальнем конце школьного этажа, да равномерным треньканьем стрелки допотопных стареньких часов с круглым циферблатом, прикреплённых почти у самого потолка с внешней стороны дверей.
– Вы видели, как мой ребёнок убирал это злосчастное яблоко к себе в портфель? – нарочито медленно проговорила Надежда, и её зрачки сузились в две недобрых узких щели.
– Я видела, как оно выкатилось из его ранца на парту.
– Я ещё раз повторю свой вопрос, – скулы Надежды дёрнулись, и её густо-серые глаза стали совсем тёмными. – Были ли вы свидетелем того, как Семён крал чужую вещь?
– Этого момента я не видела, но…
– Так какое же вы имели право объявить мальчика вором?! – Надежда с грохотом отодвинула стул и поднялась во весь рост.
– Зачем вы пытаетесь всё перевернуть с ног на голову? – ощущая себя не в своей тарелке, воспитательница тоже поднялась на ноги. – Я позвала вас вовсе не для того, чтобы унизить вас или вашего сына, а для того, чтобы сказать, что сегодня произошёл досадный инцидент, понимаете? И только! А вы раздули из мухи слона! Кто из нас в детстве не таскал чужих конфеток и ластиков? Но это вовсе не означает, что все поголовно выросли подлецами и нечестными людьми.
