Текст книги "Дурман (СИ)"

Автор книги: Ольга Горовая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

– Зажигалочка, – тянет хрипло Казак. И смеется. Похоже, она его тоже вымотала. – Глазки открой, свет мой ясный, – его ладонь накрывает ее щеку и поворачивает лицо Тани.

Она просто не может. Тело будто не ее. Вообще не слушается.

– Зачем? Меня и так все устраивает, – прошептала почти беззвучно.

Ткнулась ему в щеку носом. Улыбнулась. Сама себе напомнила слепого котенка, который на запах матери тянется. Так и она. Никак Виталием не надышится.

Он тоже улыбается. Она кожей это чувствует. Обнимает ее двумя руками. И Таню снова в жар, несмотря на усталость. И под закрытыми веками вновь вспыхивают картинки: как он над ней нависает, погружаясь со всей силой в ее тело; как наматывает ее волосы на кулак, заставляя выгибаться, прижиматься к нему, пока сзади в нее вторгается, заставляя кричать. Не может с ним молчать, про всякую сдержанность забывает… А вторая рука ее грудь сжимает с жадностью. Нараспашку вся… Для него… И он ей кожу на затылке прикусывает, а Таню в дрожь от этого. И на кусочки разум…

Синяки точно будут. Засосы. Ну и к черту!

Знает, что прижимается к нему. И что он это чувствует. Вновь нападает на ее рот, и про новый вздох забывают оба.

– Так, замри, – отрывается он, смеется тихо, держа ее затылок. – Я ж не для этого лез.

Ее опять хватает только на:

– М-м-м? – зато, теперь уже с вопросительной интонацией.

На секунду даже глаз приоткрыла.

– Чего бы тебе хотелось, Зажигалочка? – шепчет на ухо. – Давай, хочу тебе приятное сделать. Порадовать. И не прогадать…

– Уже, – еле слышно снова.

Дыхания на слова не хватает.

– Не понял.

Казак наклонился ниже. Она чувствует его ухо на своих губах. Поцеловала, не удержалась. Скользнула языком, щекоча. Дразня. Знала, что его это будоражит. Да и ее.

Виталий рассмеялся и сжал ее. Перекатился на спину. Лег. Она на нем. Подбородок на груди. Сердце стучит под щекой. И ноги на его ногах. Хорошо так. Ничего больше. Сказка…

– Что ты сказала, Тань? Не услышал, – повторил вопрос Виталий.

Она все-таки приоткрыла глаза. Вздохнула от того, что он ее заставлял напрягаться:

– Говорю, уже. И приятно. И все, что хотелось. И не прогадал ни с чем. Не видишь, я в полной нирване? – лениво улыбается.

Хорошо до чертиков. А он снова ее в руках сжимает, как ненормальный. И улыбается так, что она забывает, как это происходит: ”выдох-вдох”. Что за чем делается?

– Я не о том, Зажигалочка.

Опять его губы на ее щеках. На веках. И она сдается, закрывает глаза. Слушает его сердце, его голос, вибрирующий в груди Казака.

– Что тебе подарить? Чего бы хотелось? Давай, не ограничивай себя…

Вот тут ее глаза просто распахнулись. Уставилась на Казака, вдавив подбородок ему в грудь. Решила, что прикорнула, и не так что-то поняла.

– Ты нормальный? – хлопает глазами, пытается хоть как-то стряхнуть усталость. – Виталь, ты о чем? Какие подарки? Мне бы тебя “переварить”, подарок судьбы мой, нежданный, – хотела улыбнуться и не справилась, зевнула так, что в челюсти что-то щелкнуло. Закрыла глаза и устроилась на свое прежнее место щекой. Поцеловала его кожу с закрытыми глазами. – Похоже, мне сейчас ничего и никого, кроме тебя, и не нужно, – борясь с зевотой, бормотала она. – Ну, может, чая еще. Но потом. Попозже, часа через два. Или уже утром…

Сонливость побеждала, затягивая ее.

– Ты, не пропади, с рассветом, главное. А то так тяжко без тебя как-то стало… Всю прошлую ночь маялась… – глотала буквы и слова, кажется.

Слишком сонная. Уплывала.

Только и поняла, что он обнял ее руками сильно-сильно. Боялся, что она с него свалится? Или неудобно ему? Таня дернулась, в уже не очень осмысленной попытке дать свободу Казаку, а то, и правда, разлеглась тут, будто он матрас. Только никто ей не позволил. Еще и ногу Виталя перекинул поперек ее бедра. Может, для надежности. И прижал подбородок к ее макушке.

– Это гарантирую, Таня. Даже захочешь – прогнать не сможешь.

Тихо прошептал он ей в ухо. Правда, может ей и послышалось.

ГЛАВА 10

День получался каким-то сонно-ленивым. Воздух был тягучим и густым, сладким и влажным. Шел двенадцатый час, а они только собрались нормально завтракать. И поднимались уже раз: он кофе пил, Таня свой чай, который Казак для нее теперь каждый раз на заправках закупал и набивал заготовками свой холодильник…

Мелочно, возможно, но, вроде как, еще один повод ей к нему приехать, а не остаться у себя дома.

Перекусили тем, что обнаружили из заготовок его домработницы. А потом просто сидели во дворе, наслаждаясь воскресеньем и хорошей погодой. И выспались, вроде бы, оба, а все равно: ни торопиться никуда, ни заниматься ничем – не хотелось. Ему так точно.

Они и сейчас с тарелками выбрались во двор, устроившись в беседке, которую Таня с первого своего визита в его дом, облюбовала. Она медленно ела, а он курил и смотрел на Таню, одетую в его футболку, потому как запасной одежды у нее здесь все еще не было, и думал об их вчерашнем пикнике и об этой ночи. Обо всех словах, сказанных друг другу. Особенно о том, что она ему сказала, почти засыпая уже. О том, что ему спать не давало еще добрых два часа, заставляя так и держать Зажигалочку в своих руках.

Затушил сигарету и поднялся.

– Ты куда? – Таня удивленно вскинула голову.

– Сейчас, – он коснулся ее волос рукой, направившись в сторону дома. Пропустил пряди сквозь пальцы. – Вернусь через минуту.

Прямо чувствовал, как Таня провожает его удивленным взглядом. Зашел в дом на секунду, осмотрелся, порылся в комоде, разыскивая, взял и вышел опять на улицу. Быстро пересек двор и вернулся в беседку.

– Держи. – Виталий положил перед Таней ключи от дома. – Твой набор.

Таня медленно проглотила то, что жевала, и отодвинула тарелку. Вскинула голову, снизу вверх глядя ему в глаза.

Повисла пауза. И она все затягивалась. Ни один из них не двигался.

Она смотрела. Он ждал.

Страшно? Возможно. Мандраж, скорее. Почти, как под прицелом. Но риск был по жизни ему знаком. Без этого они никогда и ничего бы не получили.

И все же, Виталий никогда такого не делал. Никому не предлагал ничего подобного. Его дом – это не просто его крепость. Этот дом – был воплощением всего того, о чем он когда-то мечтал. Самым страстным желанием и дикой фантазией, когда он прятался в подвале, искал объедки на помойке, или таился от собутыльников матери, в редкие дни, в которые удавалось спрятаться в их крохотной однокомнатной квартире; когда терпел побои и от этих алкашей, и от дворовых пацанов, считавших его легкой добычей, пока не появился Батя. Казак мечтал о своем доме, когда воровал с другими металлолом и отсев на отвалах в промзоне, обжигая руки в темноте, то и дело ожидая облавы ментов, пока Димка служил в армии по воле отца, а потом сдавал это за гроши. И снова ночью возвращался.

Эта мечта заставляла его забывать о страхе, когда они неслись на бешеной скорости по обледеневшей дороге, чтобы успеть как можно быстрее сбыть собранные ими самими тачки и вернуться назад. И снова собирать машины, чтобы опять их гнать на продажу. Он соглашался на любые варианты и был готов на что угодно, лишь бы всем “нос утереть”. Добиться всего, стать выше всех тех, кто его в грязь втаптывал, считая себя лучше и сильнее.

Блин, да о чем говорить, если даже у Димы хата меньше? И Калиненко не один месяц потешался над Виталей после покупки из-за этого размаха, рощи и такого участка. Но так, беззлобно, по-дружески, тоже понимая много.

Для Казака этот дом – был горшком с золотом на конце радуги. И он не то, что ключи никому не предлагал (домработница не в счет), он внутрь разрешал заходить ограниченному списку человек. Потому что ничего не хотел так сильно, как свой дом, собственный, подтверждающий его силу, статус, триумф над всем прошлым. Пока не встретил Таню…

Не знал он, что она с ним сотворила. Понятия не имел. Не слышал о таком даже, по ходу. Но не соврал вчера – заболел ею. Одурел просто. Его колотило постоянно, пока они порознь. Даже Батя засек, что не то с ним что-то, когда встречались на прошлой неделе. Удалось убедить, что напряг по всем фронтам просто выматывает. Не знал еще, как и о чем говорить с другом. Что ему сказать и как объяснить свое состояние, если Казак сам ничего не понимал. Но знал точно, что Таню не отпустит, о чем и сказал ей самой ночью.

Особенно после ее слов о нем, после такой реакции на него самого, на Виталю. После признания, что влюбилась и ревнует…

Вцепится руками и ногами, зубами, к себе привяжет любым способом.

Добился ведь, получил свой дом однажды, такой, как и хотел, как мечтал. И ее не упустит. Чтобы ни пришлось для этого сделать.

Он так и не сказал ни слова. Просто стоял над ней. Таня, тем временем, медленно и как-то с опаской, что ли, протянула руку и пальцами коснулась ключей. Не взяла, просто накрыла их ладонью.

– Виталь, ты думаешь, это своевременно? – все с той же неуверенностью, которая сквозила из нее просто, спросила Таня.

Зачем-то поерзала в кресле, подтянув одну ногу под себя.

Елки-палки! А ведь даже не представляет, как ему сейчас нерв на эти свои пальцы наматывает, которыми по ключам водит. Вообразить не может, чего ему стоит просто стоять и делать вид, что спокоен!

– А ты в чем, конкретно, не уверена, Зажигалочка?

Ухмыльнувшись, будто ему “по барабану”, Виталий сел на ступеньку беседки, нагретую солнцем. У самого кресла Тани. Она как-то зябко пожала плечами, несмотря на жару.

– Две недели, Виталь. Мы знакомы – две недели, – она запустила свои пальцы в волосы. – Это же еще эйфория, сам понимаешь, и гормоны, и ум за разум заходит, и трясет нас так, и эмоции через край. Но ты уверен, что не пожалеешь дней через пять? Или через месяц?

Растрепала локоны и посмотрела на него. Он хотел бы сделать это вместо нее, волосы ее ерошить. Но сейчас сосредоточился на другом.

Таня вновь коснулась ключей от его дома.

Твою налево! Он же своей кожей эти касания чувствовал!

– И что? Сама вчера сказала, что влюбилась. И я – не пацан, и могу понять, когда то, что ощущаю – выходит за пределы свиданок для… секса, – смягчил ради нее, пожал плечами, все еще держа уверенную в себе “мину” на лице. – И так как при трезвом уме – хватает мозгов понять, что не хочу тебя упустить.

Он криво улыбнулся, заметив, что и она усмехнулась.

– Но мы же ничего нормально друг о друге не знаем, – все еще не убедил, по ходу. – Может, тебя завтра бесить начнет, как я на столешницу сажусь, чтобы чай попить? – Таня вздернула бровь. – Или брожу и семечки по всему дому грызу, когда не знаю, как лечить кого-то из пациентов?

Казак рассмеялся.

