Текст книги "Сапфо, или Песни Розового берега"

Автор книги: Ольга Клюкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Глава пятая
ЧЬИ-ТО ЗАСТЫВШИЕ СЛЕЗЫ

Незнакомец появился в доме сразу же после обеда, когда Алкей уговорил всех устроить симпосий – дружескую, маленькую попойку; такие попойки нередко организовывались сразу же после совместной трапезы, когда ее участникам было жалко слишком быстро расставаться друг с другом.

Как правило, участники симпосия увенчивали себя цветами, продолжали вместе пить вино, а порой под предводительством ведущего-симпосиарха развлекались интересными разговорами, пением, разгадыванием загадок или веселыми играми.

Но часто никаких организованных игр и вовсе не было, а просто каждый занимался тем, что ему нравилось, имея возможность делать это не в одиночестве, а в присутствии приятных людей.

Вот и сегодня – с утра на улице шел мелкий, серый дождик, который словно тихо всем напоминал о том, что совсем скоро наступят настоящие холода, в лесах застынут ручьи и пора будет перебираться в город, поближе к теплым очагам.

Сама погода поневоле навевала настроение задумчивости и желание побыть вместе.

Например, Алкей с Фаоном сейчас же после обеда затеяли в большой комнате играть в распространенную застольную игру коттаб, расположившись за отдельным маленьким столиком.

Эта игра заключалась в том, что остатки вина из бокалов нужно было так искусно выплескивать в плавающую в широком сосуде маленькую чашечку, изображавшую кораблик, чтобы суметь ее потопить.

Филистина в одиночестве сидела в углу на резной скамейке, тихо перебирала струны на кифаре и под монотонные звуки дождя продолжала думать о чем-то своем.

Ей было грустно уже с самого утра. И хотя Филистина нарочно украсила хитон белыми розами, желая хоть как-то поднять свое настроение, но все же она сегодня казалась бледнее розовых лепестков.

Теперь она вспоминала и до сих пор не могла окончательно успокоиться после последнего разговора с Сапфо насчет предстоящего отъезда Фаона, который она снова затеяла с подругой сегодня утром.

Казалось, Филистина употребила все красноречие, пытаясь убедить Сапфо в том, что давно по-настоящему считает сына маленькой Тимады своим собственным ребенком и расставание с ним для нее будет совершенно непереносимо.

И мало того – по выражению лица Сапфо Филистина видела, что та действительно понимает и глубоко переживает каждое сказанное слово.

Да, ошибки быть не могло: Филистина увидела ясно, какой странной, несказанной грустью загорелись во время разговора глаза Сапфо, когда она начала говорить об отъезде Фаона – ведь сострадание при всем желании невозможно подделать!

– Пойми, Сапфо: настоящая мать не та, что родила дитя, но в еще большей степени матерью может называться та женщина, которая воспитала ребенка – так говорит и Дидамия, и многие другие, – сказала утром Филистина, ссылаясь на авторитет своей мудрой подруги. – Значит, я тоже могу по праву называться матерью Фаона…

И Сапфо согласно кивнула, выслушав слова взволнованной Филистины.

– Пойми, Сапфо, я ведь и сама не подозревала, что так сильно люблю Фаона, до тех пор, пока не узнала, что он должен уехать и я смогу его навсегда потерять! – продолжала Филистина. – Ведь чувства внутри нас – они тоже живые! Они могут спать, а потом неожиданно просыпаться, или снова впадать в сладкую дрему – и это касается как материнской любви, так и вообще всякой любви… Мне кажется, что в тот момент, когда я узнала об отъезде Фаона, моя любовь к мальчику вспыхнула с новой, совершенно неведомой для меня силой…

И Сапфо снова кивнула, посмотрев на Филистину долгим, странным, каким-то отрешенным взглядом.

– Ты ведь знаешь, Сапфо, у меня нет своих детей, – стараясь побороть дрожь в голосе, тихо проговорила Филистина. – И тебе трудно понять меня, потому что у тебя есть дочь, твоя Клеида, и она не должна теперь отправляться на чужбину… Для меня разлука с Фаоном – это словно острый нож, который вонзается мне в тело, и даже еще, еще больнее… Как вот этот раскаленный прут сейчас в твоей руке, Сапфо. Представь, что ты втыкаешь его в меня. Неужели тебе меня не жалко?

