Текст книги "Б/У или любовь сумасшедших"

Автор книги: Ольга Трифонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Устроили их в отеле «Атлас», чрезвычайно смахивающем на новые, времен застоя, провинциальные гостиницы в каком-нибудь Хмельницком или Полтаве.

Наталья тотчас разделась, поразив Ирину гладкостью выбритого лобка, и рванула в душ. Там, напевая «…перелеты, перегрузки, долгий путь домой, вспоминай меня без грусти, ненаглядный мой», – она плескалась, пока Ирина у окна наблюдала унылую жизнь чешской провинции. Она гнала от себя мысли о последних днях в Москве и о будущих в Америке и по привычке школьной отличницы «запоминала детали». Детали ускользали, так как не поражали ничем, кроме похожести на быт, знакомый «до боли». Вот к одноэтажной стекляшке-ресторанчику подъехали двое на велосипедах и, немного погодя, вышли с бутылками.

Прошли школьники, чуть наряднее и чище московских.

– А вы поняли, в каком аэропорту мы сели?

– В каком? – Ирина обернулась.

Наталья стояла перед ней, завернутая – по правилам западных фильмов – в мохнатую простыню, так что оставались обнаженными плечи.

«Лакомый кусочек», – подумала Ирина, разглядывая ее безупречную загорелую кожу, ложбину маленьких грудок.

– В «Ружичном» – том самом, где в 1968 году высаживался наш десант. Но все это уже древняя история, а сейчас – быстренько душ. Там стоит большая банка «Калодермы», намажьте руки, ноги, а главное – жопу.

Ирина поняла: «командовать парадом» в этой поездке будет Наталья, эта девчонка, эта шикарная поблядушка с железными нервами и светлой головкой.

Она быстро уговорила водителя «икаруса» отвезти их в Прагу. Когда слоняющиеся около отеля двое мужичков попробовали к ним присоединиться, Наталья отрезала весело, но жестко:

– Ребята, на халяву – это в Москве, а здесь котлеты – отдельно, мухи – отдельно. Хард – карренси! Звиняйте дядьку!

– Зачем ты так, – упрекнула Ирина, – они бы не помешали.

– Во-вторых, помешали бы, а во-первых, и нечего этим козлам примазываться. Надоело!

Водитель высадил их у станции метро «Градчанская» и объяснил, что на Град можно подняться по улице Тихонова, а там…

– Разберемся, – перебила Наталья. – Ты к восьми здесь жди нас.

Город был необычайно тих и безлюден. По дикому, заросшему кустарником откосу спустились вниз к Влтаве. Лебеди скользили по серой неподвижной глади, а они стояли на каком-то совершенно первозданном пляжике, и справа дымно серел мощный каменный мост.

– Это Карлов мост, – сказала Наталья, – я узнала его. Идемте туда.

Пустынными средневековыми улочками они дошли до моста, по которому чинно прогуливался очень ограниченный кон-тангент западных туристов. Здесь же, рассевшись на каменных парапетах, благовоспитанно веселилась местная молодежь.

– Как это печально и как прекрасно, – сказала Ирина.

– Только вот давайте без этого, без пафоса.

Наталья была очень хороша в черных брючках-стрейч, в свободной блузе с огромными плечами. Западный контингент косил на нее глазом.

– Надо поесть. А для этого – поменять доллары на кроны.

Тут же, неподалеку от моста, она зашла в гостиницу с тремя страусами на вывеске и, выйдя через пять минут, сообщила, что чехи на удивление честный народ: портье поменял ей доллары по тому же курсу, что был объявлен в меняльной конторе в аэропорту.

– И когда ты успела в контору заглянуть? – изумилась Ирина.

– Прирожденная смышленость.

В убогом кафе съели салат и выпили кофе.

– Да, социализм – это как СПИД. Никого не щадит, – прокомментировала ужин Наталья.

На маленькой площади затащила в трамвай, и они снова оказались на Граде.

– Как ты сообразила? – удивилась Ирина. – Ты что, бывала в Праге?

– Во сне.

Зажгли фонари. Они шли под огромными каштанами, внизу светлели цветущие яблони, мерцали золотистые огни города.

– Господи… – начала Ирина и осеклась, вспомнив предупреждение Натальи.

