Текст книги "Дурман (СИ)"
Автор книги: Ольга Горовая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
– Ладно. По ходу разберемся.
Он не отпускал ее ни на шаг. Даже душ принимали вместе. Словно Виталий не доверял, опасался, что стоит отвернуться – и Таня исчезнет. Испарится за мгновение. Рядом сидел за завтраком. Курил. Ничего не ел, запивая свои сигареты кофе. И не мигая, смотрел, как она давится, пытаясь в себя что-то впихнуть. А оно не лезло. Таня даже не смогла бы объяснить, зачем, вообще, пытается. Голода не было. Ее выворачивало от вида еды и запаха.
Сдалась, в конце концов, отодвинула от себя резко тарелку. Не рассчитала силу. Да так, что та слетела со стола и разбилась. Осколки керамики разлетелись по полу вперемешку с творожной запеканкой, вилка зазвенела о плитку, отскочив в другую сторону.
Как их жизнь…
Таня заторможено наблюдала за этим несколько секунд, пока не дошло окончательно, что случилось. Охнула, подскочила, дернулась, собираясь убрать. Виталий резко поднялся, бросив окурок в раковину, и перехватил ее. Обнял.
– Дай, уберу, – прошептала, не глядя на него.
– Домработница уберет. Мы ей платим за это, – отрезал Виталий, не отпуская.
Прижал к себе. А она – как кукла. Руку поднять не может. Тело какое-то ватное. Бесчувственное. Словно стержень из нее выдернули. Ничего не может. Соображает и то с трудом.
И он это видел, понимал, Таня ощущала недовольство, неуверенность и напряженность Виталия, кажется, просто не знающего, что сейчас делать с ней и ее состоянием. Как поступать? И она не знала.
– Поехали, обоим не помешает на воздух выйти. Развеемся, – видя, что она так и стоит истуканом, наконец, решил он.
Таня не спорила. Натянула куртку, взяла сумку и телефон, и вышла во двор.
Как доехали – не запомнила. Смотрела в окно, а не видела ничего. И о чем думала всю дорогу – не смогла бы сказать. Вроде бы ни о чем. И обо всем сразу. С удивлением уставилась на клинику, когда Виталий остановился. Показалось, что минута-две прошло, а выходит – почти полчаса.
– Я заеду за тобой.
Виталий протянул руку и погладил ее щеку. Отвел волосы за ухо. Наклонился и поцеловал в губы. А она все в том же ступоре и не чувствует ничего.
– Хорошо, – прошептала ему в губы.
Если честно, автоматически, не задумываясь, что говорит. Как-то нервно, резко отстранилась, будто отдернулась. Виталя сжал зубы, отчего его щеки снова прорезали складки, придавая настороженный, злой вид.
Но она ничего не сказала в свое оправдание или для объяснения. Просто кивнула, неуверенно облизнув губы, и вышла из машины, пока он вновь прикуривал. Хотела сказать, напомнить ему, что нельзя столько курить, вредно… и не смогла. Внутри все дрогнуло, но губы так и не произнесли слова.
Опустошенность прошла. Схлынула. Изнутри вены обожгло…
Но Таня только посмотрела на Виталия долго-долго, держа двери авто открытыми. Он тоже застыл, выдохнув дым, и так же напряженно, тяжело и сумрачно смотрел на нее. И, из-за этого, может, так больно снова стало внутри, что Таня даже задохнулась, закашлялась от дыма. Но покачала головой, когда он потянулся к ней через сиденье. Еще раз кивнула и захлопнула дверь. Пошла к клинике, не оглядываясь. А внутри все просто пульсировало, лопалось от боли. Каждая мышца, казалось, болела, каждая клетка…
Зашла в холл на автомате, осмотрелась, чувствуя себя сбитой с толку суматохой персонала, готовящегося к смене, оглушенной приветствиями, посыпавшимися на нее со всех сторон. Шумом и гамом ранних пациентов и тех, кто оставался в клинике на ночь. К горлу подкатил противный комок, и ноги задрожали. Таня вдруг поняла, что не выдержит, не справится сегодня. Нет у нее сейчас сил находиться среди людей, решать какие-то проблемы, улаживать конфликты. Ни на что энергии и эмоций не осталось.
Зря пришла. В своей бы жизни разобраться сейчас.
Сказала администратору, что простыла, и лучше отлежится дома. Оставила за старшего вместо себя Павла, анестезиолога, не обратив ни малейшего внимания на помрачневшего Вадима. Распорядилась, чтобы звонили, если уж совсем критическая ситуация будет. И снова вышла на крыльцо.
Виталий уже уехал. Но это и хорошо. Таня не хотела сейчас его видеть или говорить. Ей надо было все осмыслить и обдумать. И она медленно побрела к своему дому, ключи от квартиры же так и таскала в сумке, забывая все время выложить. И здесь пешком десять минут.
Едва дошла, под конец ноги совсем не держали. Непонятно от чего. То ли отвыкла пешком ходить, то ли недосыпание сказалось. Поднялась в лифте. Открыла дрожащей рукой дверь. И навалилась всем телом на нее, закрывая изнутри. Сползла спиной, почти рухнув на пол. И свернулась клубочком на полу коридора, заревев в полный голос, будто малая девчонка. Захлебывалась этими слезами, вздохами, ревом, размазывая рукавами слезы по лицу, и снова рыдая.
Телефон разрушил тишину в квартире своим звонком. Таня уже не плакала. Давно. Правда, не смогла бы сказать, сколько времени прошло: час или три. Слезы кончились, а вот облегчение не наступило. И она все еще лежала на полу в коридоре, не раздевшись, скрутившись клубком.
Вытащила телефон из кармана, пытаясь одновременно откашляться, чтобы горло не так сипело. Посмотрела на экран. “Любимый” и фото Виталия, случайно пойманное, когда он смеялся во время бритья, весь в пене…
– Да? – ответила, зажмурившись от нового приступа боли, взорвавшейся одновременно в голове и груди.
– Я сейчас приеду и заберу тебя из клиники, один день разгребутся сами. Сходим куда-то, поговорим, решим… – решительно, напряженно, распоряжаясь.
– Я не в клинике, – прервала она Виталия.
– А где? – казалось, он насторожился.
– Дома.
– Таня, ну елки-палки! Я сколько говорил, чтобы и не думала на маршрутках ездить! В пику и назло мне? – начал отчитывать ее.
– Я не ехала, Виталь. Я у себя в квартире. Пешком пришла, – вновь вклинилась в его недовольство.
Виталий молчал несколько мгновений. И словно бы понял куда больше, чем Таня сказала.
– Зачем? – отрывисто. Резко.
– Мне подумать надо… – пыталась вздохнуть, но вышло плохо из-за осипшего горла. Да и нос отек. Наревелась, дурочка. Глаза болели от слез. – Я… Виталь, я не представляю, как это можно решить… – честно призналась в том, о чем и думала все то время, что лежала на полу.
Виталий выругался.
– Я сейчас приеду, – бросил уже ей.
И отключился, не дослушав, что она попыталась сказать “не надо”.
ГЛАВА 16
Он не мог смотреть на нее спокойно. Ломало все тело. Корежило. Изнутри глотку жгло. И глаза у самого болели, его веки, когда ее, опухшие, видел. Потому что, когда смотрел на Таню сейчас – реально ощущал, как она пытается отстраниться, отдалиться от него. А это ж – гиблое дело. Без шанса.
Проросла она в него. Под кожей, в мышцах, в кости – корни пустила. Как отделиться? Не выйдет. А Таня пытается.
Слишком хорошо уже знает ее, по глазам мысли сечет. А глаза эти – такие красные, будто ночь бухала, не просыхая. Только ж Казак понимает, что ревела все это время. А лучше б, и правда, напилась до отруба. Глядишь, и отпустило бы на завтра. Может, попробовать? Напоить Танюшу?
Взвесил идею, пока сохраняя молчание, прикурил.
Впрочем, что-то в виде Тани, сидящей на полу в коридоре своей квартиры, говорило ему, что вряд ли этот фокус прокатит. И самому же жжет изнутри так, что зубы сводит. И как разрулить все, как уладить – ни одной мысли. Только дикий страх, что ускользает, и желание удержать ее любыми путями.
Бл***! Знал же, что не стоит эту тему вообще ворошить! Так нет, само вылезло!
В этот момент он был ох****ть, как зол и на ее отчима, явно, подробно просветившего Таню о пунктах его биографии; и на Костенко, именно сейчас влипшего в подставу Мартына, решившего на него свалить убийство Сидоренко; и на самого себя, что вчера поленился и не завез документы в офис. К Тане же торопился, твою налево!
Долбанные сутки получаются, как ни крути.
Отошел от двери, где стоял все то время, как она ему открыла. Зашел на кухню, взял первую попавшуюся тарелку, стряхнул туда пепел, и вернулся назад, в коридор. Таня с места не сдвинулась. Елки-палки! Ему это не нравилось. Вообще не в характере его Зажигалочки. Какой-то полный ступор и опустошение.
Ладно. Ок. Он мог допустить, что для нее все эти новости – шок полный. Ну и для него эти сутки – не выигрыш в лотерею, если откровенно. И пусть понимал, больше Тани имел представления о реальности их отношений, все равно – задело его крепко. Все ее обвинения и тот страх, который увидел в глазах Танюши… Заледенело что-то за грудиной из-за этого, заиндевело. И такой привкус на языке… Забытый и проклятый. Грязи и плесени, гнили.
Думал, что никогда не ощутит больше этого. Что никто и ничто из него это не вытащит, ничем не задеть и не пробить Казака. Ошибся, оказалось. Крепко ошибся. Вот сейчас и скручивало так солнечное сплетение в узел. Вот и курил, прикуривая сигарету от сигареты, пытаясь забить этот гребанный привкус, эту вонь, которая, непонятно откуда, в воздухе висела. Казак чувствовал ее даже через дым сигареты.
Он, вообще, таким «страдал». Батя иногда стебался, что его где-то по голове приложили конкретно в детстве, не иначе, вот и глюки бывают. В основном, когда что-то шло не по плану, не складывалось и валилось. А может, это его интуиция так работала. Так что, стебаясь, Дима все равно обращал внимание, когда Казаку все вокруг «вонять» начинало.
Вот и сейчас, да еще с ночи, собственно, эта «вонь» гнили и плесени, помойки – ему нос забивала. Знал, почему. Только не хотел с этим соглашаться…
Ему мысли Тани «пахли». Ее испуг, ошарашенность, шок и ступор. Ее растерянность и боль… Впервые за все эти месяцы.
До сегодня она ему шоколадным мороженым пахла, шампанским, мандаринами и шишками. Теплым ароматом костра и тем облепиховым чаем, что он для Тани же и покупал.
А сейчас – тревожно, горько и неприятно, затхло, особенно, когда ловил ее взгляды, полные отчаяния и настороженности. Сладковато-тошнотворно, когда она попросту глаза отводила… В горле налет появлялся. И привкус гнили, который сигареты не перебивали, потому что в мозгах его этот запах сидел. Из его же прошлого, из памяти вылезал.
И никогда за последние лет тридцать, наверное, его не выворачивало настолько от этого запаха, от этой вони… Потому что никто не цеплял его настолько, чтобы так задеть. Настолько обидеть, как Таня. А сейчас – реально мутило от обиды, что она так реагирует. Что обвиняет его во лжи. Когда он Тане лгал? В чем? Ни разу же.
Хотелось садануть по стене кулаком. Еле сдерживался.
Не говорил он ей, да. Но как было рассказать? Он что, дебил, что ли, чтобы своими руками разрушать то, во что до сих пор не верилось, по ходу? Как можно было рассказать ей о том, чем занимается, когда Таня пакет в супермаркете за служебные деньги не купит? Раскладывала все на разные кучки и истерику закатала, нервничая, что он перепутал и смешал их покупки, личные, с кормами для клиники, когда как-то вызвался ей помогать? Казак даже врубился тогда в причину ее кипиша не сразу, рассмеялся, сказал, что все оплатит сам, не такая и сумма там. Но нет, Таня уперлась, все отложив и оплатив под расчет до копеечки.
И ей, этому человеку, сказать, что у него конвертационный центр под контролем, где весь город деньги «отмывает»? Или что он крышует и контролирует один из крупнейших районов города: и маршрутки, и рынок, и все остальное, практически? Понятно, что об этом никто с транспарантом не ходит и на улице не кричит. Но заинтересованные всегда знают, к кому идти за «защитой» или с «благодарностью». И не просто так нынешний смотрящий, Мартыненко, мирится с таким положением дел. Не может от них избавиться, пусть Калиненко и на зоне до сих пор.
Вон, сейчас на нее смотрит, и кто скажет, что неправильно делал, когда молчал? Да на Тане не то, что лица нет, живого места не осталось, кажется. Сидит под стенкой, как будто кто-то куклу взял и прислонил в уголке. И не шевелится. Только дышит едва слышно.
Кто он в ее понимание теперь? «Бандит, убийца и вор»? Или, все-таки, «любимый», как она его все эти месяцы называла?
Виталия трясло изнутри. Как лихорадка при температуре. Только, все же, немного иначе. Мандраж такой, что пульс «под сто двадцать» на ровном месте. Боялся ее потерять. Чего себе-то врать и петлять? Никогда у него такого человечка не было, как Таня. Никого, настолько близкого и дорогого. Родного, чтоб до позвонков, до кости; в нутро, в мозги влезла. Никого, кто бы его любил, кто бы просто говорил такое. А Таня же не только языком трепалась, она ему столько за эти полгода прочувствовать, ощутить дала, столько нового показала, на такие вещи открыла глаза… Елки-палки, четвертый десяток разменял, а не пробовал такого, не испытывал, не чувствовал. И терять не хотел, не собирался.
Батя… Батя был. Но это другое. Это как брат родной и отец в одном лице. Лучший друг, знающий о Казаке столько же, сколько и Виталий знал о Калиненко. Протянувший его за собой по всему вывороту жизни. Поднявший его с этой изнанки и дна.
А Таня… Она, чтобы там ни думала, никогда на этой изнанке не была, не хлебала полным ртом той гнили, которой он нажрался до рвоты. Раз из-за спины отчима заглянула, когда с братом та история вышла, и все.
Полоснуло ее, кто ж спорит, даже с рубцом. Только что ж она знает об этом всем, кроме своих идеализированных представлений? Как себе мир, вообще, представляет? Как шахматную доску, где только «белое» и «черное»? Как вечную драку «хороших» и «плохих», к которым теперь и его относит?
Докурил. Вдавил в тарелку. Отставил на комод. Подошел к ней и сел рядом на пол.
Она даже не вздрогнула.
Хорошо это? Или все, капец?
В пальто жарко, а ему все не до того, чтобы хоть раздеться. Сгреб ее в охапку, перетащил к себе на колени и уткнулся в волосы Тани. Хорошо, блин, так! Пахнет сладко и свежо, по-родному…
Только гниль в его носу это все равно не перебивает. Потому что так и не шевелится. Истуканом сидит на нем. Сжалась в его руках.
– Ты меня боишься, что ли? – рыкнул от мысли, которая неожиданно взбесила.
Вот теперь Таня вздрогнула и как-то дернулась. Не вырвалась, нет. Но глянула на него как-то неуверенно, из-под прядей волос, упавших ей на лицо.
– Таня? – еще жестче, так и не получив ответа.
Обхватил ее затылок. Не хотел, чтобы отворачивалась.
– Не знаю, – снова этот взгляд.
Вообще для его Танюши не привычный…
Хотелось ее «Зажигалочкой» назвать, но Казак себе язык прикусил. Усек реакцию и восприятие. Не дурак, чтоб лишний раз давить на то, что у нее самой гноем сочилось.
– С какой стати? Когда я тебе хоть что-то сделал? – даже нахмурился.
Блин, а задело так! Обидно до чертиков! Ведь и пальцем никогда не зацепил, пылинки сдувал!
И весь тот мандраж, что с ночи копился – давит, распирает грудную клетку. Аж печет, рвется наружу. Хочется встряхнуть ее и хорошенько наорать, чтоб выбросила дурь из головы. Чтоб успокоилась, и они поехали домой.
– Не в том смысле, – Таня покачала головой, отчего ее волосы по его щекам, по губам проехались. Хорошо так! Гниль перебивает.
– А в каком? – снова рявкнул.
Гнев все равно не унялся. И обида, что шугается от него.
Таня вновь зыркнула исподлобья. Сумрачно и тяжело. Этими красными, заплаканными глазами.
– Я тебя не знаю, как оказалось. Ничего о тебе. А ты… Ты… Такой.
Замолчала, словно этот ее лепет хоть что-то объяснял.
А его аж заколотило. Тот мандраж, что весь день внутри все в узел крутил, долбанул в голову. Виталя сжал зубы, пытаясь взять себя в руки. Только ни хрена не выходило. Скажи это кто-то еще, и не заметил бы, «как с гуся вода», скатилось бы. Но от Тани…
Аккуратно, едва контролируя это все, ссадил ее на пол. Вскочил сам. Прошелся туда-сюда по коридору. Не выдержал, снова закурил, пытаясь взять эмоции под контроль.
Таня наблюдала за ним с пола. Настороженно, как-то скукожившись. Будто чувствовала это все, что ему голову сейчас разрывало. Ощущала нарастающую внутри злость.
Она, вообще, неплохо его чувствовала всегда.
– Какой «такой»? – процедил сквозь зубы, выдохнув дым.
Таня подтянула под себя ноги и как-то сжалась, обхватила колени. Совсем маленькой и измученной показалась, будто точно от него ждала западло…
Кровь в черепе барабанить начала.
– «Бандит», да? Это сказать хотела? – голос едва удерживал на границе среднего.
Обида глотку жгла. Орать хотелось.
От кого-кого, а от Тани хотелось доверия. Принятия. Чтоб нараспашку и без вопросов. Как тогда, когда встретились, когда он ее на ужин позвал. Чтоб вот так же и сейчас, просто приняла и была рядом…
Она отвернулась, спрятала глаза.
А его это просто добило, контрольным в голову. Все, что с ночи накопилось, вдруг рвануло так, что не сумел остановиться. Сжал кулаки.
– Когда я тебе врал, Таня, а? Когда, мать твою?! Я говорил, что картины малюю? Или что горшки леплю? В чем наврал? Да, не все говорил. Но я тебе о себе такое рассказал, что ни одна живая душа не знала! Димка, и то, многое только подозревал. А ты меня обвиняешь, что я – незнакомец? Да я перед тобой душу вывернул! Все к твоим ногам, всего себя с потрохами! Ты со мной жила, ты со мной спала и ела, и говоришь, что ни хр*на обо мне не знаешь?! Да что за бред?! Ты – слепая?
Заорал.
Заорал так, что голос, и так прокуренный, осип сразу. И она вздрогнула. А ему уже по барабану! Не только Таня тут имеет право претензии выставлять! Вдавил недокуренную сигарету в тарелку.
Но под конец его крика, ее будто подбросило. Вскочила, сверкнув глазами, забыв о своем реве и опустошенности. Сама сжала руки в кулаки и уставилась ему глаза в глаза:
– И это все, что ты считаешь, я должна о тебе знать? Так? – Таня тоже заорала. Оба сорвались. – И то, что ты… – она замолчала, возмущенно хватая воздух ртом. А потом воинственно выдвинула подбородок вперед. – Да, бандит! Да! А кто еще? Если ты убивал, воровал и отжимал бизнес, то кто ты, Виталя? Кто? Приличный бизнесмен, продающий автомобили?! На кого ты нападал? Чем оправдывал для себя свои поступки и такой выбор в жизни? Как до такого дошел?!
Зря. Вот, правда.
Лучше бы она молчала.
У него выдержка кончилась. А Виталий, в отличие от Бати, никогда особо сдержанным не был. Особенно там, где его цепляло по живому. А Таня – она ж не просто «цепляла». Она ему в мозги влезла, между ребер. И сейчас, своими словами, там по гнойным нарывам топталась, даже не понимая этого…
– А ты у нас святая, да?! И всегда все правильно делаешь, даже если родного брата надо на зону загнать и сгноить там?! – схватил ее за плечи, притиснул к себе, заставив смотреть в глаза.
Видел, что этими словами боль причинил, все равно, что ударил. Только уже и его понесло. И ему она душу выкрутила в «бараний рог» своими обвинениями.
– А что бы ты делала, родись в таком дерьме, Таня? Как выгребала бы? Думаешь, тоже святая и правильная была бы? С голоду подохла бы, но не украла? – встряхнул ее от избытка всего, что самого колотило, обжигая мозги обидой.
– Не знаю! – заорала она в ответ. – Но осталась бы человеком!
– А я кто? Пес бродячий?! Или кусок дерьма, по-твоему? – вообще взбесился.
Таня закусила губу, растерявшись, похоже.
– Нет! Не то сказать хотела, – отдернулась от него. Но Виталий не пустил, еще крепче сжал руки на ее плечах, наверное, уже чересчур. Елки-палки! Ей удалось его взбесить. – Я бы постаралась человеком остаться. – Закусила губу. – По правде жить…
– Хр*н тебе, Таня! – опять заорал. Рассмеялся зло и с сарказмом. – Воровала бы! И убила бы, если бы сил хватило, за кусок хлеба всего лишь, не свежего даже, плесневого. И под кого хочешь легла бы, кто еду пообещал бы. И на дурь подсела бы или спилась! Думаешь, я мало такого видел? Или, считаешь, есть те, кто с иммунитетом к такому рождаются, и к ним грязь не липнет?! – смерил ее саркастичным взглядом с ног до головы. – Ошибаешься, Таня! Когда тебя касается, кто хочешь и на воровство, и на убийство пойдет! И нет святых. Ни одного не знаю! Или, думаешь, родилась в хорошей семье, и сразу от всего такого застрахована? Ни хе*а! И можешь всех вокруг попрекать своей святостью, пока не охрипнешь! А ты попробуй в себе что-то человеческое сохранить, пройдя то, через что я к нормальной жизни лез! И не тебе мне говорить, что я был не прав в том, что делал! Я тебя хоть раз, хоть чем-то обидел? Да я тебе, что хочешь, готов дать, себе брюхо вспороть, если надо! А ты меня в чем обвиняешь? В том, о чем и не знаешь ни хр*на?!
Снова встряхнул ее.
Застыл, глядя в расширившиеся, заплаканные, и обиженные, уже злые глаза Тани.
Зацепил ее, выходит. Тоже до нутра достал. Как она ему, до «почек».
Горло жгло из-за выкуренных сигарет, из-за этого ора. А в голове ярость и обида грохочет. Детская, какой уже и не помнил, и не подозревал даже, что может еще так обижаться, что его могут настолько хоть чьи-то слова задеть! И грудь жгло, так зацепило. Сорвался, как сто лет не срывался. А может, и вообще, ни с кем еще так катушек не рвало. Потому что ему все по фигу были. А Таня…
А Таня – нет. Она для него столько значила, сколько никто. И такое говорит, в таком обвиняет?!
Она дернулась, вцепилась в его руки, которые все еще держали ее за плечи. Попыталась высвободиться, сбрасывая этот захват
– Отпусти меня! Пусти! – закричала, что у самой голос срывался.
Он не хотел и не собирался, несмотря на свою обиду и злость. Но Таню настолько затрясло, что Виталий ослабил захват, отошел на два шага, уперевшись в стенку коридора. А она обхватила себя руками, потирая плечи. Слишком сильно держал? Перешел границу? Сделал больно? Блин! Не хотел же!
Уже почти протянул руку к ней, двинулся к Тане. Но она сжалась, отошла дальше от него, отвернувшись от этого порыва.
Бл***! Как под дых получил. Стало еще больнее внутри. Просто реально ощутил это. Словно его ногой пнули, как бродяжку, которым когда-то был. И отошли подальше от грязи и вони, которой и не было уже, а он в себе все равно ощущал.
Замер на месте.
Так и продолжая держать себя за плечи, Таня уперлась лбом в противоположную стенку. И глубоко вдохнула.
Оба молчали. Он не знал, что ей сейчас сказать. Не представлял, даже, как заставить махнуть на все рукой и пойти дальше. И как в себе унять все, что сейчас бушевало, не помогая договориться, распаляя безумную обиду в душе.
– Я не знаю, что делать, Виталь. Просто не знаю, – так тихо, что ему пришлось задержать дыхание, чтобы услышать, прошептала Таня.
– Что делать?! – он не мог шептать. В нем сейчас столько всего ревело, что, спасибо, не заорал, сумел. – Послать на хр*н весь этот бред и поехать домой! Все!
В конце все-таки не выдержал, сорвался, повысил тон.
Таня снова вздрогнула. Обернулась и посмотрела на него снизу вверх. Наискось, из-под волос, так и упираясь головой в стену. И у нее в глазах столько клубилось: и боль, и обида, и страх… А еще такое опустошение, что еще до того, как Таня рот открыла, он все понял. Уже знал примерно, что она скажет. И пульс вдруг перестал барабанить. Он весь будто застыл.
– Поезжай домой, Виталь… Я… Я не могу так. Я уже дома… Уходи…
Его аж подбросило! Сам не понял, когда и как пересек коридор, как вновь вцепился в ее плечи. Да так, с такой силой, что Таня ухнула. Скривилась. Но его – как переклинило.
– Так, значит? Это – твоя любовь, Таня?! – кажется, снова встряхнул ее.
Блин, вообще контроль потерял из-за обиды и боли от ее слов. Как предательство… Настоящее.
– А клялась, что навсегда. И что ничего не важно, любить всегда будешь?! И где это? Может, это ты мне все время врала?!
Его трясло. И он ее тряс из-за этого. А она вскинулась, уперлась ему в грудь ладонями.
– Люблю! Люблю тебя! – закричала ему в лицо с такой же злостью и обидой.
Однако ему не стало легче от этого признания. В глазах Тани светилось то, что не давало надежды и не позволяло расслабиться. Она от него отрекалась. Отказывала ему в себе, в понимании, в ее тепле и любви. Во всем том, чего Казак так хотел от нее, в чем нуждался.
– Только это – слишком, Виталь! – продолжала кричать Таня то, что он уже и так понял. – Я не смогу это…
Отпустил, не слушая уже, как она договаривает:
– … принять.
Отступил на шаг, с трудом расцепив пальцы. Безумным усилием заставив себя ладони разжать, чтобы выпустить ее из своих рук. Застыл. Таня замолкла, глядя на него. И не было в ее взгляде сейчас огня. Только отчаяние и боль…
– Виталь, я… – прошептала теперь вместо крика.
Но он ничего не ответил. И не спросил «что?». Развернулся и молча вышел из этого гребанного коридора и ее квартиры. Хлопнул дверью со всей силы. У самого в мозгах зазвенело!
Он в жизни столько выгреб, из такого дерьма вылез, такое делал, что не ей его судить! И как бы он в Тане не нуждался, не будет унижаться и умолять. Даже если у него сейчас все внутри от боли колом… И мозги в фарш. Сердце через мясорубку… Бульдозером.
Точно, лоб в лоб въехали. И, по ходу, его в этом столкновение – размазало по асфальту.