Этот разговор проходил в маленькой комнате, где Сапфо в полумраке сидела возле огня, задумчиво шевеля в очаге горячие угли – северный ветер неожиданно принес из-за моря непогоду, холод, дождь, и с самого утра на улице сделалось по-осеннему зябко и сумрачно.

Но в комнате было тепло, возле очага уютно стояла большая тарелка, на которой лежал аппетитный кусок свежего утреннего пирога, пожертвованный Гестии – юной покровительнице огня и домашнего очага, а рядом стоял небольшой сосуд с ритуальными сухими благовониями, – их всегда на всякий случай держали под рукой.

Все эти вещи, предметы в комнате были для Филистины привычными и любимыми, и она старалась смотреть на них подольше, чтобы лишний раз не поднимать глаз на Сапфо.

Филистине все время казалось, что щеки Сапфо то и дело то вспыхивали, как только в очаге чуть сильнее разгорался огонь, то снова становились серыми в причудливых узорах теней, которые делали лицо подруги неузнаваемым, а порой – и вовсе чужим, и даже немного страшным.

– …Знаешь, Филистина, я вот что вдруг вспомнила – один опытный врач совсем недавно показывал мне свои хирургические инструменты, – вдруг, очнувшись, сказала Сапфо, как будто бы она вовсе и не услышала того, о чем ей говорила подруга. – Ты никогда их, случаем, не держала в руках, или хотя бы не видела вблизи?

– Нет, – с досадой качнула головой Филистина. – Но я сейчас говорю с тобой совсем, совсем о другом…

– …А я видела, – продолжала Сапфо. – И даже держала в руках страшные щипцы, пилы для костей, крючья и иглы, которые врачам приходится вонзать в тела больных людей, для того чтобы в итоге, после страшных мук, принести им благо и исцеление. И еще я своими глазами видела ужасное приспособление, которым пользуются, чтобы раздробить плод в материнской утробе, когда понимают, что только этим можно спасти бедную роженицу…

– Что ты хочешь этим сказать? – ужаснулась Филистина. – Что тогда, когда наша маленькая Тимада… было бы лучше…

– Нет, ты меня не поняла, – нахмурилась Сапфо, и при неровном отсвете от очага у нее на лбу обозначилась упрямая складка, какой не бывает и не может быть у юных, беззаботных девушек. – Я хочу сказать лишь то, что порой надо уметь думать не только о себе – и это самое трудное. А в твоей речи, Филистина, чаще всего звучало почему-то слово «меня». Ты хочешь, чтобы Фаон навсегда остался с тобой, с нами, в кругу женщин, которые несомненно окружат его своей любовью?..

– Да, Сапфо, очень хочу. У меня… у меня это теперь не выходит из головы.

– Но лучше ли это будет для него самого? Вот вопрос, который я тоже себе постоянно задаю, но не могу найти ответа, – медленно, задумчиво продолжала Сапфо, не отрываясь глядя в огонь. – Ты уверена, что своей опекой мы Фаона спасем, а не погубим, наоборот, как мужчину? Ты же не хочешь, чтобы он сделался юношей с душой евнуха, которому бывает хорошо только в гареме, среди женщин, считающих его своей подружкой?

– Но что ты такое говоришь, Сапфо! – возмутилась Филистина. – Я тебя просто не узнаю…

– Я тоже себя не узнаю, – сказала Сапфо разглядывая конец прута, которым она двигала угли – от жара он сделался красным, раскаленным и особенно опасным, действительно напоминая какой-то хирургический инструмент. – А себя ты узнаешь, Филистина? Ты можешь сказать точно: о ком – о себе или о Фаоне – ты сейчас думаешь больше, когда просишь меня отменить решение? Попробуй ответить на этот вопрос совершенно честно…

Но, увы, ни тогда, ни теперь ответить на вопрос Сапфо Филистина не могла, и это продолжало ее сильно мучить.

Поэтому Филистина после обеда устроилась в уголке, откуда ей удобнее всего было наблюдать за игрой Фаона, в надежде, что сможет получше разобраться в своих противоречивых чувствах – продолжение важного разговора Сапфо отложила на вечер, а сама отправилась гулять, несмотря на ветер и дождь.

Петь Филистине совершенно не хотелось, но ей нравилось держать кифару на руках и нянчить инструмент, как дитя, о чем-то словно еле слышно с ним переговариваясь.

И при этом Филистина продолжала отыскивать в уме новые и еще более весомые слова, которые она собиралась высказать Сапфо, когда подруга вернется с прогулки.

Дидамия, как всегда, находилась вблизи Эпифокла, но сегодня ничего не записывала. Признаться, она заметила, что ученый муж давно уже начал повторять многие свои мысли и изречения, и потому ее первоначальное любопытство немного приутихло.

Но зато Дидамия следила, чтобы слова Эпифокла подробно записывали на восковых табличках ее ученицы – три совсем молоденьких девушки сидели вокруг Эпифокла, образовав на редкость красивый кружок, словно три грации, и старик буквально сиял удовольствием от их близкого соседства.

Юная Глотис тоже сидела, держа на коленях табличку, но она на ней не писала, а пыталась поймать очертания профиля Эпифокла – делала зарисовку, а потом недовольно стирала и начинала новую попытку.

Сам Эпифокл, ощущая себя кем-то вроде важного шмеля на цветочной клумбе, продолжал «жужжать», развивая свою любимую идею о всеобщей связанности мира, но теперь применяя в качестве связующего звена еще и категорию красоты, чему очень даже способствовали окружающие его со всех сторон лица.

К тому же старик до сих пор еще находился под сильным впечатлением от первых «фаоний» и теперь с нетерпением ждал продолжения праздника – тем более что о вторых «фаониях» Алкей говорил загадками, подолгу о чем-то совещался с Фаоном и всех сильно интриговал.

– Хайре! Радуйся! – громко сказал незнакомец, заходя в дом, но при этом так свирепо сверкнул глазами, словно пожелал всем присутствующим не радости, а скорее всего, чтобы они все тут же разом провалились на месте.

Эпифокл, увидев вошедшего, мгновенно прервал свою заумную мысль и словно сразу же несколько уменьшился в размерах.

– Хайре! – ответил за остальных Алкей, без особого удовольствия оглядывая незнакомца, одежда и обувь которого были пренеприятно перепачканы грязью.

А потом, ухмыляясь, добавил:

– Рад тебе, чужеземец, если ты только не собираешься нас съесть! Но скажи нам хотя бы свое имя, раз вошел.

Незнакомец, вторгшийся в мирное течение симпосия. имел весьма примечательную наружность: у него были огненно-рыжие, с проседью волосы и такая же пышная, рыжая борода, из-за которой лица человека не было как следует видно.

Голову незнакомца прикрывала широкополая шляпа – петас, с которой грязными струйками на пол стекала вода.

Своей гривой, крупным телосложением, мягкой, пружинистой походкой он был чем-то неуловимо похож на льва, забредшего в здешние края из какой-то далекой, опасной пустыни и сейчас собирающегося растерзать жертву, выбрав для закуски почему-то старого и самого неаппетитного Эпифокла.

И все же Алкей был несколько удивлен, когда выяснилось, что его первое впечатление о пришельце оказалось на редкость точным.

Во-первых, незнакомец носил имя «Леонид», что дословно означает «львенок» – и из этого можно было заключить, что он и родился таким рыжим, с львиной расцветкой, раз мать на десятый день после рождения решила назвать его именно таким именем.

Во-вторых, как выяснилось, Леонид действительно прибыл сюда из дальних стран, так как был владельцем большого парусного судна – триеры.

На таком судне, достаточно дорогостоящем и редком, гребцы располагались на трех палубах, а в ветреную погоду корабль мог свободно идти под парусом.

Ну, а разъяренный вид пришельца, сверкание его небольших, близко посаженных серых глаз можно было объяснить тем, что Леонид являлся владельцем и одновременно капитаном той самой триеры, на которой Эпифокл должен был отплыть на остров Фасос, и терпение морехода к этому моменту иссякло.

Нет, Эпифокл не врал – у него с Леонидом действительно имелась устная договоренность, подкрепленная клятвами быстроногому Гермесу о том, что судно не отплывет без философа на Фасос, и капитан, будучи человеком слова, не мог ее нарушить.

Но ведь капитан вовсе не предполагал, что Эпифокл, прибыв на Лесбос, тут же бесследно растворится в красотах острова, как жемчужина, опущенная в уксус.

Прождав философа неделю, а потом еще два дня, Леонид не выдержал и отправился самолично отыскивать Эпифокла, где бы тот ни находился.

И вовсе не для того, чтобы упрашивать Эпифокла поскорее возвратиться на корабль, а просто объявить, что лично он, Леонид, больше не намерен напрасно терять времени, а тотчас отменяет клятву, поднимает паруса и без промедления отправляется в путь, считая договор полностью расторгнутым.

Время, которое капитану приходилось проводить на суше, он считал порой хоть и необходимым, к примеру, для пополнения запасов, для залечивания серьезных ран или для смены гребцов, но по большому счету – потраченным совершенно напрасно.

Леонид уже успел побывать в Митилене, куда, как он понял, прежде всего направился Эпифокл, разыскал в столице дом Алкея, совершенно случайно узнал у одного из слуг, где с наибольшей вероятностью можно отыскать запропавшего хозяина и его гостя, и вот теперь добрался и сюда.

Он хотел спокойно сказать Эпифоклу только пару слов, но сейчас, увидев, как старик валяется на атласных подушках, окруженный юными, хорошенькими гетерами, почему-то ужасно разозлился на старого пустобреха.

К тому же в дороге он попал под дождь и промок до нитки.

– Все правильно, ты прав, мой друг, – сказал Алкей, довольно рассеянно выслушав суровую речь Леонида, направленную против Эпифокла, – ведь сейчас как раз наступил его черед топить игрушечный кораблик, и он мысленно к нему с разных сторон примеривался. – Но ты должен в первую очередь ругать меня – потому что именно я привез нашего прославленного Эпифокла в это место, из которого при всем желании просто невозможно быстро выбраться.

– Он что – мешок с фигами, который можно таскать на плече с места на место? – хмуро заметил Леонид, меряя взглядом живот Эпифокла, невольно подсказывавший такое сравнение.

Девушки тут же весело захихикали, и Леонид разъярился еще больше.

– И потом, Эпифокл, я дал тебе достаточно времени, чтобы ты мог от души натрястись своим мешком и прочими частями тела в обществе женщин легкого поведения, – сдвинув рыжие брови, проговорил Леонид. – На Фасосе, куда мы бы уже могли за это время прибыть, тоже немало публичных домов, и твое неуемное для преклонных лет вожделение – вовсе не причина, чтобы держать на приколе целое судно. В конце концов, ты мог бы мне сказать, и я нашел бы тебе женщин, которые сопровождали бы тебя даже во время плавания, грея твои старые бока, если тебе уже не помогают ни теплые грелки, ни припарки…

– Что ты говоришь? – возмутился Фаон. – Здесь вовсе не публичный дом, а школа, где обучаются самые лучшие и знатные девушки с острова Лесбос, и теперь даже уже не только с нашего острова! Ты должен сейчас же взять свои слова обратно, иначе тебе прямо сейчас придется ответить за оскорбление!

– Школа? – переспросил Леонид, – Может быть и школа, да. Только вот вопрос – чему и как в этой школе учат? И уж мне кажется – что точно не через голову.

– Я сейчас убью этого варвара! – вскричал Фаон. – Он ответит за оскорбление!

– Нет, Фаон, не смей! – воскликнула Филистина испуганно. – Никогда не связывайся с чужаками!

– Погоди, Фаон, успокойся. – Примирительно улыбнулась Дидамия. – Многие, кто ничего не знают о нашей школе, поначалу путают ее с домом для телесных утех, и для чужеземцев это вполне простительно. Тем более мы привыкли не обращать на подобные речи ни малейшего внимания, зная, как легко они потом сменяются другими. Ведь такой школы для женщин, как у нас на Лесбосе, действительно больше нет нигде в мире.

– Значит… мне его пока не убивать? – по-детски спросил Фаон, разжимая кулаки, и «три грации» снова тихо засмеялись – незнакомец был на голову выше Фаона и гораздо шире в плечах.

– Давай все же не будем торопиться, твоя храбрость нам и без того хорошо известна, – с учительской серьезностью сказала Дидамия, которую сейчас выдавали только смеющиеся глаза. – И потом, я признаюсь честно – мне нравятся люди, которые сразу прямо высказывают то, что думают – с ними всегда бывает легче объясняться…

– И все же излишняя невоздержанность до добра еще никого не доводила, – с осуждением покачал головой Алкей, словно незаметно продолжая давнишний, начатый когда-то с Сапфо спор.

– Хм, хм, знай, Леонид, ты должен благодарить небеса, что они дали тебе возможность познакомиться с двумя самыми известными поэтами острова Лесбос – Алкеем и Сапфо, о которой ничего не слышали разве что полные невежды, – подсказал хитрый Эпифокл, желая отвести от себя молнии взглядов Леонида. – А за слова про публичный дом тебе и впрямь следовало бы как следует прикусить свой язык, потому что ты стоишь на пороге дома, где платой за вход служат исключительно только ум и дарования, если тебе, конечно, известно, что это такое… Хм, хм, а за нападки на мои старые бока и возраст – особенно, потому что вместо того, чтобы спать и, как ты выразился, греть бока, я сейчас провожу урок… географии.

Про географию Эпифокл приврал нарочно, чтобы как можно сильнее пронять Леонида, но капитан уже и без того стоял с лицом красным от стыда, сделавшись похожим на сваренного в кипятке краба, только что вынутого из воды, потому что со шляпы капитана все еще продолжали стекать капли дождя.

– О, простите меня, простите, – приложил руку к груди Леонид, растерянно оглядываясь по сторонам. – Но я просто сразу не понял, куда я попал. И потом, мне почти весь день пришлось провести в пути, я попал под дождь и…

– Мы подумаем, – улыбаясь, заявил от имени всех присутствующих в комнате Алкей. – Простить тебя или, наоборот, прославить в стихах, как грубияна и невежу. Из знатного ли ты рода, мореход?

– Да, мои родители принадлежали к знатному роду, но…

– Тогда тем более тебе следует лучше следить за своими манерами, – наставительно перебил его Алкей. – Иначе тебя все будут принимать за простолюдина. Для начала тебе в любом случае следовало бы все же поприветствовать женщин как хозяек этого дома, а потом уже набрасываться на бедного Эпифокла, он здесь тоже всего лишь гость.

– Я много слышал о тебе, Сапфо, от самых разных людей, – с чувством произнес Леонид, обращаясь к Дидамии, которую он принял за известную поэтессу и учительницу.

– О, нет, нет, это не я, – засмеялась Дидамия. а вместе с ней и девушки, только и ждавшие любого подходящего повода, чтобы от души похохотать.

Леонид снял с головы шляпу, вытер лоб и обратился к Филистине:

– Хайре, Сапфо!

Так как Филистина сидела с кифарой в руках, он теперь ее принял за великую поэтессу и хозяйку дома. За столом снова весело засмеялись.

– Хм, хм, Леонид, ты опять ошибся, – поправил его Эпифокл. – В настоящий момент Сапфо среди нас нет. Но ты все-таки скажи: вот ты объехал у нас весь мир, а много ли ты встречал женщин, которые умеют не только держать в руках прялку, но также сочинять прекрасные стихи и песни, решать математические задачи, исчислять по звездам расстояния, различать целебные свойства растений и к тому же готовы без устали обучать своему искусству других?

– Нет, я больше нигде в мире не встречал таких удивительных женщин, как здесь, – сказал Леонид, глядя в сторону улыбающихся девушек, но потом снова упорно переводя взгляд на Филистину.

Да, Леонид мог поклясться чем угодно, что, объехав весь свет, он еще никогда не встречал такой красавицы, как та, которая сидела в некотором отдалении от общего стола, перебирала струны и лишь один раз бегло, и без особой радости, взглянула на незнакомца. Да и то только когда смазливого вида мальчик потрясал перед ним своими хлипкими кулачками.

От Леонида также не укрылось, как сильно женщина с кифарой вспыхнула от возмущения, когда он сдуру сболтнул про продажных женщин, и до сих пор сидела, недовольно сжав губы, хотя другие уже вовсю улыбались и смотрели на гостя вполне дружелюбно.

– Конечно, если ты очень спешишь, то можешь сразу же тронуться в обратный путь, к своему судну, но все-таки будет гораздо лучше, если ты хотя бы немного обсохнешь возле огня, выпьешь с нами вина и немного передохнешь с дороги, – сказала Дидамия, которая поначалу не знала, как защитить Эпифокла от львиных нападок Леонида, а теперь увидела, что и самого Леонида пора спасать от сильнейшего смущения и неминуемой простуды.

– Да, спасибо, – кивнул Леонид. – Но…

Впрочем, появившаяся словно из-под земли служанка уже приняла у него из рук шляпу, принесла сухую накидку, поближе придвинула скамейку к очагу.

Леонид и глазом не успел моргнуть, как Диодора уже начала омывать его грязные ноги в теплой воде, вытирать полотенцем волосы, что-то приговаривая насчет их огненного цвета и пошучивая, что боится обжечься.

Признаться, Диодоре на редкость понравился незнакомец, который при всех отчитал «противного старикашку», как она среди слуг называла Эпифокла, про себя каким-то образом связывая дурное настроение своей госпожи с приездом этого заумного «толстобрюха».

– Иногда есть смысл хотя бы на один час встать на якорь, чтобы дождаться попутного ветра, разве не так? – подмигнул капитану Алкей.

– Из тебя бы вышел отличный мореплаватель, – наконец-то улыбнулся в ответ Леонид, показывая ослепительно белые, ровные зубы. – Ты прав: все-таки долго ходить ногами по земле, а тем более грязной и скользкой, – это большой труд. Порой, когда я впервые после долгого плавания ступаю на сушу, мне кажется, что земля под ногами ходит волнами, и всякий раз я чувствую себя младенцем, только-только делающим первые шаги…

– Наверное, это очень радостное ощущение, – задумчиво проговорила Глотис, пытаясь теперь сделать набросок с лица Леонида. – Уже только ради одного этого, пожалуй, я бы отправилась в дальнюю дорогу.

– И я, и я тоже! – тут же подхватил Фаон.

– Ничего хорошего, – недовольно сказала Филистина, резко проведя рукой по струнам. – Глупые фантазии!

Леонид оглянулся на Филистину и снова улыбнулся – но теперь как-то иначе, чем в первый раз, еще более открыто, и стал похож на озорного мальчишку, только почему-то бородатого и несколько седовласого.

– Мне понятны твои чувства, – сказал Леонид, обращаясь к Филистине. – Если раньше мое сердце наполнялось бурной радостью только в тот момент, когда корабль наконец-то отчаливал от берега и начинал разрезать носом волны, то теперь я не меньше радуюсь, когда вновь возвращаюсь на землю. Быть может, это признак приближающейся и неизбежной старости?

– Нет, скорее, мудрости, – заметила Дидамия. У нее незнакомец с первой же минуты почему-то вызвал явную симпатию своей простодушной откровенностью и резкими перепадами от сильной ярости к не менее сильному смущению.

– Но все равно, потом мне не терпится как можно скорее отправиться в море. Вот и сейчас тоже… – сразу же добавил Леонид и покачал головой, словно сам слегка удивляясь своему признанию.

– Ого! Мне тоже иногда нравится плохо держаться на ногах и время от времени чувствовать себя беспомощным младенцем! – весело воскликнул Алкей, который терпеть не мог, когда кто-либо, кроме него, слишком долго занимал всеобщее внимание. – Но у меня для этого есть другой способ. Ну да, разумеется, вы все сразу же догадались – напиться допьяна вином, чем я и предлагаю всем как следует заняться!

И Алкей незамедлительно спел одну из своих знаменитых «винных сколий», а потом одним махом выпил полный кубок вина, причем удерживая его шутки ради одним ртом, а потом, не глядя, плеснул остатки вина на кораблик, но снова не попал.

Признаться, в игре Фаону с самого начала почему-то везло больше.

Возможно, юноша просто обладал природной ловкостью?

Или ему помогали взгляды девушек, которые он постоянно на себе ощущал, то и дело поглядывая в сторону Глотис?

Леонид тоже с удовольствием осушил целый кубок вина, который поднесла ему услужливая Диодора.

– Я надеюсь, вы все меня уже простили и забыли грубость морского волка, – сказал Леонид, растроганный очень понравившейся песней Алкея. – Ведь большую часть времени я провожу среди матросов, гребцов, туземцев, и если бы не такие люди, как вы, то я и сам скоро смог бы превратиться в дикаря. Но все же я не совсем пропащий человек. Не так давно, в Афинах, мне уже приходилось бывать в обществе прославленных певцов и музыкантов – там проходил большой праздник вокруг старинного корабля, на котором плавал еще легендарный Тесей. И я, как достаточно известный мореход, наряду с другими судовладельцами оказался среди почетных гостей праздника, а он продолжался целую неделю!

– О, в Афинах! – воскликнул Фаон радостно. – Ты недавно был в Афинах? Расскажи!

– В Афинах? – встрепенулась Филистина, услышав слово, которое в последнее время само по себе уже вызывало у нее в душе настоящее страдание. – О, нет, давайте хотя бы сейчас не будем ничего говорить про Афины!

– Но – почему?

– Потому что на днях я туда отплываю, а Филистина оплакивает меня, как будто провожает в царство Аида! – весело пояснил Фаон и тут же звонко воскликнул: – Попал! Попал! Твой корабль, Алкей, пошел на дно… Я – победил!

– Ну, это мы еще посмотрим, кто куда отплывает, – нервно подергал свою лощеную бородку Алкей. – Лично я бы не поехал в Афины, даже если бы меня там с ног до головы осыпали золотом.

– Почему? – заинтересовался Фаон, с неохотой отрывая взгляд от корабликов, вверх дном плававших на воде.

– Мальчик мой, ты что-нибудь слышал про страшные законы Дракона, которые действуют только в Афинах?

– Как – дракона? – спросил Фаон и сделал большие глаза, словно речь шла о крылатом огнедышащем чудовище со змеиным туловищем, сказки о котором ему в детстве нередко рассказывала добрая Алфидия. – Разве они бывают на самом деле?

Все присутствующие в комнате невольно рассмеялись, глядя на испуганное лицо юноши.

– Бывают, драгоценный мой, бывают, – сквозь смех проговорил Алкей. – Так звали известного афинского законодателя из аристократического рода – Дракон, и он придумал законы для преступников, которые поражают всех без исключения своей ужасной жестокостью. Знаешь, что в Афинах ждет того, кто будет замечен в краже горстки зерна или одного вилка капусты с чужого огорода? Не догадываешься? Смертная казнь! И никто не будет это даже лишний раз обсуждать!

– Но… я не собираюсь в Афинах воровать капусту, – пробормотал Фаон. – Сапфо говорит, что мой дед – большой богач, и мне не придется…

– Кто знает, что нас ждет впереди? – задумчиво покачал своей седой, вечно всклоченной головой Эпифокл. – Никто из смертных не может знать своих путей. Я вот тоже сейчас должен быть на Фасосе и вести философские беседы с Бебелихом, а почему-то сижу здесь и любуюсь звонкой пустотой твоего красивого лба…

– Ну что вы совсем запугали мальчика! – вступилась Дидамия. – Не слушай их, Фаон. Я слышала, что сейчас в Афинах правит мудрый Солон, который отменил драконовы законы, написанные кровью, и сделал много чего еще разумного, на что стоило бы посмотреть каждому из нас.

– А, попробуем сначала, – недовольно сказал Алкей, вытряхивая из чашечки воду. – Этот кон не считается. Я просто слишком сейчас отвлекся на всякие разговоры, а когда делаешь много дел сразу, как правило, ничего толком не получается. И вообще, мой совет тебе, Фаон: никогда не стоит стараться поднырнуть под горизонт – ненароком можно и утонуть.

– Так что там, Леонид, ты хотел рассказать нам про Афины? – напомнила Глотис, которой давно уже порядком надоело слушать разговоры, связанные с отъездом Фаона. – Какие ты там видел самые красивые скульптуры или вазы?

– Увы, на афинском празднике я был уже несколько лет тому назад, и за это время в городе многое могло измениться, и мой рассказ вряд ли окажется достоверным, – ушел от ответа Леонид, посмотрев на несчастную Филистину, затем на Фаона, который теперь не радовался даже своей игрушечной победе, на недовольного Алкея.

Ясно было, что он со своим рассказом о прекрасных Афинах здесь может снова оказаться совсем некстати.

– Но меня не интересуют твои знакомые, которые могли уже умереть, – с вызовом сказала Глотис. – Или правители, которые могли смениться. Также меня вовсе не интересуют – ни Дракон, ни Солон, ни даже тот, кто придет им на смену! Я спрашиваю только о произведениях искусства, которые живут вечно, и им дела нет до человеческой возни!

– Увы, но я плохой мастер рассказывать или описывать то, что я когда-то видел, – озадаченно поскреб бороду Леонид. – Для меня написать письмо или даже пересказать подробности путешествия – гораздо труднее, чем еще раз объехать вокруг света или, например, вспахать вручную плугом целое поле.

– Насколько я поняла, ты человек грамотный, но с буквами и словами не дружишь? – засмеялась Дидамия. – Но неужели ты даже не ведешь записей обо всем самом необычном, что сумел повидать за время своих странствий? Или, быть может, у тебя хоть что-то записано?

– Записываю, – кивнул Леонид и выразительно провел руками по глазам. – Но только вот здесь. Увы, однажды я в Египте попал на грандиозные похороны юного фараона Хиу… в общем, не важно, как его звали, во время которых в жертву было принесено тысяча быков, тысяча гусей, сожжена тысяча круглых хлебов. Я хочу только сказать, что еле-еле запомнил это трудное египетское имя.

– Хм, хм, вот он перед вами – живой пример диалектического противоречия, – многозначительно произнес Эпифокл.

– Ты намекаешь, что такой необразованный моряк, как я, вдруг затесался в общество прославленных поэтов? – грозно нахмурился Леонид. – Но я ни от кого не скрываю: в моем роду не было аэдов – бродячих сказителей, и моя семейная ветвь вовсе не ведет свое начало от Гомера. Да, мой слух вообще не настроен на музыку, а только на шум волн. Но зато по их шуму я научился различать приближение бури, которая случится только на следующий день, и загодя укрыть корабль от непогоды в безопасном месте, и…

– Нет, хм, хм, я имел в виду вовсе не тебя, Леонид, и даже не твой, а тот, тесеев корабль, возле которого в Афинах теперь проходят праздники, – сразу испуганно закачал головой Эпифокл – он уже хорошо знал вспыльчивость капитана, умевшего зажигаться буквально от одного только неосторожного слова. – Я решил загадать вам загадку. Мне известно, что когда какая-нибудь доска на корабле Тесея, который был доставлен в Афины как памятник, сгнивала, то ее сразу же заменяли новой доской, так что к нынешнему времени на корабле уже не осталось ни одного первоначального куска. Поэтому я хочу вам указать на тесеево судно как на образец диалектического противоречия: это и тот корабль, и уже совсем не тот корабль, на котором когда-то плавал легендарный Тесей. А кто-нибудь из вас возьмется рассудить: так что это все-таки за корабль – тот или не тот? Может быть, ты, капитан?