– Буржуазная жизнь прекрасна, – Наталья шла медленно, засунув руки в карманы блузона, – прекрасна потому, что основана на любви к дому. Потому и пустынен город, что все сидят по домам, дома – хорошо.

– Наташа, нам предстоит довольно долгое совместное существование, и сдается мне, что главным открытием в нем будешь ты.

– Возможно.

– Скажи, ты любишь кого-то, я не спрашиваю кого.

– Любила. Да и люблю, конечно, до сих пор, но на этом закрываем тему. Хорошо? Смотрите.

Чудо Града открылось, как волшебный замок в книжке с раскладной картинкой: от уханья филина и стражей в лаковых башмаках и белых кашне до пустынности площадей, арок с хрустальными подвесными фонарями и мощного аккорда собора Святого Витта.

Автобус ждал в условленном месте, а портье сообщил им, что, если они хотят поужинать, – ресторан к их услугам, разумеется, бесплатно.

Наталья поднялась в номер и вернулась уже в черном свитере с высоким воротом-гольф и с бутылкой вкуснейшей водки «Тархун».

– Подарок солнечной Грузии, порабощенной злым гением Зви-адом.

На бутылку хищно уставились двое простецкого вида парней за соседним столом. Наталья подмигнула им, и они тотчас подскочили с рюмками.

Первую выпили вчетвером; парни спросили Наталью, не актриса ли она.

– Как все женщины, – был ответ.

Комплимент был неподдельным, потому что от второй рюмки парни отказались, сказав, что интересно было попробовать и что, наоборот, желают угостить их пивом.

От пива отказались, а вот бутылку допили всю, и Ирина даже не могла попасть ключом в замок номера.

Как всегда, после выпитого сна ни в одном глазу.

Ирина зажгла настольный светильник с цветастым абажурчиком, открыла книгу. Какой-то дебильный детектив для совершенствования английского. Краем глаза наблюдала за Натальей.

Переодевшись в роскошное, шитое золотом кимоно, она с ногами угнездилась в кресле перед телевизором.

Ирина подумала, что как-то уж очень легко она переходит на содержание Натальи. «Завтра же все поставлю на свои места. А сегодня… сегодня было хорошо».

– Спасибо, – громко сказала она.

– За что? – не отрываясь от экрана, спросила Наталья.

– За Прагу, за Град, за спуск по этому жуткому склону, за резиновые сосиски, за двадцать второй трамвай, за водку…

– Пожалуйста. Don’t mention^[4]. Посмотри, вот это классно.

На сцене существо полу-Хозе – полу-Кармен, поворачиваясь то одним, то другим боком, исполняло дуэт.

– Ну встань, посмотри как следует, – капризно приказала Наталья.

«Ты» было неожиданным, но Ирина встала с постели, подошла к креслу сзади.

– Это и есть истина. Клевая выдумка, полная великого смысла. Все мы одновременно и Кармен и Хозе. Смотри, как изящно он использует подол платья в качестве солдатской пелерины, или как там это называется; как целует себе руку. Это убойный номер, совершенно убойный, ни с каким рэпом не сравнить. Двуединство.

Она откинулась на спинку кресла, раздвинула колени и длинными холеными пальцами стала ласкать себя. Запрокинув лицо, смотрела в глаза Ирине, и взгляд бьт остановившимся.

– Поцелуй меня!

Ирина нагнулась и поцеловала ее бледный большой рот. Язык Натальи сильно раздвинул ее губы и проник внутрь. Он нежно и сильно скользил по зубам, по небу.

– Иди сюда!

– Куда? – глупо спросила Ирина.

– Сядь в кресло.

Что-то подобное случилось в сумеречной памяти детства.

В новогоднюю ночь родители ушли в гости, оставив ее «праздновать» вместе с тоненькой темноволосой девочкой Галей – дочерью тех «гостей».

Они выпили сидра, поели холодца. Телевизоров тогда не было, и Галя предложила ей выстричь челку. Выстригли. Глянув на себя в зеркало, Ирина заплакала: лицо было обезображено клоками свисающих на лоб жиденьких прядей. Галя утешала, говорила, что «так лучше», а потом предложила поиграть в папу и маму. Они разделись и легли в кровать. Галя гладила два болезненных камушка на бывшей еще недавно совершенно плоской груди, потом легла на Ирину и стала тереться. Было приятно и совсем почему-то не стыдно. Галя терлась все сильнее, и вдруг сделалось совсем приятно. Ирина тихонько застонала.

– Ну вот и хорошо, – сказала Галя, – теперь у нас будет маленький.

Ирина страшно испугалась, она не хотела маленького, но Галя успокоила:

– Ведь это же все понарошку.

Но здесь, кажется, было совсем не понарошку.

Наталья встала на колени перед креслом, пальцами раздвинула ее плоть и, чуть откинувшись, смотрела, не отрываясь.

– Не надо, – прошептала Ирина, – я не умею.

– Погоди… помолчи… ты ничего не понимаешь… Мы обманем их всех, – низко и хрипло отвечала Наталья. – Неужели ты не понимаешь, что мы обманем их всех.

Ирина не понимала. И когда Наталья склонилась к ней, она поджала ноги, забившись в глубь кресла.

– Пожалуйста, не надо, не сердись, но это не для меня, – жалобно сказала она.

Наталья легла навзничь на вытертый синтетический палас. Закурила.

Ирина тупо смотрела, как на экране девахи в какой-то кожаной сбруе, открывающей ягодицы, изображали рабынь. Их хлестал шелковой плетью мужик с лицом вырожденца и волосатой грудью.

– То, что произошло сейчас, – медленно сказала Наталья, – ничего не меняет. Забудем. Я предполагала, что все это окончится именно так, потому что вы, Ирина Федоровна, – слепы. Ваши большие, прекрасные глаза – слепы. Вы никогда ничего не видели и потому не понимали. У вас в руках была жар-птица, а вы распорядились ею как курицей.

– Ты о чем?

– Неважно. Разве можно объяснить слепому человеку, чего он лишился. Ваше спасение в том, что вы красивы и еще… еще в том, что тождественны себе. За тождественность нельзя уважать, но любить можно. Поэтому вас и любили, и будут любить, и делать ради вас самоубийственные глупости.

– Но объясни мне, что означает это обличение? О чем ты?

– О том, что пора спать.

Одним гибким и сильным движением она поднялась с пола, ушла в ванную.

Ирина поставила свою любимую Ленину кассету, и, пока шумела вода в ванной, она слушала ее.

Ночью ей приснилось огромное озеро-море. На его берегу стояли современные высокие дома. Но даже над ними возвышались два серых, с какими-то дьявольскими рогами небоскреба. Машины катили по широкой улице, идущей берегом озера. И вдруг рогатые небоскребы дрогнули и, раздвигая дома, стали приближаться к Ирине. Она проснулась от ужаса. Ужас она испытала потом в Чикаго, увидев небоскребы «Sears» и «Непкок». Это их она видела во сне. Но в то утро она потаенно наблюдала за Натальей. Она делала гимнастику, и это было прекрасное зрелище. Ноги ее были мускулисты, как у бегуньи, тонкие руки с нежными округлостями мышц и предплечий вздымались вверх, тянулись пальцами к потолку. На узких щиколотках напрягались сухожилия, как у породистой лошади.

Но, видно, у этой ведьмы был третий глаз на затылке.

– Пока душ свободен – советую воспользоваться, а то опоздаем на завтрак.

Итак, самолет над океаном репетировал трагедию Шекспира. Противно воняло вареной курицей. Наталья ушла в хвостовой салон к курильщикам. А Ирина разглядывала в иллюминатор какие-то зеленые страны, потом черные горы в белых прожилках снегов, потом в океане появились льдины, потом был Гандер с бесплатной пепси-колой, ларьком сувенирного барахла и тундрой вокруг аэродрома, потом медленно тянулись вдоль берегов Америки, потом кто-то с еврейским акцентом закричал:

– Нью-Йорк, вон Нью-Йорк, вон те трубы, это уже Нью-Йорк.

Ирина тихонько перекрестилась, прошептав: «Все в руках твоих, Господи», и дала себе слово не принимать никаких решений. Пусть решает судьба.

Их поселили в занюханной гостинице на Бродвее, совсем близко от Гарлема. Предупредили: в сторону сто двадцатых не ходить. По Амстердаму тоже нежелательно, в Центральный парк только утром и днем. Оглушенные Джи-эф-кей, путешествием по Нью-Йорку, они сбились в комнате милых супругов Баренбоймов. Баренбоймы уже бывали в Америке, и следовало порасспросить их. Открыли консервы, нарезали твердокопченую, бутылки были у всех.

Илюша Баренбойм начал с главного:

– Кто нацелился на аппаратуру – покупайте здесь. У Тимура или у одного индуса на Двадцать второй. На обратном пути времени не будет, а у этих цены самые низкие.

Мужики возбужденно загалдели и приняли решение сразу же после пирушки идти к Тимуру, а то завтра потащат в Метрополитен, потом поездка по городу, потом отлет в Сан-Франциско.

Все вытащили бумажки со списком заказов, и Баренбоймы отвечали четко и толково.

Наталья спросила:

– Как называется магазин нашего уровня?

– Александер.

– Это далеко?

– Довольно. На Лексингтон-авеню. На метро по Красной до Седьмой авеню, пересадка на Желтую до Лексингтон-авеню, а там пешком близко. Здесь все в общем-то близко.

– А пешком?

– Пешком тоже хорошо. Через Центральный парк выйдете на Пятую, посмотрите улицу миллионеров, и по Шестьдесят восьмой дойдете. Спросите, где Александер. Это маршрут как раз для тебя. Самые шикарные места. Мэдисон-авеню, и все такое.

– Пошли? – спросила Наталья Ирину. – Лучшее знакомство с городом – это поиск нужного магазина.

Наталья быстро сориентировалась по какой-то удивительно глянцевой карте города, которую вытащила из сумки.

Они стояли на Бродвее, и Ирина была ошеломлена своим «неудивлением». Именно таким она и представляла этот город. И он очень нравился ей. Они обе узнали Линкольн-центр, Эмпайр-стейт-билдинг и слева небоскреб Крайслера.

Ирине казалось, что они уклоняются от намеченного маршрута, но ее совсем не волновал Александер и, наоборот, изумляло, как менялся Бродвей. Магазины становились попроще, замелькали греческие, итальянские и даже русские вывески. На улицу было вывалено жалкое дешевое барахло. Вьетнамцы торговали на тротуарах, сидя на упаковочном картоне; замечательно пахло специями, оливками, маслом, водорослями.

Казалось, все разделились на две половины: одни деловито шли по тротуару, другие сидели в кафе и ресторанчиках. Время от времени кто-то менялся: тот, что бежал целенаправленно, нырял в ресторанчик, и, наоборот, из ресторанчика выскакивал некто и включался в быстрое шествие по тротуару.

– Слушай, давай зайдем поедим чего-нибудь. Я угощаю. Хочется заесть аэрофлотовских куриц салатом, капустой, вон, смотри, вся витрина – свежие овощи. Идем, я угощаю.

– Хорошо начинаешь. Но погоди, пересечем знаменитую Сорок вторую, и мы почти у цели.

– У нас есть цель?

– А как же. Мэйсиз-департамент-стор.

– Что это такое?

– Это – Америка. Как мне рассказывали. А поесть там будет, наверное, дешевле.

«Знаменитая» Сорок вторая поразила обыденностью, да еще намалеванным на огромном куске фанеры портиком античного храма. Портик прикрывал алюминиевые контейнеры, нечто вроде огромных фургонов для отлова собак.

– Что это? – спросила Ирина.

– А черт его знает!

Потом Ирина узнала: в алюминиевые ребристые контейнеры полиция помещает проституток, криминалов, кого-то еще; там же берется анализ на СПИД или, как здесь говорят, Эйде. Но это потом, когда она полюбила этот город-монстр. Добрый монстр, дающий приют любому, дающий возможность выжить. А тогда, в первый день, они спустились еще вниз по Бродвею, Наталья сверилась со своей красивой картой-раскладушкой и напротив Эмпайр-стейт-билдинг буднично сказала:

– Нам сюда.

Мэйсиз ошеломил. Этот блеск, эта неслыханная чистота, этот незнакомый аромат, сверкание бронзы и вещи, вещи, вещи, гомерическое количество вещей.

Даже Наталья дрогнула. Впервые выглядела провинциалкой, простодушно открыла рот, опустились углы губ.

– По-моему, нам нечего здесь делать. И потом, зачем покупки сейчас, впереди две недели путешествия. Давай посмотрим и уйдем.

– У тебя сколько?

– Как «сколько»? Триста пятьдесят.

– А у меня три.

– Чего «три»?

– Тысячи три. Понятно?

– А как же ты провезла?

– А так. Взяла и провезла. И должок тут мне еще должны отдать в городе Сан-Франциско, так что не тушуйся. Главное, чтоб наши, – она презрительно скривила рот на слове «наши», – не засекли мои покупки. А в тебе я уверена – ты тождественна себе, то есть надежна.

«Она никогда не забудет вечер в гостинице «Атлас», – подумала Ирина.

Господи, как может быть счастлива женщина! Они «купили» тысячу прекрасных вещей – глазами. «Ты покупай глазами, – говорила когда-то в детстве мать, – глазами тоже удовольствие».

Потом поднялись на самый верх в кафе и’ съели по огромному салату, заправленному оливковым маслом, и еще какие-то оладьи, политые загадочным, не похожим на мед, медом.

– Это что – синтетика? – спросила Ирина.

– Это кленовый сироп. Читала у Хемингуэя? Гречишные оладьи с кленовым сиропом, всю жизнь мечтала попробовать, и вот мечта исполнилась. У тебя есть телефон Леонида Осиповича?

Ирина поперхнулась:

– Откуда?

– От верблюда. Ну ладно, не беда. Только не делай такие большие голубые глаза.

Они выпили «Капучино», очень вкусный, и впервые Ирина подумала, что если Саша сказал правду о счете в банке, она может остаться в этой стране.

Зачем возвращаться? Кто ее ждет? И что ее ждет? Нищая, одинокая старость? Страх? Теперь она понимала, что Сашу надо бояться. Что ему необходимо, чтобы она скрылась навсегда, исчезла. Ирэна Синьоре. А как это делают? Идут в полицию? Никогда. Никогда она не сумеет себя заставить пойти в полицию. И потом – они просто вернут ее по принадлежности, ведь теперь она живет в демократической стране. И кто она? Вдова самоубийцы, бывшая возлюбленная стукача, подруга доктора Каллигари.

– Ты о чем?

– Обо всем сразу.

– А главное: хорошо бы здесь остаться. Нет, милочка, никому мы здесь не нужны. А уж вы-то в вашем возрасте и с вашими принципами тем более…

«Она никогда не забудет гостиницу «Атлас».

– Так что давайте спустимся с облаков в преисподнюю. Я имею в виду – подвалы. Там продается все, что мы видели, но в два раза дешевле.

– Почему?

– Не сезон, или пуговица оторвалась, или манекенщица небрежно обошлась, да мало ли что еще. Мне лично нужны отпадные зимние сапоги. Самое время покупать летом. А вам?

– Мне ничего.

– Ну вот и договорились.

На эскалаторах мимо ваз с туберозами, мимо вешалок, прилавков, хрустальных витрин, спустились в подвал.

Здесь было попроще и совершенно безлюдно. Они прошли в обувной отдел. Из-за занавески появился китаец-приказчик. Наталья улыбнулась ему и сказала, что, наверное, сегодня такой день, что лучше бы заняться спортом, но она решила купить зимние сапоги.

Чуть кланяясь, он провел их в закуток, где на полке стояло несколько пар зимних сапог.

– Это все, – сказал он с чудовищным акцентом, – потому что не сезон. Но все эти вещи из хороших домов. Есть даже французские.

Наталья, забыв об Ирине, медленно двинулась вдоль полок. Рассматривала подошвы, что-то читала на них, потом вдруг резко развернулась и направилась к другой полке. Сняла лаковые ботфорты. Щеки ее пылали.

Ирина же удивилась, что она не обратила внимания на замшевые, винно-серыми ромбами, отстроченные тонкой кожаной лентой, с опушкой из белоснежной овчины. Робко приблизилась к ним. На одном висела цена 99,99, перечеркнутая черным фломастером, ниже 59,99, а еще ниже красным фломастером значилось 39,99.

Ирина вдруг почувствовала, что должна купить эти сапоги. Купить, и проблема решится сама. В таких сапогах она будет чувствовать себя другой женщиной. Женщиной, у которой никогда не мерзнут ноги, которой завидуют и которая ничего не боится. «А вдруг не мой размер или Наталья увидит и перехватит?» Но Наталья была поглощена ботфортами. Кружилась перед зеркалом, задрав высоко юбку.

Ирина осторожно сняла сапог с ценой. Из голенища торчал картонный вкладыш, удерживающий его форму.

«Буду всегда вставлять эти вкладыши, и они долго-долго не изменят формы».

Присела на кожаную скамейку, скинула босоножку, засунула ногу. Шло туго, потому что была без чулок. Потянула осторожно за голенище, помогая ноге продвинуться в мягкой овчине. Пальцы уперлись во что-то твердое. Ага – вкладыш в носок. Засунула руку и вытащила узкое, кожаное портмоне. Золоченый язычок замка вдруг отскочил от кнопки портмоне, оно распахнулось, и Ирина увидела вставленные в пластмассовые кармашки глянцевые кредитные карточки. Она узнала их. Именно такую дал ей Саша. Другой кармашек портмоне был набит какими-то бумагами.

Часть II

В прачечной дородная красавица с ладным длинноногим мальчишкой суетилась возле автоматов с жетонами. Для матери этому мальчишке она была недостаточно молода, для бабушки – недостаточно стара. Странная пара. Одежда – обескураживающее соединение вещей из дорогих бутиков и копеечного тряпья «Тати». Денег мало. Дородная красавица не рассчитывала, что две простыни и два пододеяльника потянут на двадцать франков. Да еще по три франка сушка двойная. Одноразовой не обойдешься, слишком велики пододеяльники.

«Помочь или не помогать?» – думала Ирина, разглядывая, как бестолково и ссорясь, как всегда ссорятся в трудных ситуациях соотечественники, суетились мальчишка и «русская красавица». Наконец мальчишка догадался сбегать в соседнюю буланжерию поменять бумажку на монеты. Они заложили в автомат белье, опустили жетон, нажали кнопку. Уселись на убогую скамеечку ждать.

«Так и будут сидеть сорок минут сторожить свое тряпье. Не доверяют. А вдруг украдут? Например, эта худая измученная женщина в затрапезном, совсем советском платье? Знали бы они, что платье действительно советское, куплено в магазине «Весна» на Ленинградском проспекте».

Бывшая красавица нежно отвела густую челку со лба мальчика.

– Надо приучать вот так – набок.

Мальчик строптиво тряхнул головой, возвращая челку на прежнее место.

– Послушай, а может, ты останешься? Я съезжу посмотрю, как там все это, и вернусь за тобой?

– Нее…

– Но ведь ты не понимаешь, это действительно опасно, меня могут арестовать.

– За что?

– Арестовывают всегда ни за что, в этом все дело.

– А мы поедем вечером на вокзал?

– Поедем.

– Вот и спросим, арестовывают или нет.

– А вдруг и поезд не придет, ведь аэропорт закрыт.

– Так как же ты уедешь, если аэропорт закрыт и поезд не придет?

– Нуу… когда-то же откроют аэропорт. Послушай меня, останься, будешь учиться во французской школе.

– Не хочу! А как же Бельчик?

– О господи! Ты глупый или притворяешься! У тебя там старая бабушка, нянька с инфарктом, наш дом сожгут, а ты о хомяке.

– Ну он такой маленький, беззащитный… А почему наш дом сожгут?

– Потому что начнется гражданская война.

– А почему она начнется?

– Ну потому что ты же видел по телевизору, люди вышли на улицу, они не хотят этого правительства.

– А кто хочет?

– Не знаю… военные, еще кто-то, я не знаю… в Москве танки, ты понимаешь, что это означает.

– Нее…

– Ну вот мимо нашего дома идут танки… стоят во дворе.

– Здорово! Мы с Денисом попросимся в кабину.

– Валя, ну неужели тебе непонятно, что произошла катастрофа, что жизнь наша кончена, будет другая, очень плохая…

«Что она говорит! Какие танки? Почему танки? А вдруг это провокация? Специально, чтобы заговорила? Вдруг они опять ее отыскали, в этой жалкой щели? Консьержка в доме на бульваре Араго, живет по поддельным документам. Ее высылают, немедленно. Французская полиция самая строгая в мире, после советской».

Она вышла из прачечной. Напротив, через улицу, на углу Сен-Марселя и Гобеленов газетный киоск.

На первой полосе всех газет черными большими буквами «КУДЕТА» и «URSS au bord du chaos», на фотографиях знакомый дом Совмина РСФСР и какие-то незнакомые лица. Схватила первый попавшийся журнал.

«Господи, как могло ей померещиться, что это ушло навсегда? Исчезло, испарилось, превратилось в сон, где перепутаны, перемешаны достоверность и уродливые фантомы. Какое счастье, что она не там, среди ужаса кошмаров, стрельбы, разрухи, голода, холода… Жуткие лица зомби смотрели с фотографий членов нового правительства. Она зашла в брасри «Гобе-линс». Вдоль стойки похаживал Жан-Мишель, кажется, единственный знакомый здесь человек, не считая «бонжур» жильцов и «мерси» господина Марка, с которым она разговаривала иногда.

– Что произошло в России?

– Катастрофа! – пылко сообщил Жан-Мишель и нажал рычаг кофейного автомата. – Катастрофа! Кудета.

– Что такое «Кудета»?

– Путч, переворот. Несчастная страна! И ваша тоже несчастная, вы славяне вообще несчастные.

Для него она была Дубровкой из Югославии. Город Мостар. Там есть мост. Туристы бросают монетки, и мальчишки прыгают с моста. Очень высоко. Вот что помнила Патриция со слов настоящей Дубровки.

– Когда это случилось?

– Вчера утром. Что ты делала, Дубровка, если не смотрела вечером телевизор, а? – Жан-Мишель подмигнул.

– Господин Марк сегодня уезжает в Америку. Я стирала и гладила ему на дорогу. Вернулась поздно, усталая. Эти алжирцы из дома десять опять поставили свои пакеты около нашего бака. Мне бы не хотелось говорить об этом с господином…

– Ну и не говори. Не связывайся, так спокойнее.

Много мудрых советов дал Жан-Мишель, и этот был не из тех, что пропускают мимо ушей.

«Я, кажется, действительно становлюсь консьержкой, – с ужасом подумала Ирина, – как господин Замза в повести Кафки становится насекомым. У меня на родине военный переворот, а я о пакетах алжирцев».

Барабан «красавицы» еще вертелся, и она смотрела на него отсутствующим взглядом. Мальчик с восторгом наблюдал, как толстый черный кидает в сушку белье. Много, много носков, трусов, маек…

«Кажется, у «красавицы» тошно на душе. Еще бы: приехала с мальчиком в Париж, поглядеть, погулять, отдохнуть, покормить ребенка перед голодной зимой фруктами, и вот на тебе… кудета, слово какое-то жуткое. Была какая-то лингвистическая загадка, в ней речь шла о «глокой куздре», что-то отвратительное, вроде кудета.

Марк уехал. Пойти к нему. В ее каморке телевизор крошечный, экран с четвертушку бумажного листа. Подобрала на улице. Запомнила где. По дороге на площадь Италии маленькая улочка, упирающаяся в стену фабрики Гобеленов. Телевизор стоял на тротуаре прямо у парадной, вот и подобрала. И пишущую машинку так же, но уже в другом аррондисмане. Возле бассейна на улице Понроз, тоже кто-то выставил за дверь. У Марка телевизор японский, с огромным экраном. Ключи есть. Марка нет. Можно смотреть весь день. Хорошо, что с утра натерла лестницу. Никогда не оставляй на вечер то, что можно сделать утром – девиз консьержек новой генерации. Разве можно их сравнить с толстыми, ленивыми и старыми французскими кошками. Их, собравшихся из Алжира, Бразилии, Португалии, Румынии, России, Венгрии, консьержек «новой волны».

Бульвар Сен-Мишель протекал мимо окон автобуса медленной плотной вереницей туристов. Каждый раз Ирину удивляло разнообразие лиц и одежды. Никто не был похож ни на кого. В этом году, считается, туристов мало – дождливый июнь и июль. Зато август выравнивает среднегодовую температуру. Жара за тридцать. В бассейне «Делиньи», самом фешенебельном, на Сене у моста, не то что негде лечь, – негде встать. Хорошо, что обнаружила маленький дешевый бассейн в десяти минутах ходьбы от дома. Площадь Поля Валери, тенистая улица Бабило. Это и есть настоящий Париж, и он нравится. А вот Сен-Мишель – оккупированная туристами территория. Улица Бабило сделала ей царский подарок – магазин замороженных продуктов. Все то же самое, что в лавочках и супермаркетах, но замороженное и в пять раз дешевле. Подарком поделилась с Ионой.

Да – Иона.

Надо забежать к нему, а потом к месье Марку. В этом платье? Иона любит, когда она в чем-то нарядном, необычном, его это радует. Но сегодня он поймет, что не до нарядов. Хотя…

Она любила свои вещи. Не от бедности. Нет, она по-прежнему была сказочно богата. Загадка кредитных карт, этих горшочков с манной кашей, продолжала работать. Убедилась три дня назад. Как всегда, с замиранием сердца сунула золотую карту в щель уличного автомата, набрала код, сумму, автомат выплюнул аккуратно тысячу франков – ее месячное, назначенное себе, содержание. Автомат был возле вокзала Монпарнас, очень удобно, доехала на девяносто первом. Назад решила пойти пешком и… опять не удержалась. На рю де Ренн в витрине «Кендзо» увидела матовые замшевые на высокой танкетке тупоносые туфельки – стилизация чего-то, что носят гейши. По сэйлу всего триста пятьдесят. Зашла в пустой магазин. Этот «Кендзо» всегда сбивал ее с толку, и еще Лора Эшли. Так и тянуло за сине-зеленую лаковую дверь с надраенной медной ручкой.

Если не считать случайные и необходимые покупки прежних странствий, туалеты ее являли собой сочетание двух несочетаемых стилей: восточного изыска и не менее изысканной стилизации Старой Англии. Может, поэтому на нее иногда обращали внимание люди «другого круга». Неделю назад на Монмартре с ней заговорил холеный загорелый немец. Не знал, как пробраться на Сен-Дени. Она объяснила на своем чудовищном французском. Он привязался: кто, откуда. Как всегда, нетерпеливо, чтоб прекратить расспросы, ответила: «Из Югославии». Он заахал: «О боже, несчастная страна! Я вам так сочувствую. Нет ничего ужаснее гражданской войны. – И вдруг неожиданное: – Вы бы не хотели жить в Германии? Я бы мог предложить вам хорошую работу. У меня дом в Целендорфе. Это Западный Берлин. Вы знаете Западный Берлин?»

О да, она очень хорошо знала Западный Берлин. Именно там, на Кантштрассе ей показалось, что человек в «мерседесе», следующем неотрывно за автобусом, – Леня.

– Да, я была совсем недолго. Это очень красивый город.

Немец просто просиял от счастья. Предложил встретиться вечером.

– Что она предпочитает? «Селект»? «Ротонду»? «Куполь»?

Он лично склонен предложить очень милый ресторан на площади Дофина. Если ей удобно, конечно. Ему удобно. Он остановился в отеле на рю дю Бак. Но если ей неудобно… он может заехать за ней, проблема только – по какому адресу.

– Мне удобно, – неожиданно для себя сказала Ирина.

Договорились встретиться на площади Сен-Мишель и оттуда пешком через Сену к этому самому «Дофину».

Через минуту она знала, что не придет на Сен-Мишель, а к шести навалилась такая тоска и вот это изматывающее любопытство к бездне. Заглянуть и, может быть, упасть, чтоб кончился, наконец, этот бредовый сон.

Утром, когда смотрела в высокое окно-дверь на парижские крыши и видела меж ними зелено-красно-желтое сооружение на площади Италии, думала: «Господи, какое счастье жить здесь, все это видеть, пускай затравленной крысой, забившейся в парижскую щель, пускай воровкой, пускай консьержкой…» А по вечерам наваливалось другое. Удушающая, как газы в Первую мировую, тоска.

И в тот вечер тоже. Она открыла шкаф. Куда угодно, с кем угодно, только бы не быть одной. «Господи, сколько же она успела набедокурить. Вот это – коричневое платье с украшением из разноцветной, как перья попугая-амазона, синельки было куплено на узенькой улочке Венеции, у «Унгаро», а вот эта кожаная куртка с лаковыми аппликациями, веточками бамбука – первая проба пера. Инстинкт подсказал, что с такой кредитной карточкой надо покупать в дорогом магазине. Все это случилось давным-давно, кажется, вечность назад».

Угол Маркет-стрит. До Даун-тауна^[5] один квартал. Она толкнула хрустальную дверь, мелодично прозвенел звонок, и тотчас из глубины магазина, покачиваясь на высоченных каблуках, двинулась навстречу красавица-мулатка.