Текст книги "Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin de siècle в России"
Автор книги: Ольга Матич
Жанр:
Культурология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)
Любовь Дмитриевна о себе
Мемуары Любови Дмитриевны «И быль, и небылицы о Блоке и о себе», законченные в 1929 г., не похожи на мемуары вдовы, создающей миф о своем муже – поэте. Напротив, они разрушают легенду об их сказочном браке, хотя и лишены желчности или нелояльности. Любовь Дмитриевна с любовью пишет о муже, но при этом ставит перед собой задачу осветить противоречивые аспекты их взаимоотношенй. Она стремится освободиться от эфемерного образа Галатеи – Прекрасной Дамы и подчеркнуть, что вопреки мифу она была чувственной женщиной и что в этой Прекрасной Даме тела было больше,
Комната Л. Д. в Шахматове. Фото О. Матич
чем духа. Хотя с 1907 г. Менделеева – Блок жила в браке, который мы бы сегодня назвали открытым, ее мемуары – не разоблачение, даже если они предназначены для широкой публики. Ее занимает ее собственная история и авторепрезентация. В двух поразительных «живых картинах» она обнажается перед своим будущим читателем. В первой, в доме своего отца, она восхищается своим обнаженным телом, стоя перед большим зеркалом, напоминающим зеркало, которое и поныне стоит в Шахматове. Во второй, в убогом гостиничном номере, где она останавливалась во время гастролей театра Мейерхольда, она позирует обнаженной перед обожающим ее любовником[256]256
В 1908 г. Любовь Дмитриевна начала свою театральную карьеру, о которой мечтала с ранней юности.
[Закрыть].
Любовь Дмитриевна была рослой и ширококостной девушкой, совсем не похожей на эфемерную Прекрасную Даму из ранних стихов Блока, и обращала немало внимания на свою внешность. Описанная спустя много лет сцена, где молодая женщина позирует перед зеркалом, как Венера (она не смущаясь сравнивает себя с картиной Джорджоне), являет собой торжество ее прекрасного обнаженного тела. Помимо этого полотна эпохи Ренессанс, она упоминает популярную танцовщицу – «босоножку» Айседору Дункан, прозрачная туника которой символизировала то же увлечение сокрытием тела и его разоблачением, что и посвященная «темной музе» поздняя поэзия Блока. (Много лет спустя Любовь Дмитриевна с восхищением напишет о Дункан в своей книге о балете[257]257
См.: Блок Л. Д. Классический танец: История и современность. М.: Искусство, 1987.
[Закрыть].) Однако танец американки был вдохновлен обнаженным телом древней Греции. Картины же собственной наготы в исполнении Любови Дмитриевны, в которых особое внимание уделяется ее чувственной, бархатной, белой коже, «маленьким, еле расцветающим грудям» и ее телу – «белому, тепличному дурманному цветку», сродни эротической прозе fin de siècle. Они напоминают описание красивой, влюбленной в себя Людмилы в романе Федора Сологуба «Мелкий бес» (1907) – особенно такие выражения, как «расцветающая плоть», при помощи которых описывается пробуждение юношеского желания. «Такой я была весной 1901 г. [перед романом с Блоком], – пишет Любовь Дмитриевна о юной себе в заключение сцены перед зеркалом. – Ждала событий, была влюблена в свое тело и уже требовала от жизни ответа»[258]258
Блок Л. Д. И быль, и небылицы о Блоке и о себе. Ред. Л. Флейшман, И. Паульман. Бремен: Verlag K‑Presse, 1977. C. 32.
[Закрыть]. Какое ужасное разочарование, должно быть, она пережила после своей сказочной свадьбы! Поразительно, как мало в ее мемуарах обиды и возмущения в адрес Блока и его друзей, навязавших ей роль, играть которую она не хотела.
Вторая «живая картина», относящаяся к периоду гастролей мейерхольдовской труппы на юго – западе России, отражает восторженный мужской взгляд на Любовь Дмитриевну как произведение искусства. Воссоздавая перед нами эту картину, она описывает, как, «когда пробил час упасть одеждам», она попросила своего «пажа Дагоберта» отвернуться, пока она, обнаженная, располагалась на простынях и раскладывала свои роскошные золотые волосы. Она не колеблясь сообщает читателю, что учитывала, под каким углом падает с потолка свет лампы на ее «ослепительную» юную кожу. Когда она позволяет молодому человеку взглянуть на нее, тот смотрит на ее искусно уложенное тело с таким обожанием, как будто перед ним действительно творение Джорджоне или Тициана[259]259
Там же. С. 62.
[Закрыть]. В душе автор хочет, чтобы и мы, за пределами рамы, смотрели на нее с таким же восхищением, что мы, конечно, и делаем. Любовь Дмитриевна наслаждается не только своей физической красотой, но и умелой постановкой сцены.
Юным «пажом Дагобертом», с которым у Любови Дмитриевны был кратковременный роман, был актер Константин Давидовский. «С Давидовским я затеяла легкий флирт», – пишет она мужу 19 февраля 1908 г.[260]260
Блок A. A. Письма к жене // Литературное наследство. Москва: Наука, 1978. С. 218. Сн. 4.
[Закрыть] Паж Дагоберт появляется в прологе пьесы Сологуба «Победа смерти», впервые поставленной Мейерхольдом в Театре Веры Комиссаржевской в 1907 г. Он влюблен в земную Королеву Ортруду – Альдонсу, а не в небесную Дульцинею. Называя Давидовского Дагобертом, Любовь Дмитриевна подразумевает, что в отличие от Блока он видел в ней не небесную деву, а желанную женщину.
Отвергнутая Блоком в сексуальном плане – по – видимому, его любовь к жене была асексуальна, – она стремится в мемуарах доказать, что может вызывать вожделение. Любовь Дмитриевна жалуется на искусственность и литературность любви мужа, утверждая, что он видел в ней идеал, а не живую женщину. Однако ее описание собственной сексуальности также выглядит стилизованным. По – видимому, она возражала не столько против самой идеи превращения себя в объект поклонения, сколько против доставшейся ей в этой символистской драме пассивной роли Прекрасной Дамы, водрузившей ее на пьедестал в тени мужа и лишившей физической любви. Любовь Дмитриевна была сильной, независимой женщиной, желавшей чего‑то большего, чем пассивная роль третьей между мужчинблоковцев или между поэтом и обожающей его матерью.
Венерическая болезнь и страх вырождения
Любовь Дмитриевна пишет, что Блок заразился венерической болезнью примерно в 1898 г., регулярно посещая петербургские публичные дома. Подтверждение тому находим в дневнике Блока от 1918 г.: реконструируя свое прошлое, он упоминает некую болезнь, которой заболел в 1898 г. Затем поэт сообщает, что летом 1899 г. ему было запрещено ездить в Боблово верхом из‑за недавней болезни[261]261
Блок A. A. Дневник 1918 года. Т. 7. С. 339–341.
[Закрыть]. О болезни племянника пишет в дневнике и его тетка, М. А. Бекетова, 9 ноября 1902 г.[262]262
Дневник М. А. Бекетовой. ИРЛ И. Ф. 462. Ед. хр. 2. Л. 34.
[Закрыть]
По словам Любови Дмитриевны, «физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет – это платная любовь, и неизбежные результаты – болезнь. <…> Тут, несомненно, травма в психологии. Не боготворимая любовница вводила его в жизнь, а случайная, безличная, купленная на несколько минут», после которых он испытывал «унизительные, мучительные страдания»[263]263
Блок Л. Д. И быль, и небылицы о Блоке и о себе. С. 49–50.
[Закрыть]. По – видимому, во время встречи с Белым в 1912 г. «в небольшом и глухом ресторанчике (где‑то около Таврической улицы)» Блок рассказывал ему о своем недавнем приступе дурной болезни. «Запомнился перекресток, где мы распрощались, – пишет Белый, – бежали прохожие; проститутки стояли; я думал: “Быть может, вот эта подойдет к нему…”» (С. 390–391). Вспоминая эту встречу, Белый описывает случайные сексуальные сношения Блока, упоминает публичные дома и цитирует отрывки из его писем матери, его ближайшей конфидентке. Николай Валентинов утверждает, что Белый сплетничал о распутной жизни Блока, но никогда не говорил о ней публично[264]264
Валентинов Н. Два года с символистами. Stanford, Calif: Hoover Institution on War, Revolution and Peace, Stanford University. C. 51–52.
[Закрыть].
Именно венерическим заболеванием (может быть, это был сифилис – один из симптомов вырождения эпохи fin de siècle) Любовь Дмитриевна объясняет свой, по сути, платонический брак. Иными словами, не только возвышенная идея духовного брака заставляла Блока сомневаться в своем праве на брак в обычном смысле слова и детей, но и реальная «дурная болезнь». Нет никаких свидетельств того, что Любовь Дмитриевна знала о состоянии Блока до свадьбы, но в мемуарах она утверждает, что подсознательно понимала, что он страдает чем‑то, что не принято обсуждать с девушками, добавляя, что была невероятно наивна в вопросах секса. После свадьбы Блок принялся теоретизировать, что им не следует совокупляться в браке, поскольку секс – это темные силы Астарты, а не духовная сила божественной Софии. Любовь Дмитриевна пишет, что, когда после женитьбы она выражала желание физической близости, он говорил, что отношения, основанные на сексе, никогда не бывают длительными. За этими взглядами стоял его сексуальный опыт с проститутками, который и объясняет его женоненавистнические описания половой любви в дневнике. А за личным опытом стоял женоненавистнический декадентский миф, в основе которого – отождествление женской сексуальности с проституцией и разлагающейся, зараженной природой. Безусловно, именно таков взгляд Гюисманса в «Наоборот» (роман этот имеется в библиотеке Блока).
Осенью 1904 г., более чем через год после свадьбы, Любовь Дмитриевна соблазнила Блока, и последовала краткая, неудовлетворительная (для нее) близость. «С тех пор, – пишет она, – установились редкие, краткие, по – мужски эгоистические встречи». Они закончились весной 1906 г., когда их брак уже переживал серьезный кризис. Любовь Дмитриевна добавляет, что была так наивна в вопросах секса, что не знала, что бывает подругому[265]265
Блок Л. Д. И быль, и небылицы о Блоке и о себе. С. 51–52.
[Закрыть]. По мнению Аврил Пайман, «ранний опыт утвердил
Любовь Дельмас в роли Кармен (1913). Музей Александра Блока в Солнечногорске [Блока] во мнении, что вступать в половые отношения с женщиной непременно означает унижать ее и является прежде всего проявлением тяги к саморазрушению, <„.> и это является своего рода необходимым условием возникновения страсти»[266]266
Рутап A. The Life of Alexander Blok. 2 vols. Oxford: Oxford University Press, 1979, 1980. V.l. P. 58.
[Закрыть]. Когда в 1907 г. Блок вновь приезжает в Бад Наугейм, где в 1897 г. он был влюблен впервые (в Ксению Садовскую, женщину вдвое старше его), он вспоминает свое чувство «сладкого отвращения к половому акту». «Нельзя, – пишет Блок в записной книжке, – соединяться с очень красивой женщиной, надо избирать для этого только дурных собой»[267]267
Блок A. A. Записные книжки. C. 149.
[Закрыть]. По словам Любови Дмитриевны, страх Блока перед сексом с женщинами, которых он знал, продолжался до его романа в 1914 г. с актрисой Любовью Дельмас, прототипом Кармен его поздней поэзии. Только Дельмас «победила все травмы, – пишет его вдова, – и только с ней узнал Блок желанный синтез и той и другой любви»[268]268
Блок A. A. И быль, и небылицы о Блоке и о себе. С. 50.
[Закрыть]. В более полной версии дневников и записных книжек поэта периода его отношений с Дельмас описаны регулярные сексуальные сношения с ней, часто происходившие на квартире Блока[269]269
Небольсин С. В. Искаженный и запрещенный Александр Блок // Наш современник. 1991 № 8. С. 179–184.
[Закрыть].
Из этих свидетельств и темной поэзии Блока мы можем заключить, что Блок страдал одной из форм эротофобии: для него сексуальная страсть порочила духовную любовь. Многие мужчины – современники Блока разделяли его страх перед сексом – либо потому, что он принижает их любовь к «Прекрасной Даме», либо потому, что он угрожает их платоническому влечению к собственному полу, ставшему на рубеже веков альтернативой гетеросексуальной любви. Поэтическая страсть Блока подчеркнуто гетеросексуальна, хотя и с налетом садизма; но его напряженные отношения с Белым периода шахматовского культа, принявшие форму любовного треугольника, могут рассматриваться в свете убедительной теории гомосоциального влечения Евы Кософски Седжвик («Между мужчинами: английская литература и мужское гомосоциальное влечение»). Согласно Кософски Седжвик, классический любовный треугольник, состоящий из двух мужчин и одной женщины, имеет гомоэро– тической подтекст[270]270
Kosofsky Sedgwick Е. Between Men: English Literature and Male Homosocial Desire. New York: Columbia University Press, 1985.
[Закрыть]. Письма Белого к брату – поэту были вполне эротическими по языку, но подобный дискурс был распространен между мужчинами на рубеже XX века. Я полагаю, что треугольник мог стать решением венерической проблемы Блока, заменив для него сексуальные отношения с женой.
Тот факт, что нам так мало известно о болезни Блока, можно объяснить только чопорностью и ханжеством научных биографий советского периода и культурной традицией обожествления поэтов. За исключением вдовы поэта и его британского биографа Аврил Пайман, исследователи обходят молчанием его венерическую болезнь (Пайман пишет, что Блок только в 1912 г. начал подозревать, что у него сифилис)[271]271
Pyman A. The Life of Alexander Blok. V. 1. P. 57. Александр Эткинд ссылается на венерическую болезнь Блока только описательно, через аналогию: он пишет, что поэт умер от той же болезни, что и Ницше, и Врубель – предположительно оба умерли от сифилиса (Эткинд А. М. Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М., ИТС– Гарант, 1996. С. 71).
[Закрыть]. В итоге связь между идеализацией женственности Блоком и его болезнью остается фактически не изученной, как будто она находится за пределами науки. В статье М. М. Щербы и Л. A. Батуриной «История болезни Блока» она вообще не упоминается. Зато там имеется подробная информация о его простудах, нервном истощении («неврастении» на языке психопатологии) и депрессии. Авторы явно стремятся сохранить образ поэта безупречным: за исключением одного туманного намека там не упоминается и пьянство Блока[272]272
Щерба М. М., Батурина Л. А. История болезни Блока // Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 4. Литературное наследство, т. 92. М., Наука, 1987. С. 728–735.
[Закрыть]. В какой‑то мере то же самое относится и к воспоминаниям Любови Дмитриевны, которые до сих пор не изданы в России с серьезным научным комментарием.
Венерическое заболевание Блока и страх дегенерации проливают новый свет на его проект жизнетворчества. Чувствительный молодой человек, заболевший гонореей или даже чем– то худшим, должен был испытывать беспокойство по поводу брака с девушкой своего круга, особенно если та являлась воплощением его идеала женственности. Если посмотреть на проблему в перспективе поклонения поэта Прекрасной Даме и связанных с ней культов целомудрия и духовного брака, можно заключить, что брак с Ней давал возможность выйти из тупика земной жизни. Я полагаю, что именно такой целомудренный идеал облегчил, хотя бы отчасти, его страх и вину; это чувство укрепилось после признания невесты, что она испытывает отвращение к материнству. Вероятно, как раз в этом контексте Блок сказал ей перед свадьбой, что у них никогда не будет детей[273]273
Блок Л. Д. И быль, и небылицы о Блоке и о себе. С. 64.
[Закрыть]. Медицина того времени утверждала, что венерические заболевания передаются по наследству и не позволяют иметь здоровое потомство; в викторианской Англии врожденный сифилис называли «болезнью невинных»[274]274
Showalter E. Syphilis, Sexuality, and the Fiction of the Fin de Siècle // Sex, Politics, and Science in the Nineteenth Century Novel / Ed. Ruth Bernard Yeazell. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1986. P. 95.
[Закрыть]. В автобиографии 1918 г. Блок пишет, что его болезнь повлияла на неземной образ Прекрасной Дамы[275]275
Блок A. A. Дневник 1918 года // T. 7. C. 43 (запись была сделана в годовщину свадьбы, она датирована 30 (17) августа).
[Закрыть].
Человек эпохи fin de siècle, одержимый дегенеративной наследственностью, Блок уже в юности был озабочен тем, какая кровь течет в его жилах. В последние годы XIX века он любил декламировать стихотворение Алексея Апухтина о вырождении «Сумасшедший» (1890)[276]276
Мочульский К. Александр Блок. P., YMCA Press, 1948. Р. 32.
[Закрыть]. Построенное как монолог сумасшедшего, обращенный к докторам в психиатрической лечебнице, оно содержит такие строки:
Но все‑таки… за что? В чем наше преступленье?..
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства, —
Так что – ж из этого? Я мог же, наконец,
Не получить проклятого наследства![277]277
Апухтин А. Н. Сумасшедший // Полное собрание стихотворений. СПб., Советский писатель, 1991. С. 250.
[Закрыть]
В 1918 г. Блок писал, что его болезнь нашла свое отражение в его ранней поэзии: в стихотворении «Безмолвный призрак в терему…» (1902 г.) из цикла стихов к Прекрасной Даме поэт называет себя «черным рабом проклятой крови»[278]278
Блок A. A. Religio: Безмолвный призрак в терему //Т. 1. С. 230.
[Закрыть]. Копию стихотворения он отправил Любови Дмитриевне в письме, датированном 10 ноября 1902 г.[279]279
Блок A. A. Письма к жене // Литературное наследство, т. 89. М.: Наука, 1978. С. 54.
[Закрыть] На одной из своих прогулок с Белым в Шахматове летом 1904 г. Блок говорил о гибели рода человеческого: «он, Блок, чувствует в себе косность и что это, вероятно, дурная наследственность в нем (род гнетет)» и о том, что это – источник темных сил в нем[280]280
Белый А. Начало века. Ред. A. B. Лавров. М.: Художественная литература, 1990. С. 374.
[Закрыть].
Дмитрий Благой называет Блока потомком «оскудевшего» дворянского рода[281]281
Литературная энциклопедия. М.: Коммунистическая академия, 1929. Т. 1. С. 507.
[Закрыть]. Его отец был психически неустойчив, а по словам двух его жен, и склонен к физическому насилию. Дед Блока по отцу умер в психиатрической клинике. Его мать страдала различными нервными расстройствами, особенно истерией и неврастенией (термин психопатологов для наследственной нервной болезни). Сам Блок был подвержен приступам неврастении и депрессии. Любовь Дмитриевна пишет в мемуарах, что родословная ее мужа по обеим линиям изобилует физическими и психическими «патологиями»; что через пять, десять, двадцать лет неизбежно прибегнут к точным методам и научной экспертизе и почерков, психических состояний, и родственных, наследственных элементов во всем этом. На медицинском жаргоне fin de siècle, она связывает патологию семьи Блока с «проявлениями их дворянского вырождения и оскудением крови». Перечислив несколько примеров дурной наследственности со стороны Блока и указав, что современная психиатрия считала бы его родословную «крайне “пограничной”», она с гордостью говорит о собственной здоровой семье. Именно ее «коренное здоровье», утверждает Любовь Дмитриевна, привлекало в ней Блока[282]282
Блок Л. Д. И быль, и небылицы о Блоке и о себе. С. 80–81.
[Закрыть]. Это вполне может быть правдой в свете набросков его неоконченной поэмы «Возмездие», где изображается здоровая молодая женщина, которая должна родить ребенка поэта и вернуть к жизни его вырождающийся род.
Род и вампиризм
Блок прочитал популярный в эпоху fin de siècle роман Брэма Стокера «Дракула» в русском переводе в 1908 г. Из его письма другу, Евгению Иванову, от 3 сентября 1908 г. мы узнаем, что роман произвел на него большое впечатление: «Читал две ночи и боялся отчаянно. Потом понял еще и глубину этого, независимо от литературности и т. д. Написал в “Руно” юбилейную статью о Толстом под влиянием этой повести. Это – вещь замечательная и неисчерпаемая, благодарю тебя за то, что ты заставил наконец меня прочесть ее»[283]283
Блок A. A. Е. П. Иванову. Т. 8. С. 251. Блок также отмечает впечатление, произведенное на него «Дракулой» в записных книжках (Записные книжки. С. 115). По – русски роман называется «Вампир – граф Дракула».
[Закрыть].
Вдохновленный романом Стокера, Блок в своей юбилейной статье к восьмидесятилетию Толстого (1908) использует образ вампира в качестве метафоры официальной России, олицетворением которой является уже умерший, но «восставший из мертвых» вампир (упырь) Константин Победоносцев, бывший обер – прокурор Святейшего Синода, отлучившего Толстого от Русской православной церкви в 1901 г. «Мертвое и зоркое око, подземный, могильный глаз упыря» Победоносцева продолжает
Карикатура на Константина Победоносцева (1905)
смотреть на Ясную Поляну, пишет Блок. (Обер – прокурор – упырь вновь появляется в «Возмездии», о котором речь пойдет далее в этой главе.) Он приписывает черты вампира не только Победоносцеву, но и другим реакционерам – например, монаху – аскету М. А. Константиновскому, который, по словам Блока, «пришел сосать кровь умирающего Гоголя»[284]284
Блок A. A. Солнце над Россией (Восьмидесятилетие Льва Николаевича Толстого) // Т. 5. С. 302. Блок завершает статью также образом, связанным с сосанием: русская литература впитала великую жизненную силу Толстого с молоком матери (Т. 5. С. 303).
[Закрыть]. Спустя несколько лет, в 1913 г., он вновь обращается к «Дракуле» в дневнике, где описывает ужас, внушенный романом Стокера одной из сестер Михаила Терещенко[285]285
Михаил Терещенко, друг Блока, был богатым промышленником и политиком и служил министром финансов и иностранных дел во Временном правительстве 1917 г. Блок пишет в дневнике, что сестра Терещенко рассказывала, что после прочтения «Дракулы» она заметила, что глаза вороны в гнезде у окна ее спальни начали вращаться (16 апреля 1913 г. // Дневник 1913 года. Т. 7. С. 237).
[Закрыть].
Изображение самого себя в образе вампира встречается даже в его ранних письмах к невесте. В наиболее страстный период их переписки, весной 1903 г., он пишет: «Я впился в Твою жизнь и пью ее»[286]286
Блок A. A. Письма к жене. С. 139.
[Закрыть]. В сборнике «Страшный мир» (1909–1916), через год после того, как он прочел «Дракулу», в двух стихотворениях его лирический герой предстает в виде вампира: «Песнь ада» (в рукописи одно имело подзаголовок «Вампир») и «Я ее победил наконец!». Оба они принадлежат к циклу «Черная кровь» – декадентский образ крови вынесен непосредственно в заглавие. В обоих стихотворениях изображен мужчина– вампир, убивающий свою прекрасную жертву – женщину во время садистического полового акта, в ходе которого он пьет ее кровь. В первом двойник поэта, женственный, бледный юноша – вампир погружает заостренное аметистовое кольцо в плечо женщины и пьет ее кровь[287]287
Аметистовое кольцо имело для Блока символическое значение: его первая любовь, Ксения Садовская, в 1897 г. подарила ему аметистовое кольцо, которое он описывает в стихотворении «Аметисты».
[Закрыть]. «Песнь ада» (особенно образы, связанные с вытесненным половым актом) подразумевает вампирическую дефлорацию. Комментируя стихотворение, Блок пишет, что это была попытка изобразить «“инфернальность” (термин Достоевского), «“вампиризм” нашего времени»; будто «Ад» Данте, играющий заметную роль в стихотворении, в эпоху fin de siècle оказался населен вампирами[288]288
Блок A. A. Песнь ада // Т. 3. С. 502.
[Закрыть]. В «Я ее победил наконец!» герой пьет кровь женщины («И обугленный рот в крови»). Потом он кладет ее в гроб и представляет себе, как ее кровь в нем поет, как бы оживляя его тело («Будет петь твоя кровь во мне!»). Для моего анализа важно, что Блок в этих двух образцах декадентского китча воплотил садистские фантазии своей эпохи, связанные с Дракулой и вампирическим фетишем крови[289]289
Другим источником вампиризма Блока была проза Пшибышевско– го. Вот типичный пример из «Requiem Aetemum»: «Я охватываю твою шею, и крепко впиваюсь в твою девичью грудь, и пью из твоих жил смешанное с кровью материнское молоко» (Пшибышевский С. Заупокойная месса. Пер. М. Н. Семенова // Заупокойная месса, В час суда, Город смерти, Стихотворения в прозе. М.: Скорпион, 1906. С. 38).
[Закрыть].
Увлечение Блока «Дракулой» носило не только эротический характер. Оно было связано и с наследственностью, которая в романе Стокера принимает чудовищные формы. (Граф Дракула, представитель декаданса, принадлежит к вымирающему роду и гордится этим: «Мы – секлеры, по праву гордимся своим родом – в наших жилах течет кровь многих храбрых поколений, которые дрались за власть как львы»[290]290
Стокер Б. Дракула. Пер. Г. Красавченко // Дракула. М.: Энигма, 2005. С 105.
[Закрыть].) Он – один из живых мертвецов, которые продлевают жизнь в смерти, он пьет здоровую кровь живых, стремясь к декадентскому бессмертию, как я бы его назвала – бесконечному пребыванию на пороге смерти. Наиболее явно это выражено в «Наоборот» Гюисманса, где состояние между жизнью и смертью становится характерной чертой желания вырожденца дез Эссента. Укус вампира лишает жертв физических сил и переносит их на грань жизни и смерти. Сексуальный маньяк – кровопийца отравляет кровь жертвы, распространяя заразу вампиризма, что, как указывают ученые, является метафорой fin de siècle для сифилиса. По всей видимости, от него умер сам Стокер, а возможно, и Блок[291]291
О вероятных причинах смерти Стокера см.: Warwick A. Vampires and the Empire: Fears and Fiction of the 1890s // Cultural Politics at the Fin de Siècle, ed. S. Ledger and S. McCracken. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. P. 202–220. Исследовательница отмечает, что «вампиризм гораздо больше похож на болезнь, чем на одержимость бесами, – вероятно, самый очевидный религиозный аналог, – а болезнь, которая, как уже отмечалось, является эквивалентом вампиризма, – это сифилис» (С. 209).
[Закрыть].
Если прочитать вампирические стихи Блока сквозь призму наследственности, обнаруживаешь проклятие вырождения и ощущение «последних в ряду»; как известно, его беспокоило и то, и другое. Возьмем для примера его дневниковую запись за начало 1912 г.: нравственные силы, пишет Блок, в крови, они «наследственны» (курсив мой. – О. М.). Ими он наделяет тех, кто обладает «культурной избранностью», противопоставляя тех из своих современников, кто еще имеет «надежды» (т. е. нравственную силу), тем, кто «выродился»[292]292
Блок A. A. Дневник 1912 года // Т. 7. С. 117–118.
[Закрыть]. Последние – изнеженные представители дворянства, озабоченные своей генеалогией («кровью») и дурной наследственностью.
Упоминание Блоком крови в этот период имеет смысл также рассматривать в контексте знаменитого киевского дела Бейлиса. Менделю Бейлису, еврею, приказчику в фабричном магазине, в 1911 г. было предъявлено обвинение в ритуальном убийстве, что повлекло за собой волну антисемитизма в консервативных и реакционных кругах и негодования среди интеллигенции. Обвинение воскресило средневековый антисемитский миф о том, что евреи используют в религиозных обрядах кровь христианских младенцев: утверждалось, что кровь вытекает через надрезы на теле, которые делаются в соответствии с кошерными правилами иудеев. Вновь обретенный миф породил на рубеже веков изображения евреев в виде зловещих вампиров и антисемитские сексуальные фантазии[293]293
См.: Halberstam J. Technologies of Monstrosity: Bram Stoker’s Dracula // Cultural Politics at the Fin de Siècle. P. 248, 263–264. В книге фигура Дракулы рассматривается в связи с антисемитскими стереотипами. Согласно Хэлберстам, «еврей в описании антисемитов и вампир – Стокера отличаются чертами не только фамильного сходства» (С. 248). Дружба Стокера с Ричардом Бертоном, писателем рубежа веков, вернувшим к жизни кровавый навет на евреев, таким образом приобретает особую значимость.
[Закрыть].
В предисловии к неоконченной поэме «Возмездие» Блок упоминает дело Бейлиса как важное событие: «В Киеве произошло убийство Андрея Ющинского, и возник вопрос об употреблении евреями христианской крови»[294]294
Блок A. A. Предисловие к «Возмедию» // Т. 3. С.296.
[Закрыть]. Упоминание «кровавого навета» в предисловии к поэме о семейной родословной проливает свет на воззрения Блока о декадентских образах крови и вампирического желания и указывает на их возможные антисемитские коннотации. В этом контексте может быть существенно, что о деле Бейлиса поэт говорит абсолютно нейтральным тоном, не выражая никакого возмущения, хотя в 1911 г. он и подписал петицию против кровавого навета, опубликованную в либеральной газете «Речь» и подписанную также Горьким, Короленко и другими[295]295
Петиция появилась в «Речи» № 329 (30 ноября 1911 г.) // Блок А. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. М.: Наука, 1999. Т. 5. С. 430. Блок упоминает, что подписал петицию в дневнике в 1911 г. (Т. 7. С 97). В записной книжке 1917 г., где встречаются отдельные антисемитские записи, он замечает, что написал короткий материал для газеты в поддержку оправдания Бейлиса, но также пишет, что дело Бейлиса вгоняет его в сон (Записные книжки. С. 330–331).
[Закрыть]. Конечно, предисловие написано в 1919 г., годы спустя, когда эмоции вокруг этого дела уже поутихли. Однако стоит упомянуть, что, по слухам, Блок был тайным антисемитом[296]296
Сергей Небольсин утверждает, что в опубликованных дневниках и записных книжках Блока антисемитские записи отсутствовали; он приводит их в своей публикации. (Небольсин С. В. Искаженный и запрещенный
Александр Блок. С. 179, 181–188. См. также: Безродный М. О «юдобоязни» Андрея Белого // Новое литературное обозрение. № 28. 1997. С. 101–102).
[Закрыть].
«Возмездие» – самое развернутое, хотя и незавершенное высказывание поэта о своей родословной и генеалогии вообще. Как писал после его смерти Белый, «Возмездие» рассказывает о «проклятом роде», как и стихотворение «Было то в темных Карпатах» (1913), напоминает «Страшную месть» Гоголя: «недаром он ставит знак равенства меж возмездием (“страшной местью”) и – родом» (С. 415–416). Блок работал над поэмой с 1910 г. до конца жизни. Задуманное под впечатлением от смерти отца поэта (кстати, убежденного антисемита) в 1909 г. и последовавших за этим в 1910 г. смертей Толстого, Михаила Врубеля и Веры Комиссаржевской, «Возмездие» увековечивает конец рода – Блоков и Бекетовых – и целой эпохи. В поэме также нашло выражение стремление поэта выйти за рамки лирического тона и личной обособленности и стать эпическим голосом народа. Это была попытка Блока написать свою «Войну и мир», в которой он изображает два или три поколения своей семьи – по обеим сторонам – на фоне русской истории. Но в отличие от Толстого, которого незадолго до того он представил жертвой официального вампиризма эпохи, свой род Блок считал отягощенным дурной наследственностью. Хотя он и пытался поэтически преодолеть заразу, планируя завершить поэму рождением ребенка – плода случайной связи со здоровой женщиной из народа, – «история пеленки» так и не была написана.
В предисловии к поэме Блок представляет «Возмездие» как свою версию «Ругон – Макаров», двадцатитомной эпопеи Золя о роде и вырождении семьи Ругон – Макаров. Тема поэмы, пишет Блок, – развитие «звеньев единой цепи рода»[297]297
Блок A. A. Возмездие // Т. 3. С. 297.
[Закрыть]. Хотя каждый из «отпрысков» стремится достичь высшего уровня развития, «предела», какой возможен для его генетического фонда, «мировой водоворот засасывает в свою воронку почти всего человека; <…> [личность], если остается еще существовать, становится неузнаваемой, обезображенной, <…> [остается] дрянная вялая плоть <.„> таким образом, род, испытавший на себе возмездие истории, среды, эпохи, начинает, в свою очередь, творить возмездие»[298]298
Там же. С. 298.
[Закрыть]. Водоворот ослабляет плоть, что приводит к концу рода. По мнению Белого, Блок оставил мысли о вечном, характерные для символизма, и вернулся к «позитивистскому» увлечению биологией (С. 416), к натурализму Золя, опиравшемуся на биологическую модель, и к убеждению, что предрасположенность к патологии принимает в последующих поколениях все более уродливые формы как физически, так и морально. Юношеская попытка Блока вытеснить эти представления утопической верой в преодоление наследственности не была успешной.
Однако фантазия Блока идет дальше: он хочет показать обновление крови, поместив семя поэта в утробу женщины из народной, а не дворянской среды, причем даже не русской, а полячки[299]299
Польская тема является важной составляющей поэмы, но не моей интерпретации.
[Закрыть]. Подразумевается, что воображаемый сын Блока избежит дурной наследственности, ибо в его венах будет течь здоровая кровь. Он станет новым человеком будущего; истории, как ее знал Блок, придет конец. Темы исторического возмездия и искупления, волновавшие многие умы в начале XX века, приобретают в предполагаемом финале поэмы мистическую и народную окраску. Народ, а не интеллигенция спасет Россию от вымирания.
Если воображаемый сын поэта и мог избежать вырождения, его лирический двойник такового не избежал. Только здоровое молоко крестьянки может спасти следующее поколение от заразы, которую Блок называет в поэме «вампирственным [девятнадцатым] веком». Получается, что сам Блок, в поэме дитя fin de siècle, должен был быть в ней вампиром, хотя в явном виде злодеем в «Возмездии» является отец, который внедряется в материнскую линию семьи лирического героя (Бекетовых). Он описывается как Демон Лермонтова и больной брат лорда Байрона, который хочет наполнить свой труп живой кровью («Как будто труп хотел налить / Живой, играющею кровью…») и зачинает своего сына в вампирическом совокуплении, метафорически представленном как изнасилование[300]300
Блок A. A. Возмездие // Т. 3. С. 323.
[Закрыть]:
(Смотри: так хищник силы копит:
Сейчас – больным крылом взмахнет,
На луг опустится бесшумно
И будет пить живую кровь
Уже от ужаса – безумной,
Дрожащей жертвы…)
– Вот – Любовь
Того вампирственного века,
Который превратил в калек
Достойных званья человека!
Будь трижды проклят, жалкий век![301]301
Там же. Т. 3. С. 325.
[Закрыть]
В качестве иллюстрации к этому отрывку Блок изобразил на полях, по – видимому, своего отца в образе жалкого еврея, хотя именно он сосет кровь женщины – жертвы. Карандашная подпись: «подсудимый».
Маргиналии Блока в рукописи «Возмездия». Музей Александра Блока в Солнечногорске
Таким образом, секс и продолжение рода в поэзии Блока предстают как нечто порочное, кровавое в противоположность тем семейным отношениям в академической среде, в которые он вступил в ранней юности. Связи между «вампирственными» образами «Возмездия» и физическим вырождением становятся еще более явными, если рассмотреть их на фоне «мускульной», как ее называл Блок, структуры поэмы[302]302
Другие вампирические образы в «Возмездии»: И черная, земная кровь / Сулит нам, раздувая вены… Невиданные мятежи (С. 306); Но им навеки не понять / Тех, с обреченными глазами·. / Другая стать, другая кровь (С. 319); Так / Вращает хищник мутный зрак, / Больные расправляя крылья (С. 322); Он чувствовал, как стынет кровь (С. 336); И он стремглав отцу вонзает / Булавку около локтя (С. 337).
[Закрыть]. Возвращаясь в 1919 г., ко времени, когда писалось «Возмездие», Блок описывает развивающуюся структуру поэмы, прибегая к образам человеческой анатомии и сравнивая ее с развитием мускулов: «При систематическом ручном труде развиваются сначала мускулы на руках, так называемые – бицепсы, а потом уже – постепенно – более тонкая, более изысканная и более редкая сеть мускулов на груди и на спине под лопатками. Вот такое ритмическое и постепенное нарастание мускулов должно было составлять ритм всей поэмы. С этим связана и ее основная идея, и тема»[303]303
Блок A. A. Возмездие // Т. 3. С. 297.
[Закрыть].
Эта блоковская метафора становится противоядием от вырождения и вампиризма эпохи. Она перекликается и с понятием «мускулистого христианства», призывавшего в конце XIX века к регулярным физическим упражнениям как к способу сдерживать сексуальное влечение[304]304
См.: Gilman S. L. Difference and Pathology: Stereotypes of Sexuality, Race, and Madness. (Ithaca, N. Y.: Cornell University Press, 1985). P. 157.
[Закрыть]. Кроме того, она отражает характерное для того времени представление о необходимости спорта и физической культуры. В литературном же аспекте эта метафора свидетельствует о запоздалом интересе Блока к Золя, предполагая связи между литературой и анатомией человека в духе натурализма.
Зимой 1910–1911 г. Блоку поставили диагноз «неврастения» или, может быть, то был приступ венерической болезни. (В «Возмездии» Блок называет нейрастению болезнью XIX века.) Ему прописали уколы спермина – средства, применявшегося в то время от импотенции и нервного истощения (Блок утверждал, что оно от плохой циркуляции крови)[305]305
Цитируется: Pyman A. The Life of Alexander Blok. V. 2. P. 109.
[Закрыть]. Его беспокоило собственное здоровье, как видно из письма к матери: зимой 1910 г. поэт пишет, что очень серьезно относится к физкультуре и систематическим упражнениям, в том числе к наращиванию мускулов, гимнастике, массажу и регулярному посещению турниров по французской борьбе. Также он плавает и катается на велосипеде. Как и в предисловии к «Возмездию», поэт проводит аналогию между своими атлетическими попытками физического обновления и творчеством. О поэзии он говорит в терминах родства и вырождения. Но вместо слова вырождение (которого он боится) Блок говорит о родстве поэзии и гимнастики, используя глагол родниться (отметим в обоих словах корень род, связанный с генеалогией и порождением). Чтобы обрести форму, поэзия должна обрести тело, здоровое тело, пишет Блок, таким образом подразумевая анатомические отношения между ними[306]306
Блок A. A. Матери 11 T. 8. C. 331–332.
[Закрыть].
За тревогами Блока около 1910 г. стояла боязнь дурной крови. Поэт был восприимчив к культурному климату эпохи, предрекавшей конец прежнего порядка, с которым Блок ощущал родство; он был одним из ее представителей, ставших жертвой вырождения. Он потерял наследственную нравственную силу традиционной дворянской интеллигенции и не приобрел силы энергичного нового мира, что и привело к кровопусканию и кровопийству «страшного мира» Блока.