Он знал, как она спит, и как стонет, когда он в нее входит; как у нее сердце в груди колотится, когда Казак ее, будто одуревший, целует. Знал каждую ресничку на ее веках и то, какие ее волосы на ощупь. Маленький шрам на лбу, под самой линией роста волос. Что еще ему знать о ней нужно? Все остальное – вторично и несущественно. Для него, так точно.

– А ты именно так это делаешь? Почему я еще не видел? – с легким наездом уточнил насчет ее вопроса.

– Может, я стеснялась, боялась тебя такими манерами спугнуть? – испытующе глянула на него Таня.

– Меня таким не испугаешь, Зажигалочка. Я на тебя подсел, как наркоман на дозу, – он подмигнул. – Можешь хоть матом ругаться и “Приму” курить, рассыпая пепел по полу, мне по фигу. Главное, чтобы делала это около меня.

Она широко улыбнулась. Но не расслабилась. И ключи все еще только теребила своими пальцами.

– Ездить далеко очень до клиники, – задумчиво протянула Таня, посмотрев на ключи. – Это же другой конец города.

– Я буду тебя возить, – тут же заявил он.

– А когда не сможешь? Тут маршрутки, хоть, ходят? – она с сомнением приподняла бровь.

– На фига тебе маршрутки, такси есть…

– Так разориться можно, Виталь, – рассмеялась Таня.

– Я тебе все расходы оплачу, – хрустнул суставами кулаков.

Она же передернула плечами. И даже скривилась.

– Я сама неплохо зарабатываю, мне на все хватает, Виталь, и с тебя деньги тянуть не собираюсь. Не ради денег с тобой. Или, тогда, давай вскладчину… Хотя, не уверена, что сильно тебе в бюджете помогу, – она нахмурилась сильнее.

– Да ну, на хрен! – не выдержал он, ругнулся. – Я тебе водителя личного дам, Таня! У меня их три в штате, маятся. Вот, обеспечу человека работой, когда сам не смогу подвезти, а тебя – транспортом. Все, этот аргумент – отклонен!

Он шумно выдохнул и, протянув руку, взял свои сигареты и зажигалку со стола. Прикурил. Затянулся. Выдохнул дым. Заломил бровь и посмотрел на то, как она кусает губу.

Снова затянулся.

– Давай, Танюш, спрашивай, что тебе там знать надо, чтобы сегодня ко мне переехать? – Казак вздернул бровь. – Вскрывай мне грудную клетку и мозги. Уже ж, и так, там обустроилась, по ходу.

Она прикусила губу. Вздохнула и, кажется, “рубанула с плеча”:

– Ты иногда непонятно реагируешь на мои слова или поступки… Ну, так. Будто я тебя обижаю очень. Весь такой уверенный и нахальный, даже. А потом, враз, прям “несет” от тебя обидой. Почему, Виталь? Я все время опасаюсь теперь. Не понимаю, где твое “больное место”, – она неуверенно хмыкнула, видимо, вспомнив их разговор в кинотеатре. – А причинять боль – не хочу вообще.

Он вновь затянулся. Отвернулся и посмотрел на дом. Запрокинул голову, любуясь на небо сквозь какую-то дымку, повисшую в воздухе.

Не хотел говорить ничего о себе, если честно. Но, если только на таких условиях она переедет… По фигу. Все нутро наружу вытащит, с кишками, лишь бы она утолила свой аппетит и приняла от него – его самого и то, что Казак дать хочет. Все…

Он отставил в сторону руку с сигаретой, не торопясь отвечать, и наклонился к ней. Жадно прижался губами к коленям, спустился ниже, прикусив голень, заставил Таню взвизгнуть, дернуться и рассмеяться. Добрался губами до щиколотки.

– Отпусти, Виталь! – Таня хохотала, пытаясь отодвинуться. Боится щекотки? Он запомнит. – Не надо, – заливалась она смехом. – Ну, Казак, я же босиком ходила по всему твоему двору! Ну что ты творишь? У меня ноги грязные, а ты губами по грязи…

Он захохотал так, что отстранился все-таки, и запрокинул голову, так и держа руку с сигаретой в стороне. Не мог сейчас затянуться из-за смеха этого.

– Грязь? – еле вдохнув, Виталий уставился на улыбающуюся Таню.

Перевел глаза на ее ноги. Бл***! Каждый пальчик бы облизал! Опять укусить ее захотелось.

– Что ты знаешь о грязи, Таня? Где ее там увидела? – покачал головой и вновь затянулся.

Она нахмурилась, хоть и видно, что не всерьез.

– Я серьезно, Виталь! – попыталась его вразумить, видимо. – Ты хоть представляешь, сколько там микробов? А яйца гельминтов? А споры грибов? Их там миллионы, даже в самом чистом дворе и на ухоженном газоне. А ты – в рот…

Он снова заржал. Реально пробрало его, не удержался. Вдавил сигарету просто в каменную ступеньку, рядом с собой. И за эту самую ногу ухватил ее, дернул на себя, перетащив взвизгнувшую Таню на свои колени.

Обхватил руками крепко так, что понял – переходит черту.

– Я эту грязь – горстями жрал, Зажигалочка, – впился ртом в ее кожу, целуя подбородок. Сиганул, как с обрыва в холодную воду. – Вместе с отбросами, все свое детство, пока мать упивалась до белой горячки. И грелся, прячась с двумя собаками, которых ты так любишь, в подвале дома. Вместе теплей. И не так страшно от старших бродяг отбиваться. Так – меньше лезли.

Оторвался от нее и посмотрел в глаза замершей Тани.

Она смотрела ошарашенно и с каким-то испугом. Даже с болезненностью какой-то. Может, держит, все же, слишком сильно? Или ей страшно от его слов стало?

Но не мог сейчас ослабить тиски-объятия ни по одной из причин.

– Достаточно информации, Зажигалочка? Или еще вопросы есть? Давай, не стесняйся! У меня сегодня болтливое настроение, прям так и хочется все о себе выложить, – хмыкнул он.

Она вздрогнула от его сарказма. Но глаза не отвела.

– Где сейчас твоя мать? – тихо спросила Таня. Подняла руки и обняла его за шею.

Не испугалась? Не затошнило ее от него?

Хорошо. Век бы так с ней на руках сидел. И не отпускал бы.

– Умерла лет пятнадцать назад. Не вышла раз из запоя, – снова начав целовать ее шею, прикусывая кожу, передернул он плечами. Не то, чтобы собирался прямо сейчас ее здесь в беседке на столе раскладывать. Уткнулся носом Тане в макушку. Ему необходим был ее запах и ощущение Тани на своих губах, щеках, пальцах. Чтобы забыть другое, старые запахи и ощущения, из этого детства. Череп рвало от того, что сейчас это своим ртом говорил, ворошил зачем-то. Почти ждал, что вот-вот вонь в воздухе пойдет, как от дерьма, в которое ступили, не заметив.

– А отец? – Таня прижалась к нему сильнее.

Казак хмыкнул еще саркастичней.

– Мы с этим типом никогда знакомы не были. Сомневаюсь, что и мать знала, от кого залетела, – прикусил мочку ее уха.

Таня протяжно, судорожно втянула в себя воздух и наклонила голову, опустив ему на плечо. И продолжала обнимать. Она – его. Крепко.

– А я тоже отца не помню, – вдруг сказала Таня. – Хотя мне пять лет было, когда он погиб. Но я почти ничего не помню. Так, какие-то смутные картинки, запахи, ощущения, вперемешку с рассказами мамы уже, с образами с фото.

Он даже вздрогнул. Как у нее так выходило?

Парой слов, одним касанием, жестом – возвращать его в реальность и всю муть из души – осаждать на дно. Туда, где ей и место. Хорошо так…

– В аварии? – уточнил Казак, с радостью переключившись на ее прошлое. От своего и так выворачивало. Может, из-за этого его Зажигалочка к машинам равнодушна?

– Почему? – удивилась Таня. Слабо улыбнулась, повернув голову так, чтобы на него посмотреть. – Нет, при исполнении. Он служил в органах. Капитаном был, по рассказам матери. На каком-то задержании, что-то пошло не так. Его убили. Мать нас с братом сама долго тянула. Хоть, конечно, и трудно было. Правда, сейчас я это больше понимаю, чем тогда.

Охренеть.

Он немного отодвинулся и посмотрел на свою Зажигалочку. Вот это прикол.

Опять хотелось рассмеяться. Нет, заржать. “Сюрпрайз!”, как орут все эти иностранцы в кино своих. Танюшка его – дочь мента, оказывается. Не то, чтобы его это напрягло. И близко нет. У них сейчас все, что на виду – легально до жути. А иное… оно или в прошлом, или так “замазано”, что никто не прикапается и не докажет.

В общем, весело. Но какая разница, по факту?

– А мать твоя, кем по жизни была? – поинтересовался он, гадая, не ждет ли его еще какой сюрприз? Вдруг, прокурор, к примеру?

А че?

– Бухгалтером. Сначала просто, потом – до главного повысили. У нас, на абразивном комбинате, – опять устроившись на его плече щекой, спокойно ответила Таня.

Похоже, не замечая или не придавая значения тому, как его это все веселит.

– А потом уже, позже гораздо. Мне лет тринадцать было. Она с отчимом познакомилась. Брат в неприятности влез сильные, не в ту среду попал, – Таня вздохнула. Помолчала. Качнула головой, задев своим носом его шею. – И мама пыталась на это как-то повлиять. Ей Михаила кто-то из старых знакомых посоветовал, еще из милиции. Говорили, что он может такие вопросы решить и помочь вытащить Женьку, брата моего. Вот мама и нашла его…

– И что? – даже заинтересовавшись уже историей ее семьи, Виталий вздернул бровь. – Сразу поняли, что судьба? – он улыбнулся, так и продолжая ее крепко держать. – Помог отчим?

– Помог… – Таня как-то странно улыбнулась. – Только отчимом он не тогда стал. Он, вообще, женат был на тот момент, если откровенно. И мама не думала ничего такого. И он, вроде. Помог с Женькой… Только, даже я видела, как их тянуло друг к другу, и как он к нам без всякого повода приезжал. Просто на кухне сидел, пытался на ходу тот самый повод придумать. А мама ему чай делала и тоже сидела, делала вид, что верит… Сложно это было тогда. Не могли они разойтись, хоть и пытались поначалу просто общаться… Я злилась страшно, знаешь?

Таня снова посмотрела ему в глаза. Протянула руку и провела пальцами по бровям Казака, по его носу. Он дернулся, поймав эти пальцы губами. Сжал легко. Таня улыбнулась. Сладко так. Только ему.

– Переходной период начинался, казалось, что все лучше всех знаю. Осуждала их, считала, что мать об отце должна помнить и ему хранить верность, – Таня даже с какой-то неловкостью пожала плечами, не забирая свои пальцы от его губ. – Хоть и видела, как трясет обоих, а они старались, держались. Даже не касались друг друга, говорили просто… Знаешь, возможно, мне так и боязно, сомнительно, потому – что я только сейчас, когда тебя встретила, поняла, как это – когда не можешь отлепиться от человека. И помню, как они маялись, сколько намучились. Страшно…

Таня скривилась, прикрыла глаза, будто и ей не очень нравилось о своем прошлом вспоминать, о том периоде. Виталя не торопил. Ему просто в кайф было, что она от его откровений – не шуганула в кусты, а свою жизнь перед ним выворачивать стала. Не отвернулась, не побрезговала…

А ее смущение о своих бзиках в том возрасте – как сладкая вата на языке. И тепло слушать.

– Мать Михаила прогоняла сначала, к жене отправляла, а он возвращался. Это так тяжело было. Я – малолетка еще, а и мне смотреть тяжко на все это казалось. А потом мать сдалась… только ж, не официально. Любовницей стала. И Михаил психовал постоянно, что живет на две семьи. Мать плакала, когда его не было… Он хороший, знаешь, такой – честный, прямой. Сразу пошел к жене, сказал, что другую встретил. Но она ему развод не давала еще три года, угрожала, что не даст с детьми общаться. Куча требований было… У меня две сестры сводных, мы, правда, не общаемся, – как-то неловко призналась Таня, будто стеснялась, что такая, что не нашла общий язык с этими “сестрами”. – В общем, все друг другу мотали нервы. Ну и я свою долю в это семейной развлечение внесла, не без того. А потом перебесилась, поумнела, перестала на себя “одеяло” тянуть. Да и кроме меня – хватало всем проблем. Женька снова… – Она вздохнула. Помолчала опять, так и не окончив. – И они, наконец-то, расписались.

Таня замолчала. Он тоже не говорил. Вопросов сейчас пока не было. Хотелось, чтобы она так и сидела. А он ее держал.

Все. Нирвана, как она ночью и сказала.

Так и просидели минут пять, наверное. А потом Таня вдруг подняла голову:

– Виталь, – слишком уж серьезно и собрано позвала она.

Казак кивнул головой, не понимая, почему Зажигалочка напряглась в его руках.

– У тебя много женщин было? – с некоторым сомнением, но решительно, вдруг спросила она.

Он не отвернулся. И юлить – не видел смысла. Начистоту ж, типа, говорили сейчас.

– Много… Девок.

Таня еще больше выпрямилась, но не встала, не высвободилась из его рук. Просто ровно села, обхватив его ногами со спины.

– Блин. – Таня выдохнула через нос. – Я не маленькая. И вижу, как на тебя смотрят. И понимаю, что до меня… А все равно, неприятно так. Я ревнивая, оказывается. Никогда бы не подумала…

Она хмыкнула и перевела глаза ему за спину.

Казак молчал, взвешивая, стоит ли что-то говорить или лучше подождать?

А Таня опять ему в глаза глянула.

– Виталь, я ж говорила, что сложная, когда ты знакомиться пытался. И честная, – она не отводила взгляд, говоря это все. – И у меня достаточно самоуважения. Мне не нужен рядом тот, кто изменять будет. Так что, может, еще подумаешь со своим предложением о переезде? Оно тебе надо? – Таня пытливо наклонила голову к плечу.

А его порвало просто изнутри. И на лицо дурная улыбка лезла.

Может он и не ловил кайф от переговоров и словесных стратегий, как Димка, но научился их вести. И понимать то, что и сам собеседник еще не до конца о себе понял. Таня почти сдалась! Последние отговорки сейчас искала.

Дернул ее на себя, заставив прижаться всем телом. Ухмыльнулся все-таки:

– Танечка, свет мой ясный, я за свои слова – отвечаю. – Снова принялся ртом на ее шею нападать, на щеки. – И если сказал, что тебя не отпущу – шутки тут, ни грамма. Я с поезда того, просто, не вижу никого, меня трясет, когда тебя на работу отвожу. Я в тебя, как на трассе, на максимальной скорости въехал… И в лепешку.

Таня, которую лихорадить начало, он чувствовал ладонями, скользящими по ее спине, поймала его голову руками, сжала щеки, заставив оторваться от ее кожи. И посмотрела на него каким-то бесшабашным взглядом:

– Это меня трясет, Виталь, – выдохнула ему в рот, но не коснулась губ, которыми он пытался жадно прижаться к ее рту. – Знаешь, как меня бесят все эти девки, глазеющие на тебя? Никогда такого не испытывала, но просто хочется заорать им – “мое”. Поставила бы на тебе свою печать. Везде, где дотянулась бы. На лбу, чтоб видели! И засосы…

Она это с напором шептала, хоть и делала вид, что улыбается. Старалась.

А он уже не улыбался – смеялся, узнавая самого себя в каждом ее слове. Е-мое! Вот уж, точно, половинки!

И горел, вспыхнув с полуоборота. Закинул руку, ухватил свою футболку, рывком стащил через голову.

– Ставь, – ухмыльнулся ей, ощущая, как нарастает между ними жар. – Где хочешь и что хочешь. Хоть набей татуировку, хоть ножом свое имя вырезай – мне по фигу. Уже и так впаялась в кость…

Таня несколько секунд смотрела на него широко раскрытыми глазами. Он пялился в ее черные, расширившиеся от удивления зрачки. Прижала ладони к его коже на груди. Над сердцем прямо. А потом как-то обмякла и толкнула его, навалилась всем телом, заставив Казака откинуться на теплый ровный камень голой спиной. А ему по боку было. Не врал – хоть резать его могла, коли приспичит.

Таня за ним потянулась. Наклонилась, нависла сверху. Рывком прижалась к губам. Почти укусила. Оторвалась, не дав ему перехватить поцелуй. Резко вдохнула. И, уперев руки в его плечи, замерла. Ее волосы, которые он с утра не позволил собрать, окружили их обоих, сквозь них солнце пробивалось, делая все – каким-то нереально шикарным, почти на ощупь сладким. Как шоколад. А Таня заломила бровь, улыбнулась, намеренно прикусывая губу:

– Где твое шампанское, Виталь? Особое? – чуть наклонилась и лизнула его щеку. Подула, заставив его рассмеяться от такого прямого и открытого своего подхода. – Или ты мой переезд праздновать не собираешься?

– Собираюсь, – улыбаясь, как ненормальный, ухватив ее за талию, он перекатился, аккуратно уложив Таню на свою руку.

Придавил бедрами ее ноги, чтоб не ерзала.

В голове фейерверк и грудь распирает. И жар такой… Не жажда даже, и не тела хочется – всю Таню. С этим смехом, мягким каштаново-шоколадным отсветом волос в солнечных пятнах на полу. С кожей, которая под его руками всегда покрывалась пупырышками и становилась горячей. И плавилась, как та самая шоколадка. С губами, дразнящими его улыбками. Всю! Проглотить ее, что ли? Не унять эту жажду по ней иначе, казалось. Сам навис над Таней, пока только глазами “пожирая”.

– Ща как отпразднуем, что ты на работу не доберешься завтра, – пригрозил ей осипшим голосом.

– Давай! – не испугалась она, по ходу. – Я отгул, в кои-то веки, возьму! Праздновать, так праздновать! – Таня, совершено не пытаясь выбраться из-под него, раскинула руки в стороны. – С шампанским и икрой! И трюфелями шоколадными! Обожаю их… У тебя икра есть? – неуверенно покосилась в его сторону. – Если что, я и тем, что в холодильнике обойдусь. Непритязательная.

– Э, нет, – Казак покачал головой. – Не надо мне тут заднюю включать. Гулять, так гулять! Будет тебе и шампанское, и икра черная, и трюфеля шоколадные, бельгийские. Ты сама – шоколадная, сладкая… – сам наклонился и лизнул ее кожу, как она недавно его облизывала – Любой каприз, Танюша…

– Я про черную не заикалась, зачем…

Казак наклонился и поцеловал, смел ее улыбку с губ Тани. Ему самому ничего, кроме этой женщины и нужно-то сейчас не было. А удовлетворить ее желания – это ж в кайф! Прямо радость какая-то ненормальная, что уломал, убедил. И дать ей еще, к тому же, то, что она и хочет – без проблем может.

Оторвался, когда Таня уже стонать под ним начала. Приподнялся, не обращая внимания на ее недовольно сморщившийся нос и то, что Таня его назад потянула.

– Виталь… – требовательно протянула она.

Он не мог прекратить с ней улыбаться. Не помнил, вообще, когда столько смеялся, как за эти две недели, которые ее знал.

– Подожди, Танюш. Сейчас, заказ твой озвучим людям, а потом вернусь к поцелуям. Я сегодня твой фей, по ходу. И исполнять твои желания – моя работа, – Казак подмигнул, набирая номер помощника.

Заказал, все чего хотелось его Зажигалочке. И снова целовать начал.

Так и провалялись в беседке на полу, просто целуясь и впитывая тепло камня, отдыхая. Пока помощник не отзвонился, что подъезжает.