Текст книги "Когда тают льды. Песнь о Сибранде (СИ)"
Автор книги: Ольга Погожева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
– Где у тебя тряпьё, отец? Уберу, – кивнул на пол.
Мельник поглядел на меня, затем на серого, как зимний рассвет, Люсьена.
– Оставайтесь, пока не встанет на ноги, – решился добрый хозяин. – Великий Дух заповедал гостей хранить, я подчиняюсь. Неплохо бы и тебе вспомнить его заветы! – сурово отчитал старик, покидая комнату.
Я молча опустился рядом с лавкой на широкий пень, заменявший мельнику не то стул, не то стол. Я уже совершенно запутался в собственной жизни, не понимая, зачем иду и куда, правильный ли делаю выбор, с теми ли людьми вожу дружбу – но и вырваться из липкой паутины уже не мог. Оставалось только уповать на промысел Великого Духа, которого так вовремя помянул хозяин. И на то, что Тёмный ослабит когти, выпустив наконец из них мятущуюся душу молодого брутта.
Люсьен пришёл в себя к вечеру. Выворачивало колдуна ещё не раз, да с кровью – я замучался за ним вытирать да снимать жесточайшую боль, терзавшую нутро брутта. Уже думал – не выдержит парень, не доживёт до следующего утра…
Ближе к ночи вышел из дому – вдохнуть свежего воздуха, остудить горячую голову. Люсьен на время затих, так что я не переживал: если и очнётся, то хозяин позовёт, уже не раз, видимо, пожалевший о своём милосердии.
Присев на высокий порог, я запустил пальцы в волосы, опуская локти на колени. Невыносимо хотелось сна и покоя, но ни того, ни другого не предвиделось. Как сообщить в гильдию? И кому? Нет, в самом деле – кому там, среди равнодушных к миру и друг другу колдунов, было дело до умирающего брутта здесь, в низине? Даже у меня за короткий срок появилось больше товарищей, чем у Люсьена за… сколько лет он провёл там? И почему остался? Маг такой силы, как он, мог и без полуразрушенной северной крепости устроиться в жизни – что его держало? Или кто?..
Мысль всё ускользала от рассеянного внимания, не давала собрать головоломку – вот-вот получу ключ к разгадке, но нет…
Вздохнув, опустил руки, вглядываясь в чистый горизонт. Небольшая метель стихла, так что теперь в прозрачном, звенящем от чистоты воздухе не кружилось ни снежинки. Тишина, как в небесных чертогах – как-то теперь в родном Ло-Хельме? Накормлены ли дети, улеглись ли спать или ещё слушают байки Октавии? Перед глазами мелькнули любимые мордахи, и я улыбнулся, невидяще разглядывая тёмную горную гряду. Никанор, Назар, Илиан, Олан – четверо сыновей, каждый из которых был по-своему дорог отцовскому сердцу – теперь уже, вероятно, забрались под тёплые шкуры, готовясь ко сну. Оказаться бы сейчас рядом с ними!..
Пальцы задели пояс, и хрустнувшая под ним бумага тотчас привела в чувство. Так ведь и не прочёл послание от Витольда!
Торопясь, достал сложенную записку, развернул, вглядываясь в мелкие буквы в вечерних сумерках.
«На востоке беспокойно. Оставайся в гильдии. Приказ: защитить крепость магов любой ценой».
Витольд даже не подписался по старой привычке, но почерк начальника особых дел я и без того помнил: не подделаешь. Великий Дух! На альдской границе треволнения, совсем рядом с Ло-Хельмом, а бывший товарищ отдаёт приказ о защите колдовской крепости! Той самой, которую собирался вроде как уничтожить!
Зло скомкав записку, рывком поднялся, разворачиваясь к скрипнувшей двери. Шагнувший наружу мельник едва не шатнулся назад от неожиданного напора.
– Там друг твой оклемался, – ворчливо доложил старик. – Лежит, стонет. Ты мне вот что скажи, – задержал меня на пороге добрый хозяин, – как тебя угораздило? Вроде человек ты честный, но тот, который в моём доме лежит – как есть шельма! Зачем тебе с ним знаться? И с колдунами этими…
Я глянул на беспокойного мельника, но объясняться не стал: недосуг. Кому какое дело, по-честному? Праздное любопытство, да и только…
– Так получилось, отец, – ответил устало.
Старик с неожиданным пониманием кивнул, пропуская меня в дом. Поднявшись по скрипящей лестнице в комнату, я толкнул хлипкую дверь. Люсьен, видимо, только и ждал моего появления.
– Где… мы? – с усилием выговорил он.
Брутт сидел на лавке, вцепившись в неё обеими руками, и пошатывался от слабости, – но взгляд оставался цепким, почти незамутнённым ни болью, ни пробуждением.
– Где… – снова начал молодой колдун, рассматривая комнату. Сложенные в углу вещи с неизменным посохом его тотчас успокоили, он вновь поднял на меня глаза.
– На мельнице, – ответил я, подходя к столу. Хозяин остался на пороге, подозрительно вглядываясь в очнувшегося гостя. Теперь, когда Люсьен явно набирал силу, прежняя ненависть к магам вкупе со страхом снова взяла своё.
Я протянул ковш, но Люсьен только помотал головой.
– Надо… в крепость.
– Ночь на дворе. Добрый хозяин разрешил нам остаться, подождём до утра.
О причинах я деликатно умолчал: конечно, я мог бы выгнать Ветра в ночь на горную дорогу, но за лошадь моего спутника не ручался – переломает ведь ноги, и дело с концом. Главный вопрос заключался в самом Люсьене – если брутт на лавке-то с трудом сидит, то уж в седле даже до тропы не доедет, свалится у подножия.
– И сколько…
– День пролежал, – правильно понял вопрос я.
На лице молодого колдуна, впервые на моей памяти, проступили вполне искренние чувства – тревога, нерешительность, слабость, беспокойство – а затем Люсьен коротко выдохнул, мотнув головой.
– Слышишь… варвар… – голос тут же сорвался; брутт закашлялся, бросая взгляд на ковш с водой.
Я молча поднёс к самым губам, не надеясь на дрожащие руки молодого колдуна; Люсьен сделал несколько жадных глотков, давясь и едва не захлёбываясь.
– Слышишь, – хрипло повторил он, утолив жажду, – никому не говори. Никому, ладно? Если спросят, где задержались…
Мельник хмыкнул, покидая комнату, а я неспешно отставил ковш, присаживаясь на уже привычный пень. Теперь Люсьену не приходилось так уж сильно задирать голову, чтобы смотреть на меня.
– А по-честному? – поинтересовался я. – Что с тобой произошло?
Молодой колдун глянул на меня коротко, исподлобья, но отмолчаться ему я не дал.
– Это не твоя боль, – медленно проговорил я, размышляя вслух. – Деметра как-то говорила… когда снимаешь, то сразу понятно, где своё, а где чужое… На тебе – чужое.
Объяснял я так себе, но Люсьен понял: усмехнулся невесело, покачал растрёпанной головой.
– Зачем ты такой умный, варвар? – беззлобно спросил он. – Ты вот что… об этом не говори тоже. По-дружески… советую.
– Кто тебя так? – не отставал я.
Если у молодого брутта в гильдии появились враги, которые наложили на него проклятие или болезнь – уж по крайней мере не будет лишним знать имена. Может, и выстроится наконец логическая цепочка у меня в голове.
– А вот это не твоё дело, староста, – посерьёзнел Люсьен. – Не то чтобы мне твоя жизнь была дорога, но… не знаю, какого Тёмного я в тебе нашёл. Раз со мной случилось – значит, заслужил. И всё на этом.
От такого почти душеспасительного разговора я умолк, и вовремя: дверь открылась, впуская внутрь мельника с дымящейся миской.
– Вот, – буркнул старик. – Голодные небось.
В углу висел символ Великого Духа; я поклонился в ту сторону, принял угощение, пододвигая ближе к Люсьену. Против обыкновения, брутт не оскалился презрительно в мою сторону и ни единого хульного слова не проронил, пока я осенял себя священным знамением. Лицемерил я, конечно, в тот миг изрядно: проверял. Что во мне от веры осталось? Тёмных духов в последнее время я призывал чаще, чем благодать Великого…
Люсьен следил за мной молча; чёрные глаза на исхудавшем лице казались огромными провалами. Мельник тоже наблюдал с заметным интересом.
– Что ж вы… – не выдержал старик, – Духа тоже почитаете?
– А ты думал, в гильдии все как один Тёмному кланяются? – ответил я словами Деметры. – Не скрою, многие. Но не все, отец, далеко не все.
Трапеза выдалась молчаливой: я всё пододвигал печёные овощи своему спутнику, внимательно наблюдая за тем, чтобы тот всё же доносил пищу до рта. Обычно жизнерадостный и бесшабашный брутт словно потерял вкус к жизни, медленно уходя в себя. Сейчас он вновь стал похож на того, который нехотя открыл мне дверь в свою келью – и то лишь потому, что я очень крепко и настойчиво стучал. Как он там сказал? Если случилось – значит, заслужил…
Теперь я понял, что расценил его слова превратно: Люсьен говорил вовсе не о высоких материях. Видимо, и в самом деле сделал что-то, за что его… наказали? И если так, то кто?
Всплыл в голове образ, виденный у Живых Ключей – истинный облик молодого брутта. Тогда я решил, что унесу его с собой в могилу, – теперь примерял увиденное так и эдак, чувствуя себя младенцем, собирающим головоломку. Вроде все детали на месте, но не сходится никак…
Эх, верно сказал про меня зеленокожий Оук! Тугодум, да и только.
– Дочь ожидаю, – подал вдруг голос мельник. – Это, видимо, они. Придётся вас стеснить немножко… Я сейчас, – засуетился хозяин, покидая комнату.
Хлопнула дверь. Я вслушался: далеко за окном, эхом раздаваясь в низине, доносился топот копыт, почти на границе слуха. Различить его мог лишь человек, который очень, очень ждёт.
Мы с Люсьеном переглянулись.
– Поехали, староста, – попросил колдун, отставляя кружку. – Люди, шум… не могу я сейчас, – почти умоляюще закончил гордый брутт.
Я кивнул.
К тому моменту, как к мельнице, грохоча колёсами, подъехала крытая повозка, мы с Люсьеном уже собрались и спустились вниз, так что встречали шумных гостей втроём. Пробирающий ночной воздух мгновенно остудил разомлевшего после болезни и теплой лежанки брутта, так что теперь он, ёжась, кутался в свой плащ, затягивая капюшон потуже. Я стоял рядом, так что крупную дрожь, бившую молодого колдуна, кожей чувствовал.
– Отец! – из повозки, улыбаясь так, что даже ночь на дворе посветлела, выскочила крепкая молодая женщина, радостно помахала рукой.
– Добрались, милостью Духа, – пробормотал счастливый мельник, сбегая со ступеней.
Отец и дочь обнялись, пока возница неспешно высвобождал лошадей. Из повозки тем временем донёсся пронзительный детский крик, и я даже напрягся: почудилось, будто Олан.
– Вот, – женщина метнулась обратно, откинула полог, выхватывая из недр крытой телеги укутанного в мех младенца. – Ну-ка, поприветствуй деда, Торрин! Скажи…
– Де-да, – чётко проговорил ребёнок, уставившись на умилённое лицо старика. Выпростал ручки из-под тёплой накидки, протянул навстречу мельнику. – Возь-ми!
Тот подхватил внука, заключая в железные объятия, и с просветлённым лицом повернулся к нам.
– Вот, – с гордостью продемонстрировал он. – Наследник мой… Скоро год уж будет!
Мне стоило больших усилий оскалиться в ответной улыбке. По-другому жуткую гримасу боли и отчаяния, замаскированную под доброжелательность, и назвать было нельзя. Год! Мой Олан в год даже сидеть не научился… и сейчас, когда его возраст приближается к двум, мой младший сын не мог и близко сравниться с этим младенцем, весело щебечущим что-то своему деду! Великий Дух, как слаб человек! Пока не видит чужого счастья, готов мириться с собственным горем, – но как только сравнит себя с прочими, да поймёт, что его ноша тяжелее прочих, рыдает душой от несбывшихся надежд, злости и жалости…
– …Грег снова в поход отправился, – жаловалась тем временем дочь мельника, поглядывая в нашу сторону, – тревожно на душе, отец! Дёрнул же Тёмный выйти замуж за легионера! Вот и решила к тебе. Как раз повезло – храм послал духовника на север, я и договорилась, чтобы с ним вместе ехать. Только весточку тебе подала, тут же вещи собрала и мигом сюда!
– Умница, – прижимая к себе внука, похвалил мельник. – И правда, что в Рантане сидеть? Большой город – большие хлопоты! Отдохнёшь хоть…
– Вот, отец, исповедник Кристофер, – представила женщина подошедшего возницу. – Едет в Кристар строить храм.
Я оторвал наконец взгляд от весёлого младенца с внимательным взглядом умных глаз и посмотрел на духовника с вялым интересом, торопливо выдирая болезненную стрелу из родительского сердца. Нечего и сравнивать своих детей с чужими. Неблагодарный труд…
– Братия решила, что север Стонгарда незаслуженно лишён благодати Великого Духа, – отозвался исповедник, скидывая капюшон походного плаща. – Послали меня, как самого одинокого, – судя по голосу, улыбнулся. – С вашего разрешения переночую под крышей, завтра поутру отправлюсь дальше. Путь неблизкий, поеду через Ло-Хельм – там уж сыщется проводник до побережья…
Свет из окна мельницы упал на бородатое лицо, выхватывая пронзительные светлые глаза, уже прорезавшиеся морщины и волнистые, коротко стриженные волосы. Вероятно, зим на десять старше меня, если не больше.
– Конечно-конечно, – засуетился хозяин, передавая внука дочери. – У меня, правда, гости…
– Поедем мы, отец, – проронил я, вклиниваясь в разговор. – Спасибо тебе за доброту.
– В ночь? – неискренне нахмурился старик, скрывая облегчение. – Опасно, да и товарищ твой еле на ногах держится…
– А он верхом поедет, – усмехнулся я. – Прощай, отец.
Право объясняться с гостями я предоставил самому хозяину: мы же лишь молча раскланялись с приезжими, седлая лошадей. На духовника я глянул ещё раз или два, запоминая лицо: открытое, волевое и вместе с тем утончённое, каким оно бывает у людей большого ума и проницательности. Собой тоже был хорош – и если не принял тайных обетов, то уж наши красавицы расстараются, расставят свои капканы, чтобы заполучить ещё молодого духовника в сети супружества.
Люсьен взялся за седло покрепче, оттолкнулся от земли, тяжело взбираясь на круп. Я подал ему поводья – принял, хотя и пошатнулся – и запрыгнул на Ветра, помахав на прощание мельнику и его гостям.
– Проклятый снег, – слабо пробормотал брутт, как только мы выехали на дорогу.
Ту, конечно же, замело накануне; кони шли шагом, мы их не торопили. Ночная тишина ничуть не привлекала молодого колдуна – он кутался в плащ, дрожа от холода, кашлял от мороза, и ругался сквозь зубы. Пару раз Люсьен встряхивал кистью, вызывая призрачные языки пламени, но те долго не держались: огонь хотел пищи и быстро гас. Брутт это, конечно, понимал, так что магические фокусы творил только ради того, чтобы хоть куда-то выплеснуть негодование.
– Если замёрзну, – напутствовал меня он, – езжай в крепость и зови на подмогу. Сам ты меня за всю жизнь не разморозишь.
Мысленно я оскорбился: как-никак, маг второго круга! Шагнув на одну ступеньку вверх, смотрел теперь на нижних свысока, как и любой новичок; о тех, кто выше, думал заносчиво: и я так смогу! Спустя секунду стряхнул с себя напыщенные мысли и внутренне посмеялся: как мало мне надо, чтобы зазнаться!
До самой гряды ехали молча, думая каждый о своём. Низина жила ночной жизнью: вдали темнели стены Унтерхолда, над ними нависали полукругом занесённые снегом горы. Крепости магов, скрывшейся за утёсом, отсюда видно не было; узкой тропы, ведущей наверх, к каменному мосту – тоже. Расположение гильдии хорошее: осаду выдержит даже при малом составе защитников. Учитывая, что все они – маги, уже неплохо. Вода в крепости имелась, запасные выходы через подземелья, по легенде, – тоже. Единственную успешную атаку можно провести только сверху, но горная гряда практически неприступна, да и башни гильдии упираются едва ли не в самые вершины…
– Варвар, – вдруг негромко позвал Люсьен. – А ведь мне плохо было.
Я с трудом оторвался от мысленных схем – выведать бы ещё у Деметры хотя бы приблизительный план подземелий – и посмотрел на молодого колдуна. Лицо его в мертвенном свете небесного светила казалось иссиня-бледным, неживым.
– Очень плохо, – тихо добавил брутт и тоже взглянул на меня. – Ты остался. Почему?
Я удивился: как я мог его оставить? Ведь выехали вместе, вместе и вернуться должны.
– Блевотину за мной небось подтирал, – невесело продолжил Люсьен, отводя глаза. – Ну и… помогал по нужде сходить. Это я помню. Не противно было?
Я едва не сплюнул, но вовремя сдержался: необычным показался растерянный голос молодого колдуна.
– У меня таких, как ты, дома четверо, – отшутился я.
Люсьен скривился, закусил губу. Выдавил неслышно:
– Повезло этим четверым.
Больше ничего до самой гильдии не произнёс, я и не настаивал: пусть себе думает, что хочет, мне ли в чужую душу лезть? Ворота крепости, как всегда, оказались открыты: маги ничуть не опасались нападений. И откуда только у Витольда сведения об атаке?
– Я к себе, – проронил брутт посиневшими от холода губами, как только мы расседлали лошадей. – Сам справлюсь, – добавил в ответ на немой вопрос.
До жилых комнат дошли вместе, дальше разделились. Люсьен, всё ещё кутаясь в плащ, отправился в свою келью, я, стараясь ступать тише, добрался по длинному коридору к уже родной двери. Распахнув её, нашёл в себе силы скинуть сапоги и захлопнуть створку. Как только тяжёлая голова коснулась жёсткой постели, сон скрутил намертво, и мир вокруг мгновенно померк.
Наутро я проснулся почти что бодрым: спустился в подвалы, ополоснулся в лохани, соскоблил со щёк лишнюю растительность. Я надеялся, что неприятность на испытаниях уже забыта, и Деметра поможет мне с обрядом: хоть Люсьен и разъяснил ритуал, но ведь не получалось у меня воспроизвести всё как положено. Может, госпожа Иннара подскажет, что именно я делаю не так?
Дочь Сильнейшего я обнаружил раньше, чем планировал: едва вышел из жилой башни, тотчас наткнулся взглядом на невысокую фигурку, замершую среди извилистых тропинок внутреннего сада. Деметра стояла ко мне спиной, и этим безотлагательно воспользовался её жених, сопровождавший неофициальную главу гильдии. Быстрый взгляд поверх головы госпожи Иннары вонзился в меня, как клинок в незащищённую плоть, а в следующий миг альд мягко привлёк к себе невесту, запечатлевая на её губах короткий, но жаркий поцелуй.
Я замер как истукан, чувствуя, как свежевыбритые щёки покрывает неровный румянец, – а в следующий миг двери за мной распахнулись, выпуская в новый день проснувшихся адептов.
– Сибранд! – звонко поприветствовала меня Зорана, и госпожа Иннара вздрогнула, оборачиваясь. – Ты где был?! Мы так волновались! А Люсьен с тобой?
Взгляд Деметры сказал бы мне больше, если бы я лучше видел сквозь багровую пелену, заслонившую взор. Дейруин за спиной невесты беззвучно усмехнулся, глядя мне в глаза, и я понял, что с треском проиграл эту битву. Игнорируя вопросы Бруно и Дины, удивлённые взгляды Мартина и Айлина, я развернулся и шагнул обратно в ещё открытые двери.
Долгими сборы не оказались: доспех я надел поверх мантии, двуручник приладил за спину, бумаги с описанием ритуала и учебные записи уместились в кожаную сумку, припасов я не имел, но монеты ещё оставались, так что разживусь по дороге. Предвкушая нежеланные встречи, я вышел наружу – но страхи оказались тщетными. Не ждала меня Деметра, разошлись по своим делам товарищи, только Оук копался у конюшен, убирая за лошадьми.
– Домой? – угадал зеленокожий, осторожно распрямляясь.
Я только кивнул: голосу не доверял.
– Деметре передать чего? – поинтересовался оглум, разглядывая меня пристально, даже с сочувствием. – Адепты гильдии перемещаются по Миру только с разрешения Сильнейших…
– Мастер Дамиан мёртв, – жёстко напомнил я, забираясь в седло. – Как только пришлют замену, я доложусь новому главе.
Оук только блеснул красными глазами, когда я хлестнул поводьями, рысью покидая задний двор. Цокот копыт по убранным дорожкам сменился глухим топотом по каменному мосту и перешёл в тягучий скрип заснеженных горных троп. Я понукал Ветра торопливо, не давая ходу мыслям. Скорее домой, Великий Дух! Что ещё я здесь забыл? Приехав за исцелением, увлёкся тёмными искусствами, магами и званиями, друзьями и…
И больше никем.
Я врал себе, чтобы только не думать о тёплых ореховых глазах бруттской колдуньи, – но сердце наказывало своеволием в ответ, подбрасывая новые образы в мысленный костёр: светло-русые, почти каштановые волосы, мягкие плечи под тонкой тканью ночной рубашки, бледная кожа, тонко очерченные губы…
Я успел вовремя: исповедник Кристофер ещё не покинул гостеприимную мельницу.
– Слышал вчера, что духовник направляется в Кристар, – глухо проговорил я, не глядя в глаза удивлённому хозяину. – Передай ему, отец, если желает – я сопровожу. И проводника от Ло-Хельма выделю. Скажи – я староста деревни. Мне может довериться.
– Доверился бы даже простому адепту из гильдии магов, – отозвался за спиной мельника исповедник. – Вовремя ты, чадо: вдвоём дорога всё же покороче будет. Отправляемся?
Я кивнул, отворачиваясь от прильнувших к окнам лиц: женского и детского. Небо откликнулось редкими снежинками, упавшими на землю так же мягко, как и моя задохнувшаяся надежда на счастье.
Исповедник меня не трогал, за что я был ему мысленно благодарен. Ни слова не проронил, даже когда я, ругаясь сквозь зубы, вытаскивал застрявшего в глубоком снегу Ветра, и не толкал тихих речей у вечернего костра. Вероятно, я ему казался раненым зверем: даже лёгкое касание раздражало рану. Единственное, чего мне хотелось – это тишины и одиночества, так что в конце концов разозлился на самого себя, что предложил помощь в дороге незнакомому духовнику. С кем другим, может, и посвободнее бы пришлось; с исповедником я ещё острее чувствовал, как бушуют в груди отнюдь не добрые чувства.
Не утихала боль – разгоралась с каждым днём сильнее, лишь изредка обманчиво прячась на дне выгоревшей души. И яркие светлячки надежды разочарованно гасли, каждый раз ещё больше ожесточая и без того загрубевшее сердце. Я навсегда останусь один на один со своими проблемами, и не найдётся никого, кому я сумею в конце концов открыться. Только бы не прорвало болезненный нарыв раньше времени…
– Дома ждёт кто? – поинтересовался вскользь духовник, как только мы проехали последнее поселение. Путь через лес был опасен, но и короток: если обходить вдоль побережья, терялось много дней пути.
Я ответил не сразу: прислушивался к шорохам в чаще. Зверьё на широкую дорогу обычно не выбегало, обходило редколесье стороной, но я уже не доверял ни миру, ни себе.
– Дети.
– Счастливый.
Я только и сумел, что удержаться от дурного слова. Счастливый, как же!
– Я вот семьёй не обзавёлся, – продолжал, будто не замечая моего перекошенного лица, Кристофер. – Повстречал как-то женщину… слишком поздно повстречал. Принял тайные обеты в юности и в тот же год с нею и столкнулся. Она тогда только сбежала из дому. Сильная была, гордая…
– Ну и? – не слишком вежливо оборвал я. – Ты с ней объяснился, отец?
Исповедник грустно усмехнулся в короткую светлую бороду, скользнул взглядом по заснеженным деревьям, утопавшим в снегу. Чем дальше мы продвигались на северо-восток, тем суровее становилась стонгардская зима – здесь, в уже привычных мне краях, она воцарилась давно и надолго, в отличие от безветренных низин Унтерхолда.
– Разве я мог? – вздохнул, не разжимая губ, духовник. – Я стыдился собственного чувства. Принявший обеты засматривается на женщину, мечтает о земном… Она сама ко мне пришла. Не объяснить – потребовать, – улыбка скользнула по красному от мороза лицу, на несколько бесконечно долгих мгновений преображая загрубевшие черты. Верно, что в молодости исповедник Кристофер собирал заинтересованные женские взгляды повсюду, где бы ни появлялся. – Говорю же, сильная была, смелая… Мы поговорили, и она ушла. До сих пор слышу звук захлопнувшейся двери.
– Больше ты её не видел, отец? – спросил я, не замечая, как гнев и внутреннее напряжение отступают, позволяя отстранённому интересу заполнить опустевшее нутро.
– Нет. Только слышал, что подалась в вольные разбойницы, да спустила жизнь на ветер: замуж не вышла, детей не родила. Молюсь о ней Великому Духу – может, подарит ещё одну встречу. Она не назвала мне, откуда родом – сказала, так будет проще нам обоим. Не станем вдруг искать друг друга в минуты слабости, не будем цепляться за ложные надежды. Мудрой уже тогда была, хотя и тщательно это скрывала. Грубостью маскировала нежность, шутками острый ум. Ты бы видел её душу так, как я, чадо! Под самой крепкой бронёй обычно скрывается самое ранимое сердце…
Я повёл плечами, думая о своём. Хотел бы я всё отменить, будь у меня такая возможность? Никогда не встречать Орлу? Не дождаться сыновей? Не биться в бессильной ярости над Оланом? Никаких проблем – и никаких радостей. Если признаваться самому себе честно, – в трудные минуты, может, и хотел бы. Но пока ещё приходил в себя, вовремя спохватываясь от тёмного дурмана. Не думай, Белый Орёл. Просто – не думай…
– Далеко ещё до Ло-Хельма? – запахивая старый меховой плащ поплотнее, спросил духовник.
– К вечеру доберемся.
Прошлую ночь ночевали под открытым небом, и медлить, конечно, не хотелось. Но и гнать лошадей быстрее по глубокому снегу мы не могли. Молитвами ли духовника, или другим чудом нежеланных встреч по пути так и не случилось, но из-за заваленных снегом и почти непроходимых троп шли шагом, а кое-где и пешком, проверяя наличие поваленных деревцев да сучьев – не ровен час, кони ноги поломают, совсем беда.
Когда вдали замерцали тусклые огни родной деревни, сердце отчего-то забилось сильнее – вроде не так уж и рвался домой, когда в лихорадочной спешке покидал гильдию – но теперь-то вспомнил, как соскучился по детям, каким, оказывается, пустым был без них…
– Это таверна?
Я глянул на высокую крышу, куда указывал духовник. В чистое небо, усеянное яркими звёздами, поднимался дым из обширной трубы, – Хаттон, верно, растопил накануне очаг докрасна, так что до сих пор не прогорело. Да и, вероятно, сам спать ещё не ложился, обслуживая поздних посетителей. Какие в Ло-Хельме развлечения? Вот и летят, как мотыльки на свет…
– Если теснота не смущает, иди ко мне, отец, – не то предложил, не то велел исповеднику я. – Место найдётся. Наутро кликну которого-нибудь из молодцев Шера-пасечника. Они дорогу до Кристара лучше прочих знают – проведут безопасной тропой.
– Дети у тебя, – отозвался духовник. – Разбудим. Благодарю, чадо, но я пойду в таверну. Дым поднимается – хозяин, верно, ещё бодрствует. А наутро и свидимся – за проводника буду признателен.
– Как знаешь, отец.
Настаивать я не стал: хоть и хотелось под свою крышу заполучить исповедника и осенить родные стены благодатью Великого Духа, но страх разбудить детей оказался сильнее. То-то Октавия обрадуется, если мы поднимем на уши весь дом.
Мы въехали в деревню незамеченными. Я всё заглядывал в тёмные окна, лишь раз скользнув взглядом по своим тихим владениям: почудилось, будто коротко тявкнул Зверь. Я проехал мимо дома на окраине поскорее: незачем будить усталую свояченицу и сыновей. Обожду в таверне до рассвета – небось Хаттон не прогонит. По крайней мере, я в это искренне верил: должны признать, невзирая на серую колдовскую мантию и подстриженную бороду.
У таверны спешились, привязали лошадей в стойлах. Ветер довольно фыркнул, почувствовав близость дома, а я потрепал его по крутой шее, раздумывая, рассёдлывать ли: кто знает, как встретят. Может, всё же направлюсь домой, да обожду до рассвета в конском же стойле…
– Белый Орёл! – выдохнули от двери. – Вернулся!..
Я едва успел развернуться, когда спрыгнувший с крыльца Фрол обхватил меня стальными руками, стиснул до хруста в братских объятиях.
– Октавия уж изволновалась – ни весточки от тебя… – прерывисто выговорил кузнец. – А я говорил: вернёшься!
Куда и подевались взаимные недоразумения! А ведь крепко обидел меня тогда Фрол – думал, до конца жизни не забуду…
– Я тоже скучал, брат, – отозвался я, хлопая друга по плечу. Голос вышел чужой, сдавленный и приглушённый. – Как сам?
Фрол отстранился, кулаком вытирая потёкший нос.
– Да как? – буркнул, пряча глаза. – Спокойно всё, хотя седмицу тому восточной крепости пришлось несладко. Альды совсем обнаглели, напали средь бела дня – четверть гарнизона наших полегло…
Я стиснул зубы: верным оказалось послание Витольда!
– Отбились?
– Куда ж денутся? – резонно вопросил Фрол. – Отступать-то им некуда.
За спиной закашлялся исповедник, и я резко обернулся.
– Духовника привёл, – улыбнулся я, краем глаза отмечая, как нахмурился кузнец, разглядев наконец на мне колдовскую мантию. Переодеться бы, хотя… всё равно ведь пересуды пойдут, нечего и стараться. – Отец Кристофер едет в Кристар, чтобы построить храм. Теперь не надо в Рантан бежать, случись нужда.
Фрол молча поклонился, и я указал исповеднику на дверь.
– Проходи, отец, – пригласил я, будто в собственный дом. По правде, сам не знал, как нас там примут, но показывать это перед духовником не хотелось. – Обогреешься наконец.
Отец Кристофер прошёл молча, и я шагнул вслед за ним. Пахнуло изнутри вином, жаром и снедью; враз размякло уставшее за утомительную поездку тело. У стойки сидел, баюкая в ладонях стакан, Хаттон, задумчиво разглядывавший яркие уголья в ещё горячей жаровне. При нашем появлении перевёл рассеянный взгляд на дверь, да тут же и подскочил, едва не расплескав своё питьё.
– Мир твоему дому, Хаттон, – проронил я, поскольку приветствия не последовало. – Принимай гостей.
Сидевший в углу лавочник Торк медленно поднялся, первым распознав духовника, и подошёл под благословение. Последний осенил его священным знаменем, и тонкие губы тронула усталая улыбка.
– Стало быть, чтите Творца, – проронил он. – А мне говорили, будто на севере мало таких осталось.
– Как и везде, отец, – я отодвинул ближайший к очагу стул, принял заснеженный плащ, перекидывая его через спинку. – Хаттон, подай чего горячего.
Тут только харчевник встрепенулся, опрометью бросаясь обслуживать гостей. Стол, который я выбрал, был большим; к нам тотчас подсел Фрол, на правах лучшего друга; бочком-бочком, поглядывая то на духовника, то на меня, подобрался к столешнице и Торк.
– Это отец Кристофер, – представил духовника я. – Едет строить храм в Кристаре. Завтра… попрошу Шеровых молодцев сопроводить.
– Кому скажешь, тот и пойдёт, – решительно нахмурился Фрол. – Или ты не староста?
Я глянул на потупившегося Торка, на замершего с кружками в руках Хаттона, и усмехнулся:
– Вы мне скажите.
Торк с Хаттоном переглянулись, но сказать ничего не успели.
– Что тут говорить? – мягко спросил знакомый голос, и я едва не вздрогнул: Тьяра стояла у двери в погреб, удерживая в руках корзину с овощами. – Все согласились ещё три года назад, выбрав тебя старостой. И решения совет не отменял.
Совсем не изменилась рыжая соседка, разве что похорошела немного. Долго на меня заглядываться не стала, отвернулась, отставляя тяжёлую ношу в сторону.
– Хаттону помогает, – негромко подсказал Фрол. – С тех пор, как ты уехал.
Я опустил голову: если бы принял её ласку, не пришлось бы Тьяре прислуживать в чужом доме. Но и сейчас – сейчас тем более – я бы решения не изменил.
За столом тем временем воцарилось молчание. Хаттон молча поставил перед нами дымящиеся кружки и отошёл обратно к стойке, загремел посудой, наспех сооружая поздний ужин. Тишину нарушила Тьяра: подошла к общему столу, присела на край скамьи, улыбнулась мне коротко:
