Текст книги "Сапфо, или Песни Розового берега"
Автор книги: Ольга Клюкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Великие боги, в таком виде можно было делать все что угодно, не боясь вызвать осуждения окружающих.
Дидамия вспомнила разговор с Эпифоклом и почувствовала в душе ликование: она была свободной!
Нет, она больше даже в душе не была рабыней, и это было настоящее счастье!
Впрочем, Дидамия поняла по всеобщему возбужденному настроению, что все остальные на поляне тоже сгорали от нетерпения поскорее выплеснуть в танце переполняющие их эмоции и уже делали это, не дожидаясь каких-либо состязаний.
Ночные, свободные танцы сейчас могла видеть только луна, Селена, так как все дневные боги наверняка мирно почивали, успокоенные, что люди не забыли про них даже среди ночи и приносят щедрые жертвы в виде сытного кабаньего мяса, предварительно вымоченного в винном уксусе.
Запах жареного мяса смешивался с запахом фимиама, ладана, смолы от факелов и уносился к звездному небу.
Туда же уносились и звуки тимпана – бубна из туго натянутой бычьей кожи, а также звонких металлических тарелок, которые порой даже несколько заглушали слова гимна, посвященного Гекате.
подхватила и Дидамия вместе со всеми слова мрачноватого гимна, славящего Гекату – богиню темноты, ночных видений и чародейства, не слишком заботясь о правильности мотива.
Среди простых, малограмотных людей Геката считалась сестрой Артемиды и тоже в каком-то смысле охотницей по ночам в лесах и на кладбищах за неосторожными путниками.
Ходило поверье, что обычно Геката появлялась в сопровождении своры собак, и потому Диодора или Вифиния, заслышав среди ночи лай, вовсе не спешили сразу же открывать дверь ночному прохожему.
Но сама Дидамия все же придерживалась мнения великого Гесиода, который в своем известном богоописании под названием «Теогония» (его Дидамия мечтала когда-нибудь выучить наизусть!) называл Гекату вовсе не страшным исчадием лесов, а покровительницей ночной охоты и доброй богиней, помогающей людям в повседневных не только дневных, но и ночных трудах.
продолжала петь Дидамия, чувствуя, что сердце ее еще больше наполняется особым, неизъяснимым чувством, которое можно было выразить именно в танце.
И Дидамия не стала больше ждать, а, не прерывая песни, тоже вышла в центр поляны, где уже танцевали многие ее подруги.
– Наше дело – пить и веселиться! – громко прокричал возбужденный Алкей. – А все остальное за нас пусть устраивает Ананке-необходимость! Она – все равно – сильнейшая!
Наверное, слова Алкея были особым сигналом, после которого специальные слуги начали спускать ведро, желая зачерпнуть воду из ручья, который протекал внизу, и затем принялись разливать воду по кубкам и разносить всем участникам.
«Зачем мне холодная вода? – удивилась Дидамия. – Может быть, Алкей хочет, чтобы мы немного остудились и начали состязание за лавровый венок?»
Но когда кубок оказался у Дидамии в руке и она из него на ходу отхлебнула, то сразу же почувствовала на губах вкус сладкого и очень крепкого вина, от которого ей сразу сделалось еще жарче и веселее.
По поляне тут же пронеслись радостные возгласы тех, кто уже тоже распробовал угощение.
Оказывается, Алкей, который обожал всевозможные неожиданности и приятные розыгрыши, посадил внизу у ручья, спрятав под насыпью, своего раба, чтобы тот налил полный большой кратер превосходного вина, а слуги привычно втянули ею наверх, словно это была вода.
Вообще-то Дидамия принадлежала к той породе разумных и правильных женщин, которые больше получали удовольствие от работы, а не от развлечений и с трудом входили в настоящий экстаз.
Зато уж если это вдруг случалось, то было что-то непередаваемое!
В какой-то момент Дидамия вовсе потеряла всякое представление о времени и даже о том, где и почему она находится и по какому поводу происходит ночная оргия.
Временами она танцевала возле костра, но вдруг обнаруживала себя возлежащей на траве и жующей аппетитные куски мяса, которые держали перед ней молчаливые слуги.
Или с удивлением разглядывала у себя в руках пригоршню очищенных орехов, которые Алкей приказал всем участникам «фаоний» раздавать для быстрого подкрепления сил.
«Иэ! Иэ! Пеан! Пеан! Да будет с нами радость!» – раздавался со всех сторон на разные голоса клич, призывающий Аполлона, которого называли также Пеаном – помощником в радости и беде.
Но обычно эти возгласы означали, что Аполлон должен послать людям песню, и Дидамия тут же узнала среди прочих голосов высокий, сильный голос Филистины, казалось, действительно способный долететь до неба.
узнала Дидамия песню Сапфо, которая была особенно уместна в полнолуние, и удовлетворенно прикрыла глаза, наслаждаясь прекрасным пением подруги, но потом снова не выдержала и начала танцевать.
Иногда Дидамии казалось, что наступил рассвет, но потом она видела, что просто костры разгорелись настолько сильно, что на поляне становилось светло, как днем.
Порой ей начинало даже мерещиться, что статуи богов тоже начали танцевать, перебегать с места на место и прятаться между деревьев – но скорее всего это было из-за постоянного мелькания факелов перед глазами.
И тогда Дидамия забегала в темноту, чтобы их отыскать, боясь, что они за что-нибудь прогневаются и покинут праздничную поляну.
Почему-то ей, как никогда, снова хотелось всех учить, только на этот раз как пить вино, или как правильно нужно танцевать, и даже если Дидамия видела кого-то из подруг выбившимися из сил, она снова тащила их в круг и показывала, что не нужно прерывать веселья.
В какой-то момент Дидамия совсем близко увидела ярко освещенного факелом Алкея.
Поэт сидел на траве возле костра и что есть силы стучал в бубен, то поднимая его над головой, то прижимая к груди, и тогда казалось, что громкие звуки, разносившиеся на весь лес, берут начало откуда-то из недр его тела.
Волосы Алкея совершенно растрепались и теперь были повязаны широкой повязкой – традиционным атрибутом кутежей. Мало того, теперь Алкей был совершенно наг, и его плечи прикрывала лишь нарядная накидка, а все прочие части тела были нарочно открыты для всеобщего обозрения, и подобное одеяние сейчас показалось Дидамии прекрасным и чуть ли не единственно уместным для такой ночи.
– Нас видит лишь луна, добрая Селена, но она все равно умеет глядеть сквозь одежду! Так что лучше всего ее снять, как я! – воскликнул Алкей, отхлебывая вино из длинного охотничьего рога, и Дидамия незамедлительно последовала его совету и, сбросив с себя одежду, действительно мешавшую танцу, принялась под звуки тимпанов исполнять возле костра новую, безумную фантазию раскрепостившегося тела.
Скорее всего, Алкей для «фаоний» придумал какую-то особую программу, но он не учел, что действие так быстро приобретет самостоятельный, стихийный, но по-своему отлаженный ритм.
Кто-то из женщин, уставая, отходил в сторону выпить вина и тут же получал на вертеле кусок дымящегося мяса, или какие-нибудь другие яства, которыми можно было быстро подкрепить силы, а другие, наоборот, уже отдышавшись, снова выходили в круг на середину поляны и начинали в отсветах костра новый, но словно один и тот же бесконечный танец.
Краем глаза Дидамия заметила Леонида, на его плечи, как у Геракла, была накинута львиная шкура, впрочем сцепленная спереди таким образом, что богатырь вовсе не казался обнаженным – мореплаватель постоянно старался держаться поближе к Филистине.
Дидамия плясала то вместе с Сапфо, то рядом с Филистиной, которые были в коротких, полупрозрачных одеяниях, то сцепившись руками с Глотис и обнаженной, худенькой, как восковая свеча, ее подружкой Гонгилой.
– Геката! Расступитесь, к нам идет сама Геката! – вдруг прокричал, перекрывая звуки барабанов, Алкей. – Расступитесь!
И Дидамия с изумлением увидела, как в центре поляны появился Фаон, одетый в черный хитон с серебристой каймой, и на нем был парик, сделанный из длинных черных волос.
На Фаоне не было маски, но лицо было так искусно загримировано, что его трудно было отличить от лица женщины, причем до жути красивой.
И без того черные брови и ресницы юноши были окрашены сернистой сурьмой и казались чернее ночи, на губах блестела красная помада, словно полуночная богиня где-то уже успела нализаться крови.
Как настоящую Гекату, Фаона сопровождали три охотничьи, пятнистые собаки, которые при виде многолюдного и странного зрелища сразу же начали громко лаять, рваться с поводков, как безумные, и чуть было не затащили бедного Фаона в пылающий костер.
Впрочем, четвероногих спутников богини ночи скоренько перехватили слуги, и стало слышно, как псы с урчанием принялись терзать возле костра большие куски мяса и разгрызать кости.
– О, красавица наша Геката! – закричал кто-то при виде Фаона, и на поляне еще отчаяннее грянули бубны, и еще больше появилось обнаженных женских тел.
– Смотрите, какая на небе полная луна! – произнес кто-то, и Дидамия тоже поглядела наверх, правда, с трудом поднимая тяжелую, гулкую голову. – Она глядит прямо сюда, на нас!
Над темными верхушками деревьев безмолвно висел полный диск луны, который, казалось, безмолвно примостился как раз ровно над праздничной, громыхающей поляной, словно нацелив на людей огромный, немигающий глаз.
«Гекате» поднесли полный кубок вина, после чего Фаон тоже начал, как безумный, кружиться между костров, издавая звонкие крики и прихлопывая в ладоши.
Фаон, оказывается, прекрасно умел танцевать и обладал удивительной природной грацией, так что скоро вокруг юноши образовался кружок пританцовывающих на месте женщин, желающих насладиться приятным зрелищем.
– О нет, это не Геката, это – Эндимион, возлюбленный луны, нашей Селены. Ну же, не прячься, Фаон! – продолжал громко командовать Алкей, дирижируя в воздухе сразу двумя резными охотничьими кубками, наполненными вином. – Докажи, что ты все же мужчина! Зачем тебе одежда?
И Фаон без всякого стеснения тоже сбросил с себя во время танца одежду, представ перед женщинами в прекрасной наготе юности.
– А кто же здесь Селена? Кто исполнит такой танец, по которому Эндимион сможет сразу узнать свою возлюбленную? – вскричал Алкей, продолжая воплощать в жизнь свои безудержные фантазии. – Нет, нет, танцуйте, не останавливайтесь, он сам отыщет Селену…
Дидамия, которая уже начала выбиваться из сил, увидела, что многие танцующие женщины пришли после слов Алкея в настоящий экстаз и с новой силой закружились по поляне.
– Селена! Се-е-е… на… – громко разносилось по темному лесу, откуда наверняка сегодняшней ночью в страхе разбежались все звери.
Дидамия в изнеможении прикрыла глаза и прислонилась спиной к стволу могучего бука, который оказался теплым от близкого огня, словно это было тело человека.
Сквозь ветви дерева на черном, но уже немного красноватом небе были видны редкие звезды, и Дидамии показалось, что кто-то ласково погладил ее по голове, словно призывая успокоиться и присесть у подножия.
Должно быть, это была безмолвная дриада, живущая внутри бука, которая нынешней ночью тоже не смогла ни на минуту заснуть.
Дидамия послушно присела на траву, почувствовав, что у нее уже начали вовсе слипаться глаза.
Но она еще могла расслышать крики на поляне:
– А сейчас будет игра! – громко надрывался Алкей: он уже сам не мог приподняться и возлежал на земле.
В отблесках костра поэт казался как никогда вдохновенным, прекрасным и на редкость пьяным:
– Сделаем лучше так: кого догонит наш Эндимион, тот и будет этой ночью его возлюбленной! Раз, два, три!..
Дидамия только успела поморгать глазами, а на поляне уже никого не было, кроме слуг и Алкея, который при всем желании не мог подняться на ноги, зато остальные женщины врассыпную, с визгом бросились в лес.
– Пойдем, милая, я уложу тебя в кровать, – проговорила дриада, и Дидамия увидела, что у лесной нимфы было темное, морщинистое лицо, напоминающее кору старого дерева, но при этом еще оно имело внешние черты служанки Диодоры. – Ишь, как вы тут все закружились, хоть бы кто водицей вас сверху окатил и угомонил поскорее. Я и то с вами пойду домой, словно на целый год состарившись.
И Дидамия с радостью послушалась ворчливой дриады, поняв, что лично для нее праздник уже закончился и пришла пора отдохнуть, и при этом привычно подумав, что таким образом она покажет пример здравого смысла остальным подругам.
Впрочем, где они? Куда вдруг все разом пропали?
…А Филистина, как только забежала в лес и сделала несколько шагов, тут же почувствовала, как ее схватили сзади чьи-то крепкие руки и повалили в траву.
Она обернулась и увидела, что это был Леонид, который быстро и как-то деловито сбросил с себя львиную шкуру, расстелил на земле, сделав теплое ложе, и молча переложил на него Филистину.
Теперь могучее тело Леонида было полностью обнажено и дрожало от возбуждения, как у быка, охваченного дикой страстью, так что Филистина поняла, что сопротивляться такому натиску бесполезно.
Да после столь бурной ночи у нее и не было на это никаких сил!
– Ах, но ты же не… – только и успела сказать Филистина, но дальше ее рот оказался залеплен властным поцелуем Леонида, а тело занялось огнем, словно его тоже уже бросили в жертвенный костер.
Сапфо же, услышав клич Алкея, нарочно побежала совсем в другую сторону, нежели все остальные женщины, вовсе не желая участвовать в общей игре.
«Нет, любовь – это не игра, не догонялки, не…» – шумело в ушах у Сапфо, когда она добежала до полянки, залитой тихим, лунным светом.
Вначале, когда Сапфо только что оказалась в лесу, с непривычки ей показалось между деревьями кромешно темно, и она бежала, не различая дороги.
Но теперь, когда глаза немного привыкли к темноте, Сапфо узнала хорошо знакомые места и обрадовалась.
Ну, конечно, это был тот самый берег ручья, где Сапфо впервые увидела на рыбалке Фаона, и она очутилась здесь так быстро, потому что бежала с пригорка в низину.
Сапфо немного отдышалась и решила, что пора возвращаться на место праздника, а лучше всего – сразу отправляться домой.
Наверное, ее давно ждет Сандра.
Интересно знать, что она этой ночью нагадала, снова запершись от всех в своей комнате?
Сапфо представила уже, как приятно будет сейчас очутиться в мягкой постели, отдающей ароматом роз, – многоопытная хозяйственная Диодора всякий раз старалась под конец стирки полоскать белье в цветочной, розовой воде.
И Сапфо свернула на тропинку, которая быстрее всех должна была привести ее к дому, сделала по ней несколько шагов и… не поверила собственным глазам, когда увидела перед собой Фаона.
– Вот… догнал… Селену… – запыхавшись, проговорил Фаон, нетерпеливо хватая Сапфо за кисти рук.
Сапфо поняла, что все это время Фаон бесплодно гонялся по лесу и уже потерял надежду кого-либо изловить – потому-то юноша так крепко и схватил ее за руки, словно поймал долгожданную добычу.
Сапфо мысленно поблагодарила богов, что до сих пор не сняла маски, которая за время праздника словно приросла к лицу, и поэтому могла сейчас остаться неузнанной.
Тем более Фаон глядел на Сапфо какими-то дикими от возбуждения, неузнавающими глазами и был похож на слепого, который умеет узнавать людей и предметы только наощупь.
Наверное, это странное ощущение еще больше усиливал грим на лице Фаона – для большего эффекта его веки были подкрашены мелко истолченной медной зеленью, смешанной с каким-то светящимся, фосфористым веществом, и от этого глаза юноши в темноте казались глубоко ввалившимися и – совершенно незрячими.
– Моя, все, ты теперь моя, – проговорил Фаон, и по его интонации Сапфо поняла, что он ее не узнал, а обращается вообще к женщине, к любой, какой-то бы то ни было женщине, которую он выиграл, и потому она должна сейчас утолить его желание.
Фаон по-прежнему был совершенно наг.
К потному плечу юноши во время быстрого бега лишь прилип дубовый листок, казавшийся на теле узорным клеймом.
«Подайте-ка мне сюда этот «глотис», мне из него хочется выпить», – неожиданно, совершенно не к месту вспомнила Сапфо, почувствовав, как жадно и нетерпеливо облизывают уже ее тело горячие губы юноши.
– Кто ты? Кто ты? – бессмысленно твердил Фаон, нетерпеливо тычась губами в женскую грудь, хотя Сапфо чувствовала, что на самом деле ему совершенно не важно знать ответа на этот вопрос, а хочется просто как можно скорее целиком приникнуть к женскому телу.
Сапфо поняла, что если она скажет хоть слово, то выдаст себя и Фаон тут же испугается и отпрянет – ведь он относился к ней с уважением и особенным почтением, которые в таких делах, как любовь, были плохими союзницами.
И тогда она приложила к горячим, жадным губам Фаона палец и опустилась на землю, показывая, что согласна на все, кроме разговоров, совершенно на все…
Она не знала, что Фаон будет делать дальше, и потому немало удивилась, когда юноша набросился на нее со спины, как урчащий звереныш, сладострастно вскрикивая и вонзая в нее свой фалл, словно копье или трезубец, и пронизывая до костей тело Сапфо сладкой болью и диким ответным желанием.
– О! Еще, еще! – приговаривал свистящим шепотом Фаон, который стоял коленями на земле и то обхватывал тело Сапфо, то победно распрямлялся, словно выныривая из волн.
А для Сапфо шепот юноши сейчас сливался с шумом близкого ручья, словно протекавшего у нее сквозь ребра, позвонки, кости и стремительно несшего ее куда-то дальше – еще! еще! – дальше, в такие счастливые края, словно это была наконец-то найденная страна гиперборейцев.
Только вода в этом невидимом ручье почему-то была теплой, как кровь, а в моменты, когда Фаон внезапно застывал – даже делалась нестерпимо горячей.
Впрочем, замерев всего на несколько мгновений, Фаон вдруг начинал свое плавание снова и снова, так что Сапфо порой казалось, что еще немного – и она окончательно захлебнется в бурлящем потоке, и лишь каким-то чудом ей всякий раз удавалось из него выныривать.
И тогда снова становились видны вокруг темные ветки кустарников и опавшие листья под руками, которые уже по-осеннему пахли грибами, сыростью, скорым тлением.
Но сама Сапфо знала, что в эту минуту ни опавшие листья, ни раздумья о старости или безвозвратно уходящем времени не имеют к ней никакого отношения.
Сегодня, пусть всего на несколько мгновений, в руках Фаона, она была вечным, бессмертным существом.
Как луна, сияющая на небе Селена, с любовью глядящая на дивный, устроенный в ее честь праздник.
– Но… но – кто ты? – снова спросил Фаон, который наконец-то все же совершенно обессилел от страстного плавания на спине неведомой женщины. – Скажи, ведь ты теперь всегда, всегда будешь только моей?
– Да… – еле слышно прошептала Сапфо.
И, почувствовав, что Фаон теперь по-настоящему устал и немного отстранился, Сапфо быстро выскользнула из его рук и метнулась в кусты.
Впрочем, она могла теперь не слишком торопиться, потому что знала, что сейчас Фаон ее догонять и преследовать не будет.
Просто пока не сумеет.
Глава восьмая
О ГИМЕН, ГИМЕНЕЙ!
Утром Сапфо очнулась от настойчивого стука в дверь своей спальной комнаты.
– Вставай, моя госпожа, неожиданная радость! К нам явилась ненаглядная ягодка, наша вишенка! – услышала она по-молодому счастливый голос служанки Диодоры.
Никаких сомнений быть не могло – приехала дочь Клеида.
Только одну Клеиду на всем белом свете, за врожденную смуглость кожи, Диодора называла «своей ненаглядной, сладенькой вишенкой».
Диодора обожала девочку еще с тех дней, когда крепко держала ее на своих руках, на корабле, плывшем от Сицилии к Лесбосу.
Сапфо до сих пор помнила, как Диодора заунывно, с утра до вечера молилась по очереди всем олимпийским богам, и даже на всякий случай каким-то нездешним кабирам, считающимся покровителями мореплавателей, лишь бы судно благополучно добралось до берега и малышка по пути не захворала.
Сапфо вскочила с постели и тут же начала быстро, наспех одеваться и причесываться.
Действительно – неожиданная радость!
Но вообще-то Клеида не собиралась приезжать в ближайшее время.
Может быть, наоборот, дома случилось какое-нибудь несчастье?
Только вот с кем – с матерью? С отцом? С братом Хараксом?
В последнее время отец Сапфо – почтенный Скамандроним сильно хворал, и от него буквально не отходили митиленские врачи, и даже деревенские знахари.
Но как только Сапфо вышла в общий зал и увидела спокойное, как всегда, несколько строгое, но вместе с тем улыбающееся лицо своей дочери, она тут же успокоилась.
– Здравствуй, моя радость, – сказала Сапфо, расцеловывая дочь в обе щеки. – Ты прилетела так рано с какими-нибудь новостями? Надеюсь, не слишком плохими?
– А разве рано? – удивилась Клеида, по привычке слегка отстраняясь от чрезмерно пылких нежностей матери. – У нас в Митилене все люди давно уже встали, зато в твоем доме почему-то всегда спят до обеда как убитые.
И Клеида с нескрываемым осуждением оглядела комнату, в которой все еще виднелись следы вчерашнего праздника – повсюду были разбросаны маски, венки, музыкальные инструменты, кратеры с недопитым вином, а затем перевела строгий взгляд на нерадивую старую служанку и на свою беспечную мать.
Вчерашний праздник действительно продолжался до утра, и Диодора с Вифинией тоже хватанули на нем немного лишнего винца и только теперь через силу начали еле-еле хлопотать по дому.
А все другие участники вторых «фаоний» могли и вовсе пробудиться не раньше вечерней зари.
Зато бодрая, подтянутая Клеида, по-видимому, уже с раннего утра была на ногах.
Сапфо с удовлетворением отметила, что во всех отношениях правильная дочь сегодня приехала не одна (Сапфо категорически запрещала Клеиде выезжать за город в коляске одной, опасаясь лесных разбойников, о которых любила толковать Диодора), а в сопровождении двух молодых, рослых рабов – они тут же оставили хозяйку с матерью и исчезли из вида.
Признаться, Сапфо слегка устыдилась замечания дочери, тем более что находила его вполне справедливым.
– Ах, Клеида, у нас вчера был большой праздник, «фаонии», в честь молодого человека, который на днях отбывает на чужбину, и потому… – начала было Сапфо, но остановилась на полуслове и покраснела, с неожиданной отчетливостью вспомнив, чем для нее самой этот праздник вчера закончился.
Диодора как раз что-то разливала по кубкам, приговаривая, что доченька притомилась с дороги, и тихо ругая Вифинию, которая проспала обещанные на утро пирожки, а Сапфо услышала в звуках смешиваемого с водой вина что-то наподобие близкого ночного шума ручья и непроизвольно закрыла от стыда лицо руками.
– Что с тобой, мама? Тебе плохо? – испугалась Клеида, но тут же добавила: – Нет, все же не случайно бабушка и дедушка говорят, что сплошные праздники до добра не доводят. Мало того, что вы тут отмечаете все общепринятые праздники, но еще к тому же постоянно выдумываете свои, в честь людей, и совсем уже закружили себе, и даже олимпийцам, головы.
– Правильно говорит моя ягодка, – куда-то в пространство кивнула Диодора, потирая до сих пор подозрительно красный после вчерашних возлияний нос. – Я то же самое всегда говорю. Но разве в этом доме кто-нибудь слушает старуху? Пусть хоть моя девочка скажет истинную правду.
– И вообще – у вас тут что, Сапфо, уже наступила весна, и вы справляли весенние антестерии в честь Диониса? – не хотела униматься Клеида. – Я сужу по тому, что по всему дому валяются странные маски, которые, как правило, используются только на этом празднике. Наверное, у вас был как раз «день открытия бочек»? А вот это я уже могу заключить по красному носу нашей Диодоры, словно она как следует прополоскала его в вине. И еще по тому, что все обитатели дома, несмотря на полуденное солнце, начисто вымерли.
– Но, дочка, это Алкей… он устроил нам праздник, – пробормотала Сапфо, который раз в своей жизни чувствуя себя перед родной дочерью чем-то вроде провинившейся ученицы.
– О, так здесь снова Алкей? – удивилась Клеида и, к счастью, сразу же переключилась на другое: – Надеюсь, мама, ты все же примешь его предложение о замужестве, ведь так? Всякий скажет, что ты и Алкей – словно два сандалия с ног одного человека.
– О, не знаю…
– И напрасно! Ведь тебе же это только выгодно, мама! По крайней мере, Сапфо, тогда про тебя хотя бы перестали ходить по всему острову самые невообразимые слухи! На твоем месте я бы уже только из-за одного этого сочеталась законным браком с Алкеем. Тем более он во всех отношениях отличный жених – и по богатству, и по уму, и по знатности рода, и по красоте.
– Но, Клеида, пока что я нахожусь на своем месте, а ты – на своем, – мягко напомнила Сапфо. – И тебе пора думать о своих женихах, мое солнце. А то иногда мне начинает казаться, что ты – моя мама, а я – твоя неразумная дочка.
– И мне тоже, Сапфо, – покачала головой Клеида.
Сапфо знала, откуда дул такой ветер – Клеида очень много времени проводила с бабушкой и дедушкой, которые если открыто и не осуждали образ жизни дочери, но все же считали его совершенно непонятным, по крайней мере, не таким, как у всех нормальных людей.
Конечно, Сапфо несколько извиняла и прикрывала ее повсеместная известность, но даже слава не могла в полной мере примирить родителей со «странностями» дочери.
Увы, старая Клеида, а особенно Скамандроним относились и к стихам Сапфо, и к ее подругам с изрядной долей осторожности и недоверия.
Разумеется, они знали, что не в меру независимая дочь вместе с несколькими подругами содержит в Митилене всеми весьма уважаемую школу, где юные девушки из наиболее знатных семей проходят необходимую подготовку перед тем, как выйти замуж, – учатся писать, излагать вслух свои мысли, играть на различных музыкальных инструментах, рисовать.
Среди столичных женихов даже сделалось модным интересоваться у родителей невесты, была ли его избранница ученицей в школе у Сапфо, что считалось верхом образованности и состоятельности.
Но вместе с тем вокруг школы Сапфо, как бывает всегда, когда речь идет о каком-то более-менее приметном явлении, ходило множество самых разных слухов, от которых у почтенного Скамандронима порой то краснели, то леденели уши.
Он вообще старался пресекать любые слишком уж игривые или просто непонятные разговоры про свою известную дочь, всякий раз терпеливо поясняя, что Сапфо поступает так, как велят и диктуют ей сверху Музы, но в кругу своей семьи, а часто и в присутствии маленькой Клеиды, давал волю всем своим сомнениям и накопившемуся раздражению.
Любимый афоризм, который любил без устали повторять старый Скамандроним, и даже приказал вырезать его на камне своего дома, гласил: «Живи незаметно!»
Но получалось, что собственная дочь буквально вытаптывала своими ногами эту мудрую надпись на камне, и порой у Скамандронима складывалось ощущение, что Сапфо вообще была самой заметной фигурой не только во всем городе, но и на Лесбосе.
А нужно ли это, и тем более – женщине?
Именно про Сапфо чаще всего говорили во время праздников в знатных домах и просто на рыночной площади, везде пели ее песни, рассказывали какие-то непонятные вещи про женскую любовь, распространяли слухи про ее чуть ли не ежедневно меняющихся любовников, и даже любовниц.
Поэтому и дочь Сапфо, несмотря на любовь к матери, относилась к ней с некоторой долей осторожности, решив про себя, что ни за что не должна быть на нее похожа, и собираясь прожить жизнь так, как полагается добропорядочной, честной женщине.
– Ты и вправду заболела, мама? – спросила Клеида, видя, что Сапфо продолжает держаться руками за голову.
– Нет, мне хорошо, дочка, – быстро справилась Сапфо со своими чувствами. – Это от неожиданной радости. Я очень рада тебя видеть. Скажи, как поживают мои родители, брат? Все ли в порядке дома?
– Нормально, только все с неохотой думают о скорой зиме, – кивнула Клеида. – Дедушка говорит, что от холода все его болячки словно просыпаются и начинают кричать дурными голосами, зато на лето впадают в спячку. Всякий раз он боится не пережить новой зимы. Вообще-то я тоже не люблю холодные ветры и морозы.
– Но зато мне есть за что любить зиму. Скоро я вернусь в свой дом в Митилены, и ты снова будешь жить вместе со мной, а не с дедушкой и бабушкой.
– Посмотрим, – уклончиво ответила Клеида.
– Что ты имеешь в виду? – сильно удивилась Сапфо. Потому что так было всегда – зимой и весной Клеида жила с матерью в доме, который одновременно считался также школой, а на лето, когда Сапфо уезжала за город, дочка перебиралась к деду и бабушке.
Клеида говорила, что ей требуется отдых от звуков кифары, но особенно от громкого, учительского голоса Дидамии, который напоминает ей звуки многоствольной трубы – сиринги.
– Но я ведь уже стала взрослой, мама, – спокойно ответила Клеида, и Сапфо не нашла, что возразить.
Действительно, Клеиде недавно исполнилось семнадцать лет, и она превратилась в высокую девушку, с красивыми, правильными чертами смуглого лица – внешне она явно пошла в отца.
А когда Клеида смотрела в сторону, то Сапфо и вовсе снова видела перед глазами забытый чеканный профиль, правда не столь горбоносый и мужественный, как у Керикла.
Впрочем, характеру Клеиды тоже была в какой-то степени присуща отцовская резкость, совершенно чуждая самой Сапфо, которая умела находить особую красоту и прелесть именно в различиях людей и любить в них прежде всего непохожесть друг на друга и на себя.
Клеида же упрямо старалась смотреть на мир глазами строгими – глазами бабушки и дедушки, которые были для нее образцом человеческого поведения и отношения друг к другу, и изменить этот взгляд было очень трудно, если вообще возможно.
Сапфо часто с ностальгией вспоминала то золотое время, когда Клеида была еще совсем доверчивой малышкой и только-только начинала задавать первые вопросы, допытываясь, откуда приходят солнце и дождь, зачем богам, словно котятам, во время праздников на камешки льют молоко, и заранее соглашаясь с любым ответом.
А потом к тому же смешным, детским голоском пересказывала все полученные новости своей тряпичной кукле, строго шлепая ее в том случае, если та недостаточно внимательно ее слушала и «вертела головой».
От тех времен осталось лишь несколько стихотворений, и одно из них сейчас пришло Сапфо на память.
Сапфо написала его после того, как Клеида несколько дней подряд упрашивала мать, а потом и бабушку купить ей точь-в-точь такую же шапочку, которую она увидела на одной девочке, недавно приехавшей из далекой Лидии:
![Книга Мелика [Вокальная лирика] автора Сапфо](http://itexts.net/files/books/110/oblozhka-knigi-melika-vokalnaya-lirika-191797.jpg)
