Текст книги "Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin de siècle в России"

На пути к тройственному союзу

Гиппиус сформулировала концепцию так называемой триангуляции желания уже в 1895 г. В письме Минскому она писала: «Нужен третий человек, чтобы вы могли видеть меня»[446]446
  Гиппиус З. Н. – Минскому Н. М., 14 февраля 1895 г. ИРЛИ. Ф. 39. Оп. 2. Ед. хр. 205.


[Закрыть]. (Этим третьим стал Волынский.) После 1899 г., когда Мережковские задумались о создании своей Церкви Третьего Завета, на основе Книги Откровения и царства Святого Духа, отношение Гиппиус к этому вопросу стало гораздо более идеологическим. Излагая свои планы по поводу новой церкви, она пишет в дневнике: «И надо нам было третьего, чтобы, соединяясь с нами – разделил нас»[447]447
  Гиппиус З. Н. О бывшем (1899–1914) //Дневники. Т. 1. С. 91.


[Закрыть].

В ее ранних, многократно умноженных любовных треугольниках проявлялась воля к власти. В начале 1900–х гг. Гиппиус, как ранее Соловьев, начала формулировать основы жизненной практики, которая обращала бы эротическую энергию на преображение жизни. Будучи декадентом – утопистом, она разработала концепцию, согласно которой накапливаемый в таких союзах избыток эротической энергии должен направляться в один конкретный треугольник. Отказавшись от эротической стратегии, при которой накопленная энергия распыляется в легкомысленном соперничестве и ссорах, отличавших ее интимную жизнь в 1890–х гг., она стала увязывать любовный треугольник с религиозными задачами. Гиппиус будто проникается фантастическим аспектом эротической утопии Соловьева, которая, как мы знаем из финала «Смысла любви», будет реализована в выбросе сексуальной энергии, накопленной в до того момента девственных союзах. В качестве первого шага, решает она, нужен третий, который поможет влить новые силы в их партнерство с Мережковским. Он станет одним из трех членов такого целенаправленно создаваемого тройственного союза, который положит начало реализации утопической задачи преображения жизни.

В начале XX века Гиппиус стала воспринимать свою личную жизнь как орудие социальных и религиозных перемен. Эротическое, религиозное и социальное желание переплелись; тройственный союз, задуманный как альтернатива прокреативной семье, стал инструментом преображающего желания, в основе которого лежало сдерживание и последующее использование избытка эротической энергии. Я полагаю, корни подобного образования следует искать у Чернышевского, который высоко ценил энергетику треугольника и ее применение для идеологических целей. Вспомним, что Гиппиус настойчиво просила Волынского принести ей «Что делать?».

Как и в том, что касается ее замужества, Гиппиус, по – ви– димому, усвоила концепцию тройственного союза Чернышевского, но использовала ее для других целей[448]448
  Подзаголовок «Что делать?» – «Из рассказов о новых людях», а прототипом их стал новый человек «Нового Завета». В биографии Мережковского Гиппиус называет Соловьева, Брюсова, Блока и Розанова «новыми людьми» («Дмитрий Мережковский». С. 79). Ирина Паперно открыла множество христианских символов в «Что делать?». В своей книге «Чернышевский и век реализма» («Chemyshevsky and the Age of Realism») она называет роман евангелием социализма и новой религией (С. 333) и отмечает апокалиптический характер утопического социализма Чернышевского (С. 353) и его стремление к царству Божиему на земле (С. 341). Хотя в начале XX века слова «новый человек» связывались со сверхчеловеком Ницше, в России они сохраняли как христианские коннотации, так и связь с Чернышевским и 1860–ми годами. Гиппиус назвала свой первый сборник рассказов «Новые люди» (1896). Ее герои, как и их предшественники в русской утопической прозе, вступают в длинные дискуссии о всемирной гармонии, Боге, смысле любви и преобразовании жизни. В этой характерной культурной многослойности в названии и содержании книги Гиппиус отчетливо видны три противоборствующие идеологии: христианство, ницшеанство и радикальный утопизм 1860–х гг. Отзываясь о работе Мережковского о Толстом и Достоевском, Белый подчеркивал многозначность словосочетания «новые люди» на рубеже веков. Он пишет: «Задание Мережковского: выявить общину новых людей, превративших сознание Толстого и Достоевского в творческий быт; эта община была бы третьим заветом, сливающим Новый и Ветхий». Говоря о «новых людях», Белый делает акцент на литературе как побуждении к действию (Белый А. Начало века. С. 188–189), что и является «заданием» романа Чернышевского.


[Закрыть]. Николай Григорьевич полагал, что превращение традиционного брака в союз троих является орудием социальных перемен. Даже системы представлений Чернышевского и Гиппиус здесь были похожи. В обоих случаях предполагалась связь между по сути схожими мужчинами, чьи усилия, направленные на преобразование мира, вдохновляются женщиной. Преданность Лопухова и Кирсанова, студентов – медиков и бывших соседей по квартире, делу социальной революции опосредуется Верой Павловной, которая, как выясняется, не готова к социально нетрадиционной роли медиатора. Она хочет не тройственного союза с двумя мужчинами, а нормального брака с Кирсановым, что и подталкивает Лопухова к мысли симулировать самоубийство. Но если героиня «Что делать?» Чернышевского оказалась не готова к столь радикальной роли, то Гиппиус приняла ее не колеблясь. В соответствии с концепцией эроса Кософски – Сед– жвик (которая, в свою очередь, исходит из принадлежащей Рене Жирару теории эротической любви как миметической или треугольной), она была готова стать медиатором «гомосо– циального желания»[449]449
  Girard R. Deceit, Desire, and the Novel: Self and Other in Literary Structure, trans. Y. Freccero. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1965. P. 1–3. Описание «гомосоциального желания» см. в разделе предисловия к этой книге «Русские предшественники».


[Закрыть]. Как выясняется, Гиппиус была более эмансипированна, чем Вера Павловна.

Первая попытка Мережковских организовать тройственный союз состоялась в начале 1890–х гг. с Ольгой Ниловой, загадочной фигурой, возможно из театрального мира. Мережковский писал ей любовные письма. Гиппиус, называвшая себя в этом треугольнике Снежной королевой, состояла с Ниловой в игриво – эротических отношениях, но нет никаких свидетельств того, что у этого союза был какой‑либо идеологический подтекст[450]450
  Я впервые услышала об этих отношениях от Александра Соболева, который делал о них доклад на первой конференции по Мережковскому в России в 1991 г. Единственное сохранившееся письмо Гиппиус к Ниловой (РГАЛИ. Ф. 154. Оп. 2. Ед. хр. 320) напоминает остальные ее эротически игривые письма другим женщинам в 1890–х гг. Как и те письма, это – «между женщинами», с мужчиной в качестве вершины треугольника. Однако на сей раз предметом миметического желания неожиданно является сам Мережковский. Гиппиус выстроила свою позицию в этом треугольнике как тайну: она была загадочной «Снежной королевой», образ которой сама и изобрела. Нилова, которая, по – видимому, переписывалась с Мережковским, интересовалась Снежной королевой и хотела увидеть ее письма.


[Закрыть]. Тем не менее их отношения с Волынским с самого начала имели своей целью интеллектуальный союз, несмотря на слухи, что у Гиппиус с ним был роман. Как указывает Александр Соболев, в них присутствовал важный элемент их позднейшего тройственного союза – поездка за границу[451]451
  Неопубликованный доклад Александра Соболева, прочитанный на конференции по Мережковскому в ИМЛИ в 1991 г. Расширенная версия части доклада опубликована в виде статьи: Мережковские в Париже (1906–1908) //Лица: Биографический альманах. М.; СПб.: Феникс – Атенеум, 1992. Т. 1. С. 319–371.


[Закрыть]. Как многие русские того времени, Мережковские и Волынский отправились в Италию в 1896 г.[452]452
  Это была одна из многих поездок в Италию, предпринятых старшими модернистами. Отчасти они отражали возрождающийся интерес на рубеже веков к классической и ренессансной культуре. Подобные поездки также совершали: Брюсов, Вячеслав Иванов, встретивший в Италии Лидию Зиновьеву – Аннибал (а Мережковские в одной из своих поездок в Италию познакомились с Философовым), Блок и Любовь Менделеева (см. главу четвертую), Ахматова и Гумилев, Муратовы, Ходасевич и многие другие.


[Закрыть] В результате появились две объемные книги о Леонардо: популярный роман Мережковского и научное исследование Волынского[453]453
  Неопубликованный итальянский дневник Гиппиус (1 марта – 26 мая 1896 г.) находится в архиве в: ИРЛИ. Ф. 39. Оп. 6. Ед. хр. 1187. В перспективе модели жизнетворчества Мережковских роман «Леонардо да Винчи» предлагал неудачный вариант андрогинного союза в духе Соловьева. Леонардо и Мона Лиза сливаются в единое андрогинное тело в пространстве картины, но не в жизни. Менее известное из двух этих книг исследование Волынского рассматривает картины Леонардо, в том числе Мону Лизу, как выражение его слабого, болезненного, умозрительного, даже аморального мироощущения, как будто критик проецирует на них современную декадентскую эстетику (Волынский А. Л. Жизнь Леонардо да Винчи. М.: Алгоритм, 1997. С. 21, 150–152).


[Закрыть].

В 1901 г. Гиппиус начала активные поиски «третьего», который стал бы участником тройственного союза с ней и Мережковским. Этот союз должен был действовать как тайное, конспиративное ядро Церкви Третьего Завета – она, воплощая в жизнь идеи Апокалипсиса, должна была прийти на смену церкви Ветхого и Нового Заветов, знаменуя тем самым конец истории и преобразование природы[454]454
  Христианство Третьего Завета основывалось на принципе тройственности, или тринитарности. Третий Завет, впервые провозглашенный Иоахимом Флорским, итальянским мистиком XII века, являлся профети– ческой теологией истории, согласно которой история делилась на три стадии: Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа. На третьей и последней стадии во главе человечества будет стоять intelligentsia spiritualis, что напоминает символистское хилиастическое царство. Свидетельства непосредстенного влияния Иоахима на европейское мышление XIX века неочевидны (см.: Reeves М., Gould W. Joachim of Fiore and the Myth of the Eternal Evangel in the Nineteenth Century. Oxford: Clarendon Press, 1987, особенно с. 1–5). Тем не менее некоторые современные историки связывают утопический радикализм XIX века с его тринитарной теологией. («Переведенные на язык светской терминологии, “три эры” иоахимизма стали в XIX веке господствующей философией истории, обернувшейся утопией» – Manuel F. E., Manuel F. P. Utopian Thought in the Western World. Cambridge, Mass: Harvard University Press, Belknap Press, 1979. P. 33–34.) Тройственное видение истории Соловьева и религиозная философия Бердяева тоже связывались с идеями Иоахима и апокалиптическим христианством (Benz E. Evolution and Christian Hope: Man’s Concept of the Future from the Early Fathers to Teilhard de Chradin, trans. H. Frank. Garden City, N. J.: Doubleday, 1966. P. 46). См. также: Matich O. The Merezhkovskys’ Third Testament and the Russian Utopian Tradition // Christianity and the Eastern Slavs, ed. Hughes R. P., Paperno I. Berkeley: University of California Press. V. 2. P. 158–171.


[Закрыть]. На первой стадии своего проекта Мережковские искали подходящего третьего партнера. «Нерушимая связь», объединяющая трех членов этого союза, должна была быть тайным «внутренним» делом, которое будет держаться в секрете «до времени», постепенно продвигая дело «внешнее», как они, в соответствии с эзотерическим гностическим дискурсом, называли свой религиозный проект[455]455
  Гиппиус З. Н. О бывшем. C. 109.


[Закрыть]. Третьим стал Дмитрий Философов, красивый и образованный сын известной феминистки Анны Философо– вой[456]456
  Анна Павловна Философова (урожд. Дягилева) была женой высокопоставленного чиновника; придерживалась либеральных феминистских воззрений с оттенком народничества. Она оставалась активисткой феминизма и занималась филантропической деятельностью до начала XX века. Марксизма она принять не могла. В XX веке она вступила в партию кадетов, что соответствовало ее умеренной «буржуазной» политической ориентации.


[Закрыть]. Первыми и единственными публичными проявлениями тайной религиозной триады были Религиозно – философские собрания 1901–1903 гг. (см. Главу шестую). Вместе со своим двоюродным братом Сергеем Дягилевым и другими друзьями детства Философов принимал участие в организации журнала «Мир искусства». Как многие его современники (в особенности Гиппиус и Мережковский), он живо интересовался религиозными вопросами, прежде всего в том, что касалось их социального приложения.

Мережковские познакомились с Философовым, гомосексуалистом, в Италии в 1892 г. Их знакомство закрепилось в конце века, когда все трое работали в «Мире искусства». В 1898 г. Гиппиус и Философов начали переписываться. Из самого раннего, дошедшего до нас письма Философова (от 7/19апреля 1898 г.) мы узнаем, что Гиппиус настаивает на эпистолярных отношениях полной «биографической откровенности», то есть на обсуждении интимных подробностей личной жизни каждого. Это было очень похоже на прежнюю Гиппиус, подменявшую физическую близость дискурсом. В данном случае ее непосредственным побудительным мотивом было желание вмешаться в периодически возобновлявшийся роман Философова с двоюродным братом, Дягилевым, начавшийся в 1890 г., когда молодые люди отправились в свой grand tour после окончания университета. Философов отверг предложение Гиппиус об эпистолярной близости: он пишет, что его не интересует ее брак, не хочет он и вступать с ней в такие отношения, как были у нее с Волынским и закончились отвратительным разрывом[457]457
  Философов Д. В. – Гиппиус З. Н. 7/19 апреля 1898 г. РПБ. Ф. 481. Ед. хр. 94.


[Закрыть]. Если обратиться к образу Гиппиус у Белого, Философов вначале пытался уйти от ее «обволакивания»[458]458
  Белый А. Начало века. С. 212.


[Закрыть].

Мережковский согласился с выбором жены и принял Философова как члена тройственного союза. В своем новообре– тенном христианско – апокалиптическом рвении Мережковские хотели спасти его, «тонущего» в дягилевской пучине, где секс не сублимировался, а в области эротики не было ничего метафизического. Они пытались заручиться помощью Вальтера Нувеля, музыканта и члена дягилевского кружка, тоже влюбленного в Философова. Прибегая к своей старой тактике треугольников, Гиппиус надеялась задействовать эротическое соперничество Нувеля с более сильным Дягилевым. Философов, яблоко раздора между Мережковскими и преимущественно гомосексуальным кругом Дягилева, несколько лет метался между ними. По – видимому, он боролся со своей гомосексуальной идентичностью, что помогает понять, почему он оказался с Мережковскими, но после нервного срыва в конце 1901–го – 1902 г. вернулся к Дягилеву. Они снова путешествовали по Европе и какое‑то время пробыли в знаменитой клинике Крафта– Эбинга в Граце, специализировавшейся на лечении неврастении и сексуальной «психопатологии», в том числе гомосексуализма. Возможно, Философову пришлось обратиться в клинику Крафт – Эбинга из‑за последствий предпринимавшихся им попыток обуздать свое гомоэротическое желание, пока он жил с Мережковскими[459]459
  28 августа 1902 г. Дягилев писал Александру Бенуа: «Мы прожили
  1/₂ месяца в Венеции, а теперь сидим в Граце в санатории знаменитейшего Kraflit‑Ebing’a. Не подумай, что мы сошли с ума, но проклятые нервы требуют лечения. Впрочем, о нас [Дягилеве и Философове] поговорим при свидании, которое будет, не знаю, как скоро. Дима [Философов] вернется через три недели, я же, может быть, еще здесь застряну, ибо меня находят больным» (Сергей Дягилев и русское искусство: Статьи, открытые письма, интервью. Переписка // Современники о Дягилеве. В 2–х тт. М.: Изобразительное искусство, 1982. Т. 2. С. 76).


[Закрыть].

По словам Белого, и Философов, и Гиппиус интересовались психопатологией и читали «Psychopathia Sexualis» в конце 1906 или начале 1907 г.[460]460
  Белый А. Между двух революций. М.: Художественная литература, 1990. С. 158. В этом же контексте Белый описывает, как Гиппиус вместе с ним и Минским посещала бар гомосексуалистов («Бар – Морис») на Пляс Пигаль в Париже (С. 158–159).


[Закрыть] В конце 1906 г. ее сестра Татьяна писала ей, что читает эту книгу и пришлет ей[461]461
  Под влиянием книги Крафт – Эбинга Татьяна пишет: «Я ищу патологии в себе и других» (Письмо к З. Н. Гиппиус от 28 декабря 1906 г. Центр русской культуры Амхерста. Архив Мережковских, ящик 2, дело 27).


[Закрыть]. Ранее, в 1898 г., Гиппиус упоминала «психопатию» Волынского, то есть уже тогда она была знакома с теорией вырождения[462]462
  Гиппиус З. Н. Contes d’amour. C. 58.


[Закрыть]. По всей видимости, Гиппиус считала себя «выродком» и читала гораздо больше литературы по психопатологии, чем утверждала. Как бы то ни было, она, по – видимому, обошла научный дискурс, возведя вопросы пола и секса из физиологической в метафизическую сферу и таким образом изгнав из своих сочинений физическое тело. Более того, возможно, ее восхваление неразделенной любви (согласно Гиппиус, лучшей замены божественной любви) – лишь ширма, скрывающая тайну ее тела и физиологии. Подавляя их, по крайней мере, в тексте, она отдавала предпочтение воззрениям на сексуальность, в которых утопический и метафизический аспект эротической любви вытесняли психологический. Не признавая психологический подход к своей собственной сексуальности, она искала ответа вне тела – в сфере божественного.

Отношения Философова с Мережковскими складывались следующим образом: в 1903 г. он окончательно решился сойтись с ними, а в 1906 г. он стал постоянным членом их семьи и прожил с ними 15 непростых лет. За несколько лет до этого вокруг Мережковских сформировался кружок, к которому принадлежали Розанов, Философов, Нувель, Бенуа, Бакст, Владимир Гиппиус и Петр Перцов (впоследствии редактор журнала Гиппиус «Новый путь»), где обсуждалась «неразрешенная тайна пола» в связи с Богом. Это переплетение религии и пола, отвечавшее острому интересу декадентской эпохи к обоим вопросам, развивалось под влиянием эротизированных религиозных воззрений Соловьева. Гиппиус утверждала, что «многие [в кружке] хотели Бога для оправдания пола»[463]463
  Гиппиус З. Н. О бывшем. С. 93.


[Закрыть]. Розанов особенно подчеркивал его божественность. По его словам, Мережковский как– то сказал в эти годы: «Бог вышел из vulv’bi. Бог должен был выйти из vulv’bi – именно и только “из нее”. Он теперь, подлец, это забыл, а тогда (года 3–4 назад) это меня поразило, и я “намотал себе на ус”», – пишет Розанов Гиппиус в 1908 г.[464]464
  Распоясанные письма Розанова (публикация М. Павловой) // Литературное обозрение (специальный выпуск: Эротическая традиция в русской литературе). 1991. № 11. С. 71.


[Закрыть]

Все члены кружка, кроме Розанова, стремились отделить секс от деторождения. По – видимому, некоторые из них пытались переосмыслить половой акт, создав новую форму, основанную на равенстве партнеров. По мнению Гиппиус, генитальный секс исключал возможность такого равенства. По словам Антона Карташева, в то время доцента Санкт – Петербургской духовной академии, ставшего в 1917 г. последним обер – прокурором Священного Синода, Гиппиус проповедовала своим друзьям, в том числе Блоку и Белому, целомудрие и упразднение деторождения[465]465
  Pachmuss Т. Zinaida Hippius: An Intellectual Profile. Carbondale: Southern Illinois University Press, 1971. P. 90.


[Закрыть]. В письме Философову в 1905 г. она заявляет, что у нее отсутствует «родовое чувство» – эвфемизм гетеросексуального влечения и стремления к деторождению. В том же письме она связывает свое презрение к «родовому чувству» с полиморфным сексуальным мироощущением, утверждая, что «голую похоть <она может> разделить чью угодно», тем самым наводя читателя на мысль, что ее сексуальность не знает гендерных различий[466]466
  Pachmuss T. Intellect and Ideas in Action: Selected Correspondence of Zinaida Hippius. Munich: Fink Verlag, 1972. P. 72.


[Закрыть]. Однако так и остается неясным, следует ли из этого преодоление не только гендера, но и пола.

Спустя несколько лет Гиппиус предложила вообще упразднить половой акт. Ее высказывание об изменении природы секса представляло собой перифраз Соловьева, писавшего в «Смысле любви», что сексуальная энергия, которая выходит «наружу» при размножении, должна быть обращена «внутрь», что приведет к андрогинной коллективности в любви. По словам Гиппиус, есть основания скорее думать, «что полового акта не будет, нежели что он сохранится: иначе нужно разрывать цепь, разрывать причину и следствие, утверждать здесь феноменальное чудо преображения тела: акт обращен назад, вниз, в род, в деторождение. Исполнение и упразднение деторождений – упраздняют и акт, совершенно естественно, не по закону, а просто в силу… а – законности»[467]467
  Ibid. C. 67.


[Закрыть]. В этом достаточно невнятном высказывании о деторождении отразились ее попытки разрешить загадку физического преображения тела: когда придет конец размножению, станут ли детородные органы просто рудиментарными или само тело изменится? Мережковский, как и Соловьев, представлял себе эротический союз, который превозмогает природу преображением тела.

Мережковские как будто обязательно хотели что‑нибудь сделать с той частью физического тела, которая наиболее тесно связана с его полом и биологическими корнями. В письме Философову 2 мая 1905 г. Гиппиус напоминает ему их «разговоры втроем, каким образом будет феноменально проявляться в грядущем любовь двух в смысле пола, и может ли остаться акт при (конечно) упразднении деторождения? Помнишь твои слова, подтвержденные Дмитрием, что если акта не будет, то он должен замениться каким‑то другим общим, единым (вот это заметь) актом?» Гиппиус видела в этом рудименты все того же биологического закона и все той же психологии размножения, которая, считала она, должна быть преодолена[468]468
  Ibid. C. 64.


[Закрыть]. Проповедуя всю жизнь эротическую любовь без соития, она полагала, что «тайна окончательного преображения пола не может и не должна быть найдена, не должна раскрыться <…> загадка пола не должна стать ясной и окончательно решенной»[469]469
  Антон Крайний (3. Гиппиус). Влюбленность // Литературный дневник (1899–1907). СПб.: Изд. М. В Пирожкова 1908. С. 208.


[Закрыть].

Не следует, однако, забывать, что эти фантазии связаны с характерными для эпохи сексуальной озабоченностью и страхом болезни, которые, если рассмотреть их в этой перспективе, являются медиатором ужаса перед фаллической женщиной или (в случае женской сексуальности) перед пенетрацией. Предлагавшаяся Гиппиус альтернатива половым отношениям – поцелуй, в котором содержится искра Божия и который реализует без пенетрации мгновенное слияние тел, лишенное плотского. Поцелуй, предполагавший равенство партнеров, представлял для нее соловьевский андрогинный идеал «двух в одном», сохраняющий при этом уникальность каждого индивидуума. «Я рада поцелуям. В поцелуе – оба равны», – пишет Гиппиус в «Contes сГ amour»[470]470
  Гиппиус З. Н. Contes d’amour. C. 59.


[Закрыть]. В статье «Влюбленность» (1904) она излагает рассуждение в духе Соловьева о том, что поцелуй должен быть возвращен из области физической страсти: «Желание, страсть от жадности украли у нее [влюбленности] поцелуй, – давно, когда она еще спала, – и приспособили его для себя, изменив, окрасив в свой цвет. Он ведь им в сущности совсем не нужен. У животных его нет, они честно выполняют закон – творить»[471]471
  Антон Крайний. Влюбленность. С. 203–204.


[Закрыть].

Для Гиппиус поцелуй был эротическим единением, отрицающим деторождение и преодолевающим телесную похоть. Заменяя половой акт, он представлет собой эротизированное целомудрие и лишенный плотского эротический союз, к которым она стремилась. Она связывала поцелуй с Христом, давшим человечеству надежду воскресения и освободившим его от природы и темницы тела. По мнению Гиппиус, до Христа не существовало поцелуя, потому что Ветхий Завет поклонялся природе и прокре– ативному идеалу[472]472
  Там же. С. 202–205.


[Закрыть]. «Весь смысл моего поцелуя, – пишет Гиппиус, – то, что он не ступень к той форме любви… Намек на возможность. Это – мысль, или чувство, для которого еще нет слов. Не то! Не то! Но знаю: можно углубить пропасть. Я не могу – пусть! Но будет. Можно. До небес. До Бога. До Христа»[473]473
  Гиппиус З. Н. Contes d’amour. C. 68.


[Закрыть].

Для Розанова, в те годы близкого к Гиппиус, поцелуй был связан с полом и деторождением. В отличие от ее, робкого и

3. Гиппиус, Д. Философов, Д. Мережковский

бесплотного, его поцелуй был физическим и кровавым[474]474
  Рассуждение Гиппиус о поцелуе в статье «Влюбленность» напоминает эпизод 1904 г. с поцелуями с Карташевым. В «Contes d’amour» она пишет, что в их поцелуе был потенциал трансцендентной эротической любви, к которой она стремилась, но, как обычно, она испытала разочарование. В стихотворении «Поцелуй» (1903), обращенном к воображаемой женщине Аньес, предлагается ускользающий след «двух в одном» в игривом поэтическом рассуждении о двусмысленности поцелуя. В письме Брюсову Гиппиус называет это стихотворение «весело – извращенным» (цит. по: Гиппиус З. Н. Стихотворения. Живые лица. С. 421).


[Закрыть]. Розанов прославлял обрезание как ведущий к продолжению рода поцелуй иудейского Бога, знаменующий обручение мужчины с Богом (см. Главу седьмую).

Тройственный союз с Философовым, нашедший отражение в дневнике Гиппиус «О бывшем», формировался в контексте их религиозного проекта. Первая тайная литургия состоялась в квартире Мережковских 29 марта 1901 г.; был Великий Четверг, когда вспоминают Тайную Вечерю. Гиппиус описывает это событие в записи от 24 декабря – рождественский Сочельник того же года. Она обрамляет их ритуальное посвящение в новую церковь рождением, смертью и воскресением Христа, прообраза нового человека Третьего Завета. Вечером накануне ритуальной службы Гиппиус неожиданно крепко заснула в приемной какого‑то врача. Впоследствии она писала, что «вдруг заснула, точно умерла. <…> из меня будто дух был вынут на пять часов подряд»[475]475
  Гиппиус З. Н. О бывшем. С. 96.


[Закрыть]. Ее опыт символически повторял смерть и воскресение Христово. Вернувшись в середине ночи домой, она стала шить покровицы для креста и чаши, скрывающие и являющие Дары. Во время литургии, которую они совершали на следующую ночь, читался отрывок из Евангелия, в котором Христос призывает учеников оставить отца и мать своих и последовать за Ним, что означало разрыв всех прежних отношений и установление новых, не биологических уз[476]476
  Когда Философов отдалился от Мережковских, в 1902 г., они напомнили ему слова Христа, что «кто любит, отца или мать более Меня – недостоин Меня» (Гиппиус З. Н. О бывшем. С. 113).


[Закрыть].

Число три, связанное со Святой Троицей, присутствовало во всех аспектах их тщательно спланированной литургии. Богослужение было задумано как свадебный обряд с причащением Святым Дарам. В последующие годы в их службах по четвергам принимали участие и другие люди, но число их всегда оставалось небольшим[477]477
  В числе участников были сестры Гиппиус, Белый, Бердяев и Карташев.


[Закрыть]. Позднее Гиппиус назвала в дневнике их четверги «тихими “вечерями любви”»[478]478
  Гиппиус З. Н. О бывшем. С. 132.


[Закрыть], соединявшими в себе христианскую и платоновскую мифологию, воспроизводя два вида «пиршества»: Тайную Вечерю Христа и пир Платона. Во время первой литургии все трое сняли кольца (у Гиппиус их было семь), связанные с предыдущими отношениями, и заменили их крестами, которые повесили друг другу на шею, в знак своего венчания втроем. Равенство всех членов союза символически отразилось в обряде, в котором каждый причащал двух других. В другом контексте Гиппиус так описывает их отношения: «Дмитрий Сергеевич <…> равен мне; я равна <…> ему; Философов <…> равен мне; я <…> равна ему»[479]479
  Там же. С. 108.


[Закрыть]. В отличие от тифлисской свадьбы, это венчание было в высшей степени ритуализовано: Гиппиус даже была в белом одеянии, но не в платье, а в ни разу не надеванной сорочке.

Осенью 1901 г. недолговечный и непрочный союз распался, и Философов вернулся к Дягилеву. В 1903 г. он возвратился в лоно Мережковских. Но только после того, как в 1903 г. прекратили свое существование Религиозно – философские собрания, закрылся в 1904 г. «Новый путь» и в 1905 г. произошла революция, они начали совместную «семейную» жизнь. В письме Брюсову из Парижа 1906 г. Гиппиус пишет, что они, как молодожены, наслаждаются своей «троебрачностью»[480]480
  Гиппиус З. Н. – Брюсову В. Я. 11 мая 1906 г. РГБ. Ф. 386. Ед. хр. 38. Л. 17 об.


[Закрыть].

Как и с Волынским, попытка создать тройственный союз ознаменовалась совместным путешествием сначала в Крым, потом в Париж. Но в отличие от давней поездки по Италии, целью которой было погружение в искусство Ренессанса, это путешествие должно было быть повторением сорокадневного пребывания Христа в пустыне и исходило из противопоставления пустыни и мира в раннем христианстве[481]481
  Brown P. The Body and Society: Men, Women, and Sexual Renunciation in Early Christianity. New York: Columbia University Press, 1988. P. 42.


[Закрыть]. В письме мачехе Дягилева от 11 августа 1905 г. Гиппиус пишет, что их поездка в Париж не должна рассматриваться как уход в монастырь: «Но это… не вечный затвор, а именно пустыня, которую неизбежно перейти, чтобы прийти. И пустыня не одинокая… а совместная пустыня, устроение крепкого стана для возможности будущей победы нашего “во – Имени”»[482]482
  Гиппиус З. Н. – Дягилевой E. 11 августа 1905 г. ИРЛИ. Ф. 102. Ед. хр. 118.


[Закрыть]. В метафорике этого описания надежда на очищение сочетается с воинственными интонациями; и действительно, в Париже они проповедовали свою религию, хотя и без особых успехов.

В том же письме Дягилевой (тетке Философова и потенциальному члену их религиозного культа) Гиппиус пишет, что для образования новой религиозной ячейки необходимо оставить прежнюю жизнь и личные узы. Она использует слово «ячейка», которым обозначали и ячейку подпольной политической организации. Поездка необходима, чтобы появился «новый человек», потому что в старом окружении они обязательно вернутся к своим прежним привычкам, связанным со «старым человеком» – реминисценция на слова Павла, что Христос пришел обновить Адама Ветхого Завета. Гиппиус описывает путешествие как новую формулировку пространственных отношений, используя ахритектурную метафору для изображения желаемого духовного роста. Образ каменного основания, на котором будет стоять их дом, отсылает к словам Христа о Петре – камне, на котором созиждется новая Церковь:

Пережить полосу совместного уединения и для совместного обращения к Богу, приближения реального к нему – вот что нам сейчас нужно. <…> уединения среди самой жизни <…>. Там все люди будут к каждому из нас в равном отдалении, на одинаковом расстоянии, а если кто приблизится – то уже опять сразу к нам трем, к нашему союзу, т. е. по – новому <…>. Это не значит, что мы навеки должны порвать со всеми, к кому только были близки прежде; но надо укрепить в себе и друг в друге новую точку зрения, новый взгляд на мир, так, чтобы это уже всегда, во все минуты и везде присутствовало, незабываемое, чтобы от него уже исходило все. <…> Старые нитки, связывающие нас с далекими и близкими, с Россией, хотим порвать – для того, чтобы крепче связаться новыми. И сначала будем желать связаться этими новыми между собою. <…> Мне даже кажется, что только на этом основании, воистину каменном, и может стоять дом, может существовать общая любовная жизнь людей: на единой вере в Одного Бога. То есть, чтобы любовь между людьми шла уже от любви каждого из них к Одному Богу – Отцу, Христу и Утешителю[483]483
  Там же.


[Закрыть].

Философов в том же духе пишет своей тете об их пробном путешествии по Крыму в 1905 г. перед поездкой в Париж. Он сравнивает Ореанду, где они жили в Крыму, с греческим островом Патмосом, на котором, по некоторым источникам, Иоанн написал свое Откровение:

Ореанда. Древняя Греция. Ничего бархатного, ласкающего, ничего русского, бытового. Строгость линий, даль горизонта, классическая красота. Сидели внизу, у самого – самого моря, которое шумливо плескалось у наших ног. Дмитрий прочел главу из Апокалипсиса (10, 20 и 21). И было хорошо. Чувствовалось, что Иоанн писал свою таинственную книгу на острове, у моря, и по морю порою неслись божественные тени. Потом взобрались высоко на гору, в ротонду, состоящую из полукруга колонн, полукругом дивно совпадающего с полукругом горизонта. Прочли по очереди три псалма (103, 23 и 148). Было радостно, величественно. Потом Дмитрий прочел 6–ю гл. от Матфея. Вернулись домой поздно, усталые, но просветленные[484]484
  Философов Д. В. – Дягилевой Е. 30 апреля 1905 г. ИРЛИ. Ф. 102. Ед. хр. 189.


[Закрыть].

Крым у Философова похож на древнюю Грецию; его суровость напоминает обитель отцов – пустынников, нечто совсем далекое от Парижа. Хотя основной причиной их поездки в Париж был провал «дела» Мережковских в России, они называли отъезд уходом от земных забот в поисках Царства Божия. Мережковский в письме Белому называет Париж «человеческой пустыней», а юг Франции «Божьей пустыней» и отзывается об их поездке как о «пустынных скитаниях»[485]485
  Цитируется по: Соболев А. Л. Мережковские в Париже. С. 342–343.


[Закрыть].

Со стороны тройственный союз Мережковских казался функциональным образованием, которое служило их религиозному и политическому делу. Они даже совместно написали пьесу о революции 1905 г. – «Маков цвет» (1908). Кто‑то уже начинал видеть в них трио, писал письма, адресованные всем троим, как будто они действительно были единым целым. Иванов, например, начинает свои письма к ним словами: «дорогое трио»[486]486
  Белый называет их «трио» в «Между двух революций». С. 146.


[Закрыть]. Однако внутри союза с самого начала существовали трения, основным источником которых была неразделенная любовь Гиппиус к Философову. Описывая свои чувства, она говорила ему, что они приближают ее к божественному эротическому переживанию. В письме тете Философова Гиппиус называет свою любовь к нему самым важным духовным событием своей жизни[487]487
  Гиппиус З. Н. – Дягилевой Е. 8 июля 1905 г. ИРЛИ. Ф. 102. Ед. хр. 118.
  los Цитируется по: Злобин В. Тяжелая душа, Вашингтон: Виктор Кам – кин, 1970. С 55.


[Закрыть]. Летом 1905 г., незадолго до их отъезда в Париж, она попыталась соблазнить Философова. У него это вызвало отвращение, о чем он ей сообщил в недвусмысленных выражениях: «мне физически отвратительны воспоминания о наших сближениях. И тут вовсе не аскетизм, или грех, или вечный позор пола. Тут вне всего этого, нечто абсолютно иррациональное, нечто специфическое… При страшном устремлении к тебе всем духом, всем существом своим, у меня выросла какая– то ненависть к твоей плоти, коренящаяся в чем‑то физилоги– ческом. Это доходит до болезненности. Вот пример: ты сегод– ния курила из моего мундштука – и я уже больше не могу из него курить из чувства специфической брезгливости. Я бы ни минуты не задумался курить из мундштука Дмитрия. Да, прежде, до нашего сближения, у меня этого абсолютно не было. И вот между мной и тобой вырос какой‑то факт, который вселяет мне ощущение какой‑то доведенной до пределов брезгливости, какой‑то чисто физической тошноты»[108]

[Закрыть].

Должно быть, грубый отказ Философова был очень болезненным. Он пишет, что Гиппиус заразила его мундштук, возможно, имея в виду, что она фетишизировала его, как, по – видимому, осквернила (или попыталась осквернить) его фаллос. В его ответе видна женоненавистническая реакция мужчины fin de siècle на маскулинную женщину, в числе привычек которой было курение через фаллический мундштук.

Подменяя физическую близость фетишистским эпистолярным дискурсом, Гиппиус пишет Философову о своих физических недомоганиях. Вместо заверений в любви она заполняет письма насморками, кашлем, плевритом, сыпью, температурой, проблемами с пищеварением, в том числе нерегулярной работой кишечника, каплями для носа, мазями и прочими медикаментами. Гиппиус часто обращается к медицинской теме и к теме смерти, которая в декадентском мироощущении была связана с эросом. В одном из писем к нему она признается в любви к болезни, которая, по ее словам, приближает ее к смерти. Как уже отмечалось выше, декадентство воспевало болезни и состояние между жизнью и смертью. Для Гиппиус состояние распада тела в мире болезней, по – видимому, было возможностью достичь физической близости вне генитального секса. На эсхатологическом уровне она видела в зараженном теле готовность к очищению в воскресении. В этом смысле многочисленные упоминания болеющей плоти можно рассматривать как крик о помощи, а Философов должен был выступать в роли целителя и спасителя[488]488
  В письмах Гиппиус Философову в Ессентуки, где он лечился в 1913 г., виден ее особо острый интерес к его болящему телу. В письме от 5/6 августа 1913 г. она просит его писать о каждой грязевой ванне, водах, как они – горячие и отвратительные? – и т. д. (РПБ. Ф. 481. Ед. хр. 160). Женский дискурс болезни на рубеже веков был следствием европейского культа женской болезненности второй половины XIX века. Обращение викторианских женщин к дискурсу болезни и даже смерти можно рассматривать как своего рода декадентский эстетизм. Мода fin de siècle на изображение истощенных и болезненных женщин с ввалившимися глазами была частью этой эстетики. Хотя эта тема у Гиппиус вырастает из европейской декадентской парадигмы, она ассоциируется и с русской литературной традицией. Связь болезненности и женской сексуальности занимает важное место, например, в «Братьях Карамазовых». Парализованное тело Лизы Хохлаковой здесь является двойной метафорой: она символизирует подавление сексуальности и сексуальную перверсию, а ее желание извращенным образом переплетается с образом распятия.


[Закрыть]. В определенном, вытесненном смысле потенциальный двойной смысл речей Гиппиус о болезни отражает совмещение декадентского и религиозного мироощущений, характерное для той эпохи, стиравшей границы между декадентством и утопизмом.

За годы, проведенные в Париже, Мережковские преисполнились честолюбивыми планами создать новые триады, а также расширить собственную. В основе проекта Церкви Третьего Завета лежал союз индивидуумов в гармоничном коллективе, символизирующем Тело Христово. После разгрома революции 1905 г. Гиппиус стала называть их трио и революционной ячейкой. Как Нечаев и другие русские революционеры прошлого, а также как их современник Ленин, Мережковские пытались организовать другие тройственные союзы по образцу собственного, чтобы продвигать свое дело. (Ленин, на которого «Что делать?» оказало огромное влияние, жил в тройственном союзе с женой, Надеждой Крупской, и Инессой Арманд.) За эти годы кружок Мережковских пополнялся новыми членами: в него в разное время входили Бердяев, Белый, Поликсена Соловьева (сестра философа), Серафима Ремизова (жена писателя), Мариэтта Шагинян (впоследствии официальный советский литератор), Карташев и сестры Гиппиус, Татьяна и Наталья[489]489
  См. главу третью. Поликсена Соловьева, писавшая под псевдонимом Аллегро, была поэтом и прозаиком. Она часто носила брюки, демонстрируя свою мужеподобную лесбийскую идентичность. Ее подругой жизни была Наталья Манасеина, детская писательница, с которой Соловьева возглавляла книжное издательство «Тропинка».


[Закрыть]. Карташев и сестры Гиппиус были единственными, кто действительно создал антипрокреативный тройственный союз по модели Мережковских. В качестве посвящения в свой marriage à trois они совершили обряд, подобный литургии Мережковских. (Ранее, когда Философов уходил к Дягилеву, Карташев хотел стать третьим в тримувирате Мережковских, но Гиппиус это предложение не заинтересовало.) Недолго пожив с младшими сестрами Гиппиус, Карташев вернулся к более традиционному взгляду на любовь и семью. Его все более угнетала их «бестелесная любовь», которую он связывает со «скопчеством», и «многолюбие», «неисключительно – единоличное», а также отсутствие половых различий в любви; он обвинял всех трех сестер Гиппиус в «ереси безбрачия». Вместо того, что он называл «бескровным гиппиусизмом», Карташев хотел исключительной, личной любви в браке[490]490
  См. письма Карташева Гиппиус в: Pachmuss Т. Intellect and Ideas. P. 652–653, 659–662.


[Закрыть]. Его возвращение к идее традиционной семьи ознаменовало конец эксперимента Карташева с эротизированной девственностью, двигателем апокалиптического преображения.

Мережковские часто соперничали из‑за учеников с обитателями Башни – Вячеславом Ивановым и Лидией Зиновь– евой – Аннибал. Некоторые представители «лагеря» Мережковских (например, Белый и Бердяев) ходили туда, что невероятно злило Гиппиус. Ивановы проводили свои собрания, прозванные симпозионами, по средам; их регулярно посещали многие представители культурной элиты Петербурга. Первый симпозион на Башне, в 1906 г., был посвящен смыслу платонической любви. Ивановы тоже активно искали третьего для своего радикального проекта дионисийской коллективной любви[491]491
  Одним из кандидатов в их тройственный союз была Маргарита Сабашникова – Волошина, художница, по – видимому жившая в платоническом браке с Максимилианом Волошиным. До неудачного эксперимента с Сабашниковой выбор Иванова пал на молодого поэта Сергея Городецкого, который должен был стать третьим в тройственном союзе, а также любовником Иванова. Этот эксперимент тоже был неудачным. О Башне см.: Шишкин A. Le banquet platonicien et soufi à le «Tour» peterbourgeoise: Berdjaev et Vyaceslav Ivanov // Cahier du monde russe. 1994. № 1/2. P. 15–80.


[Закрыть].

Во Франции трио написало и опубликовало сборник статей о России, революции и самодержавии. В статьях ощутимо влияние Философова и круга эсеров, близкого к Борису Савинкову и Илье Фондаминскому – Бунакову, которых они в Париже пытались обратить в свою религию. Хотя некоторые из эсеров заинтересовались их религиозными идеями, более существенно, что сами Мережковские обратились к делу социализма. Вот отзыв Гиппиус об этих новых людях: «Мы там поняли душу старой русской революции и полюбили ее. Понялась ее правда и неправда. Я внутренно почувствовала темную связь ее с Христом. Возможность просветления и тогда – силы»[492]492
  Гиппиус З. Н. О бывшем. C. 139.


[Закрыть]. Дело революции соответствовало возросшему в эти годы увлечению Мережковских социальными вопросами. Савинков, с которым Гиппиус была особенно близка, был террористом, главой тайной боевой организации эсеров, осуществившей самые известные теракты до революции. Где‑то во время Февральской революции 1917 г. у них были связи с Александром Керенским и его соратниками, но большевики всегда вызывали у них отвращение[493]493
  См. аннотированную публикацию дневников Гиппиус «Вторая черная тетрадь», в которой она описывает свои отношения с эсерами, в том числе террористами, в 1918 г. Совершенно очевидно, что она не принимала никакого участия в террористических действиях, но, возможно, благодаря своим связям с Савинковым и другими Мережковские были посвящены в политические тайны – эта часть их истории еще не вполне прояснена. (Гиппиус З. Н. Вторая черная тетрадь. Пред. и комм. М. Павловой // Наше наследие. 1990. № 6. С. 87—102).


[Закрыть